«НУ ХОРОШО, ДАВАЙТЕ БОРОТЬСЯ С ПРЕЗИДЕНТОМ ТУРЦИИ ЭРДОГАНОМ, КОТОРЫЙ НАСТОЯЩИЙ ИСЛАМСКИЙ АТАТЮРК»

Интернет-конференция с известным востоковедом и исламоведом Алексеем Малашенко практически совпала по времени с новостями об очередном теракте, поступившими из Лондона. Запрещенная в РФ террористическая организация ДАИШ (арабское название запрещенной в РФ группировки «ИГИЛ» — прим. ред.) уже на следующий день взяла на себя ответственность за случившееся, а лондонские газеты охарактеризовали инцидент как «брешь в мощной системе безопасности Великобритании». Поэтому первые вопросы, заданные Малашенко, касались того, почему ислам так часто становится оберткой для терроризма и какой процент занимают воинствующие радикалы среди тех, кого принято относить к исламистам.

«Я вообще против термина „исламский радикализм“, — признался Малашенко. — А что плохого в радикализме? Радикал — это тот, кто пытается осуществить решительные перемены. Радикалы могут быть и в науке, и в музыке, и в политике. Эйнштейн был радикалом, Ленин — тоже. А кем был пророк Мухаммед? Он также был радикалом. Но когда мы добавляем прилагательное „исламский“, получается заведомый негатив».

По мнению ученого, следует говорить не об исламских радикалах, а об исламистах. «Этих людей называют и фундаменталистами, и салафитами, — напомнил расхожие клише Малашенко. — Чего хотят эти люди? Они хотят обустроить мир в соответствии с исламскими принципами, как они их понимают. И в православии есть точно такие же гаврики, которые хотели бы перестроить мир на православной основе. Если не весь мир, то хотя бы Россию».

Новое «исламское возрождение» возникло не на пустом месте. Прежде было перепробовано множество путей развития — и западный, и коммунистический. Как отмечает востоковед, чего только не было: египетский социализм, баасистский социализм, ливийский джамахиризм. Но «они все провалились с полным треском, и так называемая „арабская весна“ и есть результат этого провала». «Так почему же люди из мусульманских регионов не имеют права обратиться к исламу и искать в исламе подходящую модель развития? — задается риторическим вопросом Малашенко. — Это исламское государство (в широком смысле слова, без привязки к террористической группировке, взявшей себе это наименование), это исламская экономика, это шариат. Сторонники такого разворота к своей религии и есть исламисты. Это не означает, что они все готовы схватиться за автомат. Нет, какую-то часть этих людей даже можно отнести к исламским реформаторам».

Градация исламистов достаточно сложная, подчеркивает ученый. Есть те, кого принято относить к умеренным, они говорят, что для реформ потребуется время: может, 50, может, 100, а может, и 200 лет. Сегодня умеренные заседают почти во всех парламентах мусульманских стран. Другая группа — это те, кто готов выйти за рамки существующих общественных институций, но не слишком далеко. Сегодня этих вторых представляет арабская улица, а также пакистанская и индонезийская. Да, они готовы громить магазины, устраивать демонстрации, переворачивать и жечь автомобили, но не более. «И только на самом последнем, третьем уровне появляются исламисты, которые выбрасывают лозунг: „Исламское государство и исламские ценности — немедленно и любой ценой!“ — говорит Малашенко. — А от них уже отпочковываются те, кого мы называем террористами. В целом же исламизм — это мировой феномен, политический, религиозный и культурный».

Террористический анклав среди исламистов, несмотря на всю свою грозную силу, все-таки не так огромен, как кажется. «Когда мне говорят «Давайте бороться с исламистами», я обычно уточняю — с кем именно, — формулирует свою позицию сотрудник института „Диалог цивилизаций“. — Ну хорошо, давайте бороться с президентом Турции Реджепом Эрдоганом, который умеренный исламист, а по своей роли в истории — настоящий исламский Ататюрк. На самом деле бороться нужно только против конкретных экстремистских проявлений».

Малашенко констатирует, что идея исламского государства будет существовать всегда. «Однако я считаю исламское государство утопией, — говорит он. — Построить его невозможно никогда и нигде. Но люди-то в это верят, и мы обязаны их уважать. Точно так же как мы когда-то верили в коммунизм».

