Аркадий Злочевский: «Если мы резко поднимем урожай зерна, то получим революцию на рынке»

Аркадий Злочевский: «Сельский житель должен иметь уровень доходов выше городского — стоимость жизни там дороже: отсутствует инфраструктура и так далее. Тогда люди будут стремиться жить в селе, а пока они стремятся в город» Фото: ©Владимир Трефилов, РИА «Новости»

«В ЭТОМ ГОДУ КАЧЕСТВО УРОЖАЯ БУДЕТ ПОЛУЧШЕ, ЧЕМ В ПРОШЛОМ»

— Минсельхоз понизил прогноз урожая зерна в России в 2017 году до 100–105 миллионов тонн из-за холодной и дождливой погоды. Другие эксперты придерживаются более оптимистичных прогнозов. Как по-вашему, сбудется министерский прогноз или все-таки удастся больше собрать зерновых?

— Для сельского хозяйства такая погода не так плоха, как для граждан. Да, у нас случился довольно поздний сев, это, соответственно, влияет на сроки вегетации. Но погода сдвинула не только весну, но и лето. Это дает шанс. Все будет зависеть от того, какой будет осень: именно в этот период будут основные риски, способные повлиять на урожай. Но обычно погода компенсирует свои же огрехи — не бывает так, чтобы в течение всего сезона сдвиги были кардинальными. А это значит, что погода должна будет подвинуть осень так же, как была сдвинута весна и лето.

— Вы надеетесь на то, что сентябрь будет теплым?

— Да, и от этого очень многое будет зависеть. Если же этого не случится, то мы можем оставить бо́льшую часть урожая в поле — не успеем его собрать. 

С точки зрения того, как сейчас выглядит урожай, это побольше, чем те цифры, которые вы озвучили. Мы собирались на наше традиционное ежеквартальное мероприятие Grain Session — это аналитическая сессия, которую мы проводим с ведущими отраслевыми экспертами, и все они ориентировались на диапазон 115–118 миллионов тонн. Это то, что у нас будет в весе после доработки, если сумеем его взять.

— Как погода влияет на качество пшеницы?

— Традиционно с ростом количества урожая, основанном на погодных условиях, падает его качество, хотя прямой корреляции здесь нет и качество определяется целым рядом факторов. В этом году можно говорить о том, что и качество будет получше, чем в прошлом году. Пока погода сказывается благоприятно для качества в Сибири, хотя не очень благоприятно для количества: там не стоит ожидать рекордных урожаев, будет средний по валу сбор в многолетнем разрезе. Там стоит сухая жаркая погода, и это хорошо влияет на качественные характеристики того зерна, которое там получат. У нас Сибирь традиционно является так называемой «вотчиной улучшителей». Их качественную пшеницу с высоким содержанием клейковины добавляют в помольные партии мукомолы.

На юге России, на Кубани, например, можно ожидать, что будет установлен новый исторический рекорд валового сбора. Это, в принципе, говорит о том, что нам всего хватит при любом раскладе. Как бы ни вела себя погода, для внутреннего потребления зерна хватит. Вопрос стоит только в том, сколько мы будем экспортировать в этом сезоне.

— Как обстоят дела в Татарстане? Там лили сильные дожди, даже доходило до града в конце июня…

— Какие-то риски существуют в каждом регионе — естественно, в Татарстане они тоже есть. Действительно, заливало прилично, с учетом запоздалой весны и холодной летней погоды в республике эти риски могут сработать. Но это не глобальные риски. Говорить, что в республике все пропало и она останется без урожая, невозможно. Урожай будет, и он будет неплохим. Никакого провала не ожидается, поверьте мне.

— Каковы прогнозы мирового урожая зерновых? Будет ли побит прошлогодний рекорд? Или в мире, как и в России, стоит ожидать снижения урожая?

— В прошлом году, как и в прежние годы, общий вал опережал мировое потребление, что вело к падению цен. Но в этом сезоне картина складывается более оптимистично для России. Предполагается, что произойдет сокращение мировых запасов согласно всем существующим прогнозам, и мировое производство не догонит уровень потребления.

На это уже отреагировали мировые биржи, правда, они сильно перегрелись, и сейчас идет процесс охлаждения. Но тем не менее цены подросли, в том числе и цены нашей отгрузки FOB.

