СТРАХ — ВАЖНЕЙШИЙ ЭЛЕМЕНТ ВЛАСТИ

Давно в степи блуждая дикой,
Вдали от шумного жилья,
Внезапно благовест великий,
Соборный звон услышал я.

Охвачен трепетным смятеньем,
Забывши тесный мой шалаш,
Спешу к проснувшимся селеньям,
Твержу: «Товарищи, я ваш!»

Унынье темное уснуло,
Оставил душу бледный страх, —
И сколько говора и гула
На перекрестках и путях!

Клеветники толпою черной
У входа в город нам кричат:
«Вернитесь! То не звон соборный,
А возмущающий набат».

...

Федор Сологуб. Соборный благовест

 

По известной формуле Аристотеля хорошим человеком был тот, кто боялся правильных вещей, по правильным мотивам, правильным образом и в нужное время. Насколько мы соответствуем этим критериям? Достаточно ли мы боимся власти и правосудия? И как своевременно появляется страх в нашей душе? Можно ли считать нас благонадежными, если мы лишены страха?

Томас Гоббс объяснял происхождение великих обществ не наличием общей доброй воли людей, а общим страхом по отношению друг к другу. Он исходил из принципа homos homini lupus est («человек человеку — волк»), а потому каждый стремится властвовать над своим ближним. Из этого могла возникнуть только «война всех против всех» (bellum omnium contra omnes). Для того чтобы избавиться от этой опасности, каждый индивид должен был отказаться от своей свободы, передав права на власть одному или нескольким лицам. Когда мы действуем из страха и подчиняемся правительству, боясь за свою жизнь, полагал Гоббс, мы не отрекаемся от своих убеждений, продолжаем верить в них, но стараемся остаться в живых благодаря иерархической системе. Страх не антитеза цивилизации, но ее осуществление. По Гоббсу то, «что один человек называет мудростью, другой назовет страхом». Другие теоретики мало что к этому добавили.

«Есть два рычага, которыми можно двигать людей, — страх и личный интерес».

Наполеон

Для любого государства страх — надежный инструмент власти. «Страх удерживается, — писал Никколо Макиавелли своему воображаемому государю, — страхом наказания, который никогда не оставляет вас». Страх возникает как следствие насилия, считал Макиавелли, и строится на вечном разделении между государем и народом. Однако Гоббс не верил, что какой-либо правитель когда-либо сможет обладать такой силой, которая позволила бы ему вызывать достаточный страх среди его подданных помимо желания последних: «Ведь если люди не знают своего долга, что может их заставить подчиниться закону? Армия, скажете вы. Но что заставит армию?» Гоббс не верил, что страх сможет принудить к подчинению, если люди не будут полагать, что им полезна покорность из страха. Без моральных обязательств и добровольного сотрудничества со стороны управляемых страх правителя оказался бы пустой надеждой на бесприкословное повиновение.

Страх присутствует в любом обществе, независимо от строя, будь то монархия, республика, капитализм, социализм. Ни либерализм, ни разделение властей, ни методы «сдержек и противовесов», ни гражданское общество не могут спасти человека от чувства страха. Не только отдельный человек испытывает страх, но все общество погружено в систему иерархического страха, когда над одним страхом надстраивается другой, а над ним третий, и так до самой вершины: президента, царя, Бога, его величества Природы. Иерархизированное общество порождает иерархию страха.

ВСЕ КОНКУРИРУЮТ В ГРЕХОПАДЕНИИ

«Трусость универсальна. Патриотизм, общественное мнение, родительский долг, дисциплина, религия, мораль — все это лишь красивые слова для обозначения страха; а жестокость, обжорство и легковерие оказывают трусости моральную поддержку».

Джордж Бернард Шоу

Наверное, все начинается со страха перед авторитетом родителей. В детстве они высшее существо, именно родители выступают идеалом, предметом для подражания и орудием наказания. Авторитет отца затем переносится на учителей. Так формируется культура социальных отношений. Вместе с взрослением детей отец остается вечно присутствующим бессмертным призраком, наставником и судьей. Отношения с родителями — это архетип, который транслируется на все социальные процессы. Властные отношения становятся обобщением авторитета родителей, и страхи детства возрождаются в новой политической форме. На горизонте появляется аналог отца в виде «Бога-отца» или «царя-батюшки». Кое-кто президента страны называет «отец родной», «защитник», «спаситель» и «кормилец наш». Тем горше бывает разочарование. Оно сходно с периодически возникающей проблемой отцов и детей. Почему наши дети не продолжают дело родителей? Почему система страхов дает сбой? Видимо, в человеке борется стремление к свободе с желанием покорности чьей-то воле.

Отцы и дети, в играх шумных
Все истощили вы до дна,
Не берегли в пирах безумных
Вы драгоценного вина.

