Иван Горшков: «Современное искусство – это весело, нормально, классно»

Иван Горшков: «Я в институте, наверное, был самым худшим студентом, потому что был молод, горяч и относился ко всему скептически, пренебрежительно» Фото: Елена Селезнева

«Я ВОСПРИНЯЛ ИСТОРИЮ ИСКУССТВ КАК БЫ ЗАДОМ НАПЕРЕД»

— Иван, скажите, вы с детства хотели стать художником или понимание своего предназначения пришло постепенно?

— Учитывая, что мой отец — художник, была у меня определенная предпосылка тоже стать художником. С детства я видел, как живется в мире искусства, бывал на вернисажах, и жизнь эта мне представлялась позитивной, веселой, этаким миром приключений. Так получилось в моей судьбе, что я воспринял историю искусств как бы задом наперед. Ну как обычно в школе все проходят: сначала греки, потом Средневековье и так далее, и уже к концу 11-го класса добираются до «Черного квадрата». У меня же получилось так, что с детства мне казалось, что современное искусство — это весело, нормально, классно, а вся историческая допотопщина — то, что сброшено с парохода современности и недостойно особенного внимания.

Следующим поворотным этапом жизни у меня было знакомство с будущими друзьями, единомышленниками, коллегами. Произошло это в 2005 году. Мы тогда познакомились с Арсением Жиляевым, Ильей Долговым, чуть позже с Николаем Алексеевым и Алексеем Юрьевичем Горбуновым, основателем галереи «Х.Л.А.М». Все мы тогда были старшекурсниками, студентами и об искусстве, в общем-то, слышали, имели представления довольно-таки наивные, но тем не менее у ребят, у Арсения с Ильей, существовала арт-группа «Пограничные исследования», они работали в духе московского концептуализма.

— Они вместе с вами учились?

— Они учились в университете на факультете философии и психологии, у них нет академического художественного образования. В этом смысле, конечно, они пример, показатель того, что не нужно обязательно иметь специальное образование или хорошо уметь рисовать, чтобы быть художником. Арсений вообще не умеет рисовать, но при этом он самый успешный воронежский художник. Можно уверенно сказать, что он самый успешный российский художник определенного поколения. На меня повлияла в целом наша воронежская художественная тусовка.

В том числе и Алексей Юрьевич Горбунов — конечно, он тогда как раз думал об открытии галереи. Мы с ним познакомились, и, мне кажется, эта встреча воодушевила всех: и нас, и, может быть, его самого. Он увидел, что существуют молодые художники, а мы увидели, что есть будущий галерист. Когда он открыл галерею, многие выросли в ней, в том числе я. Все в ней делали свои первые выставки, первые проекты и росли вместе профессионально. Нашу инициативу с центром современного искусства мы тоже придумали как некую позитивную оппозицию галерее «Х.Л.А.М». Наверное, чтобы она не выглядела как что-то такое одинокое, случайное недоразумение, чтобы была какая-то здоровая конкуренция на одном поле. Мне кажется, что с появлением альтернативной организации в развитии современного искусства в Воронеже не произошло резкого скачка, но в целом она сыграла позитивную роль, потому что возникла здоровая конкуренция и всем стало понятно, что это не каприз одного человека, не какое-то чудачество, а тенденция: есть разные люди, всевозможные позиции по поводу современного искусства, то, что все нужно, важно и имеет место. В этой истории интересно, что почти все, кто тогда оказался в этой тусовке, не бросили современное искусство, связали с ним жизнь и сейчас достигли серьезных результатов. Арсений с Ильей — лауреаты премий, признанные, уважаемые художники, однако и мы с Колей тоже, хоть и не лауреаты... но у всех разные амплуа, разное искусство. Такой вот у нас был странный квартет. Мы потом не выступали как арт-группа, разве что участвовали вчетвером в выставках, посвященных региональной географии, так как у меня и у Арсения диаметрально противоположные интересы и подходы.

