Рустем Хасанов, «Реставратор»: «Мальчик заливисто хохочет. Мать в истерике – он в первый раз засмеялся!»

Рустем Хасанов: «Всегда есть человек с проблемой, иногда с вопросом жизни и смерти, который он совершенно точно ни при каких условиях не сможет решить самостоятельно, и человек, который может решить эту проблему буквально одним щелчком пальцев...»

«ПОСЛЕ ИСТОРИИ С ДОМОМ МИХЛЯЕВА НАС ЗАМЕТИЛИ»

— Рустем Ринатович, вас многие знают только как благотворителя, а о вашем бизнесе мало что известно. Чем занимается ООО «Реставратор»?

— В точном соответствии с названием — мы возвращаем к жизни уникальные объекты: от музея Шишкина в Елабуге до домика священномученика Иоасафа и выставочного зала в Казани. Наш самый большой в плане значения объект — дом Михляева. Это самый старый сохранившийся жилой дом в Казани. Его состояние было настолько удручающим, что никто даже не хотел за него браться, потому что деньги не Бог весть какие, работа очень сложная, ответственность огромная. Мы были теми авантюристами, кто рискнул.

— В чем заключалась проблема?

— С одной стороны этот дом одноэтажный, с другой — двухэтажный, перепад высот между фасадами около 4 метров. Над самим домом – здание геологического факультета, Петропавловский собор, прочая застройка. Огромная весовая нагрузка, а дом Михляева является подпорной стеной для всего холма. Этой нагрузкой его фактически порвало пополам. Мы зашли на объект 25 декабря 2015 года. Какие-то маяки (гипсовые плитки для отслеживания трещин) у нас лопались раз в два-три дня: были не то что подвижки — почти обрушение.

Нагрянула комиссия из минкультуры во главе со Светланой Глебовной (Персовой — замминистра культуры РТ — прим. ред.): «Вы же понимаете меру ответственности? У вас есть сутки, чтобы что-то придумать». Мы придумали — в час ночи, а в шесть утра у меня уже машина стояла на погрузке за пиломатериалами. Это был продукт совместного мозгового штурма с Игорем Матвеевым из совершенно уникального проектного ателье «ЦентрЭкспертПроектСтрой»: накладки в виде буквы Н из двухсотого бруса, выставленные снаружи противоположных фасадов и стянутые стальным тросом. С одной стороны здания толпа народа их к стене прижимает и с другой. Этой конструкцией перераспределили нагрузку, закрепили отваливающуюся фасадную стену к противоположной стене и колоннам внутри здания. Решение временное и авантюрное, но оно дало нам те драгоценные часы, за которые мы смогли создать вокруг дома каркас жесткости.

Как человеку сломанную конечность с оскольчатым раздробленным переломом собирают, стягивают всякими болтиками, спицами, так и мы принялись судорожно спасать это здание. Снаружи и изнутри его построили своеобразную «шину» из силовых лесов, обвязали все стены по периметру, потом укрепили грунт вокруг — по нижней стороне вбили 72 сваи. В стены и своды закачали специальный раствор, который заполнил все пустоты в кладке и зафиксировал грунтовое основание под фундаментом. То есть кладка сейчас как новая, без трещин и пустот, а грунтовая подушка под зданием укреплена и врезана в скальное основание. Движений больше нет, на маяках за два года ни одной новой трещины.

«О нашем фонде можно писать книги. Есть трагические истории, есть пронзительно-счастливые...»

— Это был заказ городских властей?

— Бить тревогу по поводу этого здания начала помощник президента Олеся Балтусова. В бюджете денег на это дело на тот момент не нашлось. Поддержал Роберт Ренатович Мусин: одна из структур ТФБ выступила спонсором. То есть дом спасен, как в старые добрые времена, меценатами.

Все эти старинные здания как живые, и у каждого свой характер. Знаете, какая у меня ассоциация с домом Михляева? Коммунальная квартира, в ней живет одинокий, практически нищий старичок, еле ходит, за стеночки держится. Соседи его за человека не считают. А он Герой Советского Союза, военный разведчик, языков голыми руками брал. Его, во-первых, не сломишь — характер. А во-вторых, он терпеливый...

— Сложность работы оказалась вам по силам?

— Да. Я не профессионал в вопросах реставрации — я управленец. Моя задача — собрать команду хороших специалистов. Основные работы, которые у нас выполняют не просто специалисты, а лучшие из лучших, — это как раз укрепление стен, сводов, силовых элементов здания и в том числе гидроизоляция, включая подземную часть. Плюс к тому автором проекта (он же вел авторский надзор) был Матвеев. Игорь Юрьевич просто гений в том, что касается сохранения и воссоздания кладки, усиления сводов и фундаментов, грунтоукрепления.

Все, что дошло до наших времен, — в штучном экземпляре. Каждый раз проблему приходится решать индивидуально. К тому же в ходе реставрации обязательно вылезает то, что при предварительном обследовании здания было учесть никак невозможно. Поэтому мы очень много работаем с проектными организациями.

После истории с домом Михляева нас, что называется, заметили. И в какой-то момент мы поняли, что пора расти: добрали людей, развили несколько новых направлений. Сейчас работаем на ряде знаковых объектов в Татарстане.

«На нашем благотворительном складе люди одеваются уже пять лет»

Два года назад мы делали укрепление и гидроизоляцию фундаментов Петропавловского собора. Это была самая большая его проблема. Собор многие годы подмывало талой водой, плюс он стоит практически на костях — там же много захоронений. В прошлом году работали на Спасском соборе в Елабуге. Это самый большой православный храм в Волжско-Камском бассейне с высоченной трехъярусной колокольней, с которой открывается просто космический вид. Наконец-то закончили дом священномученика Иоасафа — деревянный домишко на улице Тихомирнова. Дом теперь тоже священномученик. Его делали, переделывали — все почему-то шло очень сложно.

Что касается музея Шишкина в Елабуге, то там сохранились многие оригинальные вещи. В частности, окна, которые еще самого Ивана Ивановича видели. Но при всем при этом это музей со своими специфическими требованиями: к безопасности, к климату. В этом как раз главная сложность музеев, размещенных в домах-памятниках: с одной стороны, нужно сделать исторически достоверные интерьеры, с другой стороны необходимо, чтобы радиаторы были с возможностью регулировки температуры, то есть современные. А они в интерьер не вписываются, как и пожарные датчики. Нужно электричество по-новой развести. А стены — это дерево, штробить их, чтобы сделать скрытую проводку, нельзя. Мы с проектировщиками, архитекторами-реставраторами ломали головы, придумывали решения.

— И куда в итоге спрятали радиаторы?

