Вера Фигнер: «Оставаться в Казани нам было незачем...»

Русская революционерка-народница Вера Фигнер

ЕЕ БОЯЛИСЬ ЦАРИ, НО ПРЕВОЗНОСИЛИ ПИСАТЕЛИ И ХУДОЖНИКИ

Вера Николаевна Фигнер не дожила всего несколько недель до своего 90-летия и несколько месяцев до 25-й годовщины Советской власти, скончавшись 15 июня 1942 года. Ее ненавидели и боялись цари, многие известные государственные деятели; ею восхищались видные политики, революционеры, литераторы и художники (есть версия, что она даже позировала Виктору Васнецову для его знаменитой картины «Аленушка» – прим. ред.)

1 марта 1881 года состоялось восьмое по счету и, наконец, удавшееся покушение на государя-реформатора Александра II. Одним из активнейших его организаторов была Вера Фигнер – член исполнительного комитета партии «Народная воля», проповедовавшей терроризм как единственный способ борьбы с самодержавием. Революционерку схватили в Харькове по доносу провокатора 10 февраля 1883 года. Этот арест произвел фурор в столичном Петербурге. «Ее водили показывать директору департамента полиции, министрам юстиции и внутренних дел, – читаем в книге «50 знаменитых террористов», – на нее приходили посмотреть чиновники рангом пониже. Сам император Александр III на это известие якобы воскликнул: «Слава Богу, эта ужасная женщина арестована!»

На судебном процессе, который получил в истории название «Процесс 14-ти», Фигнер приговорили к смертной казни через повешение, которая была «всемилостивейше заменена каторгой без срока». Она провела более 20 лет в одиночной камере самой страшной российской тюрьмы – Шлиссельбургской крепости, которую называли «русской Бастилией». «Тюремщики часто повторяли, что из Шлиссельбурга не выходят, а выносят, – пишет портал «Новый Геродот». – Суть режима кратко выразил смотритель Соколов: «Если прикажут говорить заключенному «Ваше сиятельство», буду говорить «Ваше сиятельство». Если прикажут задушить – задушу». В самом деле, в крепости с 1884 по 1906 год (некоторые источники указывают 1904-й как год освобождения Фигнер из крепости – прим. ред.) казнили 13 человек, умерли 15 человек, 3 покончили жизнь самоубийством и сошли с ума 5 человек». Фигнер была одной из немногих, кого подобный «строгий режим» не сломил. Она... занялась литературой.

В Российском государственном архиве литературы и искусства (РГАЛИ) хранятся рукописи сборника ее стихотворений, датированные 1887–1892 годами; в той страшной Шлиссельбургской крепости она замыслила и свой основной литературный проект – автобиографический роман, который после ее освобождения вышел в двух томах под общим заголовком «Запечатленный труд». Основная его цель была, по словам самой Фигнер, единственной оставшейся в живых народовольцев – участников тех событий, «проследить в рамках личного участия и переживания путь, которым шли мои товарищи, отдавшие революционному движению свою жизнь». Но Вера Николаевна в первой части романа довольно подробно описывает и свое пребывание на земле Казанской губернии – детские годы, проведенные в Тетюшском уезде, а затем институтскую и университетскую юность, связанную уже с самой Казанью. Как Вера, которая, по ее же словам, была «живой, способной девочкой, вострушкой, шалуньей и драчуньей», на казанской земле превратилась в стойкого, убежденного и даже беспощадного борца со злом и несправедливостью?

