Армандо Диамантэ Армандо Диамантэ Фото: Олег Спиридонов

 «РЕБЯТА, У ВАС ТАМ ФИЛИАЛ ПЕТЕРБУРГА, РАЗВЕСЕЛАЯ ТУСОВКА»

— Армандо Луиджиевич, не так давно стало известно о переносе премьеры «Собачьего сердца». Вместо него «Мастеровые» показывают постановку «Старики дураки» по пьесе Алексея Арбузова «Сказки старого Арбата». Почему принято такое решение?

— Мы планируем спектакли примерно за год вперед. Технологически нам все равно, что сейчас выпускать. Мы планировали на сентябрь «Собачье сердце» в постановке Семена Серзина. Он попросил перенести премьеру на ноябрь. Они договорились с Денисом Хуснияровым (главным режиссером театра — прим. ред.) и просто поменяли свои спектакли местами. Теперь тот спектакль, который должен был выйти в ноябре — «Старики дураки» — показываем в середине сентябре.

Мы не приглашаем в «Мастеровые» режиссеров, которые еще ничего не достигли. Молодой, перспективный постановщик — это очень редкий случай для нашего театра. Хотелось бы, чтобы уже было какое-то имя, успехи. Семен Серзин — обладатель премии «Прорыв». Очень интересный режиссер среди молодых. Он достаточно капризный, он не все ставит. Ему нужно, чтобы материал ему нравился. Мы несколько месяцев переговаривались с ним, что именно он будет ставить, пока я не вспомнил фильм, который я обожаю, — «Собачье сердце». Я ему предложил, и он как-то сразу подхватил. Мы с тем же Хуснияровым обсуждали «Собачье сердце», я предлагал ему поставить. У нас была проблема, кто же будет играть профессора, потому что для этого какой-то недюжинный интеллект должен быть, наверное.

— В «Мастеровых» нет актера, подходящего на эту роль?

— Такого, чтобы можно было пальцем показать, мол, «вот он профессор» — нет. И еще очень сильно давит этот фильм, нам хочется от него как-то отойти. Чтобы не было «вот Евстигнеев, вот Толоконников». Здесь как раз большая надежда на Серзина. Человек он достаточно оригинальный, подход у него не совсем традиционный. Мы еще за счет переноса премьеры дали ему время — может быть, для этого спектакля будут привлечены актеры из других городов.

— «Мастеровые» много работают с приглашенными режиссерами. Это вынужденная мера или концепция?

— Это концепция. Приглашенные режиссеры в той или иной степени ставят во всех театрах. Есть театры, где художественный руководитель — такой творческий гегемон, лидер. И бывает, что такой лидер всех подавляет: он решает, кого допустить, кого не допустить. В принципе, в Татарстане есть такие театры с такими гегемонами. Но я противник этого.

Мы единственный профессиональный русскоязычный театр в Челнах. И хотелось бы, чтобы жители, не выезжая из города, увидели театр во всем его многообразии. Идеи сделать «Мастеровые» экспериментальным театром были отвергнуты, потому что это все равно одно направление. И даже с Хуснияровым мы договаривались, что он не будет единственным штатным гением в этом театре, что актерам полезно работать с разными режиссерами. Можно, конечно, возражать, что нет цельной линии, но мне кажется, это абсолютно осознанная концепция развития.

Театр — это неоднозначная вещь. Он развивается, экспериментирует, пробует. Хотелось бы так же развиваться, пробовать, а не штамповать что-то одно: одного режиссера, один жанр, одно направление.

— Расскажите о вашем знакомстве с главным режиссером Денисом Хуснияровым.

— Я посмотрел в Петербурге спектакль «Одинокие» Гауптмана в постановке Хусниярова, причем совершенно случайно — я не выбирал. Это был очень серьезный спектакль. Я сразу увидел, как режиссер тщательно работал с актерами. Это была премьера, режиссер после окончания спектакля вышел на сцену, я увидел такого молодого парня. Я подумал — вот! Тогда еще не было мысли о том, что он будет главным режиссером. Я захотел, чтобы он поработал с нашими актерами. Я с ним побеседовал, он приехал — и в результате появился спектакль «Кроличья нора». После этого мы осторожно, на один год, заключили договор, что он будет нашим главным режиссером.

— Сколько времени он проводит с актерами в общей сложности?

— Месяца два-три в году.

— Этого достаточно?

