Борис Рыбак, «Рыбак, Коган и партнеры»: «Самое громкое дело моей жизни – это дело «Васильевского людоеда»

Борис Рыбак: «Это был первый случай, когда удалось доказать незаконность применения вязки»

«ЕГО БИЛИ, ПЕРЕВОДИЛИ НА СТРОГИЕ УСЛОВИЯ СОДЕРЖАНИЯ, ПРИМЕНЯЛИ ВЯЗКУ»

— Борис Семенович, в начале этого года вы выиграли дело по жалобе «на бесчеловечные и унижающие достоинство условия содержания» в казанской психиатрической больнице в Европейском суде по правам человека. Это ваш первый опыт обращения в ЕСПЧ?

­— В ЕСПЧ я обращался раза 3 - 4, но положительный результат — в первый раз.

— ЕСПЧ постановил взыскать с России 27,5 тысяч евро в пользу семьи К.

­— Эти деньги перечислили.

­— Почему вы решили взяться за это дело?

­— Я брался не за это дело. Я взялся за дело, где его привлекали к уголовной ответственности по подозрению в покушении на сбыт наркотиков. Взялся за это дело и понеслось: в больнице одно нарушение за другим.

­— Какие права вашего клиента были нарушены?

­— Содержание в психиатрических больницах в России вообще никем не контролируется. Кроме врачей. Им отдано на откуп. Наша психиатрическая больница имени Бехтерева — это ужас. На человека в палате приходится 1,5 квадратных метра.

­— Прокуратура их не контролирует?

­— Прокуратура говорит, мол, а что мы можем сделать? Посудите сами, есть ли в этом логика: человек не подпадает под уголовный кодекс, потому что признан невменяемым, а правила внутреннего распорядка он должен соблюдать. За нарушение внутреннего распорядка его били, переводили на строгие условия содержания, применяли вязку.

Он ударил человека, и на следующий день его связали. Вязка применяется для того, чтобы предотвратить дальнейшую агрессию, а вязать на следующий день — это же мера наказания. С вязкой было непросто обосновать, в чем же нарушение. Причем врачи ссылаются на инструкцию, которая позволяет связывать буйных больных. Вроде бы тут все в рамках закона. Ан нет!

Мы нашли два документа: когда был вызван милиционер и когда применялась вязка. Милицию вызывали за сутки до этого! Мне позвонили из Москвы, из Фонда помощи психически больным. Ну, у нас этих фондов на все случаи жизни. Говорят, это был первый случай, когда удалось доказать незаконность применения вязки.

Вы знаете, что больше 70 процентов жалоб, поступающих из России в ЕСПЧ, оказываются непригодными?

— Почему?

­— Потому что люди часто забывают, как называется суд. Это европейский суд по правам человека, а люди жалуются на решения судов. ЕСПЧ интересует, какая статья конвенции по правам человека или приложения к ней была нарушена.

Я сейчас пишу жалобу по поводу сноса самовольных построек. Законно их сносят или незаконно, Страсбург не интересует. По приложению конвенции №1, каждое физическое или юридическое лицо имеет право на уважение своей частной собственности. Вот это главный тезис — людей лишили имущества. Вторая сторона — если люди приобрели зарегистрированное государством имущество, а его отбирают, наверное, человек вправе рассчитывать на компенсацию, так? Тишина. Кто будет им компенсировать потери, не только имущественные, но и репутационные?

Если у человека взяли и отобрали квартиру, это репутационные потери. У нас про них вообще ни слова не говорят, а Страсбургский суд это считает существенным. В одном из писем я прочел такую красивую фразу: «Заявительница испытала чувство отчаяния в связи с лишением ее имущества». Это в судебном решении написано. Вы можете себе представить слово «отчаяние» в решении российского суда? «Власти не сделали ничего, чтобы снизить ее тревожность перед лицом потери». Какая тонкость! Видите, какие они штуки пишут, совершенно непривычные ни для нашего мозга, ни для наших судов.

