Герман Греф: «То, что делает Эльвира Набиуллина, очень болезненно, но абсолютно правильно!»

Герман Греф и Эльвира Набиуллина Фото: kremlin.ru

ЧЕГО ЖДАТЬ ОТ ЗАЕМЩИКОВ

В интервью «Ведомостям» полтора года назад Герман Греф предсказал «не самые простые для экономики в целом и для банковского сектора в частности» 2015 и 2016 годы, кон­статировал долгосрочный негатив­ный тренд и не видел «источников роста, которые позволили бы из этого тренда выйти». Но в уходящем году Сбербанк обогнал по стоимости «Газпром», за девять месяцев имел чистую прибыль без малого вдвое больше, чем за весь прошлый год, и планирует дальнейший рост и при­были, и активов. Греф доволен сло­жившейся политической конъюн­ктурой как условием для успешных экономических реформ, в частности «контрольным пакетом» «Единой России» в Госдуме и высоким рей­тингом президента. Он также пол­ностью согласен с «болезненными» для банков действиями регулятора — ужесточением надзора, повыше­нием требований к капиталу. В пред­дверии нового года Греф объясняет «Ведомостям», из чего складываются его «позитивные ожидания».

— В этом году Сбербанк стал не только самой прибыльной ком­панией, но и обогнал по капита­лизации «Газпром» и в какой-то момент, хотя и на короткое время, — «Роснефть». С вашей точки зрения, когда Сбербанк станет самой дорогой компа­нией в России, оставив позади газовые и нефтяные монопо­лии? Не помешает ли этому стагнация в реальной экономи­ке, ведь все ждут ухудшения ка­чества корпоративных заем­щиков?

— Для нас не имеет серьезного зна­чения, какое у нас место по капита­лизации. Для банка в целом, конеч­но, принципиально важно прино­сить доход акционерам, увеличивая прибыль на одну акцию. Как пока­зывает практика, капитализация банка очень хорошо отражает дина­мику этого показателя. Кроме того, капитализация имеет практическое значение для менеджмента, по­скольку первый год включена в KPI и влияет на наш отложенный бонус (переменная часть вознаграждения для топ-менеджмента банка, состав­ляющая 60% общей суммы. — «Ведомости»). В нашей повестке главное — обеспечение роста фундамен­тальных показателей банка, а все остальные показатели производны.

— Но все же Сбербанк — первая несырьевая компания, которая стала самой дорогой в России.

— Мы видим такой тренд во всем мире. Вспомните, что раньше крупнейшей компанией была ExxonMobil, которая теперь не вхо­дит в первую пятерку. То, что ком­пании из других секторов растут в цене, — это нормально. Капитали­зация нефтяных компаний очень сильно пострадала от падения цен на нефть, и если цены пойдут вверх, то котировки «Роснефти» и «Газпрома» тоже поднимутся.

— Вы сильно зависите от того, что происходит с вашими заем­щиками. Какие у вас в этой ча­сти ожидания на следующий год? Будут ли истории, анало­гичные «Мечелу»?

— У банкиров не принято зарекать­ся, что аналогичных историй не бу­дет, но шансы, что она повторится в 2017 г., если все пойдет, как мы пла­нируем, очень невелики. Основные объемы резервов по «Мечелу» были сформированы в период 2014-2015 гг. В этом году по договоренностям с «Мечелом» задолженность была частично урегулирована с последу­ющим высвобождением резерва. В целом стоимость риска в 2017 г. на фоне улучшающейся макроэконо­мики будет снижаться.

Я не люблю предсказывать — всег­да возможны черные лебеди. Этот год был годом стагнации корпо­ративного кредитования, в следу­ющем году мы надеемся на рост в 5-7%. В целом 2017 год для банков­ского сектора должен быть суще­ственно лучше предыдущего.

— Как сильно сократится ваш портфель по итогам года из-за погашения кредитной схемы оборонными предприятиями? Куда вы их разместите?

— Нам эти заемщики погасят боль­ше 300 млрд руб. Будет заметное снижение активов в сегменте ОПК, потребуется какое-то время для раз­мещения денежных средств в следу­ющем году.

— Вам удастся показать рост портфеля в 5% даже с учетом этого проседания?

— Погашение кредитов клиентами ОПК в I квартале явление регулярное. Дополнительное погашение кредитов в декабре этого года ранее не было запланировано банком. С учетом данного погашения на сле­дующий год планируем обеспечить рост портфеля более чем на 5%.

