Алексей Чадаев: «Навальный сейчас ходит в позиции «идеальной жертвы»

«РАЗ У МЕНЯ ЕСТЬ ГАДЖЕТ, Я С ЕГО ПОМОЩЬЮ МОГУ ТЕПЕРЬ ЗАНИМАТЬСЯ ПОЛИТИКОЙ»

— Алексей Викторович, прошел месяц с июньских протестов, организованных Алексеем Навальным. В стране в разгаре отпускной и дачный сезон, и именно сейчас Навальный выходит из-под стражи, отсидев 25 суток. Что он предпримет дальше в борьбе с властью, пока неизвестно. Но есть проверенный сценарий эскалации. Называется он страшновато: «голова Гонгадзе». (Георгий Гонгадзе — таинственно погибший украинский журналист, в убийстве которого обвинили Кучму, что и стало одним из поводов для первого оранжевого майдана в Киеве — прим. ред.) Есть ли сегодня такая сила, которая может решиться превратить Алексея Навального в «голову Гонгадзе»?

— Конечно, есть. Надо четко понимать, что Навальный сейчас ходит в позиции «идеальной жертвы». Учитывая предыдущий опыт, очень возможно, что найдутся и те, кто захочет этим воспользоваться.

— Тем более что эффект от превращения основателя ФБК в «голову Гонгадзе» заранее предсказуем. Это и истерическая кампания на Западе, и взрывная реакция «секты Навального», которая в последние годы сложилась вокруг него.

— Правильнее сказать, что эта «секта» не сложилась, а ротируется. Причем до некоторой степени проявляется тот же феномен, та же метаморфоза, которые в прошлые времена случились с НБП (запрещенной в России национал-большевистской партией — прим. ред.). Многие ребята, которые прежде там активничали, потом оттуда уходили и по очереди социализовывались. И теперь некоторые — на очень больших постах в бизнесе, в политике и так далее. Поэтому, если считать объединение ст—оронников Алексея Навального «сектой», то срок жизни одного «сектанта» выглядит довольно ограниченным.

— Но среди национал-большевиков преобладали люди, национально и патриотически настроенные, пусть и на свой манер. А кто идет сегодня за Навальным? Разве там есть национально настроенные активисты?

— Попытки сближения Навального с радикальными националистами время от времени вспыхивают, предпринимаются. Почему? Потому что понятно, что самый пассионарный актив — там, среди националистов. Но у Навального сложная задача — как-то не оттолкнуть от себя либеральную часть сторонников, которые, конечно же, по отношению к националистам весьма и весьма негативно настроены. Для него это важно, потому что либералы — это очень сильный медийный пропагандистский ресурс и так далее.

— А кто сильнее и влиятельнее в «секте Навального» — националисты или либералы?

— «Моб» (сленговый синоним «тусовки») Навального — это все-таки ни то и ни другое. Весь активизм там базируется на том, что, мол, раз у меня есть гаджет, я с его помощью могу теперь заниматься политикой, — посредством постов в сетях или выкладывания фоточек.

— То есть гаджет — это «булыжник» в руках современного революционного «гегемона»?

— Да. Но только нынешний «гегемон» — не пролетариат, конечно же. Это скорее lower middle class (низший средний класс), как сказали бы американские социологи. То есть точно не трудящиеся, но и не собственники. Школьники, студенты — это понятно, но к ним надо приплюсовать и сидящих на зарплате городских жителей, работающих в сфере услуг, в третьем секторе экономики. Это и есть классический lower middle.

— Таким образом, это и есть «офисные хомячки», которых всегда записывали в актив Навальному? Молодое поколение яппи?

— Это все оценочные суждения, да еще с негативной интонацией. Я предпочитаю этой терминологией не пользоваться. Лучше всего квалифицировать их с точки зрения положения в социальной пирамиде. Lower middle class — это люди, сидящие в кредите и ипотеке и очень сильно этим раздраженные в условиях перманентного ограничения ресурсов и перманентно же возрастающих потребностей. Это очень удобная питательная среда для эмоциональной накачки, причем главным психологическим движком является, конечно же, зависть. Никакая не борьба с коррупцией, как я уже писал в своем блоге, а именно зависть.