«ТАТАРЫ — ВЕЛИКИЙ МАЛЫЙ НАРОД, СОХРАНИВШИЙ СВОЮ КУЛЬТУРУ И ВЕРУ В ЖЕСТКОМ ХРИСТИАНСКОМ ОКРУЖЕНИИ»

Конкретные экстремистские проявления были и в Поволжье, Алексей Малашенко. В свое время схроны с оружием находили в Нурлатском и Высокогорском районах Татарстана, а заметный теракт на магистральном газопроводе был зафиксирован в 2004 году в соседней Кировской области. В том же ряду убийство в 2012 году заместителя муфтия РТ Валиуллы Якупова. «То, что салафиты в Поволжье есть, — это однозначно», — делает вывод московский исламовед.

При этом относить всех нетрадиционалистов к радикалам и террористам Малашенко отказывается. «В том виде, в котором существует традиционный ислам в Татарстане да и вообще в России, он себя в каком-то плане исчерпал, — считает эксперт. — Потому что молодежи нужны ответы на современные вопросы. Можно ли для этого использовать ханафизм? Наверное, можно, но очень трудно. А вот салафизм, исламизм повернут к острым проблемам».

Да, принято считать, что из четырех суннитских мазхабов (маликиты, шафииты, ханбалиты) ханафиты самые умеренные, напоминает ученый. «Но мне неоднократно мои коллеги из Татарстана рассказывали, что, когда они выступают перед молодежью, им обыкновенно отвечают: „Ну если вы опять начнете говорить про ваш ханафитский мазхаб, то это неинтересно“, — делится наблюдениями Малашенко. — Поэтому думать, что это панацея от радикализма, наверное, неправильно. Тем более что, если почитать самого Абу-Ханифу, там многое можно найти».

При этом Татарстан довольно часто выступает первооткрывателем тем, которые спустя десятилетия звучат на всю Россию. К примеру, еще в начале нулевых, задолго до скандала в мордовском селе Белозерье, десять женщин-мусульманок из Нижнекамска настояли на том, чтобы им разрешили фотографироваться на паспорт в хиджабах. Верховный суд РФ удовлетворил жалобу женщин, а следом сдался и тогдашний глава МВД Борис Грызлов. Последний подписал приказ, разрешающий российским гражданам фотографироваться на общегражданские паспорта в головных уборах «по религиозным убеждениям».

«Хиджаб — это подчеркивание религиозной идентичности, — считает Малашенко. — Это как крестик для православных. Кто-то тоже может начать возмущаться по поводу „куска железа на шее“. Между прочим, согласно социологическим исследованиям, ношение хиджаба больше раздражает женщин-немусульманок, чем мужчин. Не знаю, может, завидуют?»

Что касается модели межконфессионального согласия, принятой в Татарстане, то республика гордится ею по праву, убежден востоковед. «Проблемы есть, но где их нет? — продолжает он. — Я всегда считал, что татары — это великий малый народ. Велик он в том числе тем, что выжил и сохранил свою культуру и веру в жестком христианском окружении. Сколько было попыток христианизации, мы уже забыли. Между прочим, коммунисты гоняли татарских мусульман точно так же, как и православных. В Центральной Азии гонять побаивались. На Северном Кавказе тоже. Так что диалог конфессий в РТ состоялся. А то, что иногда цапаются, — это нормально».

Болгарская исламская академия, строительству которой придают такое огромное значение на федеральном уровне, будет эффективна лишь в том случае, если удастся создать нормальную систему исламского образования. «Вопрос: кого мы будем готовить? Имамов? Богословов? — размышляет Малашенко. — Я знаю, что очень многие ребята, получившие религиозное образование, сейчас сидят без работы. Есть мечети, на которые, кроме основного имама, претендует его конкурент. Между тем нужны не просто богословы, но и ораторы. Богословие — это вещь в себе, для подавляющей части общества оно неинтересно. Нужен богослов, священнослужитель и оратор в одном лице. Чтобы воспитать таких людей, потребуется очень много времени».