— Почему правительство реши­ло погасить кредиты в этом году, а не, как планировалось изначально, в 2017-2018 гг.?

— Это решение, на наш взгляд, об­легчит нагрузку на бюджет будущих периодов и снизит долг у оборон­ных предприятий.

— То есть это было для бюдже­та Минобороны, а не для банков?

— Видимо, да.

— Эти деньги могут оказаться на валютном рынке в итоге?

— И как они могут там оказаться?! Есть регулятивные вещи, которые не позволят конвертировать эти рубли в валюту, например огра­ничение открытой валютной по­зиции. К тому же зачем заходить в длинную позицию по валюте, когда рубль крепнет? Нам гораздо важнее зарабатывать стабильный доход изо дня в день, чем подвергать себя риску потерь в зависимости от ры­ночных факторов, на которые мы не влияем.

— Как Сбербанк планирует жить в профиците ликвидно­сти?

— Мы стремимся к балансу во всем, включая состояние нашей ликвид­ности, но иногда оказываемся либо в дефиците, либо в профиците лик­видности в той или иной валюте. Если сложится профицит ликвидности в рублях, мы будем менять наши ставки таким образом, чтобы убирать с баланса прежде всего са­мые дорогие для себя обязатель­ства, и затем найдем оптимальный уровень ставок, при котором при­ток средств клиентов уравновеши­вается ростом кредитования.

— Какие обязательства самые дорогие?

— В первую очередь средства ЦБ, Минфина, затем депозиты предпри­ятий. Последние дорогие и достаточ­но короткие. И если с клиентом нет устойчивых партнерских отноше­ний, наличие от него депозитов на нашем балансе — это всегда произво­дная цены.

ПРИЛЕТЯТ ЛИ «ЧЕРНЫЕ ЛЕБЕДИ»

— Руководитель казначейства Сбербанка Алексей Лякин не­давно указал на то, что банк столкнется с профицитом лик­видности в I или II квартале 2017 г. и, скорее всего, будет размещать депозиты в ЦБ. Сколько денег вы можете там разместить, хотя бы по пред­варительным оценкам?

— Эти объемы будут зависеть от многих факторов, в частности от темпов роста кредитования и при­тока средств клиентов в конкрет­ном квартале или даже месяце, а также от нашей способности по более высоким ставкам размещать средства на рынке МБК или репо. Ограничений на размещение средств в Банке России у нас нет, и это абсолютно безрисковый актив для нас, но средства на депозиты в ЦБ будут размещаться по остаточ­ному принципу: только после того, как все прочие опции исчерпаны. Мы стремимся с максимальной эф­фективностью вкладывать каждый привлеченный рубль.

— Каких черных лебедей, по ва­шему мнению, стоит опасать­ся в 2017 г. — внешних и вну­тренних?

— Я не ожидаю черных лебедей в следующем году. Цены на сырье­вые товары даже если упадут, то не сильно — они и так низкие. Ценам на алюминий некуда опускаться. Уголь может подешеветь, но он зна­чительно подорожал в этом году, и ему есть куда падать. Нефть сейчас стоит $52-53, и, если подешевеет до $45, шока не случится. Бюджет к этому подготовлен (в нем заложе­на цена $40), и компании, и банки. Есть надежда, что геополитическая ситуация стабилизируется. Так что после двух очень тяжелых лет мы входим в 2017 год — год столетия Ок­тябрьской революции — с достаточ­но позитивными ожиданиями.

— То есть для России есть два внешних риска — цены на сырье и геополитика?

— Эти факторы во многом опреде­ляют динамику экономического роста, хотя российская экономика смогла адаптироваться к снижению цен на нефть и их дальнейшее падение вряд ли приведет к катастрофичным сцена­риям. Естественно, возможна реа­лизация и других рисков, но эти два самые очевидные.

— А как вы оцениваете «фактор Трампа», от которого одни ждут стимулов для экономиче­ского роста, а другие — кон­фликтов?

— Пока никто не знает Трампа-президента. Многие знают Трампа-биз­несмена и Трампа-кандидата, но не президента. И я не берусь пред­сказывать, но у меня позитивные ожидания. Я встречался с Трампом, и впечатления от общения очень по­зитивные, знаю некоторых членов его команды. Проблемой будет от­сутствие политического опыта, но у них есть солидный бизнес-опыт: это прагматичные люди, сумевшие победить в жесткой конкурентной борьбе. И у этих людей, и у системы достаточно ресурса, чтобы делать выверенные и правильные шаги.