«70 процентов жалоб, поступающих из России в ЕСПЧ, оказываются непригодными»

— Как, по-вашему, Татарстан выглядит с точки зрения прав человека по сравнению с другими регионами России?

— У нас выработался своеобразный баланс: мы точно знаем, что можно и что нельзя. Мы знаем, против кого или чего можно возражать, а против кого или чего нельзя. Это не значит, что я кого-то боюсь, просто я знаю рамки, при которых можно быть в оппозиции.

Москва, например, более радикализирована. Здесь даже людей радикальных нет, я не считаю этих религиозных фанатиков. Посмотрите, даже в политике нет борьбы, ну, идет какая-то борьба, но ведь она такая — между личностями. Когда меня спрашивают: ну, как сейчас, лучше или хуже? Я отвечаю словами зицпредседателя Фунта из «Золотого теленка»: «Я сидел при Александре ІІ — освободителе, при Александре ІІІ — миротворце, при Николае ІІ — кровавом. При Керенском я тоже сидел». Вот и я так, начинал работать при Брежневе. Мало что меняется.

«НИКТО НЕ СОМНЕВАЛСЯ, ЧТО ЕЕ ПРИГОВОРЯТ К ВЫСШЕЙ МЕРЕ, А ОНА ПОЛУЧИЛА 15 ЛЕТ»

— Кто ваши клиенты?

­—Жулики, убийцы, мошенники и их родственники. Ну что вы! Кто угодно, у кого есть деньги. Но я не любое дело возьму за деньги. Есть дела, которые... лучше голодным сидеть.

Ну, вот этот, который в Дербышках всю семью грохнул. Вот сколько бы мне ни предложили, я бы не взялся. По двум причинам. Во-первых, противно, а во-вторых, что там делать? Предсказуемый результат. Мне интересно, когда в деле есть какой-то оборотик, который можно использовать, с помощью которого можно что-то отторговать, пусть дело закончится неблестяще, но все, что можно выжать...

— Какие громкие дела в вашем послужном списке?

­— ­­Я работаю 42 года, в год провожу примерно 50 дел. Получается, всего было 2 тысячи с лишним дел. Громкие дела — это не всегда значительные для меня дела. Иногда негромкое дело для меня как для адвоката, как для человека значит гораздо больше, чем успех в публичном деле. Вот скажите, дело Евгении Васильевой — громкое?

­— Громкое.

­— А по сути-то оно ерунда. Таких дел миллион сто тысяч в год рассматривается во всех судах.

«Васильевский людоед» Алексей Суклетин (фото из архива МВД)

— Но тут замешаны известные люди.

­— Во! А само-то дело — ерунда, рядовое мошенничество. А для меня интересным было, например, дело о психиатрической клинике.

­Самое громкое дело моей жизни — это дело «Васильевского людоеда», я защищал сожительницу Суклетина. Результат был достаточно успешным для моей подзащитной: никто не сомневался, что ее приговорят к высшей мере, а она получила 15 лет.

Все были уверены, что мою подзащитную приговорят к смерти, кроме меня. И в суд приходили всякие офицеры, эти кабинетные работники, КГБ, МВД, благо рядом, в изоляторе, шел процесс. Они даже поспорили со мной на коньяк, что будет расстрел, и прокурор просил высшую меру наказания. Я говорю: нет, не будет. В своей речи я всего-навсего сказал, что своими руками она не лишила жизни ни одного человека. Она их приводила, она потом помогала, но в лишении жизни она никакого участия не принимала. Она даже не видела этого, хотя была рядом. Вот этого аргумента оказалось достаточно, чтобы сохранить ей жизнь.

Потом после суда эти ребята говорят: это же на поверхности. Я говорю: вот здорово! На поверхности, а никто не увидел. Я знаете, как переживал, когда влип с этой сожительницей людоеда.

­— А зачем вы взялись за это дело? Вам его назначили?

