«Татарская женщина, которая легла в постель с убийцей мужа, — это было в нашей истории»

Мансур Гилязов: «Иногда говорят: человек должен быть таким, человек должен быть что-то… Но каждый решает за себя» Фото: Андрей Титов

ПОНЯТИЕ ПИСАТЕЛЬСКОЙ СУДЬБЫ СЕГОДНЯ ИСЧЕЗЛО — ЭТО ОЧЕНЬ СЕРЬЕЗНАЯ ПРОБЛЕМА

— Мансур Аязович, что значат для мужчины, для художника эти круглые даты его дней рождения с нулем на конце?

— Я думаю, что в жизни все абсолютно индивидуально. Иногда говорят: человек должен быть таким, человек должен быть что-то… Но каждый решает за себя. В интернете смотрю, что полезно, что вредно, и статьи абсолютно различаются. Даже полностью противоречат друг другу.

Могу рассказать на примере отца Аяза Гилязова. Когда у него был 50-летний юбилей, папа сказал: «50 лет — это ничто для мужчины, вот 40 лет — это серьезно!» 40 лет — это переломный возраст, когда мужчина… желаний много, а прежних сил и возможностей уже нет. Вот он переживал так. Потом, многое еще зависит от признания. Допустим, для отца 60 лет стали таким расцветом, тогда он был восторжен, потому что его много лет не признавали, ему было трудно, он проходил через все эти страдания… А к 60 получил все звания, заслуги, медали, у него начался такой торжественный период, он оказался на взлете. У меня, наверное, немножко по-другому, хотя все вроде нормально, пьесы ставятся, книги издаются, и идей много.

Про 60 лет еще вот что хочу сказать. Приходит какая-то уверенность, и есть наработанный материал, очень много в жизни я уже повидал, успел пообщаться со многими людьми. То есть я не такой человек, как многие современные молодые деятели культуры. Они вообще из кабинета не выходят. Один режиссер сказал, что мы образы черпаем не из жизни, а из произведений своих же коллег, вот что происходит сейчас. Действительно, есть режиссеры, которые из театра не выходят вообще.

— У них нет интереса к жизни?

— Так удобно, очень удобно. Прочитал одну книгу, вторую, третью, посмотрел несколько спектаклей, фильмов, и у тебя сформировался определенный образ, пусть он и не соответствует жизни. Понятие писательской судьбы сегодня исчезло — это очень серьезная проблема. Я, например, считаю, что у писателя должна быть интересная судьба, такая, как у Сент-Экзюпери, Достоевского, Аяза Гилязова, который много страдал, Солженицына.

— Писатель обязательно должен в жизни пройти через страдания?

— Обязательно. Я в молодости прочитал интервью с Леонидом Филатовым, он сказал: «Мне неинтересно лицо мужчины, на котором нет печати страдания». То есть человек должен проходить через какие-то испытания. Это его формирует, заставляет думать, формулировать реальные мысли, которые он уже может нести своему читателю. А посмотреть кучу спектаклей и потом написать пьесу — сейчас подобное стало повальным…

— По этой логике получается, что в наше относительно сытое и благополучное время хорошее литературное произведение и не напишешь… 

— Да, сейчас страданий нет. Произведения должны же быть разными, нужны и конфликты, и страдание, потери, утраты и так далее. Только тогда это является настоящим, только тогда является интересным. А сейчас произошел такой переломный момент, когда творцы создают образы на основе произведений же своих коллег. Это как жвачка, не настоящее все, немножко напоминает подделку. Читатель же потребляет это, как еду в «Макдоналдсе» — там же есть глутамат натрия, усилитель вкуса.

— Вы бы посоветовали молодому коллеге поступить на работу санитаром в больницу или уехать на шахту?

— Нет, это должен быть такой естественный процесс. И потом, у каждого человека есть судьба, надо верить в свою судьбу. В последнее время я много начал думать о том, что есть еще понятие генетического кода, то есть можно использовать страдания, которые уже случились у твоего народа или семьи. Использовать страдания прошлых поколений. Но если ты сам в жизни ничего не видишь, если тебе неинтересно общение с человеком, то это все равно не найдет достойного воплощения.