Cегодня, как никогда, миру нужны изменения. Накопилось очень мно­го диспропорций и в национальных экономиках, в том числе американ­ской, и в мире. Трамп — это прези­дент изменений. Люди и в США, и в Великобритании голосовали за изменения, надеюсь, они будут про­исходить.

Но в целом сейчас очень хорошая почва для любителей гадать, что нас ждет впереди. Я к их числу не отно­шусь, но, повторю, ожидания у ме­ня позитивные.

ПОЛИТИЧЕСКИЙ ФАКТОР

— Чего вы ждете в России в свя­зи с выборами в 2018 г.?

— Очевидно, что 2018-й — это год из­менений в России.

— Каких?

— Не знаю. Это электоральный год, будут новый президент, новое пра­вительство. Будет принята про­грамма мер, позволяющая выйти на траекторию устойчивого высокого роста. И будут изменения.

— Вы ждете нового или обнов­ленного президента? Вы допу­скаете, что будет баллотиро­ваться не Путин?

— Это как раз из области гаданий. Я не знаю планов президента, но оче­видно, что изменения будут. Мы все их ждем. Они нужны как минимум в экономической области, нужны интенсивные реформы.

— Но все же вы общаетесь с президентом. Как вам кажет­ся, понимает ли он глубину кри­зиса и необходимость измене­ний? Тренд на реформы зави­сит от него, но готов ли он к обновлению?

— На мой взгляд, он хорошо понима­ет ситуацию.

— Многим его последнее посла­ние Федеральному собранию по­казалось малосодержательным.

— Я не согласен. Было сказано очень много важных вещей. Оно было комплексным, президент впервые отчетливо сказал про ценности. А именно ценности лежат в основе любых изменений. Он сказал про диверсификацию, про необходи­мость изменения государства, по­вышения его эффективности, про новую экономику, про распростра­нение цифровых технологий на все сферы жизни и деятельности.

— Вы участвуете в обсуждении программы Алексея Кудрина. Именно Центр стратегиче­ских разработок (ЦСР) станет площадкой, где готовят про­грамму реформ?

— Я возглавляю направление, кото­рое занимается повышением эф­фективности управления. Програм­ма реформ может быть только про­граммой президента. Ее контуры вырабатываются на площадке ЦСР. Мне не известно, чтобы кто-то, кроме ЦСР, системно работал над этим. Насколько же она будет реализова­на, покажет будущее.

— А какие реформы столкнутся с наибольшим сопротивлением?

— Реформы, приводящие пусть к временному, но ухудшению жизни большого числа людей или задева­ющие интересы каких-то групп, не­редко встречают сопротивление. Не все реформы популярны, но это не значит, что без них можно обойтись. Например, пенсионная реформа. В ряду ее приоритетов значатся сокра­щение возможностей для досрочно­го выхода на пенсию и увеличение пенсионного возраста, особенно для женщин. Но из-за плохих разъясне­ний этих мер они не поддерживают­ся большинством. Хотя если хорошо проработать реформу и разъяснить людям ситуацию, то и на эту рефор­му можно получить вотум доверия. При любых изменениях могут быть недовольные, которых устраивали прежние порядки. Но если не при­нять реформистских мер сейчас, то цена в будущем может оказаться слишком высокой.

— Кудрин до того, как возглавил ЦСР, говорил, что экономиче­ские преобразования возможны только при условии преобразо­ваний политических. А вы как считаете?

— Я считаю, что в определенной по­литической ситуации проводить преобразования значительно про­ще. Сегодня идеальная ситуация для любого реформатора: контрольный пакет в Думе у «Единой России», у нее конституционное большинство, политическая ситуация консолиди­рована, у президента очень высо­кий рейтинг. Для построения эконо­мики знаний, что мог иметь в виду Кудрин, конкуренция, в том числе политическая конкуренция, необхо­дима. Это правда. Но до определен­ного уровня даже проще развиваться в другой парадигме. Об этом говорят примеры и Ли Куан Ю в Сингапуре, и Дэн Сяопина в Китае.

— Это были авторитарные ре­жимы. Вряд ли вы захотели бы там жить.