Были и другие участники художественной жизни, например Мария Чехонадских — искусствовед, она сейчас живет в Лондоне, серьезный человек. Миша Лылов — художник, в настоящее время живет в Берлине и в Японии, делает самые разные вещи. Потом уже появились такие ребята, как Кирилл Гаршин — серьезный воронежский живописец, Евгения Ножкина.

— Получается, что ваше окружение, художественная среда в большей степени на вас повлияли, чем институт, в котором получали образование?

— Я в институте, наверное, был самым худшим студентом, потому что был молод, горяч и относился ко всему скептически, пренебрежительно. Тогда уже ездил в Москву, начинал тусоваться, по выставкам ходить. Конечно, было понятно, что институт стал просто опытом жизненным определенным, пунктиком в судьбе, но настоящая школа жизни — практика, на которой выросли, я думаю, все перечисленные ребята. Арсений с Ильей учились потом Институте проблем современного искусства (ИПСИ) в Москве, а мы с Колей не попали ни в какие школы. Арсений в 2006 году уехал из Воронежа, поступил в ИПСИ и стал москвичом, он уже давно не воронежский художник.

Вообще, наш проект был, как сейчас говорят, региональный. Но тогда этот тренд региональности еще не развился, он оформился к эпохе гельмановской «культурной революции», и все заговорили о регионах. Не помню точно, в каком году появилась региональная тенденция и, соответственно, номинация «Региональный проект» в премии «Инновация», но я помню, что в 2009-м мы подавали заявку на эту номинацию с первой выставкой Воронежского центра современного искусства. Потом как-то все заговорили, что номинация не очень-то и нужна, потому что она появилась в качестве поддержки регионального искусства и содержала в себе определенную поблажку, некое снисхождение: дескать, нужно поддержать местных ребят, так как они не смогут конкурировать со столицами. В общем, скоро набрались силы, стало понятно, что вполне эти ребята могут конкурировать и что многие уже не нуждаются в таком снисходительном отношении.

Это хорошо видно на примере опыта краснодарской группировки «ЗИП», с которой мы подружились, съездили друг к другу в гости с выставками. Когда я услышал их историю, то понял, что она очень похожа на нашу, что аналогичные события произошли в те же самые годы. Такая же группа ребят — наших ровесников — примерно в 2008, 2009, 2010 годах развила активность, потом это все переросло в институцию, появилось свое помещение и т. д. У всех региональных центров современного искусства разные судьбы, но было такое ощущение, как будто это произошло не случайно, как будто это назрело, назрел социальный запрос или будто какие-то естественные процессы привели к росту региональных активностей.

«Надо сказать, что российское арт-комьюнити очень маленькое, в России вообще все по знакомству принято делать, а тут, в такой специфической сфере, — тем более» Фото: Елена Селезнева

«МЫ РЕШИЛИ ОСТАТЬСЯ В ВОРОНЕЖЕ, ПОПРОБОВАТЬ РАСКАЧАТЬ СИТУАЦИЮ, НАВЕСТИ ТУТ СОБСТВЕННУЮ ДВИЖУХУ»

—  Понятно, что среда, окружение в целом повлияли на ваш профессиональный рост, а какой собственный проект считаете первым значимым художественным высказыванием?

— Вы имеете в виду то, что не стыдно показать и сегодня, да? Это, наверное, выставка в галерее «Х.Л.А.М.» в 2009 году, такой полуабстрактный экспрессионизм. Потом первая выставка в Москве на «Винзаводе» в рамках программы «Старт» с железом, тогда это была первая серьезная железная серия.

— Какой это был год?

— 2010-й.

— Кто тогда был куратором «Старта»?

— Арсений Жиляев. Тогда была интересная история: Арсений стал вторым куратором «Старта», и у него оказался срок меньше года, когда ему нужно было набросать выставочный план, продумать все выставки с художниками. В то время в интернете кипели нешуточные споры о «Старте», кураторах и Жиляеве в том числе. Кто-то гневно писал (видимо, художник, которого не взяли в программу), что, дескать, у вас все по блату, Жиляев одних своих дружков показал, туда не пробиться, это секта, заговор. Жиляев смешно ответил: «Я вам больше скажу: не только показал своих друзей, но и пришлось еще мне с некоторыми подружиться, чтобы сделать их выставку, стать другом, при том что не очень-то и хотелось».