— Пока да. Понимаете, таких режиссеров, как Хуснияров, очень сложно заставить сидеть на одном месте, потому что они бесконечно, постоянно ставят. Денис приезжает сюда столько раз, сколько это необходимо, но постоянно он здесь не находится.

— Как вы понимаете, что тот или иной приглашенный режиссер подходит для «Мастеровых»?

— В основном у нас вся режиссерская братия из Санкт-Петербурга. Как-то мы сроднились с этим городом. Главный режиссер часто предлагает других постановщиков. Мы отсматриваем фестивали — нас интересуют те, кто эти фестивали выигрывает. И если мы видим интересного режиссера, который выиграл какой-то фестиваль, у нас с ним начинаются переговоры.

Последний наш спектакль поставил Петр Шерешевский, дважды номинант на «Золотую маску». Критики говорят: «Ребята, у вас там филиал Петербурга, какая-то такая развеселая тусовка получается». С другой стороны, актерам интересно, они не чувствуют себя провинциалами. Мы стараемся выезжать на фестивали — стараемся, потому что нам это никто особо не субсидирует. Сами уж как-то.

«НАДО ВЗЯТЬ ЗОЛОТУЮ МАСКУ, В КОНЦЕ-ТО КОНЦОВ»

— Вы сказали, что идея сделать театр «Мастеровые» экспериментальным была отвергнута. А есть ли сейчас в репертуаре постановка, которая для вас революционна?

— «Кроличья нора». Я очень боялся, что зритель его не воспримет. Серьезная драма, переживания, погиб ребенок.... Американская семья — даже не наша. 80 процентов времени — какой-то сплошной надрыв. Я говорю режиссеру: «Люди приходят, наверное, как-то от своих проблем уйти, а тут мы их полностью загружаем». Для меня это было удивительно. Может быть, сыграла роль очень хорошая фестивальная судьба. Люди, оказывается, обращают внимание, что спектакль участвует в каком-то фестивале, победил или взял номинацию.

— Спектакль попал в лонг-лист «Золотой маски».

— Но надо победить. Надо взять «Золотую маску», в конце-то концов. Лонг-лист — это, конечно, очень приятно, ладно, здорово. Но я такой страшный перфекционист. Ну попали, я это воспринимаю совершенно спокойно. Хорошо, что попали. Было бы странно, если бы не попали. Это бы значило, что то, что мы делаем, неконкурентоспособно. Жаль, что не выиграли. Но это тоже какой-то определенный опыт. «Золотую маску» надо брать. Иначе зачем вообще что-то делать? Просто как конвейер — ставишь спектакли, удовлетворенно хмыкаешь, когда у тебя что-то получается... Вы знаете, мне очень нравится подход в Татарстане — во многих областях стать лидерами. Но, к сожалению, театр не относится к этому. Нет даже предпосылок, чтобы татарстанский театр занял какие-то лидерские позиции на территории всей России. Пока другие театры и города «заказывают музыку». Но амбиции есть. Я думаю — кто, если не мы? Нет фанатичной идеи взять именно «Золотую маску», а есть какое-то безудержное желание совершенствоваться и развиваться.

— Есть ли вещи, которые вы категорически в театре не приемлите?

— Есть ли вещи в театре, которые властью директора запрещены, — вы это хотите спросить? Лично властью директора запрещены следующие вещи — можно загибать пальцы. Курить на сцене настоящие сигареты — запрещено. Властью директора! Ругаться матом — запрещено. И третье — ну голых тел нет как таковых. Чересчур эпатажных вещей нет. Во всяком случае — пока нет. Еще директор крайне нетерпим к алкоголикам. У нас в труппе с этим очень серьезно борются — чтобы никто пьяным не приходил на репетиции. В театре об этом обычно не говорят, но такие проблемы могут существовать. Мы достаточно жесткую позицию заняли — и я, и главный режиссер. Если мы где-то кого-то замечаем — увольняем.

— Других ограничений нет? В плане материала, например.

— Бывают ситуации, когда я режиссеру говорю: «Нет, мы не будем эту пьесу ставить. Я считаю, что она не пойдет». Но режиссер все равно к этой истории возвращается через несколько месяцев. О! Знаете, в сентябре следующего года у нас выйдут «Три сестры». Год, не меньше, понадобилось режиссеру Хусниярову, чтобы убедить меня в том, что это нужно. Я говорил: «Никаких „Трех сестер“» — и все.