— Я не сказал, что хочу там жить. Я сказал, что на определенном этапе развития общества проводить ре­формы в консолидации политиче­ской власти не только возможно, а значительно проще. В начале 2000-х, когда мы проводили реформы, «Еди­ная Россия» имела 25% голосов.

— Но реформы тогда были, а все последние годы мы находимся в ситуации идеальной, по вашим словам, для проведения реформ, но их нет.

— Это правда. Чем хороша была по­литическая конкуренция? Мы очень много работали с Думой. Думаю, что сейчас ни один министр не прово­дит столько времени в Думе, сколько нам приходилось. Нам не хватало голосов «Единой России» и нужно было добиться голосов или правых, которые, к сожалению, часто голосо­вали против нас, или коммунистов, которые тоже не пылали любовью к нам, или партии Жириновского. Это был сложный политический диалог. Но мы находили компромиссы. С од­ной стороны, это было очень хлопот­но, а с другой — очень сильно улучша­ло качество законов. Я не ценил это первое время. Я считал: что могут улучшить депутаты? Это мы про­фессионалы, я провел дни и ночи, готовя эти законы, мы обсудили их с огромным количеством экспертов, прошли через их критику, писали и исправляли... Дебаты были нешу­точные, и, если бы я не понимал, что заложено в каждую строчку, меня бы просто вынесли из Думы. Плюс про­тив нас еще олигархи регулярно бо­ролись. И чтобы пройти эти тяжелые дебаты, нужно было иметь исчерпы­вающие и максимально аргументи­рованные ответы. Но такая плотная работа с Думой обогащала проекты, и качество нормотворчества было значительно выше, чем сейчас.

О РЕФОРМЕ ГОСУПРАВЛЕНИЯ

— Вы запустили дискуссию о ре­форме госуправления, словосо­четание «проектный подход» стало очень модным у чиновни­ков, появился президентский совет по стратегическому развитию, премьер возглавля­ет его президиум, который на­звали проектным офисом пра­вительства. Вы довольны ре­зультатом? Насколько это соответствует тому, что вы предлагали?

— То, что что-то происходит, я оцени­ваю позитивно. Но чтобы добиться результата, нужно внедрять все ин­струменты регуляторного менед­жмента. Проектный подход лишь один из них. Только с его помощью больших результатов достичь нель­зя. То, что сейчас начали заниматься приоритизированием какого-то ко­личества проектов, структурировать работу как проекты, уже позитив­но. Но я не могу сказать, что у меня большие ожидания от результатов этой работы.

— Вы предлагали создать новую структуру, которая займется реформой госуправления. Но, может, бюрократическая ма­шина способна только воспро­извести саму себя?

— Именно поэтому во всех государ­ствах, где в последние 20 лет про­водились реформы госуправления, создавалась отдельная группа, ко­торая получила название delivery unit. Она ведет постоянную работу по созданию нормативной базы, об­учению людей, структурным, функ­циональным изменениям и прове­дению самих реформ. Последний пример — Саудовская Аравия, где под патронатом короля создан та­кой delivery unit.

— Реформами прежде занима­лось Минэкономразвития. Но в последнее время оно утратило эту функцию, очевидно, было ослабление министерства, по­вестка развития почти исчез­ла. Сейчас сменился министр. Как вам кажется, может ли Минэкономразвития вернуть себе прежний статус?

— Когда мы работали в Минэконом­развития, оно и выполняло функцию delivery unit, мы занимались всеми реформами, были офисом их управления. Сейчас эта функ­ция правительству крайне нужна. Органично, если она будет у Ми­нэкономразвития. Сможет ли оно вернуть ее, покажет время. Я зна­ком с новым министром, он произ­водит благоприятное впечатление, грамотный человек, но, конечно, у него нет большого управленческо­го опыта. И у него мало времени на серьезные изменения в оставшийся год перед сменой правительства. Поэтому все будет зависеть от того, с какой скоростью он сумеет сфор­мулировать задачи и цели перед со­бой: что он может и хочет сделать. И если он попросит помощи, ду­маю, что все, кто когда-то работал в министерстве, постараются помочь и советом, и делом. Это очень важ­ное министерство, и очень важно его реанимировать. Я очень наде­юсь, что он будет успешен в этом.

— А какой была ваша первая ре­акция, когда вы узнали про за­держание Алексея Улюкаева, и можете ли вы поверить в то, в чем его обвиняют?