. Малашенко считает, что строить мечети в Москве необходимо, тем более что жизнь верующей общины таким образом легализуется
 Фото: «БИЗНЕС Online»

«БОРЬБА МЕЖДУ ЦДУМ, СМР И ДУМ РФ ВЕЛАСЬ ЗА ТО, КТО ИЗ НИХ БЛИЖЕ К ВЛАСТИ»

Исламофобия в России не считается массово распространенным явлением, но и редкой ее не назовешь, свидетельствует Малашенко. «Если верить результатам российских социологических опросов, то в нашей стране все неплохо, — подчеркивает он. — Негативно относятся к исламу от 18 до 25 процентов опрошенных. Но честно ли говорят эти люди? В целом отношение к исламу в России настороженное. Как рассуждает простой неполиткорректный человек: «Что-то в этом во всем не то, террористы, война на Ближнем Востоке. И вообще, их муэдзин так громко кричит, что мешает мне спать».

К примеру, строительство в Москве новых мечетей неизменно наталкивается на сопротивление москвичей. При этом точного числа мусульман, проживающих в столице нашей родины, до сих пор не знает никто. «Называют разные цифры: от 200 тысяч до 2 миллионов, — констатирует Малашенко. — Про 2 миллиона говорили и Равиль Гайнутдин, глава совета муфтиев России, и бывший мэр столицы Юрий Лужков. Предположим, они преувеличили. Но за 1 - 1,5 миллиона я ручаюсь. А сколько для этих людей в Москве построено мечетей? Не то 5, не то 6».

Здесь, как говорит ученый, мы сталкиваемся не просто с исламофобией, а с мечетефобией. «Там, где в Москве живет мой сын, тоже хотели построить мечеть, — рассказывает эксперт. — Но нашлись противники, которые всего за несколько дней собрали под письмом протеста около 2 тысяч подписей. Для сравнения: до этого в том же районе пытались провести коммунистическую демонстрацию. На эту цель коммунисты работали целый месяц, а на мероприятие пришли всего 200 человек».

Сам Малашенко считает, что строить мечети в Москве необходимо, тем более что жизнь верующей общины таким образом легализуется. «Быть может, это цинично прозвучит, но так легче наблюдать, кто ходит туда, о чем там говорят. А о чем говорят в московских мусульманских домах, которых в столице полно, не знает никто», — признается ученый.

Отношение президента РФ Владимира Путина к мусульманской умме РФ Малашенко считает грамотным и позитивным хотя бы потому, что глава государства не проводит черту между мусульманами и немусульманами страны. К тому же, говоря о 20 млн. российских мусульман, президент включает в это число и мигрантов, которые приехали сюда работать и жить.

«Постепенно отошли от взгляда, что должна существовать единая мусульманская „церковь“ и исламский патриарх, который будет ее контролировать, — рассказывает Малашенко. — Установить в российском исламе единоначалие думали еще до Путина. Но я бы в это вообще не лез. Пусть мусульмане сами занимаются своими институциями. Но вообще борьба между ЦДУМ, СМР и ДУМ РФ велась скорее за то, кто из них ближе к власти. Как-то в Москве проходил очередной конгресс, посвященный борьбе за мир. По правую руку от Владимира Путина сел патриарх, а по левую нужно было посадить главного мусульманина. И возник вопрос: кого? И тогда посадили Аллахшукюра Пашазаде из Азербайджана, чтобы никому не было обидно».

На счет того, кто же победил в этой внутриисламской конкуренции, есть разные мнения. По словам эксперта, и Равиль Гайнутдин, и Талгат Таджуддин поддерживаются разными светскими группами, имеющими отношение к власти. «Одно время фаворитом считался Таджуддин, но при этом у Гайнутдина были очень сильные позиции в Москве, — говорит Малашенко. — Если исходить из количества общин, которые входят в ЦДУМ или СМР (а сейчас существует еще и ДУМ РФ), то вроде бы преобладает центральное духовное управление. Но когда начинаешь все это пересчитывать, то можно голову сломать. У нас есть регионы, где сосуществуют сразу четыре-пять духовных управлений. Кроме того, я знаю некоторых деятелей (не хочу называть их имен), которые брали деньги и с СМР, и с ЦДУМ». Так что в мусульманском мире России продолжает господствовать принцип «цветущей сложности».

Полную стенограмму разговора с Малашенко читайте на сайте «БИЗНЕС Online» в ближайшее время.