В ЛЕНИНГРАДСКОМ ШТАБНОМ ОРКЕСТРЕ

— Каким был штабной оркестр Ленинградского военного округа, куда вы попали по распределению после военно-дирижерского факультета Московской консерватории, и какие задачи вам приходилось выполнять?

— Ленинградский штабной был центральным оркестром всего Северо-Западного региона. Задач было очень много. Во-первых, все торжественные приемы, проводы, встречи официальных лиц, министров обороны, их зарубежных коллег. Во-вторых, конечно, какие-то военные делегации и возложение цветов. Еще, помню, членов политбюро хоронили. Был такой человек Зайков, хоть и член политбюро, но всю жизнь провел в Ленинграде. Вот его хоронили.

А после этих похорон в 40-градусный мороз в сапожищах мы влетали на всех парах в Большой зал филармонии на концерт Темирканова, а сразу после, ночью, я оркестровал очередной фрагмент «Дивертисмента» Бернстайна для духовых.

— Нелепости или идиотизм армейский не вспоминаются?

— Идиотизм был, но это нормально. Он был даже какой-то добрый. Допустим, надо было ехать на встречу министра обороны какого-то государства. Мы с нашим оркестром и с ротой почетного караула осуществляли все эти церемонии на Пискаревском мемориальном кладбище, где самые большие захоронения.

И вот я прихожу с заявкой на транспорт, а мне говорят: «Езжайте на трамвае. У нас нет автобуса». Или мы ехали куда-то в Сертолово, где гарнизоны инспектировал Язов (он был тогда министром обороны), и на полпути автобусы ломались: что-то в них лопалось, не работало. А мы обязаны были успеть туда к назначенному времени.

— Работа в штабном оркестре не забивала творческого начала?

— В качестве дирижера я делал там ровно столько, на сколько хватало моей фантазии. Ленинградский штабной — это был мой полигон, мои «Потешные войска». Этому оркестру я отдал чуть меньше 8 лет офицерской службы. Пришел туда в звании лейтенанта, а в год, когда ушел, по идее, должен был бы получить звание майора. При том, что служба в штабном оркестре была довольно тяжелой, у меня всегда были выбор и свобода творчества. Наверное, я мог бы ограничиться только обязательствами между плацем, приемами и концертами. Но я все время сам придумывал себе приключения.

— Какие?

— Например, записал там свою первую пластинку, называлась «Супермен». Виниловый диск. Был издан на «Мелодии» в 1989 году. Это был мой менеджерский дебют, потому что я нашел спонсоров, которые все оплатили: звукозапись, студию, обложку, тираж и так далее. Ну и придумал наполнение диска. Там, например, был такой американский композитор по фамилии Рид. Он писал музыку для духового оркестра, и в Америке был издан его фантастический диск «Рождественская русская музыка». Мне этот диск подарили в 1989 году американцы, и я просто заболел им. Название «Супермен»? Потому что я «снял» (на слух записал нотами — прим. авт.) весь саундтрек к фильму «Супермен» и переложил его для духового оркестра. Обожаю это! (весело напевает мелодию фильма)

Уже будучи начальником этого оркестра, я воспользовался правом строить репертуарную политику так, чтобы это было и мне самому интересно, и оказалось, что это довольно эффективно работает. Я же помню буквально всплеск интереса к духовой музыке. Мы записывали пластинки, мы ее играли в парках и в концертных залах, а в ноябре 1991 году я этот оркестр вывез за рубеж. В Германию.

— Вывезли по линии министерства обороны?

— Ну это было бы очень просто! Тогда действительно существовали фестивальные обмены между военными оркестрами. Сейчас аналогичное шоу военных оркестров ежегодно устраивают на Красной площади. В общем, по фестивальной разнарядке мы, конечно, могли бы отправиться по линии министерства обороны на денек-другой. Но мы-то поехали по-настоящему! В трехнедельное турне. Выступали в концертных залах. Играли, в частности, мое переложение «Симфонических танцев» из «Вестсайдской истории» Бернстайна. Был дикий успех. Я уже тогда почувствовал, как раскачать зал. Мне было всего ничего: 23 года.