«Есть очень обсуждаемый роман Гузель Яхиной «Зулейха открывает глаза», я по нему крайне отрицательно высказывался и так же поначалу его воспринял. А сам думал: «Почему я отрицательно отнесся, а все население его читает?» Фото: «БИЗНЕС Online»

ЕСЛИ ГУЗЕЛЬ ЯХИНА УВИДИТ ЭТО ИНТЕРВЬЮ, ХОТЕЛ БЫ ПРИНЕСТИ СВОИ ИЗВИНЕНИЯ

— А 30–40 лет назад вы думали точно так же? Все-таки сегодня применительно к вечному конфликту отцов и детей вы, во всяком случае по возрасту, относитесь к первой категории.

— Сильно я изменился, взгляды часто меняются, и в последние годы что-то происходит, что-то пересматривается…

— Это мнение о жизни или о литературе?

— Я могу привести такой пример, сам удивился этому. Есть очень обсуждаемый роман Гузель Яхиной «Зулейха открывает глаза», я по нему крайне отрицательно высказывался и так же поначалу его воспринял. А сам думал: «Почему я отрицательно отнесся, а все население его читает?» Почему это бестселлер настоящий, переведенный на все языки?.. Очень много об этом размышлял, и буквально в последние дни у меня появилось другое отношение к данному произведению.

Я понял вот что. Татарская женщина, которая легла в постель с убийцей мужа, — это было в нашей истории. Так случилось в XVI веке, почти все татарские женщины прошли через это. Когда завоевали Казань, защитников города убили, или изгнали, или что-то с ними сделали, но женщин не трогали, с ними спали воины-завоеватели. К примеру, весь берег Волги — это были татарские деревни (Нижний Услон, Студенец), но туда пришли воины с другой стороны, мужья оказались уничтожены, а женщины спали с убийцами своих мужей.

Поэтому то, что описывает в своем романе Гузель Яхина, такое уже произошло в истории и в ней сидит генетически. Я не знаю, думала ли она об этом, но для нее это было органично, так как сидит в каждой, в крови татарских женщин, потому что через такое прошла нация.

— Но ведь читают книгу не только татары.

— Дело не в этом. Сейчас я хочу сказать, что данный роман написан очень честно, если Гузель Яхина увидит это интервью, хотел бы принести свои извинения за отрицательные характеристики ее «Зулейхи». Сейчас я полностью пересмотрел отношение к роману. Яхина, полагаю, когда писала его, не думала, что он станет бестселлером. Я считаю, что она не задумывалась о деньгах, а творила исключительно честно.

Я перечитал, она пишет же виртуозно, но мне не нравился сюжет, а сейчас я понял, что это уже было в нашей истории. То есть 400 лет назад произошло то же самое, но в более массовом таком масштабе. Поскольку явление исключительное, книга интересна читателю. Все, что исключительно, классно.

— «Зулейха» Яхиной — это история про тот самый генетический код, о котором вы говорили выше?

— Да, и сейчас я об этом очень много думаю. Генетический код играет огромную роль! Вот в последнее время приблизился немного к кряшенам, общаюсь с ними, написал пьесу «Микулай» (о последнем жителе кряшенской деревни — прим. ред.). У них же очень мощный генетический код! Ректор ГИТИСА Заславский спросил: не может ли явится эта пьеса как бы последним, завершающим звеном в истории кряшен? А я ответил, что у них есть такие люди, как генерал Карбышев, про которого никто не знает, что он кряшен, но они-то знают! Они знают, что Брестскую крепость защищал кряшен Петр Гаврилов. Это и формирует их генетический код. Да, современные кряшены не воевали, но у них за спиной стоят мощные личности, которые их питают. Они этим живут, это их всех объединяет и обеспечивает им долгую судьбу как части татарской нации. Как кряшены они не исчезнут.