­— Ко мне пришла ее сестра, садится, говорит, я хочу, чтобы вы провели наше дело. Я спрашиваю, что им вменяется. Она говорит, что сначала было пособничество в убийстве, а сейчас соучастие. Ну, думаю, нормально, само следствие сомневается. Говорю, хорошо, а я куда-то торопился, идите к секретарю, вносите деньги. А сам пошел одеваться. И вдруг она называет фамилию. А фамилию эту я уже слышал, я говорю: это то дело? Стал отказываться. Тут сидит заведующий и говорит: никуда вы, Борис Семенович, не денетесь. Она уже третий день вас здесь ожидает, я с ней разговаривал, и следил за разговором, чтобы вовремя его перехватить. Будете ее защищать, и все.

Когда ознакомился с делом, думаю, что тут можно искать? 6 трупов на ее совести, как же ее не расстрелять? Ей, твари, и жить-то не стоит. И потом нашел вот это, которое лежало на поверхности, которое никто не увидел.

«Я БЫЛ ЧЕЛОВЕКОМ, БЛАГОДАРЯ КОТОРОМУ ВНЕСЛИ ИЗМЕНЕНИЯ В УПК»

А! Еще я был человеком, благодаря которому внесли изменения в УПК. Несколько лет назад звонит мне Александр Коган и говорит: на моего клиента Ираклия Саввиди возбудили уголовное дело, его хотят допросить и предъявить обвинение, придумай, как это можно сделать, если он в Греции. На территории Греции, как и в любой другой стране, наши следователи не имеют права проводить следственные действия, а Саввиди не дурак, в Россию не приедет. Обвиняли его всего-навсего в организации убийства.

Я начал думать. Через полчаса придумал. Позвонил ему и говорю: слушай, бред полный, но я придумал.

­— По телефону?

­— По Skype. Коган говорит: слушай, нет ни одного формального препятствия для того, чтобы это сделать. На следующий день он мне звонит и говорит, что в следственном комитете сначала ржали, говорят, пойдем, расскажем начальству, пусть и они посмеются. Потом ему позвонили и сказали: Александр Евсеевич, а препятствий-то действительно нет. Сейчас такая возможность предусмотрена УПК, но фактически первый такой допрос был придуман мной.

Тогда я вместе с Падвой полетел в Салоники, на этом настояли клиенты. Причем Генрих Павлович час не мог понять, зачем это нужно, ехать вдвоем. Я говорю: ну, как? Греки у нас понтийские, а «понты» у них греческие.

«СУДЬЯ ЛАТЫПОВ, ПРОКУРОР ЛАТЫПОВ, ОДНА ИЗ ЗАСЕДАТЕЛЕЙ ЛАТЫПОВА — И ДВОЕ НА СКАМЬЕ ПОДСУДИМЫХ ЛАТЫПОВЫ»

— А свое первое дело помните?

­— Я его получил вопреки всяким правилам. Это было большое дело о хищении с Буинской махорочной фабрики, там было больше 20 обвиняемых. Я еще был стажером, прошел 3 или 4 месяца стажировки, и меня отправили на это дело. Как? Я стажер, я даже не адвокат. Ты справишься. Я ни одного дела даже здесь, в Бауманском суде, не провел. Ты справишься. Я говорю, права не имеете. С судьей договоримся. Так я на три месяца попал в большой процесс. Где был судья Латыпов, прокурор Латыпов, одна из заседателей Латыпова — и двое на скамье подсудимых Латыповы.

­— Однофамильцы?

­— Да, однофамильцы. Я сразу попал в большой процесс, это мне так пригодилось. За три месяца я прекрасно выучил всю судебную процедуру. Троим моим клиентам дали по 6 лет условно и взыскали с каждого за участие адвоката по 600 рублей, а я не был адвокатом. У меня, стажера, была зарплата 85 рублей. И я кроме этих 85 рублей ничего не мог получить. Клиенты моих коллег получили лишение свободы, у них денег нет. Один коллега говорит: Борь, ну ты смотри, кому деньги не нужны, тому заплатили, а нам — нет. Это же были огромные деньги — 1 тысяча 800 рублей. Выплатили мне премию 150 рублей. Здорово же, премия 150 рублей при зарплате 85.