В ВОЕННО-ДИРИЖЕРСКОЙ ШКОЛЕ

— А в каком возрасте началась ваша военная судьба?

— В 10 лет мама отвезла меня в военно-музыкальную школу в Серебряном бору. Если проезжать по МКАД мимо Новой Риги, там справа видна такая золотая луковичка — это Троице-Лыково. Вот там наша школа и была. И я в эту школу безо всякой поддержки, безо всяких дядь-теть поступил, а конкурс был колоссальный. В 1977 году я в первый раз пошел на парад. Мне было 12 лет. Мы — барабанщики — как раз открывали парад. И вот я впервые прошел мимо Мавзолея. Видел Брежнева, видел все политбюро. Для меня это была смесь какого-то карнавала и официальщины. Мы и на съездах на партийных выступали. На XXVI съезде я рядом с Брежневым трубил. Да-да-да. Устинова помню: он сидел в партийной VIP-ложе.

— Трепетали?

— Не испытывал никакого трепета. Я вообще не понимал, что там происходит. Правда! Мы были в армии. Нас учили порядку. Дисциплине. Нас готовили к жизни, которая — говорю, забегая вперед — в какой-то момент просто оборвалась. Все это закончилось, и остались только добрые воспоминания. Потому что такие вот понятия, как чувство долга, чувство чести, чувство локтя именно с тех пор для меня — не пустые слова. Я их впитал, благодаря прохождению через все эти, на самом-то деле, круги ада...

— ... в смысле?

— Ну были ситуации, например когда я отмораживал уши. Зима, 35 градусов мороза. У шапки завязки наверху (делает жест, изображая завязки). Потом как-то р-раз — и все! Отморозил.

— На плацу маршировали?

— Скажем так, это было во время работы. Вообще, конечно, жилось-училось непросто. Там ведь такое дело... Мы там и голодали. Наверное, как раз в те годы в какой-то момент я сформулировал для себя понятие счастья. Счастье — это когда ты обладаешь тем, чем ты спокойно можешь... и не обладать. Но когда ты этим все-таки обладаешь, то вот ты уже и счастливый человек.

То есть Советская армия дала мне вот это ощущение счастья, уравновешенное противоположным ощущением — дефицита счастья. Ведь в Уставе внутренней службы было написано, уж не знаю как сейчас, а в те времена была написано: «Каждый военнослужащий должен стойко переносить тяготы и лишения воинской службы».

— Начинали-то вы с трубы. А как же зимой?..

— Все нормально: в трубу заливали спирт. И порядок. Смешно? Есть такая практика. Чтобы клапаны не заедало, когда внутри образуется конденсат. Замерзал-то на морозе конденсат. А если внутри спирт, все в порядке. Вообще говоря, в полку самые богатые люди кто? Дирижеры и медики. Потому что и у тех, и у других нам выдавали спирт (хохочет). Чистый спирт! А это была валюта во все времена, особенно в советские. И ведь спирт всегда был. Его зимой во время морозов заливали в валторны, трубы, тромбоны, тубы. Только в «медь». Духовушкам это было ни к чему.

— А строем в театры ходили?

— Даже могу сказать, что благодаря этому театр сопутствует мне всю жизнь (смеется). Я помню дирижера Марка Эрмлера в Большом театре. Я помню дирижера Юрия Симонова в «Золоте Рейна». Смотрел этот спектакль в Большом театре тогда, когда у нас вообще мало кто знал, что существует такой композитор Вагнер. Кажется, 1984 год это был. Даже если нас туда и водили строем, мне это совершенно не мешало впечатляться. В конце концов, все же зависит от человека. Если мы вспомним «кучкистов» (участников кружка «Могучая кучка» — прим. ред.), то они были офицерами. Но ведь музыкантами-то они какими стали!

НА ВОЕННО-ДИРИЖЕРСКОМ ФАКУЛЬТЕТЕ КОНСЕРВАТОРИИ И ПОСЛЕ: И В УЧЕНЬЕ, И В БОЮ

— На военно-дирижерском факультете консерватории военная подготовка велась?