— Простите, но я не хочу это ком­ментировать. Для меня это боль­шая травма. Я был в шоке. Это министерство для меня является родным, и я сильно переживал из-за того, что происходило с ним в последние годы. И Алексея я мно­го лет знаю, знаю его жену, детей. Чтобы судить, надо быть в стороне. А я не могу.

РЕГУЛИРОВАНИЕ БЕЗ СНИСХОЖДЕНИЯ

— На банковском рынке тоже запланирована реформа, кото­рую проводит ЦБ, — реформа надзора. Появляются новые департаменты — анализа ри­сков, текущего надзора. Как вы оцениваете эту реформу и чего ждете от нее?

— Оценить эту реформу я не могу, поскольку не погружен в нее глубо­ко. Могу сказать лишь одно: то, что делает в последние годы председа­тель ЦБ, очень болезненно для нас, но абсолютно правильно.

— А почему болезненно?

— Очень много изменений, резко повышаются требования к банкам, что съедает много капитала, прихо­дится серьезно менять внутренние процедуры. Наш сектор потерял способность генерить капитал, как в 2014-2015 гг. С 1 января 2017 г. вступают в силу еще два повы­шения требований по капиталу. В общей сложности они выросли на несколько процентных пунктов. Это очень болезненно, особенно в такой сложный кризисный момент. Много новаций, связанных с вне­дрением «Базеля II», теперь «Базеля III». Много новых метрик, которые требуют большой переработки всех внутренних процедур.

Банки много ворчат по этому по­воду. И я бы тоже ворчал, если бы мы не работали на большом ко­личестве рынков. Мы видим, как работают регуляторы в Европе, Турции, США. И у меня после этого язык не повернется сказать, что наш регулятор чрезмерно жесток. Они делают очень профессиональ­но свою работу.

— А где тяжелее всего?

— В Европе.

— Но ЦБ — ваш акционер, неуже­ли он не помогает готовиться к изменениям в регулировании?

— У нас есть только одна привиле­гия: мы договорились, что на нас ставят все эксперименты. Мы пер­выми чувствуем все изменения.

— То есть вы участвуете во всех пилотных проектах, от надзо­ра до кибербезопасности?

— Абсолютно, и никаких снисхож­дений к нам нет! Мы сами проси­ли об этом ЦБ. Мы большие, и нам точно не надо помогать, никаких скидок мы никогда не просили и, надеюсь, не попросим. Мы должны справляться со всем сами. В 2014 г., когда была критическая ситуация, когда вкладчики сняли более 1 трлн руб., мы ни копейки ликвидности не привлекли от ЦБ, хотя это была бы абсолютно нормальная практи­ка. Не думаю, что открою большую тайну, если скажу, что в самый кри­тический момент, когда мы привлекли депозит на 200 млрд руб. от Минфина по ставке 31% годовых, мне позвонила Эльвира Сахипзадовна и сказала: «Вы всегда можете взять у нас временную линию, что­бы продержаться». Я поблагодарил ее за звонок — он был очень важен как поддержка — и сказал, что если будет совсем плохо, то мы, может быть, придем за помощью. Но, сла­ва богу, обошлись.

НЕ ВИРТУАЛЬНАЯ ЭКОНОМИЯ

— Вы делаете совместно с Те1е2 виртуального оператора. За­чем вам такой проект и когда он запустится? Сколько вы вложили?

— Он запустился и уже зарабатывает для нас деньги. Пока мы вложили немного, но уже сделали систему push-уведомлений и с ноября нача­ли экономить на этом примерно 25 млн руб. в месяц в наших платежах сотовым операторам. Мы платим им громадные деньги, и это нас и сподвигло — их агрессивная ценовая политика.

Они каждый год в разы повыша­ют тарифы на sms, которые вообще для них побочный продукт. Наши платежи им — десятки миллиардов рублей. Мы поняли, что нам нужно искать альтернативные решения. Мы уходим в push, хотя на 100% уйти не сможем, но каждый год мы будем уходить все больше. Спасибо операторам за их агрессивное по­ведение — нельзя так относиться к клиентам, как они относятся к нам. В позапрошлом году, например, они повысили тарифы в семь раз.

Татьяна Воронова, Филипп Стеркин, Дарья Борисяк

«Ведомости», 28.12.2016