«В 90-Е ГОДЫ РАБОТА АДВОКАТА ПРЕВРАТИЛАСЬ В РАБОТУ ПОЧТАЛЬОНА»

— В 90-е вы в Татарстане открыли филиал московской фирмы «Клишин и партнеры», зачем вам это понадобилось?

— В 90-е годы работа адвоката превратилась в работу почтальона: надо было здесь взять, там отдать, что мне совершенно не нравилось. Дошло до примитива. Например, я помню, когда ко мне пришли люди, сказали, что готовы заплатить сколько угодно, там уже обо всем договорились, но надо, чтобы вы были в суде. Вот получаешь удовольствие от такой работы, сколько бы за нее не платили? Поэтому я открыл здесь филиал «Клишин и партнеры», они в основном работали с юрлицами.

«Клишин и партнеры» обслуживали какие-то потанинские дела, Клишин — это школьный друг Потанина, у них тут были определенные интересы, и я их представлял. Их интересовали Татарстан, Чувашия и Марий Эл. В основном в Чувашии были проблемы, и я работал там один. Потом нас стало двое, трое, четверо. Это были достаточно однообразные дела, полуаферистические, но в рамках закона.

Там у меня был самый большой гонорар за все время работы — 35 тысяч долларов. Я вел спор за собственность над сверхглубокой нефтедобывающей скважиной в Саратовской области, глубиной 6 километров, таких вообще штуки. Когда я выходил на пенсию, у меня спрашивали, в каком году была самая большая зарплата. Я говорю, по-моему, в 2001-м. Она открыла, и такая «Ух!» Я другого и смотреть не буду. Если вашу зарплату на пять лет размазать, хватит на максимум пенсии. И дали мне по максимуму, аж 3,5 тысячи рублей. Да и бог с ним, тогда такие пенсии были.

­— Чей это был спор?

­— Между заказчиком скважины, каким-то подразделением «Лукойла», и подрядчиком, который выполнял работы. Этот спор был решен так, что стоимость взысканных денег соответствовала стоимости этой скважины: кто выиграет, тот и хозяин скважины. Сумма иска составляла 7 миллионов долларов.

«Ни один самый расчудесный адвокат не развалит дело, где есть доказательства» (на фото – Фирдинат Юсупов и Валентин Лукоянов)

«С АМИРОВЫМ МЫ ЗНАКОМЫ С ПЕРВОГО ДНЯ ЕГО ПРЕБЫВАНИЯ В КАЗАНИ»

— В 90-е вы защищали Сергея Антипова по делу об ОПГ «Тяп-ляп».

­— Да, за этим делом следил весь город. Антипова не удалось привлечь, потому что у него было абсолютное алиби: он просидел в аэропорту Нижнекамска весь день, не было вылетов. А теперь к моей внучке иногда приходит его внук, они каким-то образом знакомы. То, что тогда было громко, сейчас вообще никак. Еще я защищал Тагира Набиевича, начальника треста столовых и ресторанов города Казани. Это было громкое дело, его знал в лицо каждый поваренок. А сейчас что это? Кстати, это было последнее дело, которое вел Кафиль Амиров в качестве следователя. Его уже назначили прокурором Вахитовского района, но это дело он никому не отдал и, будучи прокурором, заканчивал дело как следователь. Мы с Амировым вообще знакомы с первого дня его пребывания в Казани.

­— Как вы можете охарактеризовать Кафиля Амирова? Какие истории вам запомнились?

­— С Амировым дружил Лева Овруцкий, и он часто меня к нему притаскивал в качестве личного консультанта. Кстати говоря, когда первые дома стали сносить, мы с Овруцким ходили к Амирову по просьбе людей, и Амиров сказал, что сносов не будет. Решения будут, а сносов не будет.

— Амиров был хорошим прокурором?

­— Он был достойным прокурором.

­— А Ильдус Нафиков?

­— Я его не знаю, не могу судить.