«Действительно, заливало прилично, с учетом запоздалой весны и холодной летней погоды в республике эти риски могут сработать» Фото: «БИЗНЕС Online»

«СНИЖЕНИЕ ВНУТРЕННИХ ЦЕН НА ФОНЕ РОСТА МИРОВЫХ ОЗНАЧАЕТ, ЧТО МЫ СМОЖЕМ БОЛЬШЕ ЭКСПОРТИРОВАТЬ»

— Получается, бывает, что урожай маленький, но качественный, а бывает, что большой, но качеством ниже. Ну и что? Ведь даже при более низкой цене производитель получит свою прибыль за счет большего объема…

— Разница в цене достаточно большая. Если мы говорим о ценовых параметрах, которые сложились в средней полосе России в прошлом сезоне, пшеница третьего класса стоила в районе 10 тысяч рублей за тонну, четвертого класса — около 9 тысяч. А пшеница пятого класса, фураж — 7,5 тыс. рублей. Бывали годы, когда разница в ценах между смежными классами превышала 1,5 тысячи рублей. Это достаточно существенная разница, которая стимулирует производителя производить инвестиции в качество.

Ведь качество зависит, в том числе, от технологических приемов обработки почвы, от того, какие семена используются, как применяются удобрения и средства защиты. Но это дополнительные деньги, которые надо инвестировать и которые должны окупиться. Такой «разбег», который сейчас существует между классами, позволяет технологичным хозяйствам окупать эти вложения. Нетехнологичным же пока не позволяет: им слишком много надо вложить в улучшение качества урожая. Нетехнологичные хозяйства характеризуются тем, что там разорвана производственная цепочка и на некоторые звенья просто не хватает денег. Но восстановление только одного звена, работающего на качество, не дает должного эффекта.

Пропорции между пшеницей разного качества меняются от сезона к сезону. Бывали сезоны, когда мы получали продовольственной пшеницы в составе пшеничного урожая более 70 процентов. В плохие сезоны эта цифра могла падать до 60–62 процентов. Если говорить о прошлом сезоне, было 63 процента «продоволки», остальное фураж. Но при этом количество собранной пшеницы — 72,5 миллиона тонн — давало ресурсов выше всяких уровней потребления. Выше крыши просто!

Мы имели 18 миллионов тонн пшеницы третьего класса. Это, вроде, немного. Но потребили около 12 миллионов тонн — это все, что смогли съесть. При этом качественная пшеница занимает всего 10 процентов от общего экспорта пшеницы. Это всего 2–3 миллиона тонн в год. Фуражную пшеницу мы тоже практически не поставляем на мировые рынки, туда идет наш фуражный ячмень. У нас фундамент и основа экспорта — пшеница четвертого класса.

Объем урожая ведь не учитывает переходящие запасы, они и так были большими по прошлому урожаю. Поэтому в позапрошлом сезоне цены на пшеницу третьего класса были на уровне 11 тысяч рублей, а в прошлом — 10 тысяч.

— А в этом, значит, будут еще ниже?

— Боюсь, что да. Но это некоторое снижение внутренних цен на фоне роста мировых означает, что мы сможем больше экспортировать. Это очень важно, потому что мы недоэкспортировали в прошлом сезоне около 5 миллионов тонн.

— Переходящие запасы по прошлому году оказались очень высокими. Как этот «навес» будет давить на закупочные цены? 

— Мы оцениваем переходящие запасы в 22,5 миллиона тонн. Это действительно много. Согласно рекомендации FAO (продовольственная и сельскохозяйственная организация ООН — прим. ред.), они должны составлять около 17 процентов от уровня потребления. Для России это 17 процентов от 72 миллионов тонн, то есть около 12 миллионов тонн. Это, конечно, создает давление на рынок, поэтому цены остаются достаточно низкими. Да и в мире рост цен не кардинальный и, если мы вспомним совсем недавнюю историю, всего лишь четыре сезона назад пшеница торговалась по 320 долларов за тонну, в следующем сезоне — по 250 долларов, потом — под 200. В прошлом сезоне пшеница стоила 170–180 долларов, сейчас в районе 190. При этом не надо забывать, что за эти четыре сезона произошло приличное ослабление валют, и не только нашей.

— Министр сельского хозяйства Александр Ткачев предполагает, что Россия сможет экспортировать 35–37 миллионов тонн зерна в начавшемся 1 июля сельхозгоду. Это много? Как ведут себя в этом году импортеры зерновых?