— Сделали для них дубовые панели с декоративной решеточкой впереди. В свое время, судя по фотографиям, там были именно такие. Кстати, все наши объекты рисует художник: картина многие моменты передает тоньше, чем фотография.

«Мне позвонили из исполкома и сообщили, что на следующий день к нам на склад на улицу Декабристов приедет Ильсур Раисович. Я тогда первый раз лично пообщался с мэром» Фото: metshin.ru

«ЗА ЭТОТ ОБЪЕКТ Я БУДУ БИТЬСЯ НА ТОРГАХ ПРОСТО ДО ПОСЛЕДНЕЙ КОПЕЙКИ»

— Боль от утраты исторических зданий вы не испытываете?

— Я живу в Казани с 2002 года. Домов, утраченных на моей памяти, было не слишком много. Мне очень жаль тот же дом Михляева. Да, мы не дали ему рухнуть, законсервировали, накрыли саркофагом. Он теперь стоит, ждет своего часа – и мы всей командой ждем, когда будет принято решение о продолжении его реставрации. За этот объект я будут биться на торгах просто до последней копейки, потому что я к нему прикипел. Там такая чумовая энергетика, что с ним просто хочется разговаривать.

— За какие объекты вам еще хотелось бы взяться?

— Например, за гостиницу Дворянского собрания — просто потому, что это одна из градостроительных доминант. Я бы с огромным удовольствием взялся за реконструкцию НКЦ «Казань», если она когда-нибудь начнется.

— Но это же не столь древнее здание? Или соцреализм вас тоже привлекает?

— Конечно. Здесь же фишка не в возрасте здания, а в его уникальности. Это очень интересный объект. Или тот же Мергасовский дом на Черном озере. Господи, какой он! Просто мечта. Два крыла идут перпендикулярно улице Кремлевской — это контрфорсы. Дом и половина холма держатся на них. Он похож на дом Михляева, тоже с серьезным перепадом высот метров в 5. У меня нет такого пунктика, что чем старше, тем лучше. Тот же выставочный зал музея изобразительных искусств 80-х годов постройки, но это тоже не типовое здание — памятник: не в смысле охранного статуса, а благодаря своей уникальности. Мы сейчас там делаем капремонт.

— У вас небольшая компания?

— Смотря с кем сравнивать. У «Реставратора» годовой оборот в районе 300–350 миллионов рублей. Казалось бы, не слишком много, если иметь в виду «монстров» индустрии. Но в плане ответственности это очень серьезная нагрузка, особенно личная. Когда у тебя одновременно на всех объектах работают 600 человек и ты здесь и сейчас отвечаешь за то, что у 600 семей будет в холодильниках, это заставляет серьезно относиться к тому, что ты делаешь. К тому же у меня практически весь коллектив — это многодетные родители.

— Они с вас берут пример?

— Учитывая возраст детей, некоторые начали это практиковать задолго до меня. Когда мне в декабре приносят список на новогодние подарки, сама собой возникает мысль: «Вот это детский сад!»

«ПОСЛЕ СДАЧИ КРУПНОГО ОБЪЕКТА БЕРУТ В ЛИЗИНГ НОВЫЙ RANGE ROVER И ЕЩЕ ТРИ ГОДА ПРОЦЕНТЫ ЗА НЕГО ПЛАТЯТ»

— Насколько конкурентен рынок реставрационных работ в Казани и Татарстане?

— Конкуренция, безусловно, есть. Но существуют нормативные расценки, за пределы которых выйти нельзя. И объявленная цена, особенно если говорить о госконтракте, связывает по рукам и ногам. Поэтому далеко не все проекты прибыльные.

— Что становится решающим на тендерах?

— Цена. Вопрос в том, кто насколько хорошо знаком с объектом, есть ли допуски. Иметь лимит СРО в полмиллиарда тоже, извините, не всем по карману. В конечном итоге все зависит от того, кто на что тратил деньги.

«Спасский собор в Елабуге — это самый большой православный храм в Волжско-Камском бассейне с высоченной трехъярусной колокольней, с которой открывается просто космический вид»

— Что вы имеете в виду?

— Некоторые строители после сдачи крупного объекта берут в лизинг новый Range Rover и еще три года за него проценты платят — вроде как один раз живем. А я постоянно реинвестирую: в технику, оборудование, персонал. Вот заработали мы какие-то деньги на доме Михляева, я человек 25 провел через повышение квалификации и аттестацию минкультуры РФ.

Почему реставрационный рынок достаточно узкий? Он более затратный, чем при обычном строительстве в части содержания самой организации. Для того чтобы получить допуск минкультуры к широкому перечню работ, нужно иметь в штате не один десяток человек с опытом, специальным образованием, подготовкой, аттестацией. Все это стоит денег. Поэтому не сказать, что есть сильная толкотня локтями, но и не сказать что любой желающий этот конкурс может выиграть. И потом самое главное — контракт не получить, а реализовать и сдать.

— Зачастую целесообразность сохранения старых зданий вызывает бурные дискуссии.

— Реставрация дома Михляева стоит в общей сложности не меньше четверти миллиарда рублей, а то и больше. За эти деньги мы получим порядка тысячи квадратных метров площадей. Если посчитать, это 250–300 тысяч рублей за квадратный метр. Кто-то скажет: «Да вы с ума сошли! На эту сумму можно 10 новых домов построить, и еще деньги останутся». С прагматической точки зрения у реставрации есть только один смысл — туризм. Все ездят в Рим для того, чтобы посмотреть на развалины Колизея. Но с точки зрения государства в сохранении старинных зданий смысл колоссальный, потому что это в любом случае история, наследие, что-то такое, что должно идти сквозь поколения.

«Нас заметили на федеральном уровне. И из всего этого у нас возникло понимание того, как строить системную модель благотворительного проекта»

«ТЫ СТАРШИЙ ВНУК В ПОКОЛЕНИИ, ТВОЯ ЗАДАЧА — ВЕРНУТЬСЯ НА РОДИНУ»

— Насколько я понимаю, вы из Орска. Как оказались в Казани? И что такое для вас Казань?

— В 2002 году я первый раз в сознательной жизни приехал в Казань. В августе у меня был небольшой отпуск, и я решил сюда прокатиться, познакомиться с родней, которую никогда не видел, и посмотреть на город, в котором родился. Я влюбился в Казань с первого взгляда. Приехал и понял: это мое, я хочу здесь жить.

Мои корни из Татарстана, из Ютазинского и Альметьевского районов. Я из семьи потомственных мулл. Прадед окончил медресе, возвращался домой как раз во время сталинского указа, когда крестьяне «мочили» духовенство — спрятавшись под стогом сена на телеге. Когда приехал домой, отец ему сказал: «Улым, сожги свой указ о назначении муллой. Езжай, работай учителем». Но и это надолго не помогло — в 1939 году прадед был репрессирован. Семейная легенда на эту тему такова: он читал учительскую газету, где была статья о деле поэтов, и сказал: «Еще несколькими поэтами в этой стране стало меньше». И односельчанин, тоже учитель, написал на него донос, что он читал статью о расстреле врагов народа и по его щекам текли слезы. За ним пришли.