­— Как долго вы дружили с Львом Овруцким?

­— Мы с ним дружили с 1968 года.

­— Несколько лет назад вы с Львом Овруцким судились с Центризбиркомом об отмене результатов выборов из-за неправильной нарезки избирательных округов и выиграли дело. Какой тогда была ваша мотивация? ­

— Никто не мог понять, за что мы судимся. Мотивация была обыкновенная — навести порядок. Все говорили: потребуйте роспуск Госсовета Татарстана. Даже в Москве, когда мы приехали в Верховный суд России, прокурор говорит, вы же разгоняете Госсовет. У нас не было такой цели.

Овруцкий же вообще интересный, недаром он почти дружил с Шаймиевым. С ним общаться — одно удовольствие, умнеешь прямо у себя на глазах. Расскажу случай из истории.

Он тогда преподавал в школе, только женился. И вдруг заинтересовала его работа по борьбе с алкоголизмом. Встречаю как-то его на Баумана, он говорит: пойдем ко мне, посидим. Я говорю: Лев, ты же не пьешь. А он год не пил. По какому-то стечению обстоятельств, он жил в комнате, где до женитьбы жил я. В этой же самой комнате, в начале Баумана, рядом с церковью, в этом же домике. Пришли, он достал бутылочку водки, сделал бутерброды из кильки с яйцом — черный хлеб, масло, килечка, голову надо оторвать на всякий случай, и колечко яйца. Мы с ним выпили. Он рассказал, что написал работу про алкоголизм и послал ее в ЦК КПСС. Вдруг однажды во время урока заходит в класс директор и говорит: Лев Мирович, вас к телефону, из обкома. Его пригласили в обком. Лева говорит, что не знает, как дожил до этого часа. Что там ждет — расстрел, арест, медаль? Хорошего не ждали, конечно, а вдруг? (смеется — прим. авт.)

Овруцкий пошел туда, и представитель обкома сообщает, что работу прочли и вам велели передать большое спасибо. Встал, обошел вокруг стола, пожал ему руку, вернулся, сел. Лева говорит: а для чего я работал? Чтобы мне руку пожали? Но через некоторое время в Советском Союзе началась борьба с пьянством. Левина статья подвинула весь Советский Союз к этой борьбе. Это была первая подвижка — при Брежневе. При Горбачеве все усилили, усугубили и превратили в клоунаду.

«КОГДА КОНТОРА НАЗЫВАЛАСЬ «РЫБАК И ПАРТНЕРЫ», ЛЮДИ ПОНИМАЛИ ЭТО НЕ СОВСЕМ ВЕРНО — ПРИХОДИЛИ К НАМ ЗА УДОЧКАМИ, ЗА СЕТЯМИ»

­ ­— Как вы оцениваете рынок юридических услуг в Татарстане?

­— Он пестрый, полно халтурщиков и среди адвокатов, и среди тех, кто с доверенностями бегает. Значительная часть из них — натуральные мошенники, не имеющие даже высшего образования. Хороших адвокатов на Казань человек 30, не больше. Это те адвокаты, кому я могу доверить дело людей, которые ко мне обратились.

­— А если говорить про компании?

­— Юридические компании работают с юридическими лицами, там, где большой объем работы. «Рыбак, Коган и партнеры» — это просто собрание людей по профессии. У адвоката индивидуальная работа, адвокат заключает персональное соглашение. Даже если я в компании «Рыбак, Коган и партнеры», клиент заключает соглашение лично со мной, а не с юрлицом. У нас персональная ответственность перед клиентом.

— Сколько у вас всего членов?

­— 14.

­— Как они попали в вашу команду?

­— Сначала я работал в бауманской консультации, лет через 20 мне стало тошно в этом большом коллективе и я решил открыть свой филиальчик. Набрал 9 человек и отделился. Молодежь подросла и пошла своей дорогой. После реформы адвокатуры я организовал коллегию адвокатов. Она называлась «Рыбак и партнеры», люди понимали это не совсем верно — приходили к нам за удочками, за сетями. Лет 6 назад к нам присоединился мой приятель Александр Коган. Когда появилась вторая фамилия, стало лучше.