Но хмель прошел, слепой отваги
Потух огонь, и кубок пуст.
И вашим детям каплей влаги
Не омочить горящих уст.

Последним ароматом чаши —
Лишь тенью тени мы живем,
И в страхе думаем о том,
Чем будут жить потомки наши.

Дмитрий Мережковский. Пустая чаша

 

Страхи универсальны. Не только дети боятся отцов, но и родители боятся начальников, налоговиков, ЖКХ. У начальников свои не менее страшные начальники вплоть до верховной власти. Но и правители стран не чувствуют себя в безопасности. Они не боятся международных санкций или вышестощего Бога (в него верят для приличия), но страшатся бунта низов, который в народе почему-то называют божьей карой.

Клерикалы так часто перед прихожанами повторяют угрозы о наказании за грехи, что в какой-то момент сами начинают верить в существование Бога и неминуемое наказание. Клерикалы — наиболее опытные игроки на поле СТРАХА. Они лучше других умеют эксплуатировать страх человека перед неизвестностью, бесконечностью, смертью, демоническими и божественными силами. Языческий страх перед необъяснимыми силами природы, который у нас существует от рождения, они возводят на божественный уровень и закрепляют в предписаниях, нормах, ритуалах. С ними могут конкурировать только астрологи, маги, экстрасенсы и разного рода шарлатаны.

Страх охватывает и вершину пирамиды, не только верховную власть, но самого Господа. И Он тоже объят страхом, ибо боится паствы, требующей отпущения грехов за братоубийство, воровство, ложь. Длинная вереница коррупционеров стоит в очереди за индульгенциями, не видна им конца. В этом сонме грешников теряются невинные души, как аномалии. Все конкурируют в грехопадении. Именем Аллаха, Всевышнего совершаются тягчайшие грехи, и Он это терпит. Доколе?! Придет время, и Его свергнут с Олимпа.

ЛЮБОЙ ДИКТАТУРЕ ПРИДЕТ КОНЕЦ, ЕСЛИ ПРАВИТЕЛЬСТВО ОСТАВИТ СВОЙ НАРОД ГОЛОДНЫМ

«Религия представляет собой узду для людей, неуравновешенных по характеру или пришибленных обстоятельствами жизни. Страх перед Богом удерживает от греха только тех, кто не способен сильно желать или уже не в состоянии грешить».

Поль Анри Гольбах

Политический страх почти всегда охотится за реальной угрозой. Именно политики определяют, какие угрозы достойны внимания, а какие — нет, они указывают источник угрозы благосостояния населения, тем самым мобилизуют людей на нужные действия. Объекты страха доминируют над политической программой действий. При выборе и толковании объектов страха лидеры руководствуются исключительно своими целями.

Лучше всего эксплуатировать угрозу всей нации, всей стране, и тогда можно мобилизовать людей вокруг патриотических лозунгов. Тем самым укрепляется легитимность власти, приобретающей новый ресурс для своей политики. Для этого лучше всего подходит военная угроза. В определенной степени эффективна угроза территоризма, преступности или наплыва иммигрантов, она порождает коллективный страх удаленных опасностей.

Предмет страха может порождать ответные методы насилия. Страх побеждают страхом. Священная война с фашизмом в годы Великой Отечественной войны породила всеобщую поддержку советского авторитарного строя. Культу Гитлера противопоставили культ Сталина, фашистскому тоталитаризму — советский тоталитаризм, концлагерям — ГУЛАГ, пропаганде Геббельса — коммунистический интернационал. Для победы монстра самому надо было походить на монстра. Однако в священной войне всегда рождаются бесстрашные борцы за справедливость, они остаются в исторической памяти как примеры для подражания, порождая сопротивление любой неправедной власти.

Только идеалы свободы и равенства вдохновляют на противодействие политическому страху, они являются гарантией в этой вечной борьбе. Страх — это препятствие, барьер, но не фундамент для политики, он не может быть таковым в силу отсутствия позитивных мотивов поведения, низведения человека до животных инстинктов.

«Неважно, насколько сильны орудия; не в них, господа судьи, находится настоящая сила. Нет! Не способность масс убивать других, но их великая готовность умереть — вот что обеспечивает в конечном итоге победу народного восстания».

Лев Троцкий

Все государства организованы вертикально; они распределяют большую часть власти и ресурсов среди узкого круга политической элиты, а не большинства. Сталкиваясь с внешними угрозами, власть проповедует единство, что на поверку оказывается ни чем иным, как прикрытием иерархии и неравенства. Манипулируя страхами, сильные мира сего концентрируют власть у тех, у кого уже ее достаточно, и забирают у тех, кто и так имеет мало. Репрессивный страх становится гарантом сохранения существующей системы распределения власти даже тогда, когда уже нет объекта внешней угрозы.