— Еще как велась. У нас был полный «Курс молодого бойца». Нас вывозили в Алабино в военные учебные центры. Учебки такие жестокие. И там нас давали на сжирание комарам. Первый, второй курс мы по полтора месяца проходили там стажировку. Спали в палатках. То есть после летней сессии нормальные студенты — домой, а мы — на стажировку. Каждый стажировался сначала как рядовой, потом как командир отделения. Мы проходили тактику ведения боя. Ну и вся нагрузка положенная: стрелять, бегать, полоса препятствий, огонь, химзащита. Был и марш-бросок в химзащите: в полной амуниции, в полной выкладке. И окапываться нас учили, бруствер делать: в поле положат, 40 градусов жара, а нам говорят, мол, вот саперная лопатка, рой окоп. Все эти вещи они даже тогда, конечно, архаическими были. Но плохого в воспоминаниях не осталось. Это была ... шлифовка моего характера.

— Если перейти от военной практики к теории, как вам объясняли необходимость музыки в армии?

— По крайней мере в России это ввел Петр Первый. Считалось, что военные музыканты поднимают дух войска. Если вспомнить фрагменты игровой военной реконструкции «Бородино», там всегда есть труба, барабан, пикколка, которая далеко слышна. Кстати, тому, что военная музыка поднимает боевой дух, есть и реальные физиологические объяснения.

— Расскажите про звания.

— Ну процедура-то абсолютно стандартная. Кстати, как и в искусстве. Чтобы стать Народным артистом надо 10 лет проходить Заслуженным. То же самое со званиями офицерскими. С военно-дирижерского факультета Московской консерватории я вышел лейтенантом, как и все. Через год давали звание старшего лейтенанта. Еще через два — звание капитана. А еще через три — майора. В общем, до майора не дослужился. Ровно в тот год, когда я ушел, я должен был, по идее, стать майором. Но я решил — все! Хватит!

— И пошли в Петербургскую консерваторию?

— Нет. В нее я поступил позже. А тогда я уехал за границу. В Германию. Пожил. Выучил язык. Получил опыт работы с оркестрами. Я сопровождал наши военные оркестры как менеджер. Там был бум страшный. Вот, например, военно-морской — солодахинский — оркестр, в Москве очень известный. Или ленинградский оркестр Леши Карабанова. Я договаривался с продюсерами об условиях турне для этих оркестров. Это были 1994 - 95 годы — жесть! В стране есть было нечего.

Я ведь и ушел из Штабного оркестра, потому что понял: если я останусь в армии, не реализую ту мечту, к которой шел. Я же не по собственной воле 10-летним пришел в военно-музыкальную школу — так сложились обстоятельства. А вот уже в 13 лет, когда я впервые услышал в Большом зале консерватории Юрия Темирканова, дирижирование стало моей идеей фикс. И далее, служа в армии, я, в общем-то, конечно, понимал, что это все — не мое. При том, что мое распределение в Ленинград оказалось счастливым, и вот почему: нас так или иначе курировали лучшие духовики оркестра Мравинского. И делали это очень тепло, по-отечески. Я был знаком с лучшими музыкантами Петербурга. При том, что носил военную форму, понимал, что это ненадолго.

Кстати, когда учился на военно-дирижерском факультете, в какие-то моменты, когда мог бы пойти играть в футбол, я переигрывал на фортепиано прелюдии Рахманинова и Скрябина — обожал просто. А впервые попав на «Страсти по Матфею» в Большой зал консерватории, испытал буквально спазм в горле: взял потом в библиотеке клавир и играл все эти хоры. То есть нехватка информации или чувство голода в музыке у каждого свое. Но меня именно это чувство и привело, собственно, к симфоническому дирижированию, к настоящей музыке. Даже страшно подумать: если бы остался в армии, в 45 мне бы сказали: спасибо, отслужили Родине, а теперь — на пенсию! Сейчас мне 50 лет, и у меня ощущение, что жизнь только начинается.

Мнение автора может не совпадать с позицией редакции