При этом понятно, что поднимать зависть на флаг невозможно. Для любого политического протеста очень важно наличие моральной позиции. Протестующие обязательно должны позиционировать себя как «моральные против аморального». Отсюда и возникает тема честности, прозрачности, чтобы актив Навального обязательно чувствовал себя борцами за хорошее дело, а не простыми передельщиками.

«Протестующие должны позиционировать себя как „моральные против аморального“. Отсюда и возникает тема честности, чтобы актив Навального обязательно чувствовал себя борцами за хорошее дело, а не простыми передельщиками»  Фото: «БИЗНЕС Online»

«МЕДВЕДЕВ — ПРОСТО ИДЕАЛЬНАЯ ЖЕРТВА ДЛЯ ТРАВЛИ В СВОЕМ НОВЕНЬКОМ ПИДЖАЧКЕ И С НОВЕНЬКИМ ГАДЖЕТОМ ПОСЛЕДНЕЙ МОДЕЛИ»

— Какова вероятность задействовать в энергии протеста не только зависть, но национальное самолюбие? Скажем, в том же Татарстане Навальный вызывает живой отклик у некоторых местных националистов, хотя их взглядов вроде бы не разделяет. На июньском митинге в Казани один из плакатов гласил: «Нет геноциду местного населения».

— Невозможно понять, где заканчиваются межнациональные противоречия и начинаются экономические конфликты. В одном из своих предыдущих постов я писал о ситуации в Карачаево-Черкесии. Там случился конфликт между главой региона и руководителем местной налоговой службы, и он очень быстро, практически с одной спички, перешел в выяснение межнациональных противоречий. Это довольно легко. Наши русские националисты тоже все время педалируют эту тему: привилегии «инородцев» в России, их преимущества перед коренным населением, непропорционально большое количество «нерусских» людей во власти и тому подобное. Так что эти темы переплетаются.

— И все же, где Россия сегодня наиболее уязвима: в вопросах социальной справедливости или межнационального мира?

— Здесь надо понимать, что, как и всегда, к росту рисков парадоксальным образом приводит именно экономический рост. Потому что экономический рост обычно происходит неравномерно. И когда одни богатеют, а другие — не то чтобы беднеют, а просто остаются в том же положении, в каком и были, — точка для конфликта немедленно появляется. Допустим, если взять Татарстан, по поводу которого многие ворчат. Да, татары активно разыгрывают свою этническую специфику и через это хорошо живут на общем фоне.

— Вспомним, что Навальный никогда не скрывал своего скептического отношения к Чечне (вспомним пресловутый лозунг «Хватит кормить Кавказ!»). Есть о чем подумать и другим национальным республикам.

— На самом деле позиция Навального мало кого волнует. Он либо попадает своим лозунгом в аудиторию, либо не попадает. До тех пор, пока он атаковал своими «расследованиями» Владимира Путина, «Единую Россию», какие-то госкорпорации и отдельных чиновников, реакция была слабее. А когда он атаковал Дмитрия Медведева, все получилось. Мишень была найдена довольно точно — по целому ряду причин.

— Интересно, по каким причинам? Почему позитивный, всегда улыбающийся Медведев выступил всеобщим раздражителем?

— Дело в том, что для этой среды, для целевой аудитории Навального, Путин — это все-таки человек из другого мира, живущий как бы на другой планете. Он признанный хозяин страны, его тут — всё. Поэтому рассказывать, что у него здесь есть еще и дача, малоинтересно. А Медведев той же средой парадоксальным образом считывается как «свой». Не в последнюю очередь потому, что сам обвешан гаджетами и постоянно постит что-то в «Инстаграме». Он понятен им как персонаж, считывается едва ли не на физиологическом уровне, именно поэтому он удобная мишень.

— Для зависти?

