Александр Иванов
Александр Иванов

ДЕНЬГИ КАК ОБРАЗЕЦ ПОВЕДЕНИЯ

Ситуация, в которой мы сегодня живем, носит в философии название «неоменеджмент» и связана прежде всего с глобальным финансовым и информационным капиталом, с понятиями скорости и гибкости. Идеалом существования в неоменеджменте является то, как существуют в современном мире деньги.

«Деньги не знают никаких границ, основной критерий денежного оборота — это скорость, преодоление территориальных и всяческих других границ. Деньги в каком-то смысле являются образцом, матрицей психологии и социального поведения», — говорит философ, главный редактор издательства Ad Marginem Александр Иванов.

В качестве примера он приводит Болонский процесс, начавшийся в конце 90-х годов и поставивший глобальную цель — приспособление образования к современной жизни. На практике это означает, что любая проблема образования сегодня становится проблемой менеджмента, «управления чем-то». Противники Болонского процесса говорят, что он приводит к печальным последствиям: люди, вышедшие из университета, не обладают никаким типом универсального понимания в какой-то сфере. Они видят свою сферу как отдельную и замкнутую на себя и не понимают связи, например, современного дизайна с историей мирового искусства, политикой, культурой.

Одной из важных фигур в неоменеджменте становится так называемый «сетевой делец».

«В современном мире очень высокой ценностью обладает ваша мобильность и ваша способность к переменам, — говорит Иванов. — Есть какие-то центры этой мобильности, например, связанные с современным искусством, — большие галереи, центры современного искусства или ярмарки. Она предъявляет нам образец информационного обмена, динамики в этом поле. Там возникают свои тренды, свои «звезды», новые цены на искусство. Оттуда исходит источник информационной мобильности. По сравнению с этими центрами любые другие точки на карте современного искусства являются менее мобильными — будь то Москва в сравнении с Лондоном или Казань в сравнении с Москвой. Функция сетевого дельца — быть посредником между более и менее мобильными точками.... Его задача — создать некое событие — информационное, визуальное, событие перемещения чего-то из одного места в другое — и поставить под этим событием свою подпись».

Примером успешного сетевого дельца является арт-менеджер и бывший директор пермского музея современного искусства PERMM Марат Гельман. Его тактика с 90-х годов заключалась в том, чтобы продавать образы и информацию о современном искусстве тем структурам в российской политической и культурной реальности, которые в то время ни словом, ни духом об этом не знали. Как позже заметит один из слушателей лекции, личности, подобные Гельману, напоминают спиннингистов, которые забрасывают удочку и вытаскивают на свет крупную рыбу.

«...Со временем крупной рыбы не остается — они вытаскивают все мельче и мельче, а потом начинают охотиться за любой рыбешкой. Где же сегодня место крупной рыбы? И способна ли она сейчас появляться?» — спросил у Иванова мужчина из зала.

Иванов ответил, что для крупной рыбы нужен крупный спиннинг. Или если переходить на литературу, для крупного писателя нужен крупный читатель. Например, тот, который был в России в 70-е годы. Тот, который берет огромный роман и читает его от корки до корки, поскольку на работе от него особо ничего требуют, и он в избытке располагает свободным временем. Книг выходит немного , интернета нет, связи между людьми очень личностные. В этой ситуации вся модель культуры организована так, что любая более или менее шевелящаяся «рыба» выглядит невероятно крупной. Иванов признается: сейчас , когда он пытается перечитать романы, которые в юности казались ему выдающимися, они уже не кажутся ему таковыми. Потому что «оптика» изменилась — стало больше поводов для сравнения. И никто не может вернуться к той «оптике», когда все рыбы были крупными. Крупность сегодня — это вопрос масштаба и умения людей масштабировать.

«Кроме того, крупность создается через медиализацию, через всевозможные сети, — говорит Иванов. — Взять хотя бы Прилепина. Я его знал как простого новгородского провинциального парня. А сейчас включаешь телевизор — там Прилепин, радио включаешь — там Прилепин, экран компьютера включаешь — там Прилепин. И он отвечает на все вопросы. Есть у вас вопрос: «В чем смысл жизни?» Это к Прилепину. Есть вопрос: «Что на Украине?» Это к Прилепину. Он стал для меня образом раздутого информационного пузыря. Мы давно не общались. Может быть, у него осталось что-то от того парня, который сидел и набирал на дрянном компьютере, на мой взгляд, очень талантливые первые романы и рассказы. Куда это все девается, я не знаю. Я об этой крупности в случае Прилепина не сильно жалею — мне он больше нравился, когда он был другого размера».

«НЕВЕРОЯТНОЕ ПОДОЗРЕНИЕ К МИРУ УСЛУГ И ВЕЩЕЙ»

В современной культуре, по мнению Иванова, особенно остро встает проблема истины, а точнее подлинности, чего-то настоящего, неискусственного.

«У меня было ощущение, что когда звезды массовой культуры 70 - 90-х годов от Майкла Джексона до Мадонны начинали сходить со сцены, в каком-то смысле это означало, что большой период «стандартизованных звезд» закончился, — говорит Иванов. — На смену этой стандартизации приходит понятие «кодификации», и оно так или иначе связано с темой истинного, настоящего».