Место его захоронения нам до сих пор, к сожалению, не известно. Дед искал его всю жизнь, но так и не нашел. Может быть, я найду, сейчас становятся доступными новые архивные материалы. Я с детства мечтал о том, чтобы построить на этом месте мечеть.

У прадеда было шестеро детей: пять братьев и одна сестра. Один из братьев погиб на войне. Самый старший брат, Актас абы, дошел до Берлина. С ним связана интересная семейная легенда. Они у нас все были полиглоты, знали по несколько языков, немецкий в совершенстве. Его забрали прямо из окопа особисты: «Давай, объясняй, что за шифр используешь, вражеский шпион!» Дело в том, что он писал письма маме арабской вязью, но на смеси русского, татарского, арабского и немецкого языков. То есть для человека непосвященного, который всеми этими языками не владеет, — тарабарщина. Актас абый говорит: «Мужики, никакого шифра». И из подозреваемых в измене родине его немедленно забрали в переводчики. И он, переводя, дошел до Берлина и там работал еще несколько лет. А младшие дети были голодными сиротами военного времени.

«Наш самый большой в плане значения объект — дом Михляева. Его состояние было настолько удручающим, что никто даже не хотел за него браться»Фото: Денис Петьовка, Викимедиа/ CC BY-SA 3.0

Дед, когда подрос, поступил в Уфимский химико-технологический институт просто потому, что там была самая большая стипендия. Ехал туда, прицепившись к поручням вагона в поезде, и поступил, не зная русского языка. На 5-м курсе он познакомился с моей бабушкой, которая училась в Казанском финансово-экономическом институте. У них был длительный роман по переписке, интернет-роман, как сейчас бы назвали. После распределения дед уехал работать в город Орск Оренбургской области, куда в военные годы был перенесен нефтеперерабатывающий завод. Он был оператором маслоблока — это практически чернорабочий. Бабушка со своей мамой тоже постаралась получить распределение поближе. Они поженились, жили в землянке, дед ездил 20 километров на велосипеде на работу и обратно. Потихоньку рос на этом заводе и к началу 80-х годов дорос до должности генерального директора. Но сначала выяснилось, что единственный человек, которого можно поставить во главе завода, во-первых, не партийный, а во-вторых, сын врага народа. И тогда прадеда посмертно реабилитировали, а деда срочно приняли в партию.

Дед всю жизнь был для меня образцом для подражания. При этом он был очень жестким, волевым человеком, мог меня просто взглядом размазать по стене. И в том, что я спустя много лет в 2002 году переехал в Казань, в основном его заслуга. Он с самого детства мне твердил: «Ты старший внук в поколении, твоя задача —вернуться на родину, чтобы всех собрать». Так оно и получилось.

— Вы действительно всех собрали?

— У меня в Орске остались только отец и тетка. Родители в свое время закончили компрессорный факультет КХТИ, вернулись в Орск. Папа очень быстро двигался по комсомольской линии. Родился я, потом брат. Я был ЧБД — часто болеющий ребенок. Я так часто болел ангиной, что сепсис не успевал пройти. Мне гланды не могли удалить из-за карантина, я его не выдерживал. В Орске на 250 тысяч населения промышленности больше, чем в Нижнекамске и Казани вместе взятых: металлургия, нефтепереработка — чего только нет. И я все болел, а тут приехало какое-то столичное светило по педиатрии, отец включил все свои и дедовские связи и попал к нему. Тот говорит: «Чего вы хотите? Это у вас не ангина, просто аллергическая реакция на абсолютно никакой воздух. Организм не хочет в себя это вдыхать и сопротивляется. И, в принципе, с учетом ангины раз в месяц инвалидность годам к 15 по сердцу я вам гарантирую. А доживет ли до призывного возраста — вообще не понятно».

«Мы в ноябре кидаем клич: «Кто хочет подедморозить?!. Берем в аренду костюмы. Звено это дед Мороз, Снегурочка и олень: человек с машиной...»

Отец бросил всю карьеру, собрал семью, и мы уехали в рабочий поселок Кандры Туймазинского района Башкортостана, откуда родом моя мама. Там было только одно достоинство — никакой промышленности, кроме железнодорожного вокзала. И отец из руководителя комсомольской ячейки городского уровня пошел работать сначала токарем на базу промышленного обслуживания Туймазинского управления буровых работ, а потом буровиком, помощником бурильщика, мотался по вахтам.

— А как на ваше здоровье повлиял переезд?

— Я стал болеть значительно меньше. Сейчас болею где-то три дня раз в полтора-два года, эпидемии гриппа прохожу без прививок. Организм у меня выносливый: средняя продолжительность рабочего дня где-то 16 часов. В конторе ходят слухи, что шеф на самом деле киборг.

«ПАПА НАЧАЛ УЧИТЬ МЕНЯ ЗАРАБАТЫВАТЬ В 13 ЛЕТ»

— По образованию вы юрист, но нашли себя в других областях.

— Начнем с того, что в институте я не доучился. Оренбургский институт московской государственной юридической академии, кафедра государственного и конституционного права, первый курс, круглый отличник. Вместо курсовой работы у меня был доклад на тему «Политико-правовой режим современной России». Завкафедрой сразу предложил взять его темой кандидатской диссертации, сказал, что будет рад быть моим научным руководителем. Но мне все это быстро надоело. Интереснее стало зарабатывать деньги. Я работаю с 17 лет.

— В строительство-то вас как занесло?

— Общие знакомые занимались частными заказами как шабашники. У них не хватало менеджмента, и я, на тот момент уже имевший опыт собственной предпринимательской деятельности, предложил: «Давайте я буду заниматься организацией».

— Когда вы поняли, что вы организатор?

— Лет в 6 (удовлетворенно улыбается). Когда мы толпой пацанов с района собирались играть в казаков-разбойников, кто за кого играет, решал обычно я. Я старший внук в семье, студенческий ребенок, выросший в общежитии, обложенный родительскими учебниками. Все остальные не имели такого боевого опыта.

«Наш фонд — это объединение людей, которые уверены, что все в жизни зависит от них и они изменяют мир к лучшему в меру своих собственных возможностей»

— Вас закалили трудности быта?

— Нет, достаточно легкое общение с родителями. Разрыв в возрасте в 22 года — это все-таки не разрыв в 40 лет. Когда ко мне в летний лагерь приезжал папа, дежурный кричал: «Хасанов, иди, к тебе брат приехал!» Потому что папа еще тоже был свеж и молод. Я продукт отцовского воспитания. Зарабатывать и считать деньги он начал учить меня, когда мне было 13 лет.