— Да. Кстати, чуть ранее аналогичная и парадоксальная вещь произошла с Рамзаном Кадыровым, который стал удобным объектом для атаки именно тогда, когда превратился в популярного блогера «Инстаграма».

— То есть когда человек входит на виртуальную территорию, освоенную «сектой Навального», он становится уязвимым. А Путина нет в соцсетях, поэтому он недосягаем.

— Конечно. Почему Медведев — удобная мишень для зависти? Если смотреть через призму «детсадовских» категорий, то все предельно понятно. Это своего рода пришедший в старшую группу детского сада мальчик, которому мама и папа купили новую одежду и новые игрушки, и теперь вся группа дружно его «чморит». Он просто идеальная жертва для травли в своем новеньком пиджачке и с новым гаджетом последней модели.

— Сдадут ли Медведева после фильма «Он вам не Димон» или же, наоборот, эта травля увеличила его шансы стать политическим долгожителем?

— Не буду гадать. Все, кто гадал на Медведева, ошибались.

«Медведев парадоксальным образом считывается как „свой“. Не в последнюю очередь потому, что сам обвешан гаджетами и постоянно постит что-то в „Инстаграме“»  Фото: «БИЗНЕС Online»

«ЦЕРКОВЬ НАЧИНАЕТ ПЕРЕТЯГИВАТЬ НА СЕБЯ ЧАСТЬ НЕГАТИВА, НАПРАВЛЕННОГО НА ВЛАСТЬ»

— Когда Путин проводил свою последнюю прямую линию 15 июня сего года, среди вопросов, поступивших ему, встречались и реплики с чужой для него виртуальной территории. Президент правильно сделал, что проигнорировал большую часть этих вопросов? Конечно, невозможно на все ответить.

— Не в этом дело. Надо понимать, что прямая линия для Путина — это общение со своей «ядерной» аудиторией, в которой абсолютное большинство — это вообще женщины за сорок, которые ни разу не lower middle, а самые настоящие трудящиеся, бюджетники, пенсионеры, военные. То есть та страна, которая носителями гаджетов либо игнорируется, либо рассматривается как косная, враждебная сила. Сила, которая, собственно, и мешает им сделать здесь все «модно», «эффективно» и «по-современному», как они полагают. Путин разговаривал с этими людьми, с теми, кого Ричард Никсон называл the great silent majority — «великое молчаливое большинство». Коммуникация с ними, с основной опорной прослойкой, для Путина, конечно, важнее, чем коммуникация с этим пусть крикливым, пусть активным, но все-таки ничтожным меньшинством.

— Насколько тщателен отбор вопросов для прямой линии с президентом РФ? Кто имеет шанс быть услышанным?

— Здесь начинают работать законы того, что называется big data (большие данные). Шанс у вопроса появляется тогда, когда он становится типичным и оказывается в крупной массе аналогичных вопросов. Когда видно, что вопросов на эту тему действительно очень много, выбирается один, наиболее удачный и коррелирующий с настроениями great silent majority.

— Вопросы как-то режиссируются, инспирируются, или все-таки действительно превалируют искренние «реплики с мест» и из «гущи народной»?

— Нет, я уже сказал, что в первую очередь речь идет о большом массиве, который организаторы как-то пытаются структурировать, а не отцензурировать. То есть сделать так, чтобы максимально большее количество спрашивающих получили ответы на свои вопросы.

— На этот раз Путину, на ваш взгляд, удалось удовлетворить great silent majority?

— На основные вопросы он все-таки ответил. Разумеется, сетевую тусовку больше интересует, пойдет ли президент на следующий срок, произойдет ли отставка правительства и еще что-нибудь в этом роде. Что касается «ядерной» аудитории Путина, то ее больше интересует, что будет с курсом рубля, ценами и тарифами ЖКХ.

— Но вот, скажем, конфликт вокруг передачи РПЦ Исаакиевского собора в Петербурге был прокомментирован Путиным, а это одна из точек протестной активности.

— Темы церкви, а также отношений церкви с разного рода общественностью стали социологически значимыми. Начиная с Pussy Riot эта тема варьируется, у нее появляются все новые и новые инфоповоды.

