Виктор Волков: «Версию о поджоге активно продвигала дирекция КАМАЗа. Но я больше скажу...»

Виктор Волков: «Если бы были перегородки, стены, огонь был бы локализован, а тут распространению ничто не препятствовало. При этом сигнал в пожарную охрану поступил только в 19:00. Потеря 15 минут сыграла решающую роль» / Фото: Влас Мысько

В 18:41 ОТКЛЮЧИЛСЯ КАБЕЛЬ, В 19:00 ПОСТУПИЛ СИГНАЛ ПОЖАРНЫМ

— Виктор Георгиевич, какими силами вы, как начальник гарнизона, располагали в 1993 году и какие задействовали 14 апреля?

— Я руководил и камазовскими, и городскими подразделениями. Городских было всего три части, максимум по 70 человек в каждой — они мало что могли дать. В основном задействован был наш отряд, который охранял все промышленные объекты — КАМАЗ, ГЭС, ТЭЦ, КамГэс... У меня было около тысячи человек персонала, одних офицеров — 350 человек. В общей сложности у меня было 11 частей, с учетом Заинска, где располагались две части, и Камских Полян — одна часть. Девять подразделений в Челнах. В тушении были задействованы примерно 400 человек, около 100 в смену, потому что у нас была четырехсменка. Но вообще, на случай пожара на особо важных объектах имеется расписание: на такой-то объект выезжает такая-то часть в таком-то составе. На каждый завод автоматически подается вызов №2, при том что самый серьезный — это вызов №3. В тот день поступил сигнал о том, что слышны хлопки и взрывы. Что там взрывается — неизвестно: может, граната, может, упало что-нибудь. По второму номеру, если не ошибаюсь, выезжают три части со своими цистернами. По прибытии офицер — начальник караула оценивает обстановку и уточняет номер вызова. Такова уставная тактика тушения.

— Вы помните, как все началось?

— У меня есть поминутное описание и пожара, и действий — его писали для следствия. В 18:41 главная понизительная подстанция ГПП-14, которая вне корпуса запитана от ЛЭП, идущих с ТЭЦ, зафиксировала отключение кабеля резервного питания, подключенного к ГПП-12, которая «благодаря» проектировщикам располагалась внутри завода двигателей. В ГПП сходятся все контрольные и силовые кабели завода. Спустя две секунды прошел аварийный сигнал на диспетчерский пульт всего КАМАЗа. Через две минуты стали отключаться ячейки фидеров — это разветвители сети. Началось тотальное отключение всех кабелей — замыкания, которые в таком масштабе возможны только под воздействием температуры. Корпус и кровля завода построены на металлических фермах, по их нижнему поясу проложены продольные и поперечные лотки с кабелями на всю длину и ширину. Из строя первыми вышли кабели, питающие все оборудование. Распространение огня было столь стремительным, потому что они охватывают всю площадь завода и дают большую температуру. При замыкании силового кабеля она поднимается до 1500–4000 градусов, даже бетон отслаивается. Кабель загорается там, где изоляция послабее, очаги могут возникать на расстоянии сотни метров друг от друга. По полу лотки уложены в штробы, в каждом лотке по 20–50 кабелей, которые с пола поднимаются по стенам к фермам, откуда до кровли несколько метров. А на кровле — пенополистирольный утеплитель, который горит, как керосин. Американцы называли его напалмом, а у нас он по ГОСТу считался «трудносгораемым» — на каком основании эксперты сделали такое заключение, я не знаю.

«Струя воды из ствола — хоть лафетного, хоть ручного — бьет на 20–30 метров, до внутренних площадей не добивает, и подойти нельзя — температура слишком высокая. Я сразу, на автомате понял, что корпус сгорит» Фото: vestikamaza.ru

— Как огонь перекинулся с кабелей на кровлю?

— Они просто снизу подогрели пенополистирольный утеплитель так, что он воспламенился, расплавился и потек, как магма. Кровельные слои выглядели так: металлический гофролист, на нем рубероид для защиты от конденсата, затем слой пенополистирола, снова рубероид и сверху — гравийная защита. Утеплитель потек по гофре во все стороны, а потом вниз по периметру.

— Это, наверное, не в одно мгновение произошло?

