Ветеран «Шторма Z»: «Меня, как участника СВО, коробит определение «боевик» в отношении ВСУ»

Писатель Даниил Туленков стал известным, написав книгу, посвященную службе в рядах штрафников, бывших заключенных, согласившихся подписать контракт с Родиной, среди которых оказался и он сам Фото предоставлено Даниилом Туленковым

«В «Шторме Z» ранение не снимает статуса»

— Даниил Юрьевич, начнем с очевидного — поясните нашим читателям, что такое «Шторм Z»?

— «Шторм Z» — это добровольческие формирования при министерстве обороны Российской Федерации. Начало формирования подразделения из числа так называемого спецконтингента, то есть осужденных, отбывающих наказание в системе федеральной службы исполнения наказаний, относится к февралю 2023 года.

Условия службы в «Шторме Z» предполагали исполнение полугодового контракта с обязательством последующего заключения годового контракта на прохождение службы в регулярной армии. Впрочем, это обязательство не так чтобы выполнялось. Все зависело от времени и места. Далеко не везде это требовалось к исполнению, где-то личный состав «Шторма Z», отслужив положенные полгода, демобилизовался и отбывал домой.

С сентября 2023 года набор уже идет по проекту «Шторма V», как говорят в народе. Там подписывается годовой контракт с последующим пролонгированием до конца СВО. Кроме того, уходят эти люди из системы ФСИН не как помилованные, а как условно освобожденные. Вот и вся разница.

— Почему приняли такое решение с усложнением условий для осужденных?

— Я, как вы понимаете, могу излагать только свои предположения, поскольку официальных формуляров либо не существует, либо мне они неизвестны. Но с высокой долей вероятности я предполагаю, что в основу взято некоторое общественное недовольство тем, что осужденные проходят службу по полугодовому контракту и без проблем возвращаются домой, в то время как мобилизованные с 2022 года находятся в зоне проведения СВО. Это очень многим кажется несправедливым. Соответственно, государство, правительство, министерство обороны были вынуждены как-то реагировать на данный общественный вопрос, чтобы усреднить общие условия прохождения службы.

Впрочем, надо отметить, что взамен определенные шаги предприняты в отношении «Шторма V»: у них теперь есть статус военнослужащих, они находятся во всех базах министерства обороны. Это уже не просто бойцы-добровольцы, какими были мы. Это военнослужащие Российской армии. Мне известны случаи, когда люди, отправляющиеся на службу в «Шторм V», будучи в прошлом офицерами кадровой армии, проходили службу согласно своему званию в запасе. А в «Шторме Z» звание запаса в расчет не принималось, там были все рядовые.

— Каков процент выживаемости у «штормов»?

— Все зависит от места и направления. Если все усреднить, от Днепра до Харькова, если взять все периоды нахождения на фронте, и весну 2023 года, и лето, и осень, то, наверное, примерные цифры будут на уровне 40–60 процентов.

— Правильно ли сравнивать «Шторм Z» со штрафниками времен Великой Отечественной войны?

— Не совсем, там немножко другие базовые условия. У штрафников в Великую Отечественную было понятие «до первой крови», то есть относительно существенное ранение завершало службу в штрафбате и возвращало человека в регулярную РККА. В «Шторме Z» ранение не снимает статуса, за исключением ранений, несовместимых с дальнейшей службой. При этом же ранение не завершает срок службы. Мне известны случаи, когда люди, отслужив два месяца, получали серьезное ранение, затем четыре месяца проходили лечение в госпиталях, и им засчитывался весь полугодовой контракт. По окончании лечения они уезжали домой, их обязательства считались исполненными.

— Было ли в «Шторме Z» денежное довольствие?

— «Шторм Z» получал денежное довольствие в меньшем объеме, чем минимальная ставка регулярных вооруженных сил. Тоже все было в зависимости от штатного расписания, от 100,5 тысячи рублей. Столько получали бойцы подразделения, в котором проходил службу я.