— Не рановато?

— Самое оно. У отца тогда были «комки»: арендованные отдельчики в магазинах, где продавали всякую фигню — от жвачек до кроссовок. У меня в каждом магазинчике был небольшой прилавок. Я там продавал то, что сейчас называется пиратской растиражированной аудиопродукцией. Тогда было можно. У нас дома стояли стойки-деки: ставишь бобину, кассеты, записываешь одну сторону, переворачиваешь, записываешь другую, от руки аккуратно подписываешь бумажечку с названием группы. Вечером отдаешь отцу коробку с кассетами, он ее отвозит в магазин. В конце недели садится с бумагой и ручкой: «Вот, смотри, столько стоили кассеты, столько стоит аренда одного квадратного метра, на котором стоит прилавок, столько зарплата продавца, столько налоги. Вот столько денег ты заработал».

— Надо же, как он с вами по-честному! Обычно дадут на жвачку — и гуляй, Вася.

— Для меня папа — лучший друг или скорее старший брат. Причем он говорил: «Ты эти деньги заработал и можешь делать с ними, что хочешь. Но я тебе рекомендую купить на них не один блок кассет, а сразу четыре, потому что так будет дешевле. Закупить вот эти диски — да, они стоят дорого, только появились. Но чем быстрее ты начнешь тиражировать, тем раньше начнешь продавать то, чего пока еще нет у конкурентов, и тем быстрее отобьешь деньги». То есть логику того, что зарабатывать можно не только собственными руками, а руками других людей и все, что нужно, — это создать им условия, чтобы им было выгодно и в кайф с тобой работать, я понял еще в средней школе.

А у отца и сейчас очень интересный, живой ум. Он умеет очень быстро вникнуть в вопрос, быстро учится. Наверно, это главная семейная черта. Я надеюсь, мои дети ее в какой-то мере унаследовали. Старшая-то точно унаследовала. Она в свои 9 лет меня в шахматы обыгрывает...

«Все наши объекты рисует художник: картина многие моменты передает тоньше, чем фотография»

— Какой вы руководитель?

— Практически все мои сотрудники имеют в строительстве больший опыт, чем я, и старше меня. И все они получают у меня большие деньги, чем когда-либо ранее. Я умею не жадничать в плане оплаты труда.

— Но чтобы платить людям больше, собственнику приходится обделять себя.

— Ну что значит обделять? Это вопрос уровня жизни и потребления, которые ты считаешь приемлемыми. Я достаточно неприхотлив в быту. По заграницам практически не езжу, дорогими игрушками не балуюсь. Я и дом-то себе купил только месяц назад, накануне рождения четвертого ребенка. У меня большая семья. Мы живем в обычной трехкомнатной квартире на Квартале. Практически все, что мне нужно, у меня есть. Из задач, которые я когда-то перед собой ставил, мне осталось построить дом отцу. Все.

У меня нет недвижимости за границей. У меня не один автомобиль, но они среднего ценового сегмента. Большую часть заработанных денег я трачу не на себя — на благотворительность. Сейчас я основной источник денег в фонде.

— А какие-то льготы это дает?

— Никаких льгот для юрлиц, которые делают благотворительные взносы, нет. Они делаются из собственной прибыли. Каждый раз, слыша «А, вы там через благотворительный фонд деньги отмываете», я говорю: «Расскажите как, умоляю».

— Суперрациональные люди вдруг резко ударяются в благотворительность. Конечно, это вызывает подозрения.

— Я уже три аудиторские проверки прошел!

— Почему к вам приходили аудиторы?

— Этого требует закон: некоммерческие организации обязаны проходить аудит.

«У нас там не только одежда: инвалидные коляски, посуда, детские игрушки, бытовая техника — чего только нет»

«У МЕНЯ НЕТ АМБИЦИЙ БЫТЬ СВЕРХБОГАТЫМ ЧЕЛОВЕКОМ. ЭТО МОЙ САМЫЙ ГЛАВНЫЙ ПРЕДПРИНИМАТЕЛЬСКИЙ НЕДОСТАТОК»

— Вы быстро определились с тем, чем хотите заниматься?

— Я за свою жизнь перепробовал несколько профессий и несколько разных бизнесов. На первом курсе две недели работал официантом, потому что папа решил отправить меня в свободное плавание.

— Вам тяжело было быть официантом? Они же молчаливые.

— Не скажите! Говорливый официант на чаевых снимает больше зарплаты. Просто нужно понимать, что говоришь и кому. Если что-то не то скажешь подвыпившему клиенту, можно и в жбан получить. Моя однокурсница Наташа Шередега с 14 лет работала в Оренбурге на радио. Как-то мы с ней встретились. Узнав, что я работаю официантом («Что делать? Нужны деньги») она заметила: «У тебя грамотная речь. Что тебе в официантах делать?»

Я очень рано научился читать — где-то года в три. Мое любимое занятие: веранда дедовского дома, ящик с яблоками под яблоней и книжка. К первому классу я уже знал всю школьную программу по литературе класса до пятого. Понятно, что у меня была достаточная для тех лет эрудиция и богатый словарный запас. Уже через неделю работы на радио у меня был первый эфир, и вся эта радийная история затянула меня на 9 лет.

— У вас сразу все получилось?

— Ну поперло. У меня нет никакого страха перед аудиторией... В 2002 году три моих рекламных работы взяли первые места на всероссийском рекламном фестивале «Идея» в Новосибирске.

— У вас с радио способность говорить безостановочно много часов?

— Это скорее врожденное — наследственность мулл. Что главное для любого священнослужителя? С прихожанами общаться.

— Был и горький опыт, который вас чему-то научил?

— Да. У меня в свое время была небольшая сеть магазинов одежды. Она кончилась накануне Универсиады, когда в Казани очень сильно подорожала аренда. Я какие-то магазины продал, какие-то закрыл и с этой заначкой искал себя. Как раз тогда мы создали фонд.

«У всех дома в шкафу есть шмотки, которые мы никогда не будем носить. Причем, в невероятных количествах»

— То есть вы решили не только зарабатывать деньги, но еще и тратить их?

— У меня нет амбиций быть сверхбогатым человеком. Это мой самый главный предпринимательский недостаток. Я стремлюсь не к доходу, выраженному в деньгах, а к результату. Да, я быстро считаю, хорошо соображаю. Я хороший переговорщик: могу эскимосам снег зимой продать, если приспичит. Но деньги не самоцель.

— То есть нельзя сказать, что вы сугубо рациональны?

— Рациональный человек основную часть своих доходов на благотворительность просаживать не будет.