Политический страх, порожденный не внешними угрозами, а внутренним разделением общества на элиту и народ, не носит коллективного характера, он очень личный. Социальная, политическая и экономическая иерархия, порождая вертикальные конфликты, становится источником страха, который отнюдь не консолидирует общество. Вызваный неравным распределением благосостояния, неравенством в статусе и распределении власти этот тип страха не может быть основой социального порядка, но его можно назвать основным типом политического контроля.

Человеку гораздо проще верить в страх и жестокость, чем в свободу и равенство. Без общественной иерархии люди становятся неуверенными в себе и своем окружении. Там, где нет авторитета в политике, люди пугаются ответственности и той безграничной независимости, которая окружает их. Именно поэтому человек подвержен соблазну встать под знамена какого-нибудь диктатора. Человек готов потерять свободу, превратившись в маленькую деталь огромной машины, стать сытым и хорошо одетым роботом. Это называется бегством от свободы. Для того чтобы прикрыть эту «естественную» тенденцию к авторитаризму, создают гражданское общество, которое даже при самых либеральных режимах представляет собой лишь дополнение к государственному аппарату насилия.

Люди мирятся с существующим неравенством, пока у них есть средства к существованию или же несправедливость не перешла определенную грань, например, пока коррупция не коснулась каждой семьи. Но никакая диктатура не может сохраниться, если она не контролирует экономику и не обеспечивает минимальный уровень жизни. Не только голодные люди теряют страх, но даже те, кто чувствует ухудшение в благосостоянии, становятся угрозой для любого режима, даже самого жестокого и коварного. Люди готовы терпеть лишения, если видят улучшение жизни, видят свет в конце тоннеля, но никакой патриотизм не может заменить или даже сгладить физическую нищету, если она не оправдана стремлением к справедливости.

 

БЕЗВЛАСТНЫЕ ОДНАЖДЫ ВОССТАНУТ

«Люди легко теряют страх перед всем, что повторяется ежедневно».

Никколо Макиавелли

Не только бессильные боятся власть имущих, сами верхи также охвачены страхом перед теми, кто властью не обладает. Речь не идет о страхе, возникшем из ощущения вины за совершенную несправедливость, страх порождается ожиданием, что безвластные однажды восстанут и низвергнут их. В условиях неопределенности страх элиты становится паническим. Олигархи боятся за свою собственность и за свою жизнь, они ждут дня «Великого черного передела», когда отметаются все установленные ими же правила игры и надо быстро садиться в первый же самолет и улетать в Лондон. Богатые боятся потерять деньги даже больше, чем жизнь. Брокеры боятся падения акций. Предприниматели охвачены страхом перед конкурентами, страхом банкротства, страхом перед вложением в проигрышное дело, страхом поражения. Минфин России боится падения цены на нефть. Коррупционеры воруют, как наркоманы, не в силах остановиться, при этом ждут, когда за ними придут другие коррупционеры и их обдерут как липку. Кто слабеет, того раздевают. В результате коррупция крепчает, откаты растут, а стражи порядка заняты своими личными делами, они боятся не начальства, а криминала. И только криминал ничего не боится, а потому наглеет. Как писал Федор Тютчев:

И бездна нам обнажена
С своими страхами и мглами,
И нет преград меж ей и нами —
Вот отчего нам ночь страшна!

Все это в истории уже было. История повторяется со всеми своими причудами, во всех деталях, издеваясь над человеком, который не хочет оглянуться и признать необходимость хоть чему-нибудь учиться у прошлого. Конечно, мудрецы всегда находились и поучали, как вести себя. Мишель де Монтень писал: «Единствення вещь, которой нам надо бояться, есть сам страх — невыразимый, безрассудный, беспочвенный, парализующий необходимые усилия по превращению отступления в продвижение». Политический и религиозный страх калечит личность, страх же страха восстанавливает и оживляет человеческую душу, становится нужной энергией для продвижения личности и общества вперед.

Бездна истории смотрит на нас открытыми глазами, а мы, не выдерживая этого взгляда, отворачиваемся и продолжаем делать ошибку за ошибкой. Мудрецы существовали во все времена, но кто ж их станет слушать...

Верь, — упадет кровожадный кумир,
Станет свободен и счастлив наш мир.
Крепкие тюрьмы рассыплются в прах,
Скроется в них притаившийся страх,
Кончится долгий и дикий позор,
И племена прекратят свой раздор.
Мы уже будем в могиле давно,
Но не тужи, милый друг, — все равно,
Чем разъедающий стыд нам терпеть,
Лучше за нашу мечту умереть!

Федор Сологуб. 25 июля 1887

Мнение автора может не совпадать с позицией редакции