«Тактика «Шторма Z» предполагает действия малыми группами на том или ином участке для выполнения точечной задачи» Фото предоставлено Даниилом Туленковым

— Аналогичная система была в рамках ЧВК Вагнера с «Проектом К». В чем отличие службы у «вагнеров» и министерства обороны?

— Не так давно мне попалась на глаза статистика, автора не вспомню, но она полностью подтвердила мои интуитивные ощущения. Из нашего исправительного учреждения было два набора в систему ЧВК Вагнера, и я полагал, что министерство обороны более экономно относится ко вверенному личному составу. У ЧВК расход имевшегося в распоряжении спецконтингента был значительно выше. Кроме того, в минобороны подразделения «Шторма Z » были растянуты по всей линии фронта, присутствовали на всех направлениях. А ЧВК Вагнера целенаправленно концентрировала спецконтингент на проблемных участках. Это, конечно, тоже сыграло роль в зашкаливающих потерях. Вместе с тем условия прохождения службы были схожими: полгода — помилование.

— Была разница в подборе контингента?

— Разница заключалась в том, что в министерстве обороны контингент утверждался оперативными отделами исправительных учреждений по большей части. Как следствие, какая-то определенная фильтрация проводилась. Далеко не всех и не каждого утверждали в качестве добровольца формирований минобороны. А вот в ЧВК Вагнера набор был более свободным.

— Насколько контингент колоний считал допустимым участие в СВО?

— На момент моего убытия в зону проведения специальной военной операции в оперативной части исправительного учреждения находился список из 108 желающих. Партия, с которой я уехал, состояла из 15 человек, вот такая картина.

— А в целом по «понятиям» ли ехать на СВО?

— К этому относились лояльно. Уход на СВО рассматривался так же, как уход на принудительные работы, «на поселок», на условно-досрочное освобождение. Если мы говорим о нормах или обычаях тюремного мира, то сейчас к этому ко всему относятся гораздо лояльнее, нежели в махровые времена, и никаких проблем с точки зрения морали и этики преступного мира не усматривается.

— Какими средствами были оснащены подразделения «Шторма Z», была ли своя бронетехника, системы ПВО, авиация, как у «вагнеров» например?

— У нас было два бронеавтомобиля типа «Тайфун», они стояли на балансе роты. БПЛА у нас имелись, но они были поставлены волонтерами. Основное вооружение — это стрелковка.

— Артиллерия, танки и прочее?

— Тактика «Шторма Z» предполагает действия малыми группами на том или ином участке для выполнения точечной задачи. Артиллерийскую поддержку, если она необходима, оказывает артиллерия, работающая на данном участке. Собственной артиллерии у штурмовой роты нет.

— Как часто оказывали вам поддержку другие части? Могли ли вы вызвать огонь артиллерии, чтобы они подсобили в уничтожении неприятеля?

— Мы действовали группами в 7–15 человек. Причем на моей памяти группа из 15 человек выходила на задачу всего один раз. Группу такой численности авиация не поддерживает, она действует при поддержке гораздо более крупных формирований. Что касается артиллерийской поддержки… Наша тактика в чем заключалась? Точка спешки иногда была за 5 километров до выхода в ту позицию, где нам нужно было выполнить задачу. Нам необходимо было скрытно, прячась от дронов, проходить это дело. Дойти до точки — уже проблема, не всякий раз это получалось сделать на моей памяти. Поэтому до какой-то поддержки кого бы там ни было просто не доходило.

Скажем, обнаружили нас с помощью дронов задолго до выхода на позицию, разбивали артиллерию, приходилось откатываться, иногда по несколько часов. Поэтому правильнее сказать будет, что по тому квадрату, где мы должны были работать, артиллерия отрабатывала предварительно, а дальше уже мы выполняли тактические задачи.

— Летом 2023 года много писали о снарядном голоде. Как это сказывалось на вашем подразделении?