— До 37 миллионов тонн мы немного не дотянули в прошлом сезоне, притом что общее количество экспортных ресурсов составляло 42,5 миллиона тонн. То есть, повторю, более 5 миллионов тонн мы недоэкспортировали, и это зерно ушло в переходящие запасы. А нынешний сезон будет зависеть от целого комплекса факторов и в первую очередь от курса рубля. Его ослабление благоприятно для экспорта, и мы получим шанс при слабом рубле и росте мировых цен вывезти не только зерно нового урожая, но и недовывезенное зерно.

«Качество зависит от технологических приемов обработки почвы, от того, какие семена используются, как применяются удобрения и средства защиты. Но это дополнительные деньги, которые надо инвестировать и которые должны окупиться» Фото: «БИЗНЕС Online»

«У НАС ТАК ПЛОХО ОБУСТРОЕНА ЖИЗНЬ НА СЕЛЕ ПОТОМУ, ЧТО УРОВЕНЬ ДОХОДОВ КРЕСТЬЯН ЧРЕЗВЫЧАЙНО НИЗОК»

— Премьер Дмитрий Медведев подписал стратегию господдержки сельскохозяйственного машиностроения до 2030 года. Обосновывая ее, министр промышленности Денис Мантуров сравнил Россию с Канадой: при схожих климатических условиях у нас 3 трактора на га, у них — 16. Нужно ли России гнаться за этими показателями и проводить новую индустриализацию села, учитывая, что в мире перепроизводство зерновых?

— В мире растет не только производство зерна, но и население, и, соответственно, потребление продуктов питания. Это не константа. Вопрос в другом: если рассматривать наш потенциал, сколько Россия вообще может производить зерна, окажется, что не много, а очень много! Даже с учетом того, что мы не засеиваем все пригодные для этого площади. Наши средние показатели по урожайности вдвое ниже, чем европейские, но есть и технологичные хозяйства, которые дают зерна больше, чем в Европе. Стоит нам обустроить технологичное производство, мы вдвое повысим валовые сборы. А с учетом того, что 19 миллионов гектаров земель можно хоть сейчас вернуть в оборот, зерна соберем еще больше.

Часто можно услышать сказочки о том, что Россия обладает конкурентными преимуществами типа воды и площади. Это миф. Наша пресная вода вся в Байкале, и, пока ее дотащишь до поля, она станет астрономически дорогой. А насчет качественной земли — она разбросана на огромных пространствах. Если бы она была сосредоточена в одном месте, например, на тех самые 19 миллионах гектаров, то ее вовлечение в сельхозоборот было бы конкурентным преимуществом. Но она же разбросана по территории страны. Пока технику перетащишь туда-сюда, вырастет себестоимость. Так что эти пространства только снижают конкурентоспособность страны.

Зато у нас есть запас питательных веществ в почве, которого нет у конкурентов. Это реальное наше конкурентное преимущество, в условиях нынешней модели ведения сельского хозяйства мы экономим даже на его восполнении, не оставляем будущим поколениям. А конкурентам приходится заниматься тем, чтобы догонять уровень плодородия почвы до необходимого уровня урожайности. Российские черноземные почвы — самые плодородные в мире. У нас сосредоточено, по разным оценкам, от 45 до 60 процентов всего мирового запаса чернозема. Большинство экспертов сходится на цифре 53–54 процента.

Другим нашим конкурентным преимуществом является дешевизна рабочей силы…

— А Китай и Индия?

— Нет. Они не конкуренты. Конкуренты — это Европа, США, Австралия. Китай сам пшеницу покупает на мировом рынке. Важно только то, какая себестоимость производства пшеницы у американцев и европейцев — основных наших конкурентов. Ну еще, может, канадцев. И у них стоимость рабочей силы намного выше, чем у нас. Вряд ли стоит этому радоваться, но это действительное конкурентное преимущество. 

Поэтому у нас так плохо обустроена жизнь на селе — потому что уровень доходов крестьян чрезвычайно низок. В госпрограмме-2020 записаны абсолютно бредовые показатели: довести уровень жизни на селе до 53 процентов уровня городских доходов. Вообще, сельский житель должен иметь уровень доходов выше городского — стоимость жизни там дороже: отсутствует инфраструктура и так далее. Тогда люди будут стремиться жить в селе, а пока они стремятся в город. 