— Сигнал о пожаре тоже не сразу поступил. В 18:53 сработала дистанционная защита на ТЭЦ, отключились ЛЭП, и главный силовой трансформатор оказался обесточен, вместе с ним и противопожарная автоматика завода. Автоматика — это две станции пожаротушения. В них и насосы, и разводка на разные системы тушения — водяную, пенную, дренчерную... В корпусе было свыше 400 установок систем тушения, и все они оказались неработоспособны. Завод двигателей был самым насыщенным пожароопасными веществами корпусом из всех камазовских. Обработка коленвала, например, проходит в керосиновой среде — в цеху вечно стоял керосиновый пар. Вытяжка забирает пары, они идут по воздуховоду, в котором копятся отложения. С этих воздуховодов в нужных местах керосиновый или масляный конденсат просто стекал. Вот такая обстановка. Кроме того, завод был уникален своей площадью, которая никак не разгораживалась — это было огромное единое пространство, ветра гуляли. Он же был рассчитан на выпуск 250 тысяч двигателей от и до, на одной площадке. Из-за этого завод содержал множество уникальных решений с точки зрения пожарной безопасности, потому что нормативы не предусматривали таких площадей. Всякая противопожарная система рассчитана на определенную площадь защиты, в 2–10 раз меньшую, чем нормы завода двигателей. Приходилось как-то компенсировать. Если бы были перегородки, стены, огонь был бы локализован, а тут распространению ничто не препятствовало. При этом сигнал в пожарную охрану поступил только в 19:00. Потеря 15 минут сыграла решающую роль.

— Отчего так поздно пришел сигнал?

— В этот день на заводе двигателей проводили учения по гражданской обороне, поэтому люди сначала не реагировали на хлопки — думали, что это в рамках учений.

«Завод был уникален своей площадью, которая никак не разгораживалась — это было огромное единое пространство, ветра гуляли» Фото: «БИЗНЕС Online»

«ПОЖАРНЫЕ НАСТАИВАЛИ, ЧТО В ТАКИХ МАСШТАБАХ ТАКОЙ УТЕПЛИТЕЛЬ ПРИМЕНЯТЬ НЕЛЬЗЯ...»

— Где этот сигнал застал вас?

— Я в тот день ближе к шести вечера уехал из отряда — на следующий день был юбилей у моей жены, и мне нужно было заехать в гараж на ЗЯБе, собрать из погреба на стол. Я как раз закрывал гараж, когда мне по рации поступило сообщение. Взглянул на горизонт — огонь и черный дым. Это было примерно в 19:05. Из гаража я помчался прямиком на завод, смотрю — горит кровля, корпус тоже горит, сильно задымлен. Бойцы тушат. Как начальник отряда, я организовал штаб, распределил боевые участки, поставил задачи. Однако площадь корпуса — 44 гектара, охватить участками ее было невозможно. Шесть подразделений — это 12 машин. Вдоль корпуса я их расставил, а на торцы не хватило. Через четыре часа, около полуночи, приехал замначальника управления государственной противопожарной службы МВД РТ Исхак Низамутдинов, по уставу он принял на себя руководство. Еще через час приехал начальник управления Николай Красько, руководство перешло к нему. К утру приехал начальник ГУПО МВД России Владимир Дедиков. В общем-то, к полуночи, к приезду первых руководителей, кровля уже практически сгорела. Внутри корпуса площадь горения определить было невозможно — непонятно, где огонь, а где просто дым. Повсюду завалы.

— Значит, если бы сигнал поступил на пульт пожарной охраны сразу, в 18:45, был бы шанс потушить?

— Возможно. Мы бы успели до отключения электричества, а значит, как минимум не пришлось бы вручную, цепями поднимать электрические ворота, да и внутренние гидранты еще не вышли бы из строя. Мы в свое время с боями добились устройства внутреннего пожарного водопровода, к нему и стремились. Подняли ворота — в корпусе темно, фонари в дыму почти бесполезны. Языки пламени где-то видны, но откуда они идут — непонятно. Добрались до гидрантов, а они без воды... Соединительные фланцы трубопровода деформировались и вода пошла своими путями. Потом оказалось, что она залила подвалы. А у нас в цистерне — 2–2,5 кубометра воды, на три-четыре минуты работы ствола, больше ничего нет.

— Когда вы прибыли, что делали работники завода?