— Снарядный голод действительно имел место. По ощущениям — 1 к 5, то есть был один наш выстрел на пять украинских. Это конкретно мои воспоминания примерно на август 2023 года. Дальше, уже в сентябре – октябре, потяжелее посчитать. Помню, что очень резко ослабла активность украинской артиллерии после 7 октября. Видимо, ожидая сокращения поставок в связи с событиями на Ближнем Востоке, в результате которых произошло перераспределение финансовой помощи со стороны главного спонсора, командование ВСУ спустило директивы об экономии боеприпасов. До этого они их просто не считали и сыпали, сыпали, сыпали, как будто у них нескончаемый поток. Но уже с октября их артиллерия стала работать намного рациональнее и вдумчивее. Ощущения, что они стреляют в белый свет как в копеечку, не было.

С нашей стороны никогда не было какой-то ужасной, нецелесообразной артиллерийской стрельбы. Наша артиллерия всегда работала по «целевым проектам» тогда, когда надо и очень мало действовала на профилактику, мало вела беспокоящий огонь. В основном работали по тем местам, где была реальная необходимость.

«То, что описано в книге, — это конкретная ситуация на конкретном участке боевых действий, абсолютно локальная, где-то могло быть по-другому» Фото предоставлено Даниилом Туленковым

«У вас своя работа, у нас своя»

— Вы в своей книге писали: «Для меня самое страшное на войне — это танк». Вместе с тем есть общее мнение, что самый грозный хищник СВО — это FPV-дрон. Насколько в ваш период нахождения на службе FPV-дроны были проблемой?

— В тот период, когда я прибыл в зону проведения СВО, ты мог в одиночку пересечь открытое пространство на глазах у вражеского FPV-дрона, и они бы не стали тратить его на одного человека. А вот когда я уже уезжал, они готовы были тратить по два FPV-дрона на одного человека. А по той информации, которую я сейчас получаю от своих товарищей, проходящих службу, они уже и пять FPV-дронов готовы потратить на одного человека. Это стремительно эволюционирующий вид вооружений, в данном-то конфликте точно. Но это же и не отменяет того деморализующего воздействия, которое оказывает стрельба танка. Танк менее страшен не становится.

Конечно, во многом правильно сравнить танки в этом конфликте с кавалерией времен Первой мировой войны. Род войск, некогда игравший роль стратегического прорыва, превращается в резервный, подсобный род войск, выполняющий задачи на подхвате у других родов. Если кавалерия в Первую мировую была спешена и посажена в окопы как обычная пехота, то так же и танки сейчас являются подспорьем артиллерии. Огневая мобильная точка.

При этом эффективность танковой стрельбы по-прежнему очень высокая. Скорость, точность танкового огня в этом плане по-прежнему оставляют его серьезным противником, и недооценивать его однозначно не стоит. Скажем так, несмотря на рост значения FPV-дронов, тебе не станет легче, когда ты будешь сидеть в блиндаже, по которому будет работать прямой наводкой танк. Тебя будет мало успокаивать тот факт, что это отжившее оружие, а бояться нужно FPV-дронов. Бояться ты станешь только танка, и ничего больше.

— В вашей книге вы писали, что зачастую мобилизованные не поддерживали действия «Шторма Z», полагая, что это не их задачи. Насколько это частое явление?

— То, что описано в книге, — это конкретная ситуация на конкретном участке боевых действий, абсолютно локальная, где-то могло быть по-другому. Никаких стратегических выводов отсюда делать не надо. Это был конкретный день, конкретное место, конкретная модель поведения конкретных людей. Логика в их поведении тоже есть просто потому, что они другое подразделение.

Вот стоит подразделение, в его задачу входит держать позицию. К нему приходит другое подразделение, даже не подразделение, а небольшая группа со своими задачами. Они, конечно же, имели полное право сказать: «У вас своя работа, а у нас своя». Так они, в общем-то, и поступили. Насколько это соотносится с понятием товарищеского поведения, взаимопомощи, это все лирика, вопросы морально-этического свойства. Это не является фундаментом для серьезных выводов и обобщений.