— Когда вы создавали компанию «Рыбак, Коган и партнеры»? Отсчитывать от того момента, когда к вам присоединился Коган?

­— Нет, компания эта существовала, как вышел закон об адвокатуре в 2002 году. В 2009 году изменилось название.

— Нельзя говорить о том, что у вас есть какой-то оборот, что вы платите людям зарплату? Они все работают за гонорар?

­— За гонорар. Заключается персональное соглашение, поступают деньги на счет, часть из них отчисляется на общие нужны (аренду, бухгалтера), часть идет на отчисления в палату, часть — в пенсионный фонд. Остальное за минусом подоходного налога — гонорар.

— Сколько зарабатывают ваши адвокаты?

­— Сколько заработают. Молодые адвокаты зарабатывают 15 - 20 тысяч рублей, опытные — за 100 тысяч рублей. Это зависит от количества дел и суммы гонорара.

­— Прайса у вас нет?

­— Нет. Все зависит от клиента. Этот Новый год, например, я начал с того, что 2 и 3 января провел на следствии и в суде. Как вы думаете, за нормальный гонорар я бы взялся за это? Конечно, он был очень большой. Когда позвонили, я сказал: ну зачем мне это нужно, портить себе праздники. Мне привели мотив. Думаю, ну, эта аргументация убеждает.

— Какой же гонорар заставил вас работать в новогодние праздники?

— Не скажу. А вообще ­у нас то пусто, то густо. Даже у опытных адвокатов. Январь — это нуль. Единственное исключение было в этом году, а так в январе хоть на работу не ходи. Все остальные месяцы — сезон. Декабрь — это супер сезон, хоть разорвись: конец года, отчеты, все хотят закрыть дела.

— Какой у вас средний чек?

­— Это очень индивидуально. Судебный день стоит от 5 тысяч рублей. Это немного. У моего друга, московского адвоката, такса 900 долларов в час. В Казани в одной коллегии, которая имеет дело с большими делами, час стоит 300 долларов.

Придет старушка — я 5 тысяч рублей с нее возьму, придет богатый папенька — другая цена. Я считаю, что это справедливо: богатенький мне компенсирует то, что я недополучил с этой старушки.

«СЕЙЧАС Я СПЕКУЛИРУЮ СВОИМ ИМЕНЕМ, ТОРГУЮ»

— Каким был суммарный гонорар всех членов коллегии по итогам 2013 года?

­— Это адвокатская тайна. Другие адвокаты не должны знать, сколько мне заплатили, хотя это очень любопытно.

­— О соотношении выигранных и проигранных дел можно говорить?

­— У нас не футбол и не шахматы. Вот скажите: результат по делу Суклетина — это выигрыш или проигрыш? Подзащитная получила 15 лет. Я не люблю этой терминологии — «выиграл», «проиграл». Дел, которыми я доволен, больше.

­— Из 10 человек, которые к вам приходят, за сколько дел вы беретесь?

­— Может, за одно из 10. Жизнь адвоката делится на две части: когда он работает на имя и когда имя работает на него. Сейчас я спекулирую своим именем, торгую, стараюсь себя не перегружать. Да, были времена, когда дым из-под пяток шел. Денег, которые я сейчас зарабатываю, мне вполне достаточно, чтобы три раза в год выезжать за границу.

­— Где вы были в этом году?

­— Гоа, Греция, сейчас поеду в Италию, посмотреть Венецию и Рим.

«Придет старушка — я 5 тысяч рублей с нее возьму, придет богатый папенька — другая цена. Я считаю, что это справедливо»

­

«КАЗАНСКАЯ ШКОЛА У НАС ОДНА — УНИВЕРСИТЕТ, ВСЕ ОСТАЛЬНОЕ — ЭТО ДЕТСКИЕ САДИКИ»

— На чем специализируются адвокаты компании «Рыбак, Коган и партнеры»?