Надо сказать, что российское арт-комьюнити очень маленькое, в России вообще все по знакомству принято делать, а тут, в такой специфической сфере, — тем более. Еще особенность этой сферы в том, что она не до конца легитимная, спорная. Современному художнику в России нужно все время что-то доказывать, спорить, постоянно быть готовым к нападкам — даже в комментариях в сети, со стороны общественного мнения. Я думаю, это обстоятельство обостряет ощущение клановости, закрытости тусовки. Мне казалось, именно поэтому есть более ревностное ощущение — кто свой, а кто чужой — на инстинктивном уровне. Ты понимаешь, что все едут в Москву именно за тем, чтобы тебя знали в лицо и ты знал всех. Понятно, что куратор, когда он выбирает художников на выставку, скорее всего, возьмет проверенных, тех, кого он хорошо знает, чем какого-то сомнительного парня, у которого видел одну картину и не представляет, не подведет ли он.

Конечно, когда Жиляев поехал в Москву — это был шаг, он был первопроходец. Я заехал в Москву уже по лыжне Арсения, познакомился с теми, с кем он был знаком. Естественно, он помог очень сильно и продолжает помогать сейчас и мне, и, думаю, другим ребятам из Воронежа. Полагаю, что он сыграл большую роль в судьбе если не всех, то многих молодых художников.

«Современному художнику в России нужно все время что-то доказывать, спорить, постоянно быть готовым к нападкам — даже в комментариях в сети, со стороны общественного мнения» Фото: Елена Селезнева

— Были ли у вас, как у Арсения, планы переехать в Москву и уже там строить свою художественную карьеру?

— В общем-то, тогда существовала дилемма у всех моих коллег: ехать в Москву или оставаться в Воронеже. Показалась в то время интересной идея остаться и попробовать сделать свой арт-мир, скажем так, альтернативный, хотя, по сути, это была калька с московского арт-мира.

Мы решили остаться в Воронеже, попробовать раскачать ситуацию, навести тут собственную движуху, сделать свою тусовку, стать боссами этого арт-мира. Тогда же, году не помню уже в каком, в 2010-м, может быть, появился термин «воронежская волна», который, в общем-то, до сих пор вполне себе в ходу и уже стал историческим, потому что отмечают, что сначала была первая волна художников, потом вторая. «Воронежская волна» состоялась как явление благодаря стечению многих обстоятельств и усилиям многих людей. Действительно появилось определенное количество художников и продолжат появляться, я надеюсь. Некоторые первопроходцы этой волны, такие как Арсений, стали уже классиками российского современного искусства, вошли в его историю.

— Как развивалась ваша личная история?

— Это было, как и у всех, постепенное движение наверх. Вот я поймал себя на мысли, что если есть какая-то у тебя определенная цель, мечта на обозримое будущее, которая кажется тебе пределом фантазий, каким-то потолком (например первая выставка, проведенная на кухне хотя бы), то, конечно же, ее надо осуществить. Я сделал такую выставку, пришли три друга, посмотрели — успех. Потом была первая выставка в Воронежской галерее — и здесь успех. Понятно, что пределов этому росту нет, постепенно, шаг за шагом складывалась история: первая выставка в Москве, потом первая галерейная выставка в Москве и т. д. Затем пошли первые контракты с галереями.

В общем-то, в моей судьбе не оказалось такого какого-то одного огромного прорыва, я имею в виду карьерного, что до этого я сидел непризнанный, неизвестный, а тут бах — и все в одночасье изменилось. Такого не было, у меня была постепенная работа. В общем-то со временем понимаешь: слава богу, что так все складывается. Конечно, сначала было немного обидно, что подаешь заявки на какие-то премии и думаешь: «У меня классный проект. Конечно, мне нужно давать премию „Инновация“». Но тебя не берут ни в лонг-лист, ни в шорт-лист и «Инновацию» в итоге не дают. Сначала это досадно кажется, а потом, спустя пять лет, думаешь: «Слава богу, что мне не дали никаких премий. Это вообще такая фигня была». Действительно, наверное, всему свое время.