Кодификация хорошо проявляет себя в современной системе ресторанного бизнеса. Взять хотя бы московское кафе «Жан-Жак», декорированное под французское бистро. Поскольку в сегодняшней культуре очень ценным является нечто подлинное и настоящее, берется некоторая подлинная конструкция, которая называется «французское бистро»: там сидят не приезжие и туристы, как в центре города, а соседи, давние знакомые. Все вокруг говорит о домашнем окружении, о том, что здесь нет случайных людей. Кодификация связана с попыткой превратить эту подлинную атмосферу в элемент бизнеса, капитализировать ее. Для этого выбираются коды того, что является привлекательным в том или ином фрагменте реальности. Например, слегка потертая мебель, определенный тип речевого поведения официантов. После кодификации это воспроизводится в другом формате и другом контексте. «Понятно, что когда ваши французские знакомые приходят в кафе «Жан-Жак, они говорят, что это смешно и похоже на некую симуляцию французского кафе. Потому что подлинное французское кафе невозможно воспроизвести в Москве», — поясняет Иванов.

Другой пример, приведенный философом, касался современного туристического бизнеса. Многие турфирмы сегодня предлагают не типовой вид отдыха в большом отеле где-нибудь в Турции или Египте, а отдых, который заточен «именно под вас». «Отдохнуть в каком-то месте, где рядом не будет туристов» — звучит парадоксально, при том, что вы сами турист. Получается, что вы готовы к определенного рода авантюрам, но вам при этом нужна минимум трехзвездочная гостиница с душем и холодильником, даже если вы находитесь в пустыне.

«Попытка имитировать для вас настоящее приключение, настоящий авантюрный туризм, где вы сможете увидеть подлинные образцы народной культуры или уличной жизни, все это вызывает невероятное подозрение к сегодняшнему миру услуг и вещей, в котором мы все находимся. Туристы всегда хотят чего-то местного, и под этим словом они как правило понимают что-то аутентичное. Самое аутентичное — это для них самое «местное», самое этничное. Считается, что пройтись по главной туристической улице Казани, купить себе чак-чак и съесть его там же — это быть полностью внутри татарской аутентики. Но аутентизм находится зачастую не там, где его нам хотят предъявить: подлинной в этом смысле может быть домашняя кухня где-нибудь дома у ваших друзей в Казани. Настоящий аутентизм может быть лишен своего привычного привкуса».

Один из признаков искусственного — то, что оно со всех сторон обклеено словами «настоящее». Это проявляется в моде на все «экологичное», в теме «зеленых магазинов», которая так популярна сейчас в Европе. Из всего этого следует, что нынешний мир подкладывает своим обитателям то, что вызывает большое подозрение, — подозрение прежде всего в своей подлинности. В этой ситуации, по мнению Иванова, важно не впасть в банальную ностальгию или ресентименты, не обзаводиться «мстительной памятью» в стиле «мы же говорили, что там плохо» или «раньше все было лучше». Какие же есть выходы? Современные теоретики предлагают в качестве одного из вариантов... замедление. Современная культура очень скоростная, нужно искать все самое-самое медленное в ней: не «фаст-фут», а «слоу-фуд», не быстрые отношения, а медленные.... Но Иванов подчеркивает недостатки такого подхода: проблема в том, что в современной культуре успешным является тот, кто максимально мобилен. Не семьянин с собственной квартирой и стабильным доходом, а тот, у кого арендованная квартира, гражданский брак и нет никакой дополнительной нагрузки.

«Посмотрите, как выглядят сегодня дико успешные бизнесмены, например, американские айтишники — они не тратят свои деньги на яхты, дорогие виллы. Майки, джинсы и постоянная мобильность — вот такой у них образ. Понятно, что за этим образом могут скрываться и дорогие вещи, но они не являются информационно важной деталью этих людей».

«ВСЕ ИНТЕЛЛЕКТУАЛЫ ДЕЛАЮТ ЭТО...»

Присутствующие задавали Иванову по-настоящему философские вопросы. Например, существует ли в современных условиях русская культура как национальный феномен?

«Есть вещи, которые всегда приходят во вторую очередь, — ответил Иванов. — Допустим, вы что-то сделали — написали книгу или нарисовали картину. Потом вы начинаете это «упаковывать». Вы начинаете думать: «Черт возьми, а я ведь это сделал как русский человек!» Но мне кажется, «первым ходом» быть русским очень трудно. Это можно только в современном политическом театре представить. Мне кажется, что сегодня русским, итальянцем или американцем можно быть только «вторым ходом». Потому что мир стал более прозрачным, динамичным. Вы можете сказать: «Кроме того, что я изобрел отличную поисковую систему «Яндекс», я это сделал в России». Но эта часть вашей идентичности и гордости не является условием изобретения вами поисковой системы «Яндекс». Вы можете использовать это в каком-то втором смысле. Иногда это психологически нужно. Я верю в патриотизм очень личный и глубокий, а показной, внешний патриотизм для меня менее интересен. Постфактум мы можем многое называть русским или американским, но в момент создания, открытия это не является «русским» и «американским». Русский, если он «с начала» русский, по отношению к чему-то русский — это не очень хорошо. А если он русский по факту изобретения «Яндекса» или какого-то романа, то это хорошо, нормально».

Спросили Иванова и о том, каковы отношения интеллектуала и сетевого дельца, о которых он рассказывал.

«Каждому сегодняшнему интеллектуалу хоть раз приходилось писать бизнес-план, — ответил он. — Когда он его пишет, он уже сетевой делец. Все интеллектуалы делают это — занимаются тем, что переводят один свой язык в другой. Например, он интеллектуал-художник. Он создал удивительный проект, а ему говорят: «Знаешь, все ОК, но нужны деньги». И он начинает писать заявку на грант — и это совершенно другой язык. Он вынужден переводить язык своих озарений, мечтаний, страданий на язык вроде: «Данная работа будет корректно и политически точно представлять образ России на современном биеннале...» Вот эту всю пургу начинает гнать. Я считаю, это огромный вызов. Главный вопрос — как мы можем не перестать быть интеллектуалами и писать бизнес-планы».