Для объективной картины скажу: да, они нас не поддержали в выполнении нашей задачи. Но вечером мы получили команду на отход, собрались и ушли, а они там остались, и бог весть сколько они там еще будут сидеть. В этой конкретной ситуации у каждого своя правда, свои плюсы и минусы. Мы тогда рискнули и потеряли человека, но опять же повторюсь: нам пришел сигнал к отходу, а они остались. Это штрих к общей картине всего лишь.

— Как вы сейчас оцениваете мобилизованных бойцов? Судя по вашей книге, вы о них не очень высокого мнения.

— В моей книге они описаны только в одном эпизоде, где мы действовали около так называемого очка Зеленского. Полк, к которому мы были приписаны, — это были контрактники. Поэтому каких-то плотных взаимодействий во время военной службы на линии боевого соприкосновения у меня с мобилизованными не было. Тут как-то комментировать особо нечего.

Все категории военнослужащих выполняют свои задачи в меру возможности. В каждой категории есть свои герои, приспособленцы, храбрецы, трусы. Здесь нет каких-то возможностей одну категорию от другой радикально выделить и поставить.

«Все категории военнослужащих выполняют свои задачи в меру возможности. В каждой категории есть свои герои, приспособленцы, храбрецы, трусы» Фото: © Станислав Красильников, РИА «Новости»

— Каково было взаимодействие с другими частями? Было ли отношение к «штормам» как к расходному материалу, который не жалко?

— На уровне взаимоотношений между бойцами никогда никаких проблем не возникало. Была у меня ситуация, когда мне пришлось на несколько суток задержаться на позициях соседней части, там служили контрактники. Мы вместе с ними находились на одной позиции, вместе удерживали один дом на северной окраине одного из сел в окрестностях Работино. У нас не было никаких разделений по предмету ты «штормовец» или контрактник. Там, где судьба сводит людей на земле, в окопах на позициях, при выполнении боевой задачи все различие нивелируется, пропадает и никакого влияния не оказывает. Твой статус, твоя категория на реальном взаимодействии не сказывается.

— Насколько успешно сражается противник?

— Противник в период моего нахождения в зоне проведения СВО был мотивирован, хорошо обучен, упорен, настроен на результат. Относиться к нему пренебрежительно не было решительно никаких оснований. В этой связи позволю себе одну ремарку. Меня, как участника СВО, очень сильно коробит, иногда до негодования, когда я слышу от наших журналистов, военкоров определение «боевик» в отношении ВСУ. Эта формулировка «боевики ВСУ» прямо иногда задевает, создается впечатление, что мы воевали с какими-то полупартизанскими формированиями.

А реальность заключалась в том, что мы воевали с полноценной армией, за которой стоит космическая разведка блока НАТО, технологии, во многих случаях опережающие наши настолько, что иногда боевиками мы чувствовали себя сами. Например, попадаешь под артиллерийский огонь противника малой группой, а на вооружении есть только автомат и РПГ-7. И вот возникает вопрос, а кто здесь боевик? Противник серьезный, по крайней мере был на тот период, когда там находился я.

Сейчас не могу точно сказать, по причине естественной убыли, больших потерь в личном составе, разгрома элитных подразделений ситуация, может быть, и изменилась. Я уже полгода, как нахожусь вне зоны СВО, и некомпетентен судить, что собой представляет противник в эти минуты, когда мы с вами ведем разговор.

«Реальность заключалась в том, что мы воевали с полноценной армией, за которой стоит космическая разведка блока НАТО, технологии, во многих случаях опережающие наши настолько, что иногда боевиками мы чувствовали себя сами» Фото: © Евгений Биятов, РИА «Новости»

«Циничное, продуманное, рациональное и взвешенное решение»

— Считаются ли отслужившие в «Шторме Z» участниками боевых действий, имеют ли ветеранские льготы, удостоверение?