­— У каждого есть своя сфера компетенции. У меня работает Алла Бейзер. Она, по-моему, ни одного уголовного дела больше чем за 10 лет не провела. Коган ни одного гражданского дела не провел за 20 лет работы.

Я начинал работать в 1972 году, в то время адвокатов принудительно заставляли вести гражданские дела. Они плохо оплачивались, никто не хотел их брать, один день уголовного дела стоил 25 рублей, а гражданского — 15. А душу из тебя вынут за это гражданское дело на все 100. Их никто не хотел вести, нас обязывали. Поэтому я знал не только уголовное право и процессы, но и гражданское право, имел некоторый опыт работы в арбитраже, работы с юридическими лицами. А молодежи вообще приходится подбирать все, что дают.

­— Молодежь у вас тоже есть? Как вы оцениваете казанскую школу?

­— Да, есть. А казанская школа у нас одна — университет, все остальное — это детские садики. Я с удивлением узнал о том, что в ТИСБИ курс гражданского процесса почти не читается, а это база. Материальное право можно выучить, а гражданский процесс — это процедура ведения дела. Как можно получить диплом о высшем образовании, не зная гражданского процесса? Это самый сложный кодекс — гражданско-процессуальный.

Казанскую школу в свое время выхолостили. В 1975-м году я сажусь в поезд Казань — Москва, купе СВ на двоих, и мой сосед — это Борис Степанович Волков, доктор наук, заведующий кафедрой уголовного права, умнейший человек. Говорит, я переезжаю в Москву, меня пригласили в академию МВД. Его выжили просто. Я говорю: а что вообще происходит? Он сказал, что происходит девальвация: девальвация образования, девальвация науки, девальвация знаний. Тогда диссертации стали защищать все: председатель Верховного суда — диссертация, прокурор — диссертация, секретарь обкома — диссертация. Этого не было до 70-х годов. Я после этого разговора поинтересовался: прокуратура, например, защищалась по закрытой тематике, то есть реферат невозможно прочитать, надо оформлять допуск. Сейчас, через 40 лет, к чему это привело? К тому, что ученая степень стала просто разменной бумажкой. А началось все тогда.

— А наука?

— Какая наука? Жуют вчерашний день. Наука должна обсуждать какие-то перспективы. Как-то вечером я проходил мимо главного здания КГУ, стоит публика, одета хорошо, но речь очень странная: мат, смешанный с татарским языком. На ступеньках университета.

«КУДА ЕЩЕ? ТРЕХ АДВОКАТОВ НА СЕМЬЮ ХВАТИТ»

— Недавно вы выступили в роли защитника собственников дома по ул. Гривской, 52а, где истцом был исполком Казани. Как-то влияет на такие дела тот факт, что Ильсур Метшин учился в одной группе с вашей дочерью?

­— Никакой. Я с Метшиным встречаюсь, и они дружат, у них приятельские отношения, но никакой роли в делах это не играет. Работа отдельно — друзья отдельно. Если не хотите потерять друзей, не говорите с ними о работе.

Однажды мы проводили новогодний корпоратив в ресторане «Танго», несколько раз к нам приходили охранники и говорили, что в соседнем зале Метшин с Асгатом Сафаровым, мол, тише тут. Почему тише? У нас праздник. Потом вдруг заходит Метшин и произносит спич: поздравляю всех адвокатов, а особенно Бориса Семеновича Рыбака, с Новым годом. Если бы я был хорошим студентом, хорошо учился, я бы стал хорошим адвокатом и сидел бы с вами на этом празднике. А я учился плохо, оставался на второй год, уходил в армию, едва-едва закончил, теперь маюсь на хозяйственной работе.

­— Обе ваши дочери пошли в адвокаты?

— Нет, вторая не захотела. Сказала, куда еще? Трех адвокатов на семью хватит.

­— Когда Инна Борисовна захотела быть адвокатом, вы ее не отговаривали от этого?