— Татары в целом тоже живут великими именами?

— Конечно, у нас то же самое, у нас великая история и очень сильный генетический код, потому что было мощнейшее государство и огромное количество талантов у нас. Вы обратите внимание на титры, когда смотришь какой-то фильм, там обязательно мелькают татарские имена и фамилии: актеры и так далее. Нас много, и мы мощные.

«Сейчас я хочу сказать, что данный роман написан очень честно, если Гузель Яхина увидит это интервью, хотел был принести свои извинения за отрицательные характеристики ее «Зулейхи». Сейчас я полностью пересмотрел отношение к роману» Фото: «БИЗНЕС Online»

ЯЗЫК НАШ ФОРМИРОВАЛСЯ ТЫСЯЧЕЛЕТИЯМИ, ПОЧЕМУ Я ДОЛЖЕН БЫТЬ ПОСЛЕДНИМ ЗВЕНОМ В ЭТОЙ ОГРОМНОЙ ИСТОРИИ?

— Школьный «языковой кризис» в РТ вызвал обратную реакцию, татарский язык, кажется, становится все более популярным…

— Это же прекрасно!

— Такая защитная реакция, возрождающая генетический код…

— Есть в последнее время очень много положительных моментов. Допустим, движение «Сэлэт» — это молодежь, вот опять же у них срабатывает генетический код, их же никто не заставляет подобным заниматься. Они объединяются, там довольно много идей, я встречаюсь с ними, это действительно крайне талантливые люди, приятные, с ними любопытно. Я очень сильно интересуюсь физиогномикой — это такие приятные люди! Иногда ведь бываешь в компании и видишь людей омерзительных, по лицу же понятно, что человек мерзавец, вот в «Сэлэт» не так. Это такие приятные люди, и атмосферу они создают удивительную, которая притягивает, потому из какого-то простого татарского лагеря это превратилось в настоящее движение. Разве такое не вселяет оптимизм?

А сейчас открылись полилингвальные школы, куда стараются попасть не только татары, но и все остальные. 

— В 2016 году вы дали интервью «БИЗНЕС Online», которое собрало больше 1 тысячи комментариев. Там вы говорили о том, что порой бывает сложно ответить на вопрос сына: а зачем нужен татарский язык? Сейчас стало легче отвечать на этот вопрос?

— У меня позиция всегда оставалась такой. Язык наш формировался тысячелетиями, на нем разговаривали мои предки, почему я должен быть последним звеном в этой огромной истории? Если перестану говорить на татарском языке и мои дети перестанут, то я окажусь предателем по отношению к своим предкам, своим бабушкам-дедушкам. Я ведь безумно их люблю, так что хотя бы по такой причине обязан разговаривать.

Для меня все логично, и никогда не возникает вопроса, разговаривать или не разговаривать. Потом это же красиво — общаться дома на татарском языке. И подобное очень сильно обогащает человека. Странно же было бы, если бы мы оказались за границей и два татарина говорили там на неродном языке. Странно же, ведь мы иначе превращаемся просто в смешных людей.

— Два татарина, разговаривающие на русском, — это не совсем правильно?

— Это нормально. Но мы же должны себя как-то позиционировать. Допустим, у меня сын живет в другой стране, у них своя небольшая диаспора, что вызывает уважение у других людей. То есть, допустим, два грузина здесь будут разговаривать только по-русски — это покажется несколько странным.

— Известный этнолог, академик Тишков, считает, что потеря языка и вовсе не ведет за собой потери идентичности…

— Вопрос времени. Если утрачен язык, то они будут хорохориться какое-то время, что-то из себя изображать пытаться… Я думаю, все равно наши люди начнут возвращаться к языку, хотя бы на таком простом, бытовом уровне, не обязательно изучать язык литературный. Ведь для разговорной речи достаточно нескольких десятков слов. Я недавно об этом задумался, я, когда беру и читаю словарь, знаю слово, но никогда в жизни его не произносил. И, когда начал анализировать, каким количеством слов я пользуюсь, оказалось, что их очень мало, для общения достаточно нескольких десятков. Буквально 50 слов, и будет полноценный разговор.