— Зависит от регионов. Я удостоверение ветерана боевых действий получил 2 июля. Кое-кто из моих товарищей — еще в апреле. В ряде регионов удостоверение ветерана боевых действий бывшим бойцам «Шторма Z» не выдают по сей день, ссылаясь на некие мифические циркуляры, приказы, письма. В данной ситуации имеется некоторый, не побоюсь этого слова, бардак. Все очень сильно разное от региона к региону. Где-то отношение носит крайне безобразный характер, пренебрежительный, где-то все исполняется на весьма достойном, высоком уровне, идут навстречу, помогают оформлять документы, без проблем ставят на учет в пенсионном фонде, начисляют некоторые выплаты и прочее. Все очень и очень неравномерно.

— Насколько в целом полученная практика была положительной и оправданной?

— Мне кажется, что именно в формате «Шторм Z» минобороны имело наиболее эффективную форму привлечения осужденных, восполняя потери в своих рядах, имея в распоряжении мотивированных и готовых к высокому риску бойцов и при этом (будем называть вещи своими именами) относящихся к тем социальным стратам, потери среди которых вызовут наименее болезненную реакцию в обществе.

Это было очень циничное, продуманное, рациональное и взвешенное решение, которое, я считаю, себя всецело оправдало. Безусловно, практика показала, что привлечение каких-то там опасных для общества лиц, предоставление им возможности вернуться в общество, может быть, было излишне неразборчивым и бездумным. Возможно, здесь нужно было сделать более высокий уровень фильтрации. Скорее всего, это действительно так. Определить более перспективных к социализации категории осужденных и работать с ними. Но те недочеты, которые есть, не обнуляют осмысленности и целесообразности практики проекта в целом.

— Насколько после прохождения службы тяжело дается реабилитация?

— Я внимательно отслеживал судьбу своих товарищей и должен сказать с удовлетворением, что среди тех людей, которые проходили службу со мной, социализация прошла вполне успешно. Люди вернулись к семьям, работают, ведут обычную, нормальную жизнь. Некоторые пытаются продолжить как-то оказывать содействие фронту, участвовать в волонтерских проектах, но это немногие. Бо́льшая часть ведет частную жизнь обычного человека. Каких-то серьезных травм, мешающих нормальной жизни, я не фиксирую. Есть и те, кто вернулся на СВО уже в качестве обычных военнослужащих регулярной Российской армии.

— Есть ли программы по адаптации?

— Насколько мне известно, такие программы существуют. Они являются инициативой частных лиц, частных фондов. Но я не могу дать развернутого ответа, поскольку сам услугами этих организаций не пользовался и моя деятельность не связана с ними. Единственное, что я знаю, — они есть, и имеется много энтузиастов, которые вынашивают те или иные проекты, пытаясь их осуществлять, как сторонние люди, так и бывшие ветераны «Шторма Z». Какая-то работа, какое-то движение в этом направлении есть.

— О родных. Как близкие относились к тому, что люди, находящиеся в колониях, подписывали контракт на службу?

— Это, безусловно, было большим стрессом и огромным испытанием для всех наших действий. Равнодушных и безучастных в данном вопросе не было. Например, у наших родственников, у родственников людей, с которыми я проходил службу, были свои чаты в соцсетях, где они общались, узнавали новости друг от друга. Телефонная связь у нас имелась, соответственно, общение с родными и близкими было регулярным. Ощущение тыла, поддержку мы всегда испытывали.

Вообще, эта тема требует отдельного освещения, осмысления, в связи с чем у меня, как у автора уже одной книги, у участника СВО, еще весной возник замысел издать вторую книгу, посвященную именно этому аспекту, показать проблематику взглядом с тыла, глазами наших близких. Как они это видели, осмыслили и переживали, пока мы были там. Замысел такой мне удалось осуществить, и я надеюсь, в ближайшее время я дам анонс о своей второй книге, которая посвящена именно этим вопросам.

«В любом исправительном учреждении есть психолог, который регулярно работает с контингентом учреждений. Соответственно, он имеет полный доступ к психологическому портрету любого из кандидатов на СВО» Фото: «БИЗНЕС Online»

«Издержки производства»

— Сейчас реже, но примерно полгода-год назад было много новостей о вернувшихся домой бывших осужденных, которые брались за старое. На ваш взгляд, какой процент вернувшихся возвращается к криминалу?