Но при этом наша конкурентоспособность формируется не только из себестоимости производства, она формируется из стоимости всей инфраструктуры, всей цепочки — от почвы до мирового рынка. Возим мы дороже, чем конкуренты, переваливаем в суда существенно дороже, стоимость сертификации, других процедур, администрирование — существенно дороже, чем у конкурентов. И здесь мы сжираем огромную долю нашей конкурентоспособности, а могли бы этого не делать.

— Но как, например, заставить снизить цену за перевалку?

— Это вопрос конкуренции, и цены падают, поскольку растут мощности по перевалке. Сейчас мы можем переваливать около 49 миллионов тонн зерна в год, а через полтора-два года эта цифра возрастет до 60 миллионов тонн.

— В Новороссийске?

— Это Новороссийск, Тамань, Туапсе, малые порты. Там их много. и становится все больше, мощности растут опережающими темпами. Это приведет к снижению ставок и повышению конкурентоспособности, но пока неизвестно, когда мы дойдем до конкурентоспособных с другими странами ставок.

Вот пример: комплексная ставка в Новороссийске составляет около 22 долларов за тонну. А, например, эстонский порт Муга предлагает комплексную ставку 12 евро, и она включает в себя еще и железнодорожный транзит зерна по территории Эстонии. Вот эти ставки конкурентоспособные, аналогичные тем, которые есть во французском Руане, Мексиканском заливе. А в Новороссийске она исторически вообще доходила до 37 долларов за тонну.

Возвращаясь к российскому зерновому потенциалу. Он огромен, если рассмотреть все факторы и вычислить, сколько мы можем собирать. Потенциально мы можем собирать больше, чем Америка, просто потому, что у нас больше плодородных земель. США засеивают 53 миллиона гектаров под зерновые и получают свыше 500 миллионов тонн. Мы сеем 48 миллионов гектаров и получаем 115–120 миллионов тонн. 

То есть мы можем увеличить количество площадей под посев, технологичность и урожайность. Но если это будет сделано резко, то мы получим революцию на рынке. А любая революция, как известно, чревата кровью. Поэтому я категорически против таких революционных взрывов, особенно в сельском хозяйстве.

Поэтому когда в минсельхозе начинают говорить о возвращении и этих 19 миллионов гектаров в сельхозоборот, первый вопрос, который я задаю чиновникам: «Зачем? Чтобы мы утонули в нашем урожае?» Нам предпочтительнее развиваться эволюционным путем.

Как увеличить производительность, все прекрасно знают. Но мотивация может привести к плачевным последствиям. Вот так звезды сошлись, что два последних сезона была хорошая цена на гречиху, без всякого госрегулирования. И в этом сезоне засеяли ее на 300 тысяч гектаров больше, по осени будет собрано 1,5 миллиона тонн гречки. Куда мы ее денем, если страна съедает всего полмиллиона тонн? Мирового рынка сбыта у нее нет — в Германии гречку в аптеках продают как лекарство. Нигде в мире нет традиции ее потребления как продовольственной культуры.

Это и есть тот самый революционный взрыв, который приведет теперь производителей гречихи к такому падению цен, от которого они будут долго отходить.

«В этом сезоне засеяли гречихи на 300 тысяч гектаров больше, по осени будут собраны 1,5 миллиона тонн гречки. Куда мы ее денем, если страна съедает всего полмиллиона тонн?» Фото: «БИЗНЕС Online»

«ЭТОТ СЕКТОР ТРЕБУЕТ ЮВЕЛИРНОГО РЕГУЛИРОВАНИЯ, УЖ ОЧЕНЬ ОН МНОГОГРАНЕН И СЛОЖЕН»

— Сможет ли, например, обнуление экспортной пошлины на пшеницу регулировать объем площадей под нее, чтобы не создавался излишний переходящий запас?

— Экспортная пошлина на зерно — это абсурд. С экономической точки зрения ее введение — это то же самое, что рубить сук, на котором сидишь. Поскольку страна привыкла экспортировать сырьевые ресурсы, то и правительству это понятно лишь в той логике, которую оно привыкло применять. Для нормального цивилизованного управления это непонятная вещь. У нас существуют госмонополии по добыче — «Газпром», например. И для «скальпирования» прибыли этого государственного ресурса в пользу бюджета и существуют такие механизмы госрегулирования, как акцизы, НДПИ (налог на добычу природных ископаемых — прим. ред.).

