«ИСТОРИЧЕСКАЯ СИТУАЦИЯ ИЗМЕНИЛАСЬ, СООТВЕТСТВЕННО МЕНЯЕТСЯ И ЛИТЕРАТУРА»

Обычно у меня есть заготовка лекции о современной отечественной литературе, о том, что происходит и какова роль критики. Я обычно рассказываю, что вот был постмодернизм, а сейчас по разным причинам гораздо актуальнее реализм и что литература такая, литература сякая. Но сейчас мне придется отойти от этого шаблона, потому что сама историческая ситуация изменилась, соответственно литературе приходится или придется меняться. То есть творческий метод постмодернизма или реализма — это на самом деле вторичная вещь, существенно то, что литература — это прежде всего социальная практика и именно это сегодня выходит на первый план — способность литературы вырабатывать идеологии, вырабатывать смыслы. Теоретически этим прежде всего должно заниматься государство, которое с помощью своих институций навязывает обществу те или иные идеологии, форматирует голову граждан. У нас же мы видим, что государство готово к решительным действиям, но почему происходят те или иные события — объяснить не вполне в состоянии. Потому что чувство патриотизма и подъема национального сознания можно привязать к футбольному чемпионату, но объяснить, почему та война, которая сейчас идет, правильная или неправильная, государство не в состоянии, и никто не в состоянии. И, по-видимому, единственная, у кого это может получиться, это литература.

Литературная критика, которая в обычных условиях работает как некий фильтр, отделяющий хорошие книжки от плохих своеобразно представлениям о литературном каноне и вкусу автора, в современной исторической ситуации, в которой мы оказались в последние полгода, должна будет измениться. Тип критики, который казался мне правильным на протяжении 2000-х, сходит со сцены. Я, например, в последние год-полтора перестал заниматься критикой, но мне как обычному читателю было бы интересно увидеть появление литературного критика нового типа.

Давайте начнем с 90-х годов и вспомним, что современная литература изначально оказалась в крайне невыгодных условиях. Потому что в конце 80-х — начале 90-х толстые журналы в первую очередь печатали так называемую «запрещенную в СССР» литературу: Андрея Платонова, «Доктора Живаго», Михаила Булгакова и так далее. Современным авторам было заведомо не с руки и заведомо тяжело конкурировать с такого рода гигантами. Предполагалось, что существует некий идеальный золотой век русской литературы, от которого читатель был отсечен, а все, что нынешнее, на порядок слабее. Именно поэтому очень многих людей, которые пришли в литературу в начале 90-х, ждала очень безрадостная судьба, потому что у них не было читателя. Интерес к литературе удовлетворялся искусственно, за счет старых републикаций. В 90-е годы быть отечественным литератором означало по сути упражняться в жанровой литературе, потому что именно это печатали, отсюда возникло очень много образцов хорошей отечественной фантастики.

БУРЖУАЗИЯ ОСОЗНАЕТ СЕБЯ КАК КЛАСС И ПЫТАЕТСЯ ЗАКРЕПИТЬСЯ
В СОЦИУМЕ ПОСРЕДСТВОМ ЛИТЕРАТУРЫ

Такие писатели, как Леонид Юзефович, Павел Крусанов, Сергей Носов в 90-е годы не имели издательского канала, через который их произведения доходили бы до читателей. Единственным «узким горлом», через которое современная литература 90-х могла доходить до читателя, были «черная» и «серая» серии издательства «Вагриус», в которой, слава богу, успел появиться Виктор Пелевин с «Чапаевым и пустотой». Многие писатели до 2000 года не печатались или оставались в братских могилах толстых журналов.

Книга Пелевина, выпущенная издательством «Вагриус»
Книга Пелевина, выпущенная издательством «Вагриус»

Примерно с 2000 года ситуация потихоньку начала меняться, это связано с тем, что возникли некоторые издательства, которые заинтересовались современной отечественной литературой, такие как «Амфора», и именно благодаря изменению издательской политики в большую литературу вошло множество петербургских писателей, те же Крусанов, Носов, Александр Секацкий, Илья Стогов. Когда я начинал искать себе подножный корм, материал для критики, мне было невероятно сложно найти хотя бы один русский роман раз в две недели, про который было бы интересно говорить. Но примерно к 2005 году ситуация изменилась радикально. Выяснилось, что отечественных авторов стали издавать с удовольствием, русских романов стало много. По-видимому, довольно существенным оказалось то, что появилось огромное количество новичков. Этот странный опыт существования при капитализме, ранее невиданный, привел к тому, что возникло много писателей, которые просто конвертировали свой жизненный опыт в литературные произведения. Эта же ситуация рифмуется с тем, что происходило в Англии в начале XVII века, когда целые сословия получили новый социальный опыт и решили рассказать о нем своим современникам. Так мы получили ту классическую английскую литературу: Генри Филдинга, Даниеля Дефо, Сэмюэла Ричардсона.