— Почему?

— Я сейчас несколько эпатажные вещи говорю. То есть я ведь сейчас буду объяснять, почему «нет „Трем сестрам“». Это же святое. (Смеется.) Я говорю, что Чехова ставить сложно. Там нет ярко выраженного сюжета. Там много таких... состояний. Я боялся, что на «Три сестры» придет три человека, будет какая-нибудь старая учительница лет под 70, а современный зритель это смотреть не будет. Режиссер меня убеждал. Я говорю: «Ну какая любовь в „Трех сестрах“, ну кто кого там любит?» Мы спорили. С другой стороны, я видел, что ему очень хочется поставить этот спектакль. Я увидел такую страсть, что в конце концов сломался и сказал: «Ну ставьте, ставьте свои „Три сестры“». Мы рискуем. Пойдут или не пойдут на «Три сестры» — не знаю. Но, во всяком случае, Чехова у нас нет в репертуаре. Русский драматический театр — и совершенно не имеет Чехова! И ведь вся труппа знала, что режиссер меня уговаривает. Они тоже вздыхали, говорили: «Посмотрите, как у нас удачно все складывается». В конце концов я согласился. С другой стороны, все ставят «Трех сестер». Это тоже определенный вызов для режиссера. Во всяком случае, с «Ревизором» Хуснияров справился.


«Я МОГ БЫ РУКОВОДИТЬ ЛИКЕРОВОДОЧНЫМ ЗАВОДОМ, НО МНЕ НЕ НРАВИТСЯ ЗАПАХ»

— У вас есть любимый театр?

— Есть: «Мастеровые». Я достаточно много ходил в театр Ленсовета. Он мне нравится каким-то своим духом. Мне приятно находиться в этом здании. В каждый приезд в Петербург два-три спектакля в Ленсовете я смотрю. Не все, что делает Бутусов, я принимаю, но это неважно. Я должен ознакомиться — что идет в театре, что там присутствует. Не зря же я старался достаточно внимательно прочитать работу Лемана «Постдраматический театр». Я должен понимать, куда театр движется. А вообще, скажу честно, мне все равно, чем руководить. Абсолютно все равно. Я просто управленец. Я до этого 8 лет руководил телеканалом.

— То есть для вас совсем нет разницы?

— Есть: нравится – не нравится. Я мог бы руководить ликероводочным заводом, никакой сложности для меня в этом нет. Но мне не нравится — запах этот не нравится... Театр нравится. Это интересно, креативно, неожиданно. Во всяком случае, это единственное учреждение, где я могу бродить в цилиндре, и никто меня не посчитает сумасшедшим. Все будут относиться к этому нормально. Вообще, очень удобно быть директором театра. Можно говорить политикам все, что ты думаешь. Тебе прощают — что взять с директора театра? Если бы я работал в исполкоме, мне пришлось бы очень тщательно подбирать свои слова. А с директора театра спроса нет. Это же театр. Театры всегда чуть-чуть оппозиционны по своей природе.

Но я не думаю, что я всю жизнь буду директором театра. В конце концов мне может это наскучить. Сейчас пока это интересно. Но руководить телевидением я тоже больше не буду. Я не буду, например, руководить «БИЗНЕС Online» — я могу вас в этом плане успокоить.  Все, что связано со СМИ, с информацией, с работой журналиста, мне не интересно. Я недавно честно признался себе, что с удовольствием руководил бы аэропортом, потому что мне это нравится: самолеты прилетают, улетают — это очень романтично. Такой город в городе, огромное количество логистики. Это было бы интересно.

— Но это же огромная ответственность. Жизни людей, безопасность....

— Любое руководство — это ответственность. И это здорово. Руководитель не должен бояться ответственности. Вот видите, у меня на столе лежат книги «Теоретические основы системного анализа», «Стратегический менеджмент» — это все работы по менеджменту. Вы почти не увидите здесь ни одной книги по театру. Я рассматриваю театр как некую бизнес-организацию, где существует производство, цеха. Мне интересно, каким образом все это налажено. В управлении театром я беру вещи совершенно из других областей, в том числе из авиации. Например, предполетные чек-листы — такие же листы у нас заполняются перед спектаклем и используются в ходе обслуживания здания.