«ВЕСЬ ДОМ ХОДИЛ, КАК ПОТЕРЯННЫЙ, ПОСЛЕ ЭКЗЕКУЦИЙ НАД МОИМИ БРАТЬЯМИ»

Она описывает жесткость и даже жестокость отца, отставного штабс-капитана, служившего лесником в Мамадышском, а затем и в Тетюшском уезде, в отношении даже к своим собственным шестерым детям, старшей из которых была Вера: «В семье нас держали строго, очень строго: отец был вспыльчив, суров и деспотичен... Мать – добра, кротка, но безвластна. Ни ласкать, ни баловать, ни даже защитить перед отцом она нас не могла и не смела, а безусловное повиновение и подавляющая дисциплина были девизом отца. Откуда он набрался военного духа, право, не знаю. Быть может, сам воспитывался так или эпоха „николаевщины“ наложила свою печать на его личность и взгляды на воспитание – только трудно нам было. Вставай и ложись спать в определенный час; одевайся всегда в одно и то же, как бы форменное, платье; причесывайся так-то; не забывай официально здравствоваться и прощаться с отцом и матерью, крестись и благодари их после каждого приема пищи; не разговаривай во время еды и жди за столом своей очереди после взрослых; никогда ничего не проси, не требуй ни прибавки, ни убавки и не отказывайся ни от чего, что тебе дают; доедай всякое кушанье без остатка, если даже оно тебе противно; если тебя тошнит от него, все равно ешь, не привередничай, приучайся с детства быть неприхотливым. Довольствуйся молоком вместо чая и черным хлебом вместо белого, чтоб не изнежить желудка; без жалоб переноси холод... Не бери ничего без спроса и в особенности не трогай никаких отцовских вещей; если сломал, разбил или даже не на то место положил – гроза на весь дом и наказание: угол, дерка за уши или порка ременной плетью о трех концах, всегда висящей наготове в кабинете отца. Наказывал же отец жестоко, беспощадно. Весь дом ходил, как потерянный, после экзекуций над моими братьями. Никакая малость не проходила даром <...>

Правда, девочек он не бил; не бил после того, как меня, шестилетнего ребенка, за каприз в бурю при переезде через Волгу на пароме чуть не искалечил. Но от этого не было легче: мы боялись его пуще огня; одного его взгляда, холодного, пронизывающего, было достаточно, чтоб привести нас в трепет, в тот нравственный ужас, когда всякое физическое наказание от более добродушного человека было бы, кажется, легче перенести, чем эту безмолвную кару глазами».

Вера Фигнер (третья слева) с подругами по Родионовскому институту

«ДРУГАЯ ОБИТЕЛЬ, ГДЕ МЕРТВЫЕ УЧАТ ЖИВЫХ»

В 1863–1869 годах Фигнер училась в казанском Родионовском институте благородных девиц. Она была прилежной ученицей. Так что первые смутные представления о социальной несправедливости у нее возникли уже после его окончания и были связаны они с Казанским императорским университетом. Сначала она попробовала устроиться лаборанткой к известному химику Марковникову, но быстро убедилась, что этот ученый готов ее научить только мыть пробирки.

«В те годы женщины в России не могли получать высшее образование, – рассказывает корреспонденту „БИЗНЕС Online“ заведующая отделом музея истории Казанского университета Мария Хабибуллина. – Но на кафедре анатомии уже были открыты курсы для акушерок, которым разрешалось проходить занятия отдельно от студентов. И одной из этих первых учениц стала Вера Фигнер, в будущем – известная революционерка. Она вместе с сестрой добилась разрешения посещать занятия профессора Петра Лесгафта в его анатомическом театре».