Примерно то же стало происходить в России в 2000-х годах. Другое дело, что довольно много было среди этих писателей-новичков не вполне компетентных. Тем не менее какие-то любопытные фигуры из той эпохи, может быть, даже останутся в истории литературы. Мы можем сколько угодно недоумевать, презирать или удивляться тому, что в нулевые писала Оксана Робски. Мы наблюдали процесс того, как новая буржуазия, представители этих «новых» денег, стали пытаться легитимировать себя через литературу. Класс осознал себя как класс и, как это часто бывает в России, им показалось правильным закрепиться в социуме посредством создания литературных или пара-литературных произведений. Я не уверен, что в литературе останутся имена Сергея Минаева, Робски и т.д, но факт в том, что происходил этот любопытный процесс.

В нулевые годы появилось много людей, которые перестали писать как постмодернисты. Помните, в одном из пелевинских романов, «дпп (NN)», кажется, — классический диалог о том, что постмодернизм — это сейчас неактуально. Там один персонаж, разговаривая с другим, спрашивает: «А что такое постмодернизм?» — «Постмодернизм — это когда одна кукла делает другую куклу и третья описывает все это». — «А почему неактуально?» — «Сейчас актуально, когда кукла делает деньги».

В какой-то момент эта парадигма еще больше поменялась, и выяснилось, что актуально — это когда писатель все-таки перестал быть куклой, а оказался живым человеком, и вместо того, чтобы описывать кукол, он идет в жизнь, идет на войну, идет рассматривать реальность и описывает свои ощущения. Так, в середине нулевых мы видим, что в литературе стали доминировать реалисты, условным литературным «дедом», которых можно назвать Эдуарда Лимонова. Отсюда появились такие фигуры, как Андрей Рубанов, человек который написал роман «Сажайте, и вырастет» и дальше стал эксплуатировать свой жизненный опыт с той же интенсивностью, как и Лимонов примерно.

В числе первого ряда оказались такие имена, как Роман Сенчин, например, его роман «Елтышевы», который описывает отношения и жизнь в русской деревне нулевых годов. Вот такие вещи еще в начале нулевых годов были бы немыслимы, просто никто никогда в жизни не купил бы эту книгу. Сейчас возник дефицит интереса именно к реальности. И сами писатели начали вести себя по-другому. Я вот все пытаюсь понять, все 90-е годы эталоном писателя считался Владимир Набоков и, соответственно, фигуры набоковской традиции — Саша Соколов, из нынешних — Михаил Шишкин. Почему вдруг набоковская парадигма сменилась на какую-то другую? Возможно, первым писателем, с которого начались эти изменения, был Пелевин. Роман «Generation П» и дальнейшие его тексты уже воспринимались как политинформация, потому что писатель был той фигурой, которая объясняет происходящее в реальной жизни каким-то удивительным образом.

Если помните, был такой долгий литературный скандал, связанный с публикацией романа «Господин Гексоген» Александра Проханова. Проханов все 90-е был воплощением дурного вкуса и писателем, который нерукопожатен, и смешно было рассматривать его в качестве писателя. Однако выяснилось, что обществу нужна была правда о событиях смены власти в России, перехода от Бориса Ельцина к Владимиру Путину, и Проханов придумал метафору действительности, которая не была, с одной стороны, постмодернистской, а с другой стороны — описывала и давала какую-то удивительную и никому не известную правду о действительности. А потом в 90-х годах было бы странно представить, что милиция снимает с памятника Владимиру Маяковскому Лимонова, который орет правду о жизни. Почему? Казалось, что смысл работы писателя — это сидеть дома и шлифовать свои литературные тексты, а не орать какую-то правду с памятника. Произошел такой видимый на нашей памяти процесс, когда писатель из постмодерниста, который работает со смыслами, которые предлагает ему язык, который больше всего ценит игру языку, он превратился в существо, которое орет о реальности.