— А это все те же самые люди, которые делали все то же самое, возвращаясь из тюрьмы домой, а после — обратно в тюрьму. Это патологические, неискоренимые преступники, они неисправимы сами по себе. Мы уже частично касались данной темы, именно говоря о таких людях, я имел в виду, что профилактика при отборе заключенных должна быть более жесткой, чем имеется сейчас.

В любом исправительном учреждении есть психолог, который регулярно работает с контингентом учреждений. Соответственно, он имеет полный доступ к психологическому портрету любого из кандидатов на СВО. Ну и, конечно же, все эти вещи нужно учитывать, рассматривать и более ответственно подходить к утверждению списков отправляющихся. Я думаю, при выполнении подобной фильтрации очень многих ужасных случаев, которые вы обрисовали, не было бы.

У ЧВК Вагнера, наоборот, приветствовалось: «Дайте нам как можно больше зверей и душегубов, нам такие нужны!» А уж дальше их загоняли в мясорубку — пусть они там убьют как можно больше врагов, а уж там за ними проследят… Организовывая «Шторм-Z», при утверждении списков со стороны администрации можно было подойти более скрупулезно при подборе личного состава. А значит, таких вот историй можно было бы избежать на берегу.

— У нас есть примеры, когда человек, получивший большой срок за убийство или иное преступление, проходил через «Шторм Z». А уже после этого его приглашали рассказывать школьникам о патриотизме и СВО, вешали портрет на аллею Славы и прочее. Насколько это уместно?

— Я считаю, это издержки производства. Такие вещи будут случаться, проскакивать. Подстраховаться и избежать их, пресечь какой-то жесткой формулой, мне кажется, не получится. Все равно при любом раскладе кто-нибудь из таких людей проскочит через сито этой проверки. Возможно, при должной харизме и социальной активности кто-то куда-то просочится, всплывет на поверхность и потащит следом за собой весь свой букет.

К таким вещам надо относиться как к неизбежному спутнику данной кампании. Чем более масштабным в социальном плане этот конфликт становится, чем больше людей в нем участвует, тем больше вероятность, что социальными лифтами, которые предоставляет эта кампания, воспользуются достаточно одиозные персонажи, в том числе и злодеи из криминальной хроники. Это чистая социология, закон больших чисел. Чем больше на войну уходит представителей нашего неоднородного общества, тем больше вероятность того, что в сливках конфликта на поверхность всплывет самый разнообразный человеческий материал. Сделать с этим ничего нельзя.

Можно обратиться к истории любых войн, аналогичные вещи были и по итогам Второй мировой войны. Думаю, что если поднять эти истории, то и по результатам Первой мировой мы тоже увидим много таких сюжетов.

— С морально-нравственной точки зрения смывает ли служба в «Шторме Z» былые криминальные грехи или нет?

— Морально-этическая точка зрения в этой ситуации всегда носит глубоко индивидуальный характер, который нельзя использовать как математическую формулу. Покаяние, искупление, раскаяние — это продукт сугубо личностных переживаний одного конкретно взятого человека в рамках его послужного списка и его жизненного пути, обстоятельств преступления, которое он совершил, наказания, которое он понес.

Здесь нет единой формулировки. Говоря «искупление вины», мы можем апеллировать только к юридическим формулировкам. А здесь ответ лежит на поверхности, особенно с учетом того, что государство приняло на себя ответственность предоставлять помилование и гасить судимость лицам, которые приняли участие в СВО. По факту здесь и сейчас с юридической точки зрения это так. Это искупает и снимает вину.

Морально-нравственный же аспект, повторюсь, носит глубоко индивидуальный характер. Кому-то никогда и никакое геройство, никакие заслуги не смоют вины, если гнусность преступления заходит за человеческие рамки. А для кого-то, кто оступился, кто сделал ошибку, кто совершил поступок, нехарактерный для себя как для личности на фундаментальном уровне, конечно, служба обнуляет это прегрешение. Все очень индивидуально.