­— У нее не было желания идти на другую работу. Когда в начале ее жизненного пути заходила речь о том, чтобы перейти на какую-то другую работу, она не соглашалась. Нотариусом? Нет. Судьей работать с 9 утра до 6 вечера? Нет. Но тут я ее понимаю, я бы тоже не мог ходить на работу с 9 до 6, есть у тебя дела или нет. В качестве преподавателя она пробовала работать, но ей очень не понравились ни обстановка в аудиториях, где студенты, ни обстановка на кафедре, где пауки в банке собираются.

­— А фамилию она не стала менять, потому что Рыбак — это бренд?

­— Ну, наверно. У меня внучка хотела двойную фамилию, а потом перехотела. Это бы имело смысл, если бы она осталась в Казани, а она уехала в Москву, там этот бренд — ничего.

­— У вас династия адвокатов?

­— Да, у меня отец был адвокатом, правда, в Пятигорске.

«МЕДАЛЬ ЗА ЛЮБОВЬ И ВЕРНОСТЬ Я ПОЛУЧИЛ ПО БЛАТУ»

­— Как переключаетесь с работы на отдых?

­— Я как в том анекдоте. А как ты расслабляешься? Да я не слишком напрягаюсь. Я легко переключаюсь. Одно другому не мешает. Я могу смотреть фильм по телевизору и писать документ. Мне это не мешает работать и отдыхать одновременно. Любой дурак может мне позвонить вечером в пятницу, когда я сижу на каком-нибудь застолье, чтобы что-нибудь спросить. Я отвечу, меня это не раздражает. А устаю от безделья. Знаете, от какого безделья? Не от лежания на диване. А когда приходишь на процесс и ничего не делаешь. Утомляет ужасно.

­— В 2012 году ваша семья получила медаль за любовь и верность. Как вы оцениваете это событие?

­— Можете написать, что это произошло по блату. Директор загса Альбина Шавалеева несколько лет работала у меня адвокатом, потом ей предложили госслужбу в правовом управлении исполкома. Потом она стала директором Дворца бракосочетания на улице Мусы Джалиля. И когда у нас было 43 года совместной жизни, вручила нам медаль. Сказала, что среди ее знакомых только я соответствовал. Я очень гордился этим, пригласил всех знакомых.

­— Назовите три секрета успешного бизнеса.

­— Не доверять никому абсолютно. То есть всегда надо оставлять немножечко сомнений в любом вопросе, а вдруг это все-таки окажется неправдой. А с другой стороны, доверять. Третье — заботиться о том, чтобы вам было хорошо. Это очень важно — любить себя. Я вот очень себя люблю. Для того, чтобы мне было комфортно, я стараюсь создавать комфортную обстановку и тем людям, которые со мной живут, и тем, которые со мной работают, и тем людям, с которыми я просто в общественном транспорте еду. Не из любви к ним, а из любви к себе. Потому что когда к людям добро относишься, и они как-то тебе не очень мешают.

А вообще, я бы хотел, чтобы улицу Карла Маркса переименовали в улицу Аксенова. Во-первых, он жил в этом районе, во-вторых, это большая улица, в-третьих, это единственный всемирно известный казанский писатель. В-четвертых, у нас весь центр в писателях: Пушкина, Толстого, Гоголя, Жуковского. Это как бы такая традиция.

Какое отношение Карл Маркс имеет к Казани? Никакого. Это было бы новым брендом для Казани, если бы одна из центральных улиц была названа именем большого русского писателя. Чем не мотивация? Нет, я, конечно, понимаю, что можно какую-нибудь Тыловую или Военно-полевую улицу переименовать, но где она находится? Скажут дорого. А другие улицы переименовывать не дорого? Переименовывают же втихаря. Идешь по улице, смотришь, табличка, что за улица? Была улица Сакко и Ванцетти, стала улица Рустема Яхина. Чем помешали Сакко и Ванцетти? Многим надо было объяснять, кто такие Сакко и Ванцетти, теперь надо объяснять, кто такой Рустем Яхин. А Василий Аксенов — это звезда.