— С точки зрения изучения татарского языка это абсолютно реально.

— Абсолютно реально. 

«В русский театр очень трудно попасть… А в Качаловском вы давно видели молодого отечественного живого автора?»Фото: «БИЗНЕС Online»

ВСЕГДА СРАВНИВАЮ НАХОЖДЕНИЯ ПЬЕСЫ С ПОИСКОМ ДЕВУШКИ

— Вы говорили, что первые свои произведения писали сначала на русском языке, а потом сами же переводили на татарский.

— Я и сейчас так делаю, мне так удобно, но, когда я пишу на русском, в голове уже думаю о том, как буду это переводить. Чисто на татарском тоже писал, допустим, «Казан егетләре» («Казанские парни»), у них вообще русского варианта нет, потому что некоторые произведения бессмысленно писать на русском языке, оно не сможет звучать.

— Есть ли театральные постановки по вашим произведениям, написанным по-русски?

— В русский театр очень трудно попасть… А в Качаловском вы давно видели молодого отечественного живого автора?

— Николая Коляду как-то они ставили.

— Ну ему уже за 60.

— Согласны с мнением, что татарский театр — одно из мест, где татарский язык и культура сохраняются?

— Я всегда об этом говорю.

— Еще вы придерживаетесь мнения, что татарский театр должен ставить только татарских авторов.

— Абсолютно! У меня есть такая идея эксперимента: скажем, пять лет ставить в татарских театрах только современных, ныне живущих татарских авторов. Я разговаривал с ректором ГИТИС Заславским, он ответил, что это потрясающая идея и очень правильная. Она привлекла бы такой безумный интерес, причем международный. Вы представляете, какое количество авторов начали бы сразу писать, потому что появилась бы надежда, что пьеса реально будет поставлена!

Вообще, надо идти на какие-то смелые шаги для привлечения большого количества людей, я даже не хочу называть это экспериментом. Это не эксперимент, а абсолютно реально, но что-то мешает сделать. Люди смеются, говорят, что я утопист, фантазер, а что такого: взять на пять лет и прекратить, хотя утверждают, что на классике учатся. Учились бы на произведениях молодых! 

— И даже «Зәңгәр шәл» нельзя будет ставить и показывать эти пять лет?

— А что, мы не смотрели «Зәңгәр шәл»? Каждый татарин, наверное, уже по несколько раз увидел и «Зәңгәр шәл», и «Галиябану».

— Но достойных новых пьес же нет, так вам скажет практически любой режиссер в татарском театре.

— Это вечный процесс, сколько я занимаюсь драматургией, так было всегда. Кто-то не может найти пьесу, даже Марсель Салимжанов говорил, что у него в кабинете стопки по несколько метров высотой, а ставить нечего. Я всегда сравниваю нахождения пьесы с поиском девушки, потому что молодые люди не могут найти подходящих девушек, не могут найти любовь. Парни говорят, что хороших девушек нет, девушки — что хороших парней нет, особенно часто так заявляют родители. То же самое с пьесой, она же должна режиссеру понравиться, его затронуть, насильно он не может поставить ее…

— В самом начале у вас был такой тандем с Фаридом Бикчантаевым. Почему он перестал регулярно ставить ваши пьесы?

— Наверное, в определенный момент просто я ему надоел, но периодически же он меня ставит…

— Кстати, удивительно, что вы еще не становились лауреатом Тукаевской премии.

— Когда я был молодым и один из спектаклей был номинирован на серьезную премию, директор театра имени Камала Шамиль Зиннурович Закиров пригласил меня в свой кабинет и сказал: «Мансур, давай мы тебя не внесем в этом список, ты не обидишься? Ты еще получишь, но там есть люди, которым надо получить». Я сказал: хорошо, согласен. Все, наверное, еще произойдет, я сильно не переживаю.