«КОГДА ПРИХОДИШЬ НА ГОГОЛЕВСКИЙ, ДРОЖЬ В КОЛЕНЯХ ПОЯВЛЯЕТСЯ ОТ МАСШТАБОВ ЗАТЕИ»

— И что для вас на сегодняшний день стало главным признанием в профессиональном сообществе?

— Самым большим в моей жизни признанием профессионального сообщества, значительным успехом, произошедшим в прошлом году, стало то, что на выставке Cosmoscow (большой международной выставке, которая проходит в Москве в выставочном зале «Манеж») выбрали меня как художника года и сделали брендинг выставки из моей работы. Это тоже сыграло важную роль, потому что со временем, году к 2016-му, у меня уже практически комплекс непризнания появился: вроде бы все уже слышали про тебя, но плохо представляют, кто это, что он там делает, то одно привезет, то другое, то какая-то скульптура, то картина. Как это все связано — непонятно, то ли он сам, этот художник, еще со своей стратегией не определился. Как он выглядит — тоже плохо представляют. В Москве бывает редко, что за чувак — непонятно.

Казалось, что нужно произвести для публики и для художественного сообщества в целом введение в контекст, что называется. Я подумал, что надо сделать музейную выставку и на ней все последовательно показать, объяснить, чтобы все встало на свои места, чтобы сложилась цельная картинка. Тогда я предложил Московскому музею современного искусства провести свою персональную выставку. Неожиданно оказалось, что сотрудники ММСИ и сами давно уже хотели предложить мне ее сделать. В итоге на 2019 год назначили проведение выставки в здании ММСИ на Гоголевском бульваре, в самом большом выставочном зале. Конечно же, сейчас это для меня сверхзадача номер один на обозримое будущее. Но уже не первая, получается, будет музейная выставка: первая прошла в Перми весной в этом году, в музее современного искусства PERMM.

Конечно же, персоналка на Гоголевском — это такой уже был бы на данном этапе для меня беспрецедентный успех, масштабное признание, какой-то уже совершенно новый уровень, подход новый, статус. Я с таким трепетом об этом сейчас думаю, потому что осенью нужно будет уже всерьез выйти на какую-то финишную прямую, начать осваивать бюджеты, арендовать новую мастерскую отапливаемую, завести ассистента. Действительно попробовать забраться на более высокую ступень, потому что, когда приходишь на Гоголевский, дрожь в коленях появляется от масштабов затеи и сложности не только объемов физической работы, но и объемов интеллектуальной работы, объемов решений, которые нужно правильно и мудро принять. Понятно, что это совершенно новая для меня задача — на три порядка выше, чем я когда-либо решал.

— Кто будет курировать выставку?

— Курировать будет Алексей Масляев. Мы с ним давно знакомы и еще лучше познакомились на Cosmoscow, так как он занимается некоммерческими проектами этой ярмарки. Я так много говорю о Cosmoscow, потому что выставка сыграла для меня важную роль: она все-таки выполнила задачу разъяснения, что это за художник, примерно что он делает, кто он такой. Я думаю, что многие критики, галеристы и художники московские и не только какой-то пунктик, галочку у себя поставили — понятно, разобрались наконец-то. Пермская выставка, конечно, тоже в это разъяснение свою лепту внесла.

Я уже все выставки сейчас, наверное, делаю как эскизы к выставке в ММСИ. Пермская выставка тоже, в общем-то, оказалась похожей на ретроспективу: там выставлялись работы разных лет и серий, но, конечно, она была направлена также и на то, чтобы увязать все в одну картинку, в одну логику. Мне казалось, что необходимо какое-то нечто, что, наконец, уже легитимирует меня окончательно в московском арт-мире, всем все разъяснит и расставит точки над i. Хотя, конечно, «Фейсбук» совершенно поменял стратегию поведения. С наличием этой соцсети необязательно жить в Москве, чтобы лучше всех запомнить и чтобы все запомнили тебя. Постишь свои работы, смотришь чужие и вроде бы как бы немножечко ближе становишься со всеми.