«ПОСМОТРЕЛИ, КАК ЖИВУТ ДЕТИ В ДЕТДОМЕ, И КАК-ТО ЗАЦЕПИЛО...»

— Как для вас возникла тема благотворительности?

— В декабре 2008 года мы с женой в Меtrо увидели елку с самодельными открытками детей из детских домов, адресованными Деду Морозу. Как мы потом узнали, это был проект благотворительного фонда «Альпари». Чудный человек Наташа из этого фонда, собственно, меня в благотворительность за руку и привел. Мы с женой срезали две открытки. Так совпало, что их написали брат с сестрой. Девочке мы купили куклу, мальчику — футбольный мяч. Поехали, подарили, посмотрели как они живут. И как-то зацепило.

— Вы поняли, что по сравнению с вашими детьми они много чем обделены?

— У нас на тот момент детей еще не было. А я в ту пору был активным блогером, вел Живой журнал. Мне захотелось устроить интернатским детям праздник. Я договорился с кинотеатром «Мир» о кинопросмотре. С помощью фонда «Альпари» мы собрали порядка 200 ребят из интернатов со всей республики. Я купил им всяких фруктов, воды, еды. На мой клич в Живом журнале «Кто хочет прикольно потусоваться — помогите» откликнулись. Кто еду по пакетикам разложит, кто посемафорит на входе, куда идти. Все у себя потом выложили фотки: «Было круто!» И говорят: «Будешь еще что-нибудь такое делать — зови». Эта акция называлась «День добрых дел». Ее суть в том, чтобы потратить один день не на себя. С этого все началось. Сформировался актив: ребята бойкие, энергичные, амбициозные, совершенно из разных слоев общества. Объединенные только тем, что все, так или иначе, живут в сети.

— Какая может быть мотивация заниматься благотворительностью?

— Ты можешь изменить мир — просто попробуй что-то сделать. Из песчинок складываются горы. Если 10 процентов населения страны начнут активно заниматься решением социальных проблем, они у нас все решатся. Если 50 процентов, то я не знаю — рай на земле наступит.

«И мы придумали: накладки в виде буквы Н из двухсотого бруса, стянутые стальным тросом»

«У ВСЕХ ДОМА В ШКАФУ ЕСТЬ ШМОТКИ, КОТОРЫЕ МЫ НИКОГДА НЕ БУДЕМ НОСИТЬ»

— Как появился ваш благотворительный склад?

— У всех дома в шкафу есть шмотки, которые мы никогда не будем носить, причем в невероятных количествах. Мы арендовали подходящее помещение, выставили «газель» на парковке возле «Тандема» с объявлением «Собираем ношеную одежду, раздадим малоимущим». В первый день нам как принесли 2,5 тонны одежды. Мы ее всю пересортировали и начали одевать людей. Проект зажил.

— К вам может прийти любой человек: «Я нуждаюсь»?

— Людей к нам направляют территориальные органы соцзащиты и благотворительные фонды, с которыми у нас есть соглашения о совместной деятельности. Мы их одеваем, обуваем. Везде висят таблички с условной стоимостью одежды в баллах — для того чтобы человек ответственно относился к своему выбору. Мы из сбора ношеной одежды сделали игру в магазин: 100 баллов — футболка, 10 баллов — джинсы, 500 — свитерок, 1000 — куртка. Набирай на 10 тысяч баллов. Человеку дается час на хождение по складу.

— Почему именно час? Слишком долго выбирают?

— Чтобы семьи на складе не пересекались друг с другом. Некторым людям же стыдно: я как побирушка одеваюсь в чужую ношеную одежду. А час — ну потому что их много. Они идут и идут, и уже не первый год.

В прошлом году исполком города запустил проект «Добрая Казань». Они начали отрабатывать благотворительные фонды. Мне позвонила Алсу Саетова: «Можно посмотреть на ваш склад?» Говорю: «Приезжай». Мы немножко подискутировали. Кончилось тем, что меня пригласили выступить на отчетной сессии Казгордумы — изложить мое видение происходящего в городской благотворительности. А оно заключалось в следующем: зачем на чиновников исполкома вешать не свойственные им функции?

— Это может превратиться в чистую формальность?

— Если вам будет ремонтировать зубы не стоматолог, а автослесарь, кончится все очень даже печально. А управление социальными благотворительными проектами — это точно отдельная отрасль. Сотрудники нашего фонда – настоящие профи с многолетним опытом. Мы все в 2009 году начинали как волонтеры.

«Мы из сбора ношеной одежды сделали игру в магазин: 100 баллов — футболка, 500 — свитерок, 1000 — куртка. Набирай на 10 тысяч баллов»

— К чему привело ваше выступление в Казгордуме?

— Мне позвонили из исполкома и сообщили, что на следующий день к нам на склад на улицу Декабристов приедет Ильсур Раисович. Вот тут-то мы, что называется, и обалдели. Я тогда первый раз лично пообщался с мэром. Он на меня произвел очень серьезное впечатление. Он все схватывает на лету. Скорость принятия решений и отправки их в работу, а я все-таки управленец и кое-что в этом понимаю, у него колоссальная. Мне бы такого менеджера в команду, а то и двух! Я бы уже, наверное, на собственном самолете летал.

Я рассказал ему про наши проекты, показал склад, а он тогда находился в страшном подвале. Мэр спросил: «Поддержать чем-то нужно?» Я не стал лукавить: «Мы здесь платим порядка 100 тысяч в месяц за аренду. Тяжеловато». Он распорядился показать нам имеющуюся у города недвижимость. Мы объехали несколько десятков помещений из числа неиспользуемых городом и нам очень приглянулся первый этаж пятиэтажки на улице Калинина. В апреле прошлого года эти 1026 квадратных метров, плюс небольшие помещения на Пушкина и Восстания нам отдали в безвозмездное пользование при условии, что мы своими силами сделаем ремонт. Сделали, запустили, на Калинина теперь, собственно, склад, на Восстания и Пушкина – пункты приема.

— Потому что это на благо малоимущих горожан?

— К нам едут со всей республики. У нас там не только одежда: инвалидные коляски, посуда, детские игрушки, бытовая техника — чего только нет.

— На еду это тоже распространяется?

— По еде мы планируем подгадать проект к началу учебного года. Хотим в прикассовых зонах торговых сетей установить корзины. Любой желающий сможет купить пачку макарон, гречки, чего-то еще и туда положить. Мы из всего этого будем формировать продовольственные наборы и их раздавать. Это есть много где в мире.

«Или тот же Мергасовский дом на Черном озере. Господи, какой он! Просто мечта. Два крыла идут перпендикулярно улице Кремлевской — это контрфорсы. Дом и половина холма держатся на них»Фото: «БИЗНЕС Online»

«НЕ НАДО ПЫТАТЬСЯ ИЗОБРЕСТИ ВЕЛОСИПЕД. ЕСТЬ ОТРАБОТАННЫЕ СХЕМЫ!»