— Дело в том, что 19:00 — это время пересменки. Большинство уже вышли из корпуса и смотрели. Начальник караула организовал эвакуацию из кабинетов и каптерок, никто не погиб. Когда американцы узнали о пожаре, они двум вещам удивились больше всего. Во-первых, тому, что мы использовали «напалм» — пенополистирол, который у них к тому времени был повсеместно запрещен. Во-вторых, удивились тому, что мы спасли людей, да еще и всех! И бóльшую часть оборудования.

«Многие из личного состава были награждены медалями за отвагу, а генерал, который оценивал результаты тушения, сказал, что мы делали все, как полагается по боевому уставу. Он тоже был награжден» Фото из архива Виктора Волкова

— Вы знали о свойствах пенополистирола?

— Конечно. До пожара мы испытывали макет фрагмента кровли, который полностью соответствовал материалам крыши — тот же утеплитель, пароизоляция... Поджигали его со всех сторон.

— Кому вы докладывали о результатах этих испытаний?

— Вы знаете, до пожара проверялось выполнение предписаний по КАМАЗу и процентов 40 противопожарных мероприятий не было выполнено. А о результатах испытаний мы везде докладывали — и гендиректору КАМАЗа, и в наше республиканское управление. Я даже пытался в главк написать — это главное управление пожарной охраны МВД России. Потом получил по шее за то, что миновал непосредственное начальство. Инерция, боязнь испортить отношения — все это работало. Мне-то волноваться было не о чем, у меня были прекрасные отношения с Бехом (Николай Бех, гендиректор КАМАЗа в 1987–1997 годах — прим. ред.). Он, кстати, когда вернулся из Москвы, сразу подошел ко мне, спрашивает: «Слушай, тебе эти генералы не мешают?» Прямо при них.

— Говорят, о свойствах этого утеплителя было известно еще на стадии строительства.

— Да, наш главк еще в 1973 году выходил и на Совет министров СССР, и на Госстрой. Пожарные настаивали, что в таких масштабах такой утеплитель применять нельзя. Ответ был — все уже запроектировано и распланировано, менять ничего не будем. К тому моменту бóльшая часть кровли была уложена, а на оставшейся площади решили сделать противопожарные шестиметровые пояса из негорючих минераловатных плит. Этими поясами разделили утеплитель на ячейки, но наши испытания потом показали, что это бесполезно — огонь при пожаре снизу преодолевал шестиметровый разрыв. Если бы горело сверху, где гравийная защита, пояса помогли бы, но при пожаре снизу, при подогреве профнастила, они не давали никакого эффекта.

«Если бы такая ситуация повторилась, действия были бы те же самые. Что бы мы ни делали — боевые участки снаружи малоэффективны, а внутри расставить их обстоятельства не позволяли» Фото: prav.tatarstan.ru

«ВПЕРЕДИ ОГНЕННАЯ СТЕНА, ТЕЧЕТ ЭТОТ «НАПАЛМ» И ПОДЖИГАЕТ ВСЕ, ЧЕГО КАСАЕТСЯ...»

— Откуда вы в итоге взяли воду?

— С наружных гидрантов. В принципе, на всех заводах стоят только наружные гидранты, для «движков» мы добились исключения, хотя оно и не помогло в итоге. Но от уличного гидранта нужно тянуть магистральную линию на 150–200 метров — надо соединять рукава, а это уже пять-семь лишних минут на развертывание. При этом длина корпуса — 1300 метров, вдоль него нужно постоянно двигаться, опережать огонь, создавать ему преграду.

— В наружных гидрантах запас воды не ограничен?

— Он ограничен диаметром водопровода. В нашем случае диаметр трубы был большим, кажется, 400 миллиметров, но проблема в том, что и внутренние поврежденные гидранты питались от него. Вода уходила в подвалы, давление оставалось критически низким. Мы неоднократно просили станцию очистки воды поднять давление, но их возможности тоже ограничены. Вы понимаете, масштаб завода ведь подразумевает увеличение всего — и диаметра трубопровода, и давления в нем, и количества машин... Всего.

— Огонь при этом распространялся только за счет потоков расплавленного пенополистирола и кабелей?