Мне нравится синтезировать. Нужно понять, что такое театр, зачем сюда люди приходят, чего они хотят, но это узкая специализация. Есть законы менеджмента, общие законы. А это очень интересно, как управлять людьми в театре. Это очень своеобразные люди, и некоторые законы бизнеса абсолютно не подходят.

Обратите внимание, у нас висит надпись: «Штаб театра». Как кто-то сказал, «единственный театр, у которого есть свой штаб». Это поиск каких-то новых форм управления. Я вообще убрал секретаря отсюда, сказал: «Что это, Советский Союз»? А иной раз приходишь в театр, там сидят такие бабуленции в приемной — думаешь: «Господи, как мило-то».

— Какие методы управления бизнесом вы используете в руководстве театром?

— Например, у нас больше нет администраторов. Мы отказались от этого слова поганого — «администратор». Есть у нас службы сервиса, есть отдельно служба продаж. Мы как-то по-другому все выстраиваем. Театр — это не только спектакли, это огромное количество других вещей. Важно, чтобы здесь, например, Wi-Fi работал. Или вот мы обратили внимание, что родители приводят детей на спектакль, запускают и сидят, ждут в фойе. И это наша мысль: а что мы должны им предложить? Им скучно, а мы как-то, получается, не обращаем на них внимания.

Сейчас многие театры увлеклись самим продуктом: вот у нас есть спектакль, идите и смотрите. А ведь время бабушек-билетеров постепенно уходит. С другой стороны, это тоже какая-то история театра: приходишь в театр Ленсовета, смотришь на этих чинных бабулек, которые там царствуют в фойе... В этом что-то есть, конечно. Может быть, люди это и ищут. Но мир меняется, все меняется. XXI век! Мы как раз недавно обсуждали, я говорил, что было бы классно, если бы у нас катался робот по фойе и как-то развлекал бы людей во время антракта. Ездил бы и разговаривал с людьми, рассказывал бы им о спектаклях. Вот мы сейчас чешем затылок, где взять такого робота. А почему нет? Давайте отбросим вопрос «можем мы или нет». Мозг наш должен мочь! Обожаю «Собачье сердце»: «разруха не в клозетах — в головах». Это мои любимые слова, это действительно так.

Мы должны здесь предоставлять высочайшего уровня сервис, спектакли наивысшего уровня, который мы только можем дать. Чтобы никто не мог про «Мастеровых» сказать, что мы провинциальный нафталиновый театр. Если у кого-то из нас есть провинциальная дурь (неважно, у кого), 16 камер внимательно наблюдают за всем, что происходит в театре. А потом это все изучается, особенно касса. Как разговаривают, какие речевые модули, чего люди хотят, что они спрашивают — и нужно быстро приспосабливаться под их желания.

.
Фото: Олег Спиридонов

«В НАШЕМ КОРОЛЕВСТВЕ ТАК ДЕЛА НЕ ДЕЛАЮТСЯ»

— Но ведь если рассматривать театр как бизнес, то у «Мастеровых» много проблем, начиная со здания.

— Давайте так: что такое проблема? Мало зрительных мест?

— Здание изначально не предназначалось под театр.

— Да. Но, с другой стороны, оно не течет. Не горит. И тепло. Да, здание маленькое, неприспособленное. Многие театры отказываются к нам ехать, потому что у нас сцена не театральная. Они никак не могут свои декорации разложить. Конечно, хотелось бы выступать на настоящей сцене, чтобы зал был больше. Но у камерного зала есть свои плюсы. Мы почти не применяем микрофоны и усиление звука. При большом зале — тот же Ленсовет — без микрофонов актеры не выходят на сцену. Поэтому как посмотреть. С одной стороны, хотелось бы иметь зал больше, чем 150 мест. С другой стороны — как здорово, что у нас есть зал на 150 мест.

Как-то меня пригласили в городской совет на комиссию по культуре. Не только меня — всех директоров театров. Стали спрашивать, что нам хотелось бы, чего мы просим. Я говорю: «Мы ничего от вас не хотим. Мы хотим, чтобы вы нам не мешали». Это единственная просьба к власти — не мешать. И к чести я хочу сказать, что помощи особой нет, но и не мешают. Никто нас не заставляет, например, согласовывать репертуар. Никто не спрашивает, какие мы поставили цены на билеты. Или как у нас выглядит афиша. По большому счету, мы варимся сами собой, и нас это устраивает.