«Есть драматурги, но появляется их очень мало, такого массового литературного драматургического процесса нет. Потому что упал статус писателя: по сравнению с советским периодом он стал очень низким» Фото: «БИЗНЕС Online»

САМОЕ ГЛАВНОЕ — ЭТО ОПРЕДЕЛИТЬСЯ, КТО И КОГО ЛЮБИТ

— Из молодого поколения татарских драматургов вы всегда выделяли Ильгиза Зайниева. Кем бы вы еще дополнили данный список?

— Я не буду никого называть, потому что это вызывает такую вещь: а почему ты про меня не сказал и так далее, потому лучше никого. Есть драматурги, но появляется их очень мало, такого массового литературного драматургического процесса нет. Потому что упал статус писателя: по сравнению с советским периодом он стал очень низким. Проблема существует, и это касается материальных вещей, если бы за пьесу платили как раньше, то возник бы всплеск. Раньше было: «О, драматург!» Я помню, когда в Москву отправились Аяз Гилязов, Диас Валеев, Туфан Миннуллин, их принимали на таком уровне, с таким признанием, восторгом и чувством благодарности, что татары приехали в Москву, сейчас же такого трудно себе представить.

— Вы смотрели спектакль уже режиссера Ильгиза Зайниева по повести вашего отца «Три аршина земли»?

— Спектакль весьма яркий, мощный, мне очень понравилась его концепция. И Зайниев художник, творец, потом ставить его в таком же варианте, как писал Аяз Гилязов… Времена изменились, изменилась скорость жизни. Недавно смотрел одну передачу по каналу «Культура» и был потрясен. Там шел разговор о музыке, и, оказывается, классические музыкальные произведения XVI–XVIII веков сейчас играются быстрее, чем в то время, потому что многое изменилось. И, слушая их в том формате, как написал композитор, современный слушатель может уснуть. Все изменилось, и тем более литературные произведения, конечно, их надо адаптировать к современной сцене.

— Вы театральный зритель активный?

— Я стараюсь смотреть, хотя, может, и что-то пропустил…

— Что особенно вам понравилось в последнее время?

— Я никого не удивлю, если назову «Тормышмы бу» Айдара Заббарова, не все я там, конечно, понял, но пришла новая атмосфера, свежая, и она татарская. Самое главное же, как говорит Никита Михалков, которого я очень люблю, — это создать атмосферу. А когда создаешь атмосферу, непонятно откуда рождается интерес к произведению. Вот такая атмосфера, когда человек забывается и заходит туда, где, может быть, особого сюжета нет и особых таких изменений, действия, конфликтов, но все равно это завораживает.

— В то же время самые кассовые спектакли далеко не всегда самые лучшие или на что-то претендующие…

— Допустим, в театре имени Кариева поставили «Шайбу, шайбу» Камиля Каримова. Тоже вроде можно критиковать, но в пустом зале показывать спектакль, где нет зрителя, — это еще хуже. Я вообще не люблю смотреть спектакль в пустом зале, возникает ощущение, что я ненормальный, люблю, когда аншлаг и люди сидят на полу или стоя смотрят. Я как-то сидел в театре на приставном стуле и сказал Ниязу Игламову, что самое почетное все-таки место — приставной стул. А он: «Нет, самое почетное место — это стоя смотреть».

Возвращаясь к впечатлениям от спектаклей, я вообще иду в театр с ожиданием, что сейчас увижу что-то, но такое происходит крайне редко, и даже среди московских постановок. Допустим, единственное, что мне понравилось за последние годы вот так серьезно, что я пересматриваю, — это «Улыбнись нам, Господи» Римаса Туминаса по произведениям Григория Кановича в Вахтанговском театре. Вот это спектакль, вот это уровень! Я вам серьезно говорю.