— Еще по воздуховодам, насыщенным маслами и керосином. Тяга в них хорошая. Развитие пожара продолжалось часами, а металлу ферм при таких температурах достаточно 15–20 минут для деформации. Поэтому кровля постепенно сползала вниз. Бойцы рассказывали: впереди огненная стена, течет этот «напалм» и поджигает все, чего касается. Мы подавали стволы в основном на оборудование. Кровлю, конечно, тоже тушили, но там своя специфика. По кровле огонь шел со скоростью около 8 метров в минуту. Мы не успевали перемещаться за ним, ведь пока поднимешь на подъемнике рукав, пока определишь позицию — и вот боец идет на фронт пожара, а у него уже сзади горит. Приходится эвакуировать личный состав на другой пост, а это снова время.

—  Какой была интенсивность горения на второй, на третий день?

— После полуночи горело уже в основном внизу — в цеху, и начиналось горение в подвалах, куда огонь прошел по вентиляции и технологическим проемам. Со второго дня и до конца, до 19 апреля, горели именно подвалы. Это два широких тоннеля глубиной до 9 метров, которые тянутся вдоль всего корпуса с обеих сторон и соединены поперечными проездами. Туда сверху, от станков, уходила металлическая стружка, стекало масло в накопительные емкости на постаментах. В подвалы заезжали грузовики, забирали масло, стружку везли на переработку, на литейку. Там были и вспомогательные помещения, работали операторы, стояло оборудование. Целый городок, только без окон. Освещения нет, вентиляция полуразрушена, воды набралось полтора метра. Дым стоит, не выходит, а горение продолжается за счет подтока воздуха под воротами на нулевом уровне. Мы попробовали подавать воду через технологические отверстия из цеха, однако проемы не совпадали с очагами горения. В некоторых случаях мы даже долбили железобетонное перекрытие, чтобы добраться до горящих маслобаков и стружки.

— Заходить не пробовали?

— Пробовали, одевали людей в гидрокостюмы, но там же завалы, а идти надо со стволом — протащить рукав было нереально. Попытались пройти на лодках, но тоже не смогли из-за завалов. Когда не получилось тушить струей, опробовали распыляющие стволы — без эффекта. Тогда стали подавать пену. Для пены нужен пенообразователь, который смешивается с водой. За 5–10 минут пена разрушается. Пеной, как правило, тушат как раз резервуары с нефтепродуктами — она гасит огонь не только температурой, но и перекрытием кислорода. Однако и для пенной атаки нужны каналы подачи, она не заполнит все пространство — разрушится. Кроме того, свой пенообразователь мы использовали в первый день. Просим с соседних гарнизонов, просим у ТЭЦ. С ТЭЦ пришла всего тонна или две. Выкачали, что могли, из ближайших гарнизонов, и в итоге тысячу тонн получили через Башкортостан, железнодорожным транспортом, но уже на третий день. Подогнали состав цистерн на ветку кузнечного завода, оттуда закачивали в свои цистерны и перевозили к месту пожара. С третьей пенной атаки мы добились результата, полностью потушили и начали откачку воды из тоннелей. Но мы использовали так много пенообразователя, что после откачки воды в отстойник на Орловском кольце в нем погибла вся микрофлора. Она нужна для очистки канализационных и технических стоков перед сливом в Каму. Потом прудонакопители восстанавливали, но какое-то количество нефтепродуктов все равно попало в реку.

«Личный состав пострадал, мы же там сутками находились, смену боевого расчета производили прямо на объекте. Бойцы проверялись потом в онкологии, а для города — кто ж его считал, экологический ущерб...» Фото: vestikamaza.ru

— Аж из Башкортостана везли химию? Неужели во всем Татарстане не нашлось пены?

— Из Оренбурга. У нас и Нижний Новгород в тушении участвовал, не говоря обо всех соседних гарнизонах. Мы вообще мобилизовали всех, задействовали около 30 основных машин, плюс спецтехника: коленчатый подъемник, автолестница, автомобиль порошкового тушения, автомобиль связи и освещения, рукавный автомобиль — это еще десятка полтора машин. Вся округа поучаствовала, только из кабмина и обкома никого не было. Хотя ведь крупнейший пожар, трагедия для города и для всей страны. А расстояние, конечно, играет важнейшую роль. Это ведь мы добились расположения частей в непосредственной близости от корпусов. На стадии проектирования в 1972 году я посмотрел проект — на территории КАМАЗа проектировщики хотели посадить всего одну часть, хотя радиус выезда при камазовской категории опасности не должен был превышать 1,5 километра. Я тогда замерял маршрут: по общим дорогам мы могли приехать на пожар не быстрее, чем за 10 минут. Поехал в московский главк, а они там не представляли, что такое КАМАЗ. Перечеркнули мои схемы. Я потом спрятал перечеркнутые листочки, поехал в ленинградский проектный институт, доказал им и заставил запроектировать еще три пожарные части на территории.