«Мы отправились в другую обитель, – рассказывает в своих воспоминаниях Фигнер. – Это было совершенно отдельное здание во дворе университета, и хозяином там был Петр Францевич Лесгафт. Мы поднялись по лестнице и вошли в зал, уставленный столами. На одних лежали трупы женщин и мужчин, старых и молодых; на других – отдельные члены человеческого тела: рука, нога и т. п. Серьезные молодые люди молча стояли у столов или сидели, склонившись, со скальпелем в руке. Все были в белых фартуках, деловитые и погруженные в работу. Никто и не взглянул на нас. Высокая девушка, худая и смуглая, с некрасивым мужеподобным лицом, была, по-видимому, ассистенткой, остальные – студенты, каждый занятый каким-нибудь препаратом. Острое зловоние стояло в воздухе; тогда еще не употребляли формалина для дезинфекции трупов, и в препаровочной работали в нездоровой удушающей атмосфере. Мы приготовились к зрелищу оголенных мертвых тел и к зловонию. Мы ждали этого и заранее укрепились в решении не поддаваться отталкивающему впечатлению, которым нас пугали. И мы выдержали искус. Перед нами стоял профессор – небольшого роста, резко выраженный брюнет лет 32–34. Худощавое серьезное лицо и темные глаза, смотрящие исподлобья, пытливо обратились к нам и остановились, как бы измеряя, будет ли из нас толк. И тотчас же коротко и дружески, как будто был знаком с нами сто лет, он дал согласие, чтобы мы ходили на лекции, а наутро обещал приготовить анатомический препарат».

ДОХЛАЯ КОШКА КАК ИСТОЧНИК ЗНАНИЙ

 «Для начала Вере Фигнер и ее сестре поручили препарировать дохлую кошку, – читаем публикацию портала „Новый Геродот“. – Но постепенно профессор стал доверять им все более ответственные задания, и, в конце концов, сестрам Фигнер разрешили посещать лекции наравне со студентами-мужчинами. На необычных слушательниц обращали внимание, но добиться их благосклонности уже было непросто».

«Петр Францевич был так прост в обращении, что мы сразу почувствовали себя легко и свободно. И вместе с тем кругом была такая деятельная, деловая атмосфера, что нас охватывало сознание серьезности момента, того момента, когда раскрываются двери науки и человек вступает на путь серьезного труда во имя далекого идеала жизни. <...>

Стали мы ходить и на лекции. Обыкновенно Петр Францевич входил в аудиторию из своего кабинета, а мы следовали за ним. Большая аудитория, расположенная амфитеатром, была сплошь занята мужской молодежью, а внизу, направо от профессора, стояли два табурета для нас.

Мы были всегда так поглощены тем, что говорил Петр Францевич, что я не заметила и не запомнила ни одного лица. Но студенты-медики, для которых появление женщин было новостью, хорошо заметили нас, и 7 лет спустя, когда я приехала в Самару служить в земстве, тамошний врач тотчас признал во мне одну из слушательниц, которые в 1871 году бывали на лекциях Петра Францевича. И это воспоминание сделало нас друзьями.

Петр Францевич имел дар заставить слушать себя: все чувствовали, что в излагаемом предмете все нужно, все необходимо; ничего нельзя пропустить – все надо запомнить твердо, непоколебимо на все будущие времена. Все чувствовали, что перед ними мастер своего дела и что этот мастер закладывает фундамент медицинского образования, от солидности которого в памяти слушателя зависит, быть может, вся будущность его как врача или человека науки».

Профессора Казанского университета уволились в знак протеста против отставки Лесгафта

«ТРУПОВ НЕТ, СТУДЕНТОВ НЕТ, ЛЕСГАФТ ОТСУТСТВУЕТ»

В октябре 1871 года ее кумир, профессор Лесгафт, по распоряжению царя был отстранен от должности в Казанском университете, а вслед за ним в знак протеста покинули вуз еще 7 его коллег. Фигнер была взволнована и потрясена этим событием, которое описала в своем «Запечатленном труде»: «И вот когда мы уже прикоснулись к источнику знания, когда, казалось, уже получали первые ключи к познанию явлений природы, бессмысленно, неожиданно и грубо наши занятия были прерваны. Однажды утром, когда мы с сестрой пришли в анатомический театр и вошли в препаровочную, мы были удивлены, что на столах трупов нет, студентов нет, Лесгафт отсутствует...

И вот нам сказали: по высочайшему повелению, переданному по телеграфу из Петербурга, Лесгафт отрешен от профессуры и лишен навсегда права дальнейшего преподавания. Но за что? За что? Новость казалась чудовищной, нелепой...