С экономической точки зрения, повторю, экспортная пошлина является абсурдом, поскольку с точки зрения государства главное, что оно должно обеспечивать, — это вывоз добавленной стоимости на внешние рынки. Добавленная стоимость, как вы понимаете, существует в любом товаре и в газе тоже. И когда на внешнем рынке у товара образуется сверхприбыль, то ее срезают в виде сверхналога. Но мировая цена все равно остается высокой, а ведь она определяет и внутренние цены. Почему наши транспортники возят по сверхвысоким ценам? Да исходя из той же неадекватной логики.

Делать надо по-другому. Не надо в принципе позволять образовываться этой самой сверхмарже. Правила игры должны быть устроены таким образом, чтобы платежи за пользование недрами сразу отсекали возможность получение сверхприбыли. Должны быть нормальные доходность, прибыльность, рентабельность по этим ресурсам, никакой сверхприбыли там не должно зарабатываться. Мы очень часто слышим слоган: «„Газпром“ — народное достояние». Так почему же мы даем на нем кому-то очень хорошо наживаться?

Это неправильная технология перекрестного субсидирования с экономической точки зрения. Если обустроить правильное регулирование, то не понадобится отрезать никакую сверхприбыль на этапе доступа на внешние рынки. Драйвером развития любой экономики и мерилом конкурентоспособности товара является внешний сбыт. Внутренние продажи ими быть не могут — для товара в стране на них могут быть созданы тепличные условия. А конкурентоспособность измеряется именно в отношении товара с конкурентами. И заботиться в своей внешней политике государство должно именно о конкурентоспособности национального продукта.

А государство берет и обкладывает его пошлинами. Какой же это стимул? Особенно на таком рискованном рынке, как зерновой. Вообще, аграрный сектор — самый рискованный среди всех отраслевых секторов.

— Только в России?

— Нет, во всем мире так. Риски для сельского хозяйства — беспрецедентные для любого другого вида деятельности. Для добычи нефти погода роли не играет. Там много политики, курсовых и всяких других рисков, но только не погодных. А в сельском хозяйстве присутствуют все риски, которые есть в других секторах плюс погода и биология. Биологические риски — они сами по себе. Они накладываются на погоду, умножаются. Например, сейчас в почве очень много влаги, что во много раз увеличивает риск заболеваемости как растений, так и животных. Обилие влаги приводит к развитию бактерий, грибков, паразитов и так далее — всех патогенных факторов.

Этот сектор требует ювелирного регулирования, уж очень он многогранен и сложен. То топорное регулирование, которое к нему применяется, приводит к совершенно не тем последствиям, которые ожидались. Экспортная пошлина является именно таким «топором». Установив ее, Россия уничтожила только начавшееся возрождаться производство твердых и hipro (высокопротеиновых — прим. ред.) сортов пшеницы. Только мы начали ее выводить на рынок и конкурировать с Канадой…

Объемы были небольшими, но и товар был сверхвостребованным, и крестьяне начали инвестировать в него деньги. И тут ввели эту самую экспортную плавающую пошлину на пшеницу. Ее целью было оградить рост цен на внутреннем рынке.  Вот это и есть топорное регулирование, поскольку пошлина, завязанная на контрактную стоимость, ударила прежде всего по самым дорогим экспортным позициям пшеницы — твердым и hipro. С ее учетом производители не смогли экспортировать зерно и прекратили инвестиции.

— Но уже второй год ставка экспортной пошлины на пшеницу равняется нулю. И ее роста, скорее всего, не предвидится. Может, и не будет ее больше никогда, этой самой экспортной пошлины?

— Ну вот видите — «скорее всего, не предвидится». Пошлина обнулена до 1 июля 2018 года. И это означает только одно: не надо никаких действий предпринимать до 1 июля 2018 года, чтобы она вернулась. Это дамоклов меч, который продолжает висеть над производителями.

— Но ведь были какие-то обещания министра Ткачева, что пошлина никогда не вернется. Или как в известной поговорке: «обещать — не значит жениться»?

— Пусть тогда правительство предпримет конкретные действия. Ее нужно не обнулять, а полностью отменить. Пока она остается, бизнес рассуждает именно с той точки зрения, что ее могут в любой момент вернуть. Ну курс рубля, например, обвалится и правительство скажет: «Мы передумали, давайте вернем все экспортные пошлины». Если оно действительно не намерено ее вводить, пусть отменит ее полностью раз и навсегда! А как иначе верить таким заявлениям?