— Но на православную церковь нападает в основном крикливое меньшинство.

— И для большинства здесь можно нащупать тенденции, социологически связанные с этой темой. С одной стороны, в бывших советских людях нарастает раздражение по поводу «ползучей клерикализации». С другой стороны, церковь окончательно утратила флер, который приобрела в перестройку, когда в храмы, кстати, первыми начали ходить именно интеллигенты. И теперь она стала одним из символов консервативно-бюрократического порядка и официоза. Вследствие этого церковь ощутила на себе всю нагрузку того негатива, который испытывает официоз. В рамках этого возникли и коррупционные темы вроде скандалов вокруг дорогих машин священников и заканчивая неприятными историями в каких-нибудь епархиях, где тот или иной священнослужитель что-то не то сказал.

— То есть церковь тоже стала удобной мишенью для зависти?

— Для зависти и негатива, который направлен на весь официоз. Механика этого негатива такая, что людям по большому счету все не нравится в жизни. И в поиске объекта, на который они могли бы направить свое раздражение, эти люди в первую очередь натыкаются на власть и на все, что с ней связано. С недавних пор в этот набор попала и православная церковь — при том что еще 10 лет назад церковь и армия, согласно социологическим данным опросов, пользовались наибольшим доверием у населения. На этом фоне невозможно не заметить динамику, о которой я говорю: церковь начинает перетягивать на себя часть негатива, направленного на власть.

— Для Кремля церковь — это громоотвод, или удар по ней чувствителен для самой власти?

— В большей степени это громоотвод.

«В поиске объекта, на который можно направить свое раздражение, люди в первую очередь натыкаются на власть и на все, что с ней связано. С недавних пор в этот набор попала и православная церковь» Фото: kremlin.ru

«НИКТО ВЕДЬ НЕ ВЫДВИНУЛ ИДЕЮ ПЕРЕДАТЬ РЕЗИДЕНЦИИ ИЗ ФИЛЬМА «ОН ВАМ НЕ ДИМОН» ПОД ДЕТСКИЕ ДОМА ИЛИ ПРИЮТЫ ДЛЯ БЕЗДОМНЫХ КОШЕК»

— Нынешнее «хрустальное» равновесие в России предельно хрупко, или, наоборот, мы устойчивы и свыклись с кризисом? Может ли ситуация в РФ внезапно пойти «враскачку»?

— Я придерживаюсь того убеждения, что, если элита консолидирована, если она твердо знает, куда идти, то со страной ничего не будет. Для меня риск — не в наличии какого-то низового «моба», а в дезориентированности и раздробленности элиты. Тогда и у опорного слоя исчезает понимание, куда мы идем. Здесь много факторов. Сейчас вопрос о том, будет или не будет «что-то», зависит от того, получится ли консолидация элиты перед президентскими выборами 2018 года.

У нас в голове сложился шаблон: люди вышли на площадь, после этого сменилась власть, и это называется «цветной революцией». Этот шаблон наивный и в чем-то магический, потому что рационально объяснить связь между людьми на площади и сменой власти невозможно. На самом деле площадь — это всегда индикатор какой-то внутриэлитной борьбы. Если взять Болотную площадь пятилетней давности, то самое значимое в этих событиях — момент раскола элиты. Часть нервничала по поводу «третьего срока» Путина, были какие-то движения со стороны партии «второго срока» Медведева. Были и те, кто считал для себя обязательным «засветиться» на проспекте Сахарова и на Болотной.

— Алексей Кудрин, например.

— Да, Кудрин, Прохоров и иже с ними.

— А теперь насколько российская элита консолидирована?

— Не очень консолидирована. Все-таки общий разброд имеет место быть. Что на это влияет? Во-первых, антикоррупционная кампания, которую проводит власть, в первую очередь — силовые структуры. У нас все время кого-то сажают — то министров, то губернаторов, то вице-губернаторов, в том числе — в регионах. И у всех растерянность: казалось бы, еще вчера общался с человеком, а сегодня его уже «оприходовали». Где гарантия, что тот, с кем ты сегодня общаешься, или даже ты сам не окажешься в ряду «оприходованных»?