— Выступление в Казгордуме дало толчок вашей благотворительной деятельности?

— Я бы поставил этому гораздо более высокую оценку. Поскольку на тот момент социальными вопросами занимались сотрудники госорганов, которые опыта в социальных инициативах не имели, никто не понимал, как это устроено и работает. А я с трибуны, а в зале присутствовали мэр, президент, сказал: «Не надо пытаться изобрести велосипед. Есть отработанные схемы. Объедините свои материальные и административные ресурсы с опытом, знаниями и главное —  готовностью людей из благотворительных фондов делать то, что они делают, и получите просто великолепный результат». В результате концепцию благотворительного проекта «Добрая Казань» немножко пересмотрели. Сейчас из этого делается ресурсный центр, который будет взаимодействовать с благотворительными фондами.

— Выходит, вас услышали?

— Еще как! Прямо щелчок был слышен, как у кого-то пазл сложился в голове. Я не верил, что это произойдет, потому что я скептик, циник, ни в кого и ни во что давно не верю. И весь прошлый год мы с Дамиром Фаттаховым, который вел социальный блок, и Алсу Саетовой, руководящей «Доброй Казанью», многое обсуждали. Это превратилось в первый конкурс ресурсной поддержки. Собрали заявки от благотворительных фондов, посмотрели проекты, определили затраты. Деньги там никому давать не будут. Это принципиальный момент, на котором я настаивал. Будет максимум передача имущества, необходимого для реализации проекта. Да и оно нужно не всем. Зачастую требуется просто отладить межведомственное взаимодействие: написать письмо, с кем-то поговорить, то есть чистый менеджмент.

— Вы там в каком качестве участвуете?

— Как эксперт-специалист в организации всех этих проектов. С использованием такого инструмента как «Добрая Казань», которая действует под патронажем Ильсура Раисовича, я надеюсь, мы сможем запустить в городе несколько очень интересных инициатив.

«В основе семьи в любом случае должны быть любовь и взаимное уважение...»

«В КАЗАНИ ЖИВЕТ 1,5 МИЛЛИОНА НАРОДА. ПРЕДСТАВЛЯЕТЕ, ЧТО МЫ МОЖЕМ ВМЕСТЕ?!»

— Какие у вас планы?

— Для начала мы всех одели и накормили. При поддержке той же «Доброй Казани» начал работать «Добрый фуд-трак»: организуют выездную кормежку для тех, кому нечего есть. Дальше начнем, например, обеспечивать людей жильем.

— Как это будет реализовываться? Механизма пока нет?

— Есть. Один дом людям здесь, в Казани, мы построили.

— Как это произошло?

— У нас есть проект «Мебель для особенных детей». Мы детям с ДЦП развозим всякий реабилитационный инвентарь, бесплатно раздаем. За четыре-пять лет где-то 1,5 тысячи семей по России обеспечили.

— Это новый инвентарь или вам опять же передают тот, который кому-то уже не нужен?

— Нет, его по нашему заказу производят с нуля. И это наш самый большой проект.

— У вас даже есть патенты. Техника была несовершенной?

— Да, немножко доработали. К тому же качество откровенно оставляло желать лучшего.

У нас волонтеры, сделав доставку, потом пишут отчет, в каких условиях живет семья. Читаю один из их отчетов. Там написано: семья живет в гараже. Приехали, посмотрели: действительно. У людей сгорел дом. Глава семьи, Николай Хрисанов, рукастый, сколотил какие-то полати, установил душевую кабину. И они практически перезимовали в гараже. Николай на руинах сгоревшего дома потихоньку строил новый.

— Вы помогли им восстановить дом?

— Мы просто построили им новый. Они живут в нем до сих пор.

— Он вам дорого обошелся?

— Строил не лично я — всем миром. Кто-то принес утеплитель, кто-то доски, кто-то кирпич. Если мы запустим этот механизм не в рамках одного маленького фонда, а в масштабах всей Казани или республики... Самый принципиальный момент — он не является обременением для бюджета.

«У меня нет амбиций быть сверхбогатым человеком. Это мой самый главный предпринимательский недостаток»

— То есть это опять будет всем миром?

— Конечно. Те проекты, которые делает «Добрая Казань», не требуют больших вложений. Их можно и с миру по нитке собрать или обратиться к одному-двум предпринимателям средней руки.

— И всем приятно: есть и частичка моего труда?

— Именно. Мы начнем закрывать социальные вопросы один за другим, и Казань в очередной раз станет самым передовым городом в России. Вполне в наших силах сделать так, чтобы людей, которым нечего есть и нечего надеть, которым негде жить, не было вообще. Ни одного. Если это могу один маленький я, а в Казани живет 1,5 миллиона народа, представляете, что мы сможем все вместе? И потом этот опыт можно растиражировать по всей стране. Можно эту систему здесь обкатать и им просто как кейс подарить: «Нате, работайте».

«ЗА ЧТО ТАКИЕ ДЕНЬГИ?! ЭТО ЖЕ НЕСКОЛЬКО КУСКОВ ФАНЕРЫ И ЖЕЛЕЗА»

— Меценаты встречаются редко?

— Все на самом деле добрые. Вопрос: как до них это донести? Среди тех, кто обеспечивал поступление денег в наш фонд, есть знаменитые спортсмены. Федор Емельяненко выставил в пользу нашего фонда на аукцион в Ханты-Мансийске свои перчатки с автографом. Они ушли за 2 миллиона рублей. По поручению руководителя исполкома Казани ООО «Московский рынок» оплатило нам изготовление 10 стульев «Для удобной жизни».

По нашему большому проекту «Мебель для особенных детей» Волгоград был самым депрессивным регионом: самое большое количество заявок и самые маленькие поступления. Узнав об этом, мэр Волгограда Ирина Гусева просто собрала городской актив предпринимателей, и все заявки у нас были буквально за несколько дней профинансированы.

В то же время нам регулярно поступают небольшие, по 500–1000 рублей, суммы с пометкой «Удержанные из личных средств осужденного на основании его заявления». Одним словом, жертвователи это все социальные группы: от высшего чиновничества и достаточно богатых предпринимателей до людей, которые сидят в тюрьме.

— Ваш фонд чем-то отличается от других?

— Подавляющее большинство благотворительных фондов живет за счет предусмотренных законом 20 процентов от сбора. Соответственно, они максимально мотивированы на сбор и по большому счету являются агентами по продаже эмоций. И выручка у них прямо зависит от того, насколько сильно ты пнешь человеку по сердцу очередной душераздирающей публикацией. Наши тексты практически без эмоций, потому что персонал нашего фонда получает фиксированную зарплату, которая никак не зависит от суммы сбора. То есть сотрудникам «Дня добрых дел» по большому счету нет никакой разницы, собрали мы 1 рубль или 1 миллион.