— Но местная власть вас все же периодически «спасает» — например, в прошлом году, когда театр чуть не закрыли из-за нарушений пожарной безопасности. Или сейчас в ситуации с РАО (Российское авторское общество), у которого иск к «Мастеровым» на миллион рублей. Вы говорили, что надеетесь на помощь администрации города.

— А что с РАО? С РАО вообще никаких проблем нет. Мы им всегда были должны. Это классическая, обычная ситуация. Я пришел в театр четыре года назад — наш театр был должен РАО. И все четыре года мы всегда были им должны. Суммы были гораздо больше, чем сейчас. Мы постепенно погашаем, это рабочий процесс. Тут скорее удивительно, что РАО подало в суд. Там пришло новое руководство, решило показать эффективный менеджмент. А как менеджер я говорю, что сначала хорошо бы вникнуть в нюансы. Вероятно, человек хочет себя перед Москвой показать — вот, мол, я пришел, и сразу посыпались бриллианты. Решил подать в суд на всех должников. Не могу я свою или чью-либо мудрость передать другим людям. Но в нашем королевстве так дела не делаются.

Если мы за каждый спектакль должны РАО, то мы всегда должны РАО. Это как электроэнергия — каждую секунду, когда вы жжете свет, вы должны электрикам. С каждого спектакля мы должны от 5 до 20 процентов. Это хронический долг, который никогда не пройдет. Ничего, опыта поднаберутся, поймут, что не через суд театры и РАО вопросы между собой решают. Театр — это в том числе кормилица РАО. Что такое РАО? Это агент, который берет деньги на свое содержание и часть отдает авторам. Посредник, можно сказать, и живет он за счет театров. Отдает авторам, но и про себя тоже не забывает.

— Сегодня для «Мастеровых» рассматриваются какие-то здания? Несколько лет назад вам, кажется, предлагали переехать в ДК «КАМАЗ».

— Власти могут рассматривать все, что угодно. Всего было три варианта. Первый — увеличить количество зрительских мест вдвое прямо в этом здании. В принципе, технически это возможно. Плюс — мы никуда не переезжаем, остаемся здесь. Это также самое недорогое решение — где-то 20–25 миллионов. Второе решение — пресловутый ДК «КАМАЗ». Плюс — он обладает отличной сценой. И больше ничего. Внешне он выглядит ужасно. В случае с ДК «КАМАЗ» необходимо миллионов 200, чтобы из этого здания что-то сделать. Я недавно рассматривал ступени, входную группу. Я боюсь представить, какой там туалет. Я говорю: «Я не будут туда спускаться, не буду туда смотреть». Мне так живописно рассказывали, в каком виде этот туалет! Мы несколько раз в ДК «КАМАЗ» выступали, потом прекратили, хотя нам его почти бесплатно давали власти города. А знаете почему? Мы не можем предоставлять качество. Дело в том, что театр — это не только спектакли. Есть еще очень много чего. Начиная от гардероба и заканчивая самой постановкой. Меня вот туалет «Мастеровых», как перфекциониста, не устраивает. Я говорю: «Давайте какой-нибудь крутой туалет сделаем». Об этом тоже надо думать. Есть такое понятие, взятое из бизнеса, — клиентоориентированность. Почему его не должно быть в театре? Он должен быть.

— А третий вариант?

— Третий вариант — это построить с нуля. Если строить с подземными парковками, все как полагается — прямо настоящий театр со всем оборудованием — то это где-то миллиард. Я слабо верю, что кто-то даст миллиард на постройку театра. У нас в республике культура — не приоритетный вопрос. У нас любят спорт — я тоже, кстати, люблю спорт смотреть, ничего против этого не имею. Но культура у нас явно не фаворит. У нас есть три театра, они достаточно хорошо финансируются, они — обложка. Вероятно, считается, что этого достаточно — три парадных театра, которые живут хорошо.

— Вы упоминали как-то, что хотели бы, чтобы у «Мастеровых» был попечительский совет из местных предпринимателей.

— Да, хотел бы. Но я не настаиваю на этом. Это было бы удобнее, наверное. Но ведь хоккейному клубу помочь надо? Футбольному клубу — надо? А это спорт, это более приоритетно. Я так думаю, что деньги всех попечителей сейчас уйдут на это. А театру все равно ничего не останется. Поэтому мы как-нибудь сами, как привыкли. Я отзываю свое заявление о попечительском совете ввиду бессмысленности. Не будет у нас попечительского совета. Но у нас есть один-два бизнесмена, которые сами любят театр и чуть-чуть помогают. Дай бог им здоровья. Хорошо, если бы еще парочка появилась. Удобнее ориентироваться на собственные силы — мы сами все сделаем.