«Все мы, кто пишет об СВО, сейчас лишь закладываем фундамент для этой литературы» Фото предоставлено Даниилом Туленковым

«Я думаю, что большая литература по СВО родится через год-два после окончания конфликта, вряд ли раньше»

— Ваша книга «У вас нет других нас. Шторм Z на войне» вышла в феврале 2024-го. Спустя полгода как вы ее оцениваете?

— Очень тяжело объективно оценивать собственные труды, но мне кажется, что мне удалось создать книгу, которая пусть и на скромных ролях, но войдет в фонд литературы, посвященный специальной военной операции. Мне кажется, что ее уже оттуда не выковырить, не подвергнуть культуре отмены, свой след она оставила и места не потеряет. Но вместе с тем, я как-то уже говорил, эпоха большой литературы, литературы с большой буквы только предстоит, она еще впереди.

Все мы, кто пишет об СВО, сейчас лишь закладываем фундамент для этой литературы. Настоящая литература родится, когда все закончится и придет время для того, чтобы осмыслить и пережить все это в комплексе. Тогда же и появятся большие книги. Я думаю, напишут их те, кто на войне оказался случайно, в силу тех или иных обстоятельств. Это, если угодно, закон жанра, литературы, созданный любой войной. Идейный человек всегда будет выражать свою точку зрения, он всегда будет писать через призму какого-то идейного составления, подгонять факты под понимаемые им цели войны.

Дать объективную картину уровня Ремарка и Хемингуэя может только абстрагированный человек. Имеющий объективный, беспристрастный взгляд, в той или иной степени конечно. Нельзя быть участником войны и не вовлеченным в нее. Но, условно говоря, есть взгляд Василия Гроссмана, есть взгляд Владимира Богомолова, есть взгляд политрука Леонида Брежнева. По итогам мы получаем бессмертные произведения Гроссмана и Богомолова и «Малую Землю» Леонида Ильича. Вот это и есть разница между большой литературой и пропагандистской агиткой, которая создается через призму идеологического восприятия реальности. Для большой литературы нужен более широкий взгляд и более широкие вводные, нужен абстрагированный от непосредственно пульса войны плацдарм. Я думаю, что большая литература по СВО родится через год-два после окончания конфликта, вряд ли раньше.

— Если вернуться в 20-е числа февраля 2022 года, можно ли было как-то решить вопрос так, чтобы специальной военной операции не проводить? Или она была неизбежной?

— Я думаю, что по состоянию на 22 февраля 2022 года какие-то необратимые процессы уже были запущены. А вот если вернуться на период года 2014-го, а лучше и еще раньше, наверное, можно было бы еще как-то лавировать, смягчить некоторые острые углы и двинуться дальше по принципу, что худой мир лучше доброй ссоры.

Не исключаю, что и в 2022 году можно было ограничиться какими-то полумерами, возможно. Во всяком случае я глубоко убежден, что если бы не было изначально неверных вводных, по которым предполагался молниеносный разгром вооруженных сил противника, а также гораздо более оптимистичная оценка лояльности украинского населения, то возможны были какие-то другие меры. Но в общем и целом сам вектор, который был реализован, складывался не спонтанно и не сиюминутно. И при всем трагизме ситуации, которая сложилась на момент 2022 года, и кампании, которая была начата на таких вот шапкозакидательских настроениях, по многим параметрам процесс был необратим.

Возможно ли было его нивелировать в рамках хотя бы 10-летней давности? Я в данном плане отношусь к людям, которые в этом видят упущенные возможности. Считаю, что в рамках 10-летней трагедии какие-то вещи можно было предпринять и не допустить того, что произошло. Но сегодня все эти соображения носят сугубо риторический характер. То, что произошло, уже произошло и идет в полной мере. Сейчас гораздо целесообразнее смотреть вперед, нежели оглядываться назад.