«Люди к нам идут и идут одеваться»

— Вам кто-то подает интересные идеи?

— С чего, например, начался наш самый большой проект «Мебель для особенных детей»? Как-то я зашел к нашим друзьям в офис «Альпари». Увидел у них вертикализатор — приспособление для детей с ДЦП: спонсоры подарили. Когда мне назвали цену, я обалдел: «За что такие деньги? Это же просто несколько кусков фанеры и железа!» Изучив вопрос, я убедился: реабилитационная мебель стоит очень серьезных денег. Самое простое изделие в интернет-магазине обойдется в 35–40 тысяч рублей. Эта наценка либо из кармана государства перекладывается в карман производителя, либо напрямую берется из кармана семьи, в которой родился особенный ребенок. Конечно, люди могут компенсировать себе эти затраты через собес, но это долго и хлопотно.

Я психанул: «Как так? Это вынужденная покупка. А те, кто производит и занимается этим как бизнесом, этим пользуются». Мы собрали консилиум мам этих детей: какое изделие нужно в первую очередь? Оказалось, что ортопедическая опора для сидения. Мы назвали ее «Стул для удобной жизни». С учетом пожелания мам разработали собственную конструкцию, нашли того, кто почти по себестоимости согласился производить, и опубликовали: «Кому надо бесплатно, обращайтесь». В первую очередь начали собирать заявки с Казани, поняли, что спрос огромный.

К нам потянулись люди. За несколько лет мы обеспечили этими штуками больше тысячи человек. То, что в магазинах продавали за 35–40 тысяч рублей и выше, у нас стоит 10 тысяч рублей с доставкой, причем мы не продаем. У нас есть две кнопки «Попросить» (это когда вам нужно) и «Подарить» (когда вы готовы кому-то подарить). Этот проект у нас очень здорово стрельнул. Нас заметили на федеральном уровне, и из всего этого у нас возникло понимание того, как строить системную модель благотворительного проекта.

«УЗНАВ, ЧТО КАКАЯ-ТО СЕМЬЯ ОСТАЛАСЬ БЕЗ ЖИЛЬЯ, МОГУТ КУПИТЬ ЕЙ КВАРТИРУ И НИКОМУ ОБ ЭТОМ НЕ СКАЗАТЬ!»

— Какие еще проекты есть у вашего фонда?

— На нашем благотворительном складе «Хорошие руки» люди одеваются уже пять лет. Столько же действует «Социальное такси»: на Fiat Ducato с пандусом мы бесплатно возим колясочников по городу. В проекте «Знакомство с профессией» детям из интернатов показываем производство...

Каждый проект, в котором отсутствует денежная мотивация для того, кто его делает, можно так же как и бизнес сделать системным, постоянно работающим, просто иногда подкручивать гайки, подкидывать топливо. Когда ты делаешь то, что нужно не только тебе, а обществу, к тебе однозначно присоединяются другие. У нас несколько тысяч активных волонтеров по всей стране.

«Человеку дается час на хождение по складу»

— Просто они не знали раньше, как это сделать?

— Именно. Все считали, что благотворительность — это деньги, внесенные в индивидуальном порядке. А мы наши стулья возим по всей стране. Логистика в России понятно какая. Иногда случается, что доставка стула обходится дороже его самого, причем в разы. Например, в Приморье стул стоит 10 тысяч, а услуги транспортной компании — 50 тысяч. Как-то раз мы кинули клич. Ребенок живет в глухом Приморском селе, куда транспорт не ездит. Откликнулся парень из Хабаровска. Отвез стул в это село: 800 километров в один конец! То есть человек проехал 1,6 тысячи километров только ради того, чтобы отдать эту штуку ребенку, которого он никогда в жизни не видел и больше никогда не увидит.

— Видимо, у него была потребность так поступить.

— Если создать человеку комфортные условия для того, чтобы делать что-то не для себя, он обязательно будет это делать, потому что все прекрасно понимают, что такое сострадание, помощь ближнему. У каждого есть на это запрос! Без исключений.

За 10 лет в благотворительности я сделал ряд совершенно парадоксальных открытий. Всегда есть человек с проблемой, иногда с вопросом жизни и смерти, которую он совершенно точно ни при каких условиях не сможет решить самостоятельно, и человек, который может решить эту проблему буквально одним щелчком пальцев. И эти люди могут жить на одной улице и даже в одном доме, но при этом не знать друг друга и не быть в курсе проблем и возможностей друг друга. А если их каким-то образом взаимозамкнуть, то второй обязательно возьмется решить проблему первого и решит. Это недостаток коммуникаций в обществе, элементарное отсутствие инструмента сбора, обработки и доставки информации

Я знаю некоторых очень обеспеченных людей, которые, просто увидев новость по телевизору о том, что какая-то семья осталась без жилья, могут пойти купить им квартиру и никому об этом не сказать, потому что начнут показывать пальцем: «Что ты на этом пиаришься?» Вот это я считаю неправильным. Делай добро и бросай его в воду, то есть не афишируй — это, конечно, хорошо, но нет элемента примера.

— Да, порой слышишь: «Имя благотворителя по его просьбе остается неназванным».

— У нас такое тоже случалось. Например, после того как сюжет о том, как мы, волонтеры, строим погорельцам дом, показал Первый канал, позвонил совершенно незнакомый человек: «Здрасьте, что вам нужно?» На дворе осень, начинаются дожди, а у нас стены стояли еще открытые — просто караул. Говорю: «Нужен утеплитель». И слышу в ответ: «Через час приезжай в „Мегастрой“». Приезжаю, заходит дяденька: «Сколько утеплителя надо?» Говорю: «80 кубометров». А это тысяч 300–400, одним словом, целая фура. Он подзывает продавца: «Заверните 80 «кубов» утеплителя». Подошел, карточкой прокатал по терминалу. Говорю: «Давай мы тебе хотя бы диплом выдадим». А он: «Не надо. Ты меня не видел». Я просто обалдел. Спрашиваю: «Зовут-то тебя хоть как?» «Ну Андрей».

«Два года назад мы делали укрепление и гидроизоляцию фундаментов Петропавловского собора. Это была самая большая его проблема. Собор многие годы подмывало талой водой»

«НАЗЫВАЕТСЯ, ПОВОЛОНТЕРИЛА — У НЕЕ ДОЧЬ ПОЯВИЛАСЬ!»

— Вы очень увлеченно рассказываете о благотворительной деятельности.