.
Фото: Олег Спиридонов

«В НОВЫХ РЕАЛИЯХ ДИРЕКТОР — ЭТО ПРОДЮСЕР»

— Вы сказали, что считаете себя просто «управленцем» в театре. Расскажите, как с этой точки зрения должно выстраиваться отношения директора и режиссера.

— Директор в моем представлении — это не административно-хозяйственная деятельность. В новых реалиях директор — это продюсер. Это совершенно другая роль — это вкладывание денег, это анализ рынка, анализ конкурентоспособности продукта. Может быть, мы вынуждены пойти по такой схеме, может быть, не во всех театрах это так. Но у нас так. Поэтому есть взаимоотношения продюсера и режиссера, а не директора и режиссера. То есть это такой тандем, где два человека обсуждают, разговаривают, решают вопросы. Полюбовно. У режиссера задача — поставить нетленку. А продюсеру невыгодно, чтобы эту нетленку смотрели только три члена «Золотой маски», падали в обморок и говорили: «Ах, это круто». А в зале пустота. Продюсера это никак не устраивает, потому что он не отобьет те деньги, которые вложены.

Я, например, почти не вмешиваюсь в распределение ролей. Я считаю, что это прерогатива режиссера. Хотя продюсеры в чистом виде, конечно же, участвуют в процессе. Кто главный герой — им это важно. Я прошу от режиссера продукт высочайшего качества, а он мне говорит, что ему для этого нужно: какие декорации, какой художник, какой композитор. Они вообще очень любят себе художников по свету выписывать из Петербурга, композиторов пытаются себе выписать... Как-то ограничиваешь, ругаешься с ними. Это нормальный процесс, если оба человека взрослые. Режиссер — это партнер, это твой друг в какой-то степени.

Я не говорю режиссеру: «Я запрещаю». Я говорю: «Я опасаюсь вот этих вещей, есть вот такой риск; мы можем попасть, как бы мне этот риск хеджировать». И режиссер, который, может быть, впервые слышит выражение «хеджирование рисков», потому что это все-таки из бизнеса, начинает потом совершенно спокойно оперировать этими понятиями. Он тебя понимает — ему тоже не надо, чтобы только три человека смотрели его спектакль.

— Какие законы бизнеса не работают в театре?

— Главный человек в театре — зритель. Из этого вся философия. Рынок диктует, сколько у нас стоят билеты. Билеты стоят максимально столько, сколько могут стоить — мы берем самую высокую планку, а не самую низкую. Все, что работает в бизнесе, мы берем. Но есть вещи, которые мы никогда не переведем на рельсы бизнеса. Например, критерий «мне нравится» — ужасный и совершенно неизмеримый с точки зрения бизнеса. Приходит человек и говорит: «А мне нравится». Как созрело это «мне нравится», как оно возникло, как оно получилось? Что это такое — объясните мне с помощью аргументации! А нет аргументации. Приходит другой человек, смотрит спектакль и говорит: «А мне не нравится». И ты думаешь — а как это все измерить?

Я большой поклонник научного подхода. Сейчас мы заказали научную работу о том, почему люди приходят в театр и почему нет. Меня даже больше интересует, почему люди не приходят, что они думают про театр, что им мешает пойти в театр. Те, кто не приходят, мне интересны гораздо больше. Потому что те, кто приходят, — я их вижу, я с ними разговариваю.

— Каких результатов вы ожидаете от исследования?

— Мне кажется, у людей, которые не ходят в театр, какие-то неправильные представления о нем. Что-то нафталиновое из детства. Плохие детские спектакли отбивают у ребенка всяческое желание ходить в театр. Он вообще считает, что театр — это что-то детское, потому что он ходил в детстве. Есть огромное количество людей, которые не приходили в театр «Мастеровые» ни разу и даже не представляют, где он находится. Мы знаем почти всех, кто к нам ходит.

Бывали такие случаи, когда я говорил: «Так, второй ряд, седьмое-восьмое места — кто это?» Мне отвечают — купили билеты тогда-то, у них такие-то телефоны, приходят к нам третий раз. Потому что все зрители фиксируются, потом все это анализируется.