АВТОМАТЫ БЫЛИ «ЗАГРУБЛЕНЫ», СПРИНКЛЕРНАЯ СИСТЕМА ОТКЛЮЧЕНА

— Вас не наводят на мысли о поджоге все эти «удачные» совпадения: и пенополистирол, который нашим американским коллегам был хорошо знаком, и пересменка в момент возгорания, и учения, из-за которых люди не сразу поняли, что происходит, и отключение противопожарной автоматики?

— Версия такая была, ее очень активно продвигала дирекция КАМАЗа. Даже поговаривали, что бикфордовы шнуры были вмонтированы в кровлю. Но дирекции нужно было уйти от версии с замыканием кабелей, ведь за их обслуживание отвечает свой главный энергетик. Тем не менее окончательное заключение делала московская исследовательская лаборатория. Они построили макеты с лотками, провели испытания, результат был аналогичным. Энергетики настаивали, что после замыкания пожар не должен был распространяться, раз автоматы выключились. Но ведь автоматы должны срабатывать до возникновения огня — для них есть своя предельная температура. Следовательно, автоматы были «загрублены», то есть перенастроены на бóльшую силу тока, чем положено для защиты. Температура поднялась до горения, а автоматы все выдержали, дав возможность кабелям первые минуты оставаться под напряжением и загореться.

«Сейчас пожнадзор имеет право на проверку жилого дома раз в 10 лет, промышленного объекта — раз в 4–5 лет, в зависимости от опасности производства» Фото: prav.tatarstan.ru

— Мне кажется, этот факт только усиливает версию об умысле.

— Я вам больше скажу. До сих пор никто об этом не знал, но сегодня людей, которые могли бы понести ответственность, уже нет в живых. Над ГПП с их масляными трансформаторами, над кабелями и над всем корпусом есть еще спринклерная защита. Она нужна для защиты кровли в районе ГПП-12 и по всей разводке кабелей в корпусе. На оросителе вода под напором, и стоит замок, рассчитанный на определенную температуру плавления, по принципу предохранителя — при нагреве он разрушается и выпускает воду. Так вот, над ГПП тоже стояла защита, но еще до пожара руководство завода перевело ее на ручное включение и воды в системе не было. Завод тогда вышел с ходатайством на меня, как начальника отряда, об отключении защиты над этой ГПП. Мол, мы переведем на ручное управление, дадим инструкции сотрудникам... Я согласия не дал, потому что человеческий фактор — это не для сферы безопасности. Тогда они пошли в обход, сразу в Казань, в главное управление. Не знаю, каким образом, но согласование они получили и пришли ко мне с подписью одного из моих руководителей.

— Зачем руководству завода нужно было отключить ороситель?

— Спринклерная система характерна ложными срабатываниями. Датчик под кровлей несколько раз срабатывал — то ли от сотрясений, то ли от температуры, то ли замок разрушался по каким-то причинам, неизвестно. Подстанцию заливало, а это неприятно. Раз сработало, другой — вот они и решили эту систему выключить.

— Если бы спринклерная система была включена, пожара не случилось бы?

— Возможно. Все зависит от скорости огня и от качества срабатывания системы, потому что она тоже бывает с дефектами. Один распылитель вскрылся, другой — нет, факторов много...

— Некоторые эксперты считают, что ущерб можно было сократить, если бы начали взрывать очаги пожара по периметру, но никто не взял на себя ответственность за решение...

— Задним умом много предложений было. Но пожар-то был не только по поверхности кровли, горело и внизу. Вообще, во время пожара невозможно заминировать крышу, это же работа для саперов, как бы они туда попали? Где взяли бы взрывное устройство, бикфордов шнур? Там за четыре часа все сгорело. Пытались и вертолет вызвать, сверху тушить. Вертолет только на вторые сутки появился, привез кого-то — и все. Что он сделает?

— Вы сказали, что спасли бóльшую часть оборудования. Сколько примерно?