Второе — это начавшийся процесс обновления кадров. Когда начали расставлять молодых руководителей регионов, естественно, у новых назначенцев по кругу стали возникать сложные противоречивые отношения с местными элитами. Предшественников «молодых» ведь «сплавляли» не просто так, а в надежде, что удастся поставить кого-то своего. А им прислали «технократов», которые по своему бэкграунду больше управленцы, чем политики.

— Так что же тогда опаснее: коррупция или борьба с ней? Когда Навальный ведет борьбу с коррупцией, он ставит под вопрос спокойствие и единство страны. Когда власть объявляет крестовый поход против коррупции, она тем самым раскалывает элиты и провоцирует еще более серьезную смуту.

— Мое мнение: не надо бороться с коррупцией, а надо отстраивать госсистему так, чтобы она работала штатно, слаженно и синхронно, и тогда коррупция постепенно уйдет сама собой. По мере того, как уменьшается пространство для принятия решений и возможность влияния на эти решения для заинтересованных лоббистских групп, государство в значительной степени механизируется, начинает работать, как машина. В хорошо работающей машине коррупция сама собой уменьшается и сходит на нет. А если поступать как наш минфин («давайте не будем никому давать денег, потому что все равно украдут» — в итоге все равно приходится давать деньги, но в последний момент и не столько, сколько нужно), то коррупция только растет.

— Коррупции как явлению уже тысячи лет. Еще в законах Хаммурапи коррупционерам грозились отрубать руки и вырезать ноздри. Помогло ли это? Судя по всему, не очень. На свете давно нет ни царя Хаммурапи, ни древнего Вавилона, а коррупция есть.

— Здесь надо понимать, что политика — это в принципе пространство публичной борьбы за распределение государственных ресурсов. То есть почти вся политика сводится к вопросу, куда и на что девать наши общие средства. Это пространство борьбы за правило и логику распределения денег. В этом смысле политика и коррупция — это одно и то же. Там, где есть государство и общая казна, там, где есть правила распределения средств из общей казны и процедуры борьбы за эти правила и их изменение, — там есть и коррупция. Она может быть больше или меньше, но она — неотъемлемая часть всей вышеупомянутой архитектуры.

— Таким образом, иероглиф «коррупция» прочитывается протестными группами населения как: «Здесь будет наша политика!» или откровеннее: «Здесь будет наша коррупция!». Они просто завидуют и хотят сами распределять средства из казны.

— Ну конечно. Адам Михник, известный польский диссидент и главный редактор «Газеты Выборчей», рассказывал, что когда он с товарищами делал знаменитый польский протест 1968 года, у них основной лозунг был: Teraz, kurwa, my. На русский язык с соблюдением приличий и цензуры это переводится как: «Теперь, ..., мы». И это многое объясняет.

Та же история у нас. Никто ведь не выдвинул идею передать резиденции из фильма «Он вам не Димон» под детские дома или приюты для бездомных кошек. Понятно, что ребята сами не против поездить на дорогих машинах и попользоваться привилегиями и благами цивилизации.

«Если взять Болотную площадь пятилетней давности, то самое значимое в этих событиях — момент раскола элиты. Были те, кто считал для себя обязательным „засветиться“ на проспекте Сахарова и на Болотной — Кудрин, Прохоров и иже с ними» 
Фото: ©Илья Питалев, РИА «Новости»

«СЕКС-МЕНЬШИНСТВА СТАНОВЯТСЯ НОВЫМИ «ЕВРЕЯМИ», А ТЕ, КТО ПРОТИВ НИХ — ЭТО НОВЫЕ «ГИТЛЕРЫ»

— Почему на знамена протестных групп наряду с борьбой с коррупцией, национализмом и закамуфлированной завистью поднимается и проблема секс-меньшинств? Только потому, что Запад запустил эту повестку, почему-то сочтя ее актуальной?