— Вы часто посещаете спектакли «Мастеровых»?

— Я очень часто смотрю спектакли вместе со всеми. Я прихожу, сажусь на свое местечко и вместе с другими зрителями смотрю в 20-й или 30-й раз спектакль. Но мне важно, что происходит в зале, о чем зрители там разговаривают. Некоторые узнают, подходят, что-то говорят, некоторые нет. Ты наблюдаешь, как службы работают, для тебя это тоже важно. Есть алгоритм службы сервиса во время антракта, четко прописанный по минутам. Это абсолютно нормальные вещи, но у нас почему-то считается: «ой, да ладно, это же театр».

Есть две камеры, которые показывают людей во время антракта. Вот звенит звонок, люди выходят — и мы внимательно смотрим, чем они занимаются. Это очень важно, чтобы мы потом решили, что мы можем предложить. Меня интересуют недостатки, сбои, когнитивные искажения — у меня же все-таки есть диплом психолога. Любые недостатки — жарко было, творческие сбои, что-то с декорациями... Театр — это часть шоу-бизнеса, тут не надо стесняться. Мы предоставляем зрелище.

«Я СТОЛЬКО ТЕРПЛЮ ДУРИ СО СТОРОНЫ РЕЖИССУРЫ, ЧТО ОДИН РАЗ ОТВЕТИТЬ Я ИМ МОГУ»

— Вы были в Петербурге на учебе директоров театров. Что это был за опыт?

— На следующий год я уже поехал на учебу по KPI. Я понял, что не буду больше ездить на учебу директоров театров. У нас вообще проблема с менеджментом: директора театров, которые много лет работают, — не менеджеры в современном смысле этого слова. Они считают себя большими профессионалами, они достаточно тугие на какие-то движения. И там, где они доминируют, там театр стагнирует. Кто-то пытается быть модным, но ведь все, что сейчас называется «новым веянием», — это 70-е годы Западной Европы. Существуют модные тенденции, вечные истины, взгляды, манеры игры.... Театров, которые стремительно движутся вперед, не так много. Я не имею в виду новые постановки. Я имею в виду, что каждая постановка — это в определенной степени прорыв.

— Вы общаетесь с другими директорами театров?

— Мало. Потому что мы как-то совершенно по-разному на все смотрим. Мне хочется видеть все концептуально, системно. Не просто решить задачу. Как шахматы — ты сделал какой-то ход, а что этот ход дает тебе в дальнейшем?

К слову сказать, что касается директорской дури... Я очень хотел, чтобы в «Мастеровых» поставили детектив. Я всем говорил: «Ну пусть хоть один-то таракан у меня всплывет». Ходил, мучил, бубнил: «Я хочу детектив». Режиссеры отказывались, говорили: «Фу, что за жанр, мы не хотим» — пока мне не попался один молодой режиссер Валентин Левицкий. Он очень хотел поставить спектакль. Пришел к нам, а у нас в производстве как раз была «Кроличья нора». Я ему сказал: «Значит так, Валентин. Вы поставите нам спектакль сейчас, и спектакль этот будет „Свидетель обвинения“ по Агате Кристи». Первая его реакция — шок. Он говорит: «Я не буду ставить детектив». Я, кстати, не знаю, почему режиссеры так не любят детективы. Они, видимо, считаются низменным жанром.

— «Свидетель обвинения» имел большой успех.

— Это у нас хит, зал всегда полный. Пусть даже таким гнусным способом, путем шантажа и угроз, когда я сказал: «Либо ты ставишь Агату Кристи, либо ты вообще ничего никогда не ставишь в нашем театре». (Смеется.) Режиссер был в безвыходном положении.

Недавно он, кстати, приезжал. И спрашивает: «Ну когда я у вас „Гамлета“ поставлю?». А я ему: «Есть вот у Пристли прекрасная пьеса — „Опасный поворот“. Коль у вас детектив так хорошо получился, как вы смотрите на то, чтобы еще раз нам поставить детективчик?» На что он с криком «ааа!» убежал из театра. А я ему сказал: «Когда есть захотите, когда деньги понадобятся, пожалуйста, с любой детективной идеей приходите и ставьте».

Да, это была дурь директора, я это признаю. Но я столько терплю дури со стороны режиссуры, что один раз ответить я им могу. В театре ничего страшного, если директор тоже немножко сумасшедший. Это вполне вписывается.