— Кстати, ваш молодой коллега Артур Шайдулла тоже называл данный спектакль среди своих фаворитов. Хотя, кажется, более популярны другие постановки Туминаса в Вахтанговском: «Дядя Ваня», «Евгений Онегин», «Маскарад»…

— Там есть, во-первых, потрясающая атмосфера, как я уже говорил, там есть движение и судьба человека. Для меня очень важно, чтобы в произведении имелась судьба человека. Ну и любовь, естественно, должна быть. Мне сильно нравятся слова Петра Наумовича Фоменко, когда он начинал репетиции, то говорил, что самое главное — это определиться, кто и кого любит, потому что бывают такие пьесы, где невозможно определить такое с самого начала.

Потом материал у Туминаса неожиданный, допустим, «Дядя Ваня» поставлен виртуозно, супер, но там нет ничего неожиданного, а «Улыбнись нам, Господи» — совершенно новый жанр, я по крайней мере такого не видел и просто с замиранием сердца смотрел этот спектакль и пересматриваю в интернете.

«Я как-то сидел в театре на приставном стуле и сказал Ниязу Игламову, что самое почетное все-таки место — приставной стул. А он: «Нет, самое почетное место — это стоя смотреть» Фото: «БИЗНЕС Online»

ОКАЗАЛСЯ КЭГЭБЭШНИКОМ, У НЕГО БЫЛО СВОЕ МЕСТО В ЗРИТЕЛЬНОМ ЗАЛЕ

— Был ли у вас как у драматурга момент успеха, который вы хотели бы еще раз пережить?

— Конечно, это не просто момент, это случилось много лет назад — «Казанские парни», спектакль Фарида Бикчантаева. Вот тогда я испытал, что такое успех, люди ходили по 15 раз на данную постановку, мне было очень интересно за этим наблюдать. Покойный драматург Аманулла играл в спектакле, и я не только от него слышал, что это оказалось лучшее время для нас, для актеров. Хотя для страны наступили тяжелые времена — начало 90-х, когда все разрушилось. И, конечно, «Казанские парни» — ощущение успеха, я, в принципе, жду, чтобы еще раз испытать подобное. Хотя разные бывают ощущения, вот сейчас я написал «Микулай», и это оказался успех — в театре имени Кариева и Альметьевской татдраме, но не такой успех, как «Казанские парни», которые шли много лет с большим аншлагом.

— Какие из ваших пьес еще ждут своего звездного часа?

— У меня есть мощнейшая пьеса, она называется «Бурлак», очень сложная для постановки. Я ее переписал еще один раз, потому что Фарид Бикчантаев, когда прочитал, сказал, что нет женских ролей. В первом варианте там вообще была одна только женщина. Я явлением бурлачества интересуюсь и всегда интересовался. Женщины тоже становились бурлаками, существовали женские ватаги, в итоге я ввел в пьесу их в большом количестве, и сейчас у меня есть новый «Бурлак». Я не переживаю, потому что эта пьеса не привязана ко времени, она не о современности, а историческая, к тому же происходят удивительные вещи. У меня есть пьеса, которая была написана 15 лет назад, она называется «Не смейтесь, я умираю», она где-то издана, я ее не продвигал, никому не предлагал, но вдруг неожиданно в прошлом году два театра, причем одновременно, ее поставили в Нижнекамске и Уфе, в ноябре состоялось две премьеры.

— Почему так произошло?

— Ну не хватает комедий, наверное… Самое интересное, что, например, «Бичура» ведь была поставлена не вовремя, хотя Фарид Бикчантаев сделал это просто гениально. Чисто поставлена, без шероховатостей, но ведь народ ее не понял, не просто народ и театр. Ее поняли только Фарид Бикчантаев и его исполнители, которые говорили, что очень приятно играть в такой пьесе. И утверждали это искренне. «Бичуру» показали всего 7 или 8 раз.

— У интеллектуального татарского театра мало зрителей…

— Но это, наверное, нормальное явление. Вот покойный Гафур Каюмов носился с идеей сделать татарский камерный театр, однако это не для нашего зрителя. У нас не найдется такого количества зрителей, таких суперинтеллектуалов. Камерный театр может быть в Москве, Санкт-Петербурге, европейских городах, куда люди приходят подготовленными, прочитав пьесу. Наш зритель любит современное, спектакли Ильгиза Зайниева такое и показывают, что нашим людям нужна зрелищность, больше развлечений.