СМЕНА ФУНКЦИИ КРИТИКА

Изменилась и функция литературного критика. Раньше предполагалось, что критик описывает те вещи, которые будут хорошо приняты обществом. Интересы тогда были понятны. Как и при любой рыночной ситуации, лучше всего продается жанр — это детективы, женские романы, фантастика. Теоретически, если бы Россия была обычной страной, то мы бы попали в мир, где изобилие каких-то прекрасных детективов. Помните, в начале 2000-х годов, когда Григорий Чхартишвили-Акунин стал только-только известным, он предполагал создать что-то вроде клуба беллетристов, то есть собрать ближайшее окружение и насыщать рынок качественной литературной продукцией. Но если вы зайдете в книжный магазин, то увидите, что никакого изобилия хороших детективов там не появилось. Вы там можете найти какие-то книги, написанные Чхартишвиили, несколько детективов, написанных в 90-х Леонидом Юзефовичем, книги писателя Николая Свечина, но это совсем маргинальная область литературы, ретро-детектив. Все понимают, что мейнстрим сейчас — это не ретро-детектив, а роман Захара Прилепина «Обитель». Вот это то, чем занимается литература. На самом деле это чуточку странно. Потому что рынок требовал того, чтобы русская литература генерировала жанровые произведения.

Любопытно, что в русской литературе обнаружилось много странного. У каждого из нас, тех кто интересовался или интересуется литературой, существует своя иерархия имен и объяснений того, что происходило в русской литературе на наших глазах. Все могут назвать имена Владимира Сорокина, Пелевина, Лимонова и Проханова, но существуют еще и множество других, скрытых литературных центров. Например, многим из вас известен роман Владимира Микушевича «Воскресенье в третьем Риме» — это история того, что происходило в России в 1990 - 2000-е годы, написанное эзотериком и человеком, представляющим всю мировую культуру, как историю поиска чаши Грааля, которая на самом деле находится в России.

ПИСАТЕЛЬ, СОЗДАЮЩИЙ НОВУЮ ИДЕОЛОГИЮ

Возвращаясь к этим тезисам, что происходит прямо сейчас? Мы видим, что русская литература точно не превратилась в генератор жанровых развлекательных произведений. Мы видим, что писатель не воспринимается обществом как источник каких-то откровений о жизни. Мы обнаружили, что разделение писателей на постмодернистов и реалистов тоже оказалось искусственным: какую бы крупную фигуру мы ни взяли — от Александра Иличевского до Максима Кантора — выяснится, что постмодернизм и реализм не является для них доминирующим методом. Существуют разные методы сказать правду о жизни и донести до читателя свою длинную мысль.

Могу заметить, что в 2005 году был всплеск на романы-антиутопии — быковский «Эвакуатор», «2017», «Вавилонское Б» — это длинная цепочка произведений. Дело в том, что так называемая «путинская стабильность», процветание 2000-х годов, то, что Пелевин называл «консумерки души», ситуация бесконечного выбора одного товара из другого, при этом ничего не происходило, она крайне раздражала писателей, поэтому возникло бесконечное количество антиутопий, которые показывали, что эта ситуация опасна для общества взрывом. Только сейчас, когда мир стал меняться, возникла война, и понятно, что тот мир, в котором мы прожили 13 лет, больше не будет существовать в том виде.

Конечно, это колоссальный подарок писателям, которые заждались и соскучились по настоящей работе. Именно поэтому мы видим писателей, которые рванули на Украину, чтобы вести репортаж. Украина — это гигантская кормовая база. Все годы, когда ничего не происходило, писатели рвались в нынешнюю ситуацию. Таким образом, фигура критика, который работал фильтром и отбирал хорошие тексты по своему вкусу, мне кажется, сейчас не нужна. Дело сейчас не в выборе. И сама литература, и общество осознает, что литература может рассказывать о противоречиях, социальном конфликте, который есть внутри общества. Соответственно, сейчас должна появиться такая фигура критика, который будет рассказывать не о том писателе, который создал эстетически совершенный текст, а о писателе, которому удалось придумать новую идеологию. Что касается меня, то я не вижу пока этой фигуры, но если есть спрос, то будет и предложение, и мы увидим появление нового Виссариона Белинского, для которого литература станет поводом разговора о больших смыслах.