— О нашем фонде можно писать книги. Есть трагические истории, есть пронзительно-счастливые. Например, мы дедморозим по семьям, где дети на обычную елку прийти не могут. Как-то приехали в одну семью. Там два брата: один более-менее с моторикой, внятной речью, другой просто полулежит-полусидит в своем кресле. Так вот: играем представление, и лежачий мальчик начинает просто заливисто хохотать. С его матерью случилась истерика: «Он первый раз засмеялся!» Представляете, какой переворот сознания у человека происходит?

Обычно волонтеры после этих поздравлений на улицу выйдут, слезы-сопли вытрут, коньяку хлопнут и едут по следующему адресу — тяжело. Я безумно уважаю их за то, что они на это идут. У меня сил не хватает.

— Кто выступает волонтером?

— Мы в ноябре кидаем клич: «Кто хочет подедморозить?» Берем в аренду костюмы. Звено — это дед Мороз, Снегурочка и олень — человек с машиной. Любой желающий покупает ребенку подарок, и он гарантированно доставляется до адресата. Или была такая история. Все интернаты под Новый год обычно завалены подарками спонсоров — корпоративная благотворительность в ее худшем виде. А тут нам позвонили: спонсор передумал в последний момент, на Новый год дети остаются без подарков. Целый интернат! Мы собрали заявки: кому вертолет с пультом управления, кому коньки.... Собрались бандой, приехали, поработали. Нам потом рассказывали, что мальчик, которому коньки подарили, так в них и лег спать — ни в какую не захотел снимать.

Что самое прикольное? Мы все свои акции фотографируем. С нами ездила волонтером девушка-фотограф. И вот проходит экскурсия по интернату. В большой игровой комнате играют детки. И девчушка лет трех из другого конца комнаты как закричит «Мама!» и бегом к ней. Вцепилась и целый вечер не отходила.

Через полтора года я узнал, что она эту малышку удочерила. Называется, съездила поволонтерила. Представляете, какой мизер усилий и какой результат на выходе. У нее дочь появилась! Это целая откорректированная в лучшую сторону человеческая судьба, потому что какая бы семья ни была, это всегда лучше, чем казенное учреждение, и такими чудесами усеян весь наш путь.

Наш фонд — это объединение людей, которые уверены, что все в жизни зависит от них и они изменяют мир к лучшему в меру своих собственных возможностей. Вот такая идеология, философия и технология в одном флаконе. Ты можешь предпринять муравьиные усилия, но добиться каких-то нереальных результатов. Именно на этом все и держится.

«НУЖНО НАНИМАТЬ САМЫХ КРУТЫХ ПРОФИ И ПЛАТИТЬ ИМ БОЛЬШЕ, ЧЕМ ПЛАТЯТ ТВОИ КОНКУРЕНТЫ»

— У вас есть какие-то увлечения?

— Так как я большую часть своей жизни занимался спортом, я фанат всего, что с этим связано. Мечтаю когда-нибудь открыть собственный бойцовский клуб, чтобы тренировать там талантливых детей... Когда совсем припекает, я беру перчатки и иду в зал: «Я-а-а-а!»

— Бокс?

— Бокс, кикбоксинг, рукопашный бой. Я раньше увлекался единоборствами. Кстати, в «Добрую Казань» обратились с одним очень интересным проектом, который обязательно получит поддержку. Это клуб единоборств для детей-инвалидов на улице Адоратского. Руководитель и основатель клуба тоже из непростых детей, вроде наших подшефных, со сложным диагнозом, но у него первый дан в киокушинкай каратэ. А я до первого дана не дошел.

«Если это могу один маленький я, а в Казани живет 1,5 миллиона народа, представляете, что мы сможем все вместе?»

— Собственным детям удается уделять время?

— К сожалению, я нечасто бываю дома. Зато когда появляешься, трое детей разбегаются по коридору и с ног тебя сбивают, а потом, как щенки по мамке, по тебе ползают. У меня это самый приятный момент.

— И традиционный вопрос рубрики «Персона»: ваши три секрета успешного бизнеса?

— Первое: всегда нужно нанимать самых крутых профи и платить им больше, чем платят твои конкуренты — только тогда у тебя будет лучшая команда. Второе: пока позволяет здоровье, нужно работать в режиме нон-стоп. Мы, конечно, по мере сил следуем Трудовому кодексу, но если посмотреть на факты...

— Люди перерабатывают?

— Мы не работаем, мы этим живем. У нас нет понятия выходных, да и рабочего дня: как правило, это кто во сколько приехал в офис. А во сколько уехал — неважно. В нашей внутренней трудовой инструкции написано: если вы доступны по мобильному телефону, у вас есть доступ к электронной почте и вы в этом режиме выполняете свои задачи так, что мне не приходится звонить с неприятными вопросами, — неважно, где вы при этом находитесь. Хоть на островах где-нибудь загорайте, лишь бы дело шло. Лично я, например, последний раз был в отпуске три года назад. Из этого следует второе правило: не плати за процесс, плати за результат. И третье правило: наверное, самая главная удача в жизни мужчины, тем более того, кто идет по пути предпринимателя, — это удачный брак.

«Я бы с огромным удовольствием взялся за реконструкцию НКЦ «Казань»Фото: «БИЗНЕС Online»

Основным смыслом моего переезда в Казань, как я теперь спустя годы понимаю, было то, что я встретил здесь свою жену. Я старше ее на 7 лет. Это был служебный роман: она работала у нас в магазине и тогда только закончила первый курс. Она мой самый главный союзник, соратник, единомышленник, соучастник, подельник и прочее. Мы уже почти 15 лет вместе, ждем четвертого ребенка, через многое прошли и ни разу за эти годы толком не поругались. Тьфу-тьфу, у нас все хорошо.

В моем понимании в основе семьи в любом случае должны быть любовь и взаимное уважение, а не собственническое отношение к человеку или личные амбиции. Именно в этом в первую очередь нужно наводить порядок. Есть такая хохма: за спиной каждого успешного мужчины стоит женщина, из-за которой он старался подольше задержаться на работе. Это самый кошмарный случай. Семья – это не просто тыл, главный смысл и так далее. Семья – это тот микромир, из которого ты временно вырываешься по всем прочим вопросам, даже если вне семьи ты проводишь 90 процентов своего времени, и в который обязательно возвращаешься, потому что именно там твое место. Безусловно, создать крепкую и счастливую семью удается не каждому, и, вообще, это в первую очередь вопрос везения. Мне, слава Богу, повезло. А у тех, кому не повезло, есть по большому счету два пути: либо честно признаться себе, что вы вместе только ради детей, и договориться с супругом о том, как сделать это вынужденное взаимодействие максимально комфортным, либо оставить им все, что успели нажить, и уходить из дома с одной зубной щеткой и строить жизнь заново — иначе успеха не добьешься.