«Турки заинтересованы в нашей пшенице. Интересно другое: почему турки могут продавать 4 миллиона тонн муки, сделанной из нашей пшеницы, а мы нет?» Фото: prav.tatarstan.ru

— Экспортировать можно не только пшеницу и сырье, но и продукцию более высоких переделов. Муку, например, макаронные изделия.

— Это тоже интересная история, у правительства некоторое время назад появилась идея, что зерно — это сырье. Но мы добились того, что его вывели из сырьевого сектора. У сырья изначально нет добавленной стоимости. А вы понимаете, какая огромная добавленная стоимость порождается в результате работы сельского хозяйства?

Все крупнейшие наши покупатели — Турция, Египет — сами производят сырье, но им не хватает. Будут ли они у нас покупать продукты передела? Да они скорее застрелятся, чем это сделают! Они хотят создавать эту добавленную стоимость на своей территории. И это целенаправленная политика — они имеют на это полное право. Емкость мирового рынка пшеницы, фундаментального экспортного товара российских зерновиков, составляет 160-170 миллионов тонн. А емкость всего мирового рынка муки — 12 миллионов тонн. Максимальное количество, которое экспортировала Россия, — 580 тысяч тонн. Сейчас поставляем около 200 тысяч тонн.

Хорошо, давайте поставим себе задачу создать передел и выпускать муку из нашей же пшеницы на экспорт. Разгоним всех конкурентов и будем ей торговать. Но даже если мы займем 100 процентов рынка, что невозможно по определению, мы не избавимся от существующих у нас зерновых излишков.

Лидером по экспорту муки в мире является Турция. Вся мука, которую она экспортирует, — а это 4 миллиона тонн в год — производится из российской пшеницы.

— Тогда зачем Турции все эти торговые войны, которая то закрывает, то открывает беспошлинный режим для зерна из России?

— Это отдельная история, и я не стал бы в нее сейчас углубляться, но понятно одно: турки заинтересованы в нашей пшенице. Интересно другое: почему турки могут продавать 4 миллиона тонн муки, сделанной из нашей пшеницы, а мы нет?

— Почему?

— Потому, что турки применяют перекрестное субсидирование внешних продаж муки — кстати, нарушая тем самым правила ВТО. Но из-за этого мы не можем конкурировать с турецкой мукой. У Турции есть пошлина на ввоз пшеницы, но власти освобождают покупателя пшеницы от ввозной пошлины с коэффициентом 1,27, если он делает из нее муку и ее экспортирует. Из тонны пшеницы получается 750 килограммов муки. Получается, что импортер беспошлинно ввозит 1,27 тонны пшеницы, из нее делает муку, 750 килограммов экспортирует, а оставшиеся где-то 220 килограммов продает на внутреннем рынке по бешеным ценам.

— Кстати, вопрос о другом крупном импортере — Египте. Его требования по «нулевой спорынье» разрешились окончательно? Зачем один из крупнейших покупателей российского зерна выдвигает практически невыполнимые требования?

— Это внутриегипетские проблемы, и они никак не были направлены на то, чтобы понизить нашу конкурентоспособность. Они заинтересованы в нашем зерне, а то, что происходит, — это война между местными минсельхозом и минторгом.

— Удалось ли отечественным производителям зерна продвинуться на новых рынках за прошедший год? Или он стационарен и на новые рынки так просто не войдешь?

— Нет, он не стационарен, а даже очень подвижен. И мы вышли на новые рынки в прошлом сезоне. Но это произошло именно потому, что «провалилась» Европа и в первую очередь Франция. У нее был неурожай, и она не смогла обеспечить те рынки сбыта, которые ей традиционно принадлежат, — Марокко, Алжир. Как будет в этом сезоне – неизвестно. Французы удерживают рынки с помощью инструментов, которых у нас нет.

Вот пример. Франция — традиционный поставщик зерна на Кубу.  Это 100 тысяч тонн пшеницы в год. Мы бы могли заменить этот объем и поставлять его туда в силу наших традиционных дружеских связей, но французы дают кубинцам отсрочку платежа на 360 дней — на год.

Мы прорабатывали вариант, смогли бы мы предложить такие же условия. Получилось, что теоретически можем, а на практике нет, иначе мы вылетим из зоны конкурентоспособности и будем поставлять зерно в убыток. Ведь необходимо привлекать деньги на этот срок. Французы могут взять кредит под 2 процента годовых, у нас самый льготный вариант — 5 процентов. Поэтому Россия не поставляет зерно Острову свободы.