— У меня есть журнал, в котором сказано, сколько чего спасено. Около 80 процентов оборудования и около 60 процентов строительных конструкций.

— Каким образом спасали станки — их же нельзя было выволочь из корпуса?

— Но мы же их тушили, снижали температуру. Выгорала кабельная оснастка, а механизмы, если не деформировались, если пусковая аппаратура сохранилась — значит, рабочие. Станки восстановили. Примерно в половине корпуса оборудование было сохранено полностью, потому что ветер гнал пламя со стороны города в сторону кузнечного завода. Поэтому, когда корпус восстанавливали, на некоторых его площадках уже начиналась работа.

«До пожара мы испытывали макет фрагмента кровли, который полностью соответствовал материалам крыши. О результатах испытаний мы везде докладывали. Потом получил по шее за то, что миновал непосредственное начальство» Фото из архива Виктора Волкова

«Я СРАЗУ, НА АВТОМАТЕ, ПОНЯЛ, ЧТО КОРПУС СГОРИТ...»

— Сейчас, оглядываясь назад, вы бы действовали так же, как и тогда?

— Если бы такая ситуация повторилась, действия были бы те же самые. Что бы мы ни делали — боевые участки снаружи малоэффективны, а внутри расставить их обстоятельства не позволяли.

— Значит, вы сразу поняли, что завод сгорит дотла?

— Я сразу увидел, что имеющихся сил и средств нам не хватит. От соседних гарнизонов на самом деле помощи было немного. Заинск прислал одну машину, Нижнекамск — две, Мензелинск, Менделеевск, Елабуга — по одной машине. Они ведь тоже высылают по расписанию, оставить свой объект без защиты не могут. Кроме того, к моменту их прибытия пожар развернулся так, что толку уже не было и от них. Струя воды из ствола — хоть лафетного, хоть ручного — бьет на 20–30 метров, до внутренних площадей не добивает, и подойти нельзя — температура слишком высокая. Я сразу, на автомате, понял, что корпус сгорит.

— Некоторые еще говорят, что учения прошли так успешно, что пожарные это дело отметили и на пожаре некоторые были подшофе...

— Ну что вы. Во-первых, учения на заводе двигателей проводились по линии гражданской обороны, от отряда участвовало, может быть, одно отделение. Это была такая условная работа, имитация — это все ерунда. Это не боевые учения, что там отмечать? Боевые учения — это настоящий огонь, температура.

— Среди пожарных не было пострадавших?

— Травмы были, конечно. Два или три человека отравились ртутью от лопнувших ламп освещения. Ранения не тяжелые. Человек ведь идет в темном подвале с фонарем, не знает, что на него может сверху упасть. Даже внутри корпуса — фрагменты кровли падают, стекло... Были порезанные, ушибленные.

— Как оценили работу вашей команды по результатам?

— Многие из личного состава были награждены медалями за отвагу, а генерал, который оценивал результаты тушения, сказал, что мы делали все, как полагается по боевому уставу. Он тоже был награжден.

«Чтобы остановить распространение огня в таких условиях, необходимо прибытие и развертывание в течение четырех-пяти минут определенного количества сил. Мы подсчитали — наш отряд пришлось бы увеличить как минимум втрое, а то и больше» Фото: vestikamaza.ru

— А вы?

— Меня обошли. Оценка моей деятельности формировалась позже, по анализу и всего произошедшего, и профилактических мероприятий на заводах. Кроме того, было ведь возбуждено уголовное дело, которое расследовало ответственность каждого связанного лица, а я, как руководитель, за все отвечал. А когда моих ребят наградили, уголовное дело еще продолжалось, оно длилось около полугода или больше. Что потом, отдельно посылать на награждение? Не так уж важно это было.

— Вы отмечали в своем рассказе отравления ртутью, горение масла, попадание нефтепродуктов в Каму... Каковы были в целом экологические последствия пожара?

— Личный состав пострадал, мы же там сутками находились, смену боевого расчета производили прямо на объекте. Бойцы проверялись потом в онкологии, а для города — кто ж его считал, экологический ущерб... Информация если и была, то она никуда не просочилась, была закрыта КГБ. Всем было запрещено говорить об этом, фотографировать. Видеозапись, сделанная нами на пожаре, сохранилась чудом. Думаю, она единственная, но распространять ее не хочу.