И я не согласен с критикой в адрес зрителей. У нас прекрасный зритель, потому что всегда говорю, что у нашего народа есть традиция. Если в Грузию поехать, то они поведут гостя не в театр, а куда-нибудь в шашлычную, еще куда, а мы, татары, отправимся в театр. Во всяком случае у меня есть такие ощущения, что, когда приезжают гости из другой страны или города, мы ведем их в театр, причем вне зависимости от национальности.

Самое главное, что у нас в театр ходит молодежь. И, кроме того, сам себя похвалю, я сыграл в этом огромную роль, ну, не я, а мы с Фаридом Бикчантаевым. Я в то время каждый день ходил в театр, причем каждый день, и со мной вместе был один мужчина. Стал интересоваться этим, почему он тоже ходит, я-то ладно, у меня специального образования нет, мне требовалось смотреть все спектакли, познавать законы сцены и так далее. А этот оказался кэгэбэшником, у него имелось свое место в зрительном зале, в то время существовали такие вот законы, середина 1980-х. Я помню его до сих пор, такой красавчик, он меня заметил, мы так друг другу улыбались, но это его работа была в то время.

Так вот, в то время публика в татарском театре являлась очень взрослой, а когда «Казанские парни» появились, в театр пришла молодежь. Парень знакомился с девушкой, и куда ее вел? Он ее вел в театр, и этот процесс закрепился. Сейчас молодежь ходит в театр на все спектакли, и на серьезные тоже.

«Я считаю, что выполняю большую задачу в процессе формирования и продвижения татарского кино» Фото: «БИЗНЕС Online»

У НАС ИДЕТ КРЕН В СТОРОНУ АВТОРСКОГО КИНО

— Вашу пьесу «Исәнмесез» в театре имени Камала поставил Фарид Бикчантаев, а теперь экранизирует Ильдар Ягафаров.

— Я считаю, что выполняю большую задачу в процессе формирования и продвижения татарского кино.

— Когда появится большой татарский фильм? Что этому мешает?

— Мешает многое: отсутствие опыта, недоверие руководства республики и потому такое достаточно слабое финансирование, в основном это. А так делаются первые шаги. Очень сложные технологии современного кинематографа, привлечь зрителя после того, что они смотрят на больших экранах (американское кино, сейчас и российское достаточно мощное), где очень много компьютерной графики, зрелищности, пока мы такое не можем создать, у нас идет крен в сторону авторского кино.

— Плохо это или хорошо?

— Это современная ситуация, такой шаг, наверное, надо проделать, я думаю, пока мы в количественном плане, конечно, растем, снимается достаточно много фильмов. Мы нащупываем формат, допустим, вот Миляуша Айтуганова, как продюсер она создала фильм «Әпипә» — зрители смотрят его с восторгом, хотя к данному фильму может быть много нареканий, но зритель это воспринимает, у нас он особый. И это наш формат — музыка, песни, любовь, юмор, популярные наши артисты.

— На последнем «Кинотавре» победил якутский фильм «Пугало» режиссера Давыдова с бюджетом в 1,5 миллиона рублей, получается, что деньги — это не главное.

— Есть такое понятие, как «якутский феномен», они окрыленные, снимают действительно за 1,5 миллиона, и люди ходят в кинотеатры, потому что им повезло в том плане, что республика маленькая по числу жителей, зрителей мало, и у них нет американских этих блокбастеров, к ним не зашли сети крупных кинотеатров, потому они ходят на кино свое, родное. Народ очень самобытный, и подобная новизна тоже является основой успеха.

— Они научились делать профессионально?

— Да, да, да, они и снимают много, у них около 100 фильмов создается в год, это очень хорошо, якуты являются для нас образцом, показателем, и это дает надежду, что мы тоже поднимемся на такой уровень.