— Классическая политология нас учит, что identity politics (политика идентичности) — это типовой инструмент вербовки. Где есть меньшинства, которые так или иначе чувствуют себя ущемленными, там пассионарность этих меньшинств выше, чем средняя температура по больнице. И можно, договорившись с этими меньшинствами, превратить их в свой актив — уличный, пропагандистский, какой угодно. Скажем, ленинский пролетариат тоже ведь был ущемленным меньшинством.

— А кавказцы, евреи, прибалты, которых много было среди большевиков?

— Нацменьшинства — это отдельная старая добрая тема. Но вспомним, что и промышленный пролетариат в эпоху Ленина составлял 2 процента от всего населения Российской империи, тогда как крестьянство составляло более 80 процентов. Но пролетарии — это было именно дискриминируемое меньшинство, которое осознало свою ущемленность с помощью партийных товарищей, прониклось классовыми интересами и начало за них бороться.

Поэтому весь вопрос в том, чтобы выбрать как можно более точный критерий вычленения дискриминируемого меньшинства из great silent majority, молчаливого большинства, и запустить в нем процесс самоорганизации, борьбы за свои привилегии и так далее. ЛГБТ в этом смысле хорош тем, что он очень физиологичен. Русский ты или грузин, пролетарий или буржуа — это больше умозрительные понятия. Конечно, что-то можно увидеть в зеркале, а что-то в кошельке, но это не так близко к телу. А тут... Есть такой очень хороший термин — биополитика, рассматривающая тело как политический фактор и политический инструмент. Поскольку повестка ЛГБТ как ничто иное близка к телу (собственно, это тело и есть), то пассионарность этого движения будет очень высокой.

Если говорить о биополитике, то во все времена голод был важнейшим фактором политической «движухи». Люди выходили на улицы озлобленными, потому что им нечего было есть.

— Вспомним хлебные карточки в Петрограде 1917 года.

— Да, но в наше время «царь-голод» ушел на периферию, и встал вопрос: а что еще может быть столь же физиологичным и способным при этом стать политическим фактором? Ну что ж, совершенно очевидно: по пирамиде первыми потребностями после воздуха, питья и еды являются вопросы пола.

— Так, на смену двум процентам рабочих и представителей нацменьшинств в 1917 году пришел завистливый lower middle под ручку с геями и лесбиянками. Таков революционный призыв 2017 года.

— А дальше включаются большие политические машины — в частности, либеральная глобалистская машина, когда к трибуне выходит Хиллари Клинтон и говорит: Gay rights are human rights («Права геев — это права человека»). И вся система начинает работать на это. На то, что секс-меньшинства становятся новыми «евреями», а те, кто против них — это новые «гитлеры», перманентно устраивающие им новый «холокост». Клинтон и ее сторонники уверяют, что они героически этих новых «гитлеров» победят. В этом великая задача просвещенного человечества.

— Когда Оливер Стоун надумал показать американцам свой фильм «Интервью с Путиным», транслировать его взялся кабельный канал Showtime, который специализируется на боксе и ужасах. Это показывает место Владимира Владимировича в мировоззрении среднего американца?

— Не столько в мировоззрении и не столько Путина. Это отражение немного другого процесса. Просто политическая повестка и политические новости все больше начинают восприниматься как форма досуга и развлечения. Даже у нас политические новости все больше напоминают сериал «Похождения Вовы и Димы, серия 221», который все смотрят уже многие годы и примерно с той же мотивацией, что и зрители Showtime. Этот шоу-элемент выполняет важную роль: он борется со скукой. Мы сейчас говорили про хлеб, теперь поговорим про зрелища. Это закрывает потребность в развлечении, а коварство этой потребности в том, что она всегда должна быть построена на острых ощущениях. Поэтому в сериалах все больше кровищи и дохлых котиков в ящике секретера, а в политике — все больше перца, без которого скучно. И надо отдать должное и признать, что тот медийный образ Путина, который лепит враждебная нам пропаганда, парадоксальным образом превращает российского президента в интересный с этой точки зрения объект. Достаточно перченный и живой.