Потом студенты, особенно близкие к Лесгафту, объяснили, что часть профессоров не сочувствовала личности Петра Францевича, всегда прямого и резкого, и что они писали доносы на него, обвиняя во вредном влиянии на университетскую молодежь.

Те же студенты сообщили нам, что другие профессора – Марковников, Голубев, Ковалевский и другие, возмущенные изгнанием Петра Францевича, – отказываются от своих кафедр и, отрясая прах от ног своих, переходят в другие университеты; что некоторые студенты, хотя и немногие, не желают дольше оставаться в Казанском университете и перейдут в Петербург, куда уезжает изгнанный Лесгафт.

«НАДО ЕХАТЬ ЗА ГРАНИЦУ. ТАМ НЕ ПОМЕШАЮТ!»

Я была в то время так далека от политики, что не поняла связи события с общим строем нашей страны, и мое негодование обращалось главным образом на предполагаемых доносчиков и клеветников. Мне было грустно, что мои планы рушились, что мое учение прервано, и, боясь повторения того же в будущем, я тогда же решила не добиваться более ничего в России и ехать за границу. Там не помешают! И без препятствий, без тревог можно будет спокойно учиться и кончить курс.

Было больно за Петра Францевича. Мы пошли к нему на дом. Там все было вверх дном. Продавалась мебель, посуда – ломка жизни была полная. Петр Францевич с женой и маленьким сыном оставался без средств и без всяких перспектив в будущем. Все было разбито, и приходилось строить новую жизнь на новом месте; учитель по призванию лишился аудитории, лишился атмосферы, которой жил, лишился возможности работать, как он хотел.

...Он выглядел спокойным; как всегда, говорил с легкой иронией, и мы не услышали ни одной банальной фразы: он был весь сдержанность и такт. О происшедшем он не сказал ни слова. Мы тоже не спрашивали ни о чем; ведь мы могли узнать все от студентов. Купили мы с сестрой из продававшихся вещей по чайной чашке «на память»; принесли Петру Францевичу нарочно снятую для него фотографию, на которой изображены вдвоем у столика за анатомией.

И долго белая чашка мною сохранялась. Однажды в Шлиссельбурге под конец заключения жандармы дали мне совершенно такую же. Я страшно обрадовалась: она напомнила мне Петра Францевича в Казани.

После ухода Петра Францевича оставаться в Казани нам было незачем; я уехала опять в деревню, в Тетюшский уезд, а весной 1872 года втроем (к тому времени Вера Николаевна вышла замуж за молодого казанского судебного следователя, кандидата прав Алексея Викторовича Филиппова – прим. ред.), так как к нам присоединилась сестра Лидия, мы покинули Никифорово и отправились в Цюрих, где новые горизонты, широкие и далекие, захватили нас...»

Вера Фигнер пережила четырех императоров – двух Николаев и двух Александров, провела более 20 лет в одиночной камере самой страшной российской тюрьмы, была свидетелем Октябрьской революции, застала годы Советской власти и начало Великой Отечественной войны

ОНА ПЕРЕЖИЛА ЧЕТЫРЕХ ИМПЕРАТОРОВ, МИРОВУЮ ВОЙНУ И ДВЕ РЕВОЛЮЦИИ

Потом был Цюрих, началась ее профессиональная революционная деятельность сначала в Швейцарии, потом – в России. Она пережила четырех императоров – двух Николаев и двух Александров, провела более 20 лет в одиночной камере самой страшной российской тюрьмы, была свидетелем Октябрьской революции, застала годы советской власти и начало Великой Отечественной войны. Став после разгрома «Народной воли» членом партии социалистов-революционеров (эсеров), Фигнер так и не приняла Октябрьский переворот (1917) с его разгоном Учредительного собрания и последующей политикой, но в 1926 году специальным постановлением Совнаркома СССР ей была назначена персональная пенсия...

Подготовил Михаил Бирин