— Когда выйдет фильм «Исәнмесез»?

— Он полностью отснят.

— Это шаг вперед по сравнению с «Байгалом»?

— Я надеюсь.

«У меня есть несколько вариантов развития событий в мире и вообще появления этого вируса. Я думаю, что он не природного происхождения» Фото: «БИЗНЕС Online»

«ОСТАНЕТСЯ ТОЛЬКО ОДНА ТЕМА — ЭТО ЧЕЛОВЕК И ПРИРОДА»

— Ваш коллега Ркаил Зайдулла сегодня главный трибун в Госсовете РТ, а вам никогда не предлагали стать политиком?

— Нет, я не политик, не могу выступать. Ркаил — боец, у него такой характер, он очень мужественный, бесстрашный человек. Мне никто не предлагал, даже если бы сделали предложение, не принял бы. Я такой пассионарий-индивидуалист, держусь в стороне от политики, мне это неинтересно. Мне интересно заниматься искусством, и сейчас буду писать только то, что меня увлекает, не думая, поставят это или нет.

Эту фразу я уже много раз повторял, Микеланджело говорил: «Мои образы преследуют меня». Вот это очень важная вещь, и в анализе пьесы и спектакля я всегда держу данные слова в своей голове. Преследовали образы этого художника или нет, сразу видно. Если образы не преследовали, то произведение получается ненастоящим, должно быть так, что ночью просыпаешься и что-то записываешь, и только тогда получаешь удовольствие. 

— «Ковидную» эпоху не собираетесь отразить в своих произведениях?

— Нет, это же на потребу дня писать. Я думаю, что сейчас появится много пьес на такую тему.

— Вас нынешняя ситуация с пандемией не трогает?

— Трогает очень сильно, конечно, меня это трогает, я об этом много думаю. У меня есть несколько вариантов развития событий в мире и вообще появления данного вируса. Я думаю, что он не природного происхождения. Во-первых, когда это появилось, я сразу вспомнил свою бабушку. Идею написания «Бичуры» мне подсказала моя бабушка Наубахар, она рассказала мне про бичуру и заявила, что когда люди теряют нравственность, то приходит бичура, и он создает какую-то большую проблему, чтобы человек осознал это и вернулся к своему нормальному положению. Во-вторых, сейчас планета Земля перенасыщена людьми, которые занимаются только потреблением. Она не выдерживает такого количества людей, Ризван Хамид, мой учитель, очень мудрым человеком был, мне всегда говорил: «Мансур, существует в мире несколько крупных тем, это может быть любовь и так далее. Но останется только одна — это человек и природа».  Я верю в сверхъестественное происхождение данного заболевания.

— Вы думаете о своем месте в татарской литературе?

— Если честно, то нет. Не задумывался, моя задача — это работать и какие-то свои мысли, чаяния, переживания доносить до зрителя, до читателя, а так считать, что я войду в историю, что мне поставят памятник, нет. Если об этом размышлять, то работать будет очень трудно, а я люблю естественные процессы, все должно происходить естественно.

— Писательская династия Гилязовых на вас прервется или нет?

— Я уже говорил, что есть понятие генетики, это может произойти через поколение, через два, три. Тот самый генетический код, допустим, мы говорили о языке, можно сказать о религии. Я могу утверждать, что, допустим, мы своих детей не притягивали к религии, у нас не было возможности тогда иметь религиозные позиции. Советское время, тем более родители боялись всего этого… А дети сами пришли к этому, они живут более праведной жизнью, более правильной. Это же и есть генетический код, я живу гораздо более неправильной, более грешной жизнью, чем мои дети и мои внуки, надеюсь.

— Смелое заявление…

— Это реальная ситуация, я вообще искренне, я же здесь не позер. В целом это же удивительная вещь, вот, допустим, у Аяза Гилязова три сына, и все трое разные абсолютно, хотя рожденные одной матерью от одного отца. У нас характеры совершенно разные. Не зря я очень люблю роман «Братья Карамазовы».