«СЕЙЧАС НА КАМАЗЕ ЕСТЬ ОТРЯД, НО ЭТО УЖЕ ГРАЖДАНСКИЕ...»

— Какие выводы были сделаны после этого ЧП? В первую очередь КАМАЗом — на других заводах были предприняты какие-то дополнительные меры безопасности?

— По большому счету, никаких. Спустя пять-шесть месяцев после пожара мы писали докладную записку гендиректору и в управление пожарной охраны — практический расчет сил и средств, необходимых для тушения таких площадей, как на КАМАЗе, при скорости распространения огня 6–10 метров в минуту, огнеопасной кровле, полностью открытой площадке без перегородок, уязвимой системе тушения... Чтобы остановить распространение огня в таких условиях, необходимо прибытие и развертывание в течение четырех-пяти минут определенного количества сил. Мы подсчитали — наш отряд пришлось бы увеличить как минимум втрое, а то и больше. Мы сказали: надо увеличивать личный состав и приближать части к объектам. На Западе дежурные части располагаются прямо в производственных корпусах, так и должно быть. Но реакции на наши предложения не было. Сейчас на КАМАЗе есть отряд, но подчинен уже вневедомственной охране — это гражданские.

«Когда моих ребят наградили, уголовное дело еще продолжалось, оно длилось около полугода или больше. Что потом, отдельно посылать на награждение? Не так уж важно это было» Фото из архива Виктора Волкова

— Не только ведь количеством можно бороться, но и менять материалы, устанавливать перегородки, которых вам так не хватало, — таких действий тоже не предпринималось?

— Перегородки никак не сделаешь. Производство — как единый конвейер через все цеха. Пенополистирол использовать перестали, но в отношении ограничения распространения пожара на сегодня решений так и нет.

— С какими ЧП в России, на ваш взгляд, сравним этот пожар?

— До КАМАЗа была «Бухара», хлопчатобумажный комбинат — с тем же самым кровельным покрытием. Сгорел полностью. В Харькове был пожар — не помню, какой завод сгорел, но тоже построенный с пенополистиролом.

— Какова сегодня противопожарная обстановка на промышленных производствах?

— Производства разные — и их опасность, и меры профилактики, я не берусь судить в целом. Да и на КАМАЗе актуальной ситуации не знаю, но не думаю, что были приняты какие-то кардинальные меры. Нет никакой гарантии, что это не повторится. Нас руководители КАМАЗа убеждали постфактум, что снаряд в одну воронку дважды не падает. Я не согласен, мне такая трактовка непонятна. Знаете, когда мы работали, у нас было французское спасательное оборудование для разрезания и поднятия плит — сейчас отечественное, которое объективно хуже. Спустя лет пять после отставки подъехал я в место дислокации отряда — никакой новой техники не увидел, все наоборот. Был у нас 66-метровый коленчатый подъемник, таких даже в Москве не было — КАМАЗ заказывал в Финляндии. Он не столько для КАМАЗа нужен был, приобретался больше для города, потому что до 16-го этажа достает. Сейчас нет, максимум 55 метров. Автолестница была немецкая, 44 метра — нет ее, продали. Возьмите ТЭЦ — опасный и единственный объект теплоснабжения для всего города, резервную так и не достроили. На ТЭЦ был коленчатый подъемник на шасси трейлера, на гусеничном ходу, который мог преодолеть защитную земляную обваловку. Сейчас его нет, а из-за обваловки в случае чего ни один другой подъемник к резервуару с нефтепродуктами не подойдет. Мы пробовали разные шасси, ни один не подходит. Я считаю, зря пожарную охрану передали из МВД в МЧС, это разрушило и дисциплину, и весь порядок. Все-таки МЧС — министерство наполовину гражданское. Раньше мы проверяли объекты по необходимости, безо всякого графика. Сейчас пожнадзор имеет право на проверку жилого дома раз в 10 лет, промышленного объекта — раз в 4–5 лет, в зависимости от опасности производства. Раньше любой мой инспектор мог прийти в любой момент, составить акт и оштрафовать, и люди держали хозяйство в порядке, а теперь они знают, что пожнадзор придет года через четыре. На мой взгляд, такая бесконтрольность только развращает руководителей — вот почему сегодня горят рынки и гибнут люди.