«Все названия у меня тоже абстрактные, как и сами работы, но задача названия — какую-то интонацию задать, ключик в смысле интонации» Фото: Елена Селезнева

«КАЗАЛОСЬ БЫ, ВСЕГО ЛИШЬ НАДО ПРИДУМАТЬ НАЗВАНИЕ, НО ЭТО НЕ ТАКАЯ УЖ И ПРОСТАЯ РАБОТА»

— Продолжая разговор о музейных выставках, думаю, можно перейти и к готовящейся вашей выставке в Казани. Выставка, которая будет экспонироваться в галерее БИЗON, почти в полном составе из Перми приехала?

— Практически. За исключением глянцевой железной скульптуры, которая уехала в Петербург в парк «Новая Голландия». Но в целом да, логика выставки будет примерно такая же, как и в Перми.

— Я переживала, что выставка станет не такой объемной, как хотелось бы, без скульптуры, но на самом деле оказалось, что тут так много объемных вещей — одна инсталляция только чего стоит, так что в общем-то скульптурная ваша специализация вполне здесь очевидна.

— Если честно, скульптурные работы не уместились бы в этом пространстве, по-моему, просто.

— Согласна, для экспонирования скульптуры нужны более масштабные пространства. Но тем не менее выставка получается весьма богатой в смысле множества экспонатов, цвета, фактуры, разнообразных визуальных эффектов. У меня был вопрос в связи с серией работ, которые будут экспонироваться на этой выставке. Серия называется «Гиперпрыжок и муравьед» — могли бы вы дать комментарий по поводу выбора такого интригующего, сюрреалистического названия?

— Вообще с названиями у меня всегда тяжело дело обстоит. Вот есть художники, у которых очень разные проекты, как мне кажется (возможно, я и заблуждаюсь), а у меня как будто все про одно и то же, те же каламбуры используются с вариациями, безусловно. Но в целом делаешь три-пять выставок в год, работаешь над новыми сериями и начинаешь аналитически уже подходить к решению задач, понимаешь, что нужно постоянно перестраиваться, придумывать новое, потому что перефразировать старое название уже не хочется, а хочется выявить какие-то особенности новой серии, новую нотку.

Просто я считаю, что название должно быть и содержательным, и в меру остроумным, и каким-то лаконичным, изысканным, тонким, и цитатным желательно еще. «Гиперпрыжок», кстати, не цитата, это мне даже Коля Алексеев помогал его придумывать, потому что какие-то мучения просто. Сидишь неделями с тетрадками, пишешь там десятки каких-то слов, стрелками их комбинируешь, постоянно изможденный, злой на самого себя. Казалось бы, всего лишь надо придумать название, но это не такая уж и простая работа. Это ответственно, особенно в случае с большой серией. Если полгода над ней работал — нужно как-то назвать хорошо. Потом не вычеркнешь из серии уже. (Смеется.) Все потом будет тебе глаза колоть, если плохо назовешь. В общем, это ответственное дело.

Все названия у меня тоже абстрактные, как и сами работы, но задача названия — какую-то интонацию задать, ключик в смысле интонации. Насколько это все серьезно, драматично или легкомысленно — нужно тоже, как правило, соблюсти в названии баланс. «Гиперпрыжок и муравьед» — это каламбур двух совершенно противоположных образов про микро- и макрокосм, про холод бесконечности, про уют и шерсть милого муравьеда. В этом названии все построено на ощущениях, что, как мне кажется, должно быть понятно. Эта серия с наклейками «Гиперпрыжок и муравьед» тоже очень важной оказалась в моей судьбе. Даже Арсений Жиляев, который особенно никогда не хвалил мою живопись, неожиданно для меня сказал: «Наконец-то ты что-то хорошее сделал, можешь теперь пять лет не выдумывать ничего нового, а разрабатывать эту тему».

— Получается, что все работы, представленные в экспозиции выставки, можно объединить в эту серию?

— Так или иначе, можно. Тут просто есть несколько рисунков без стикеров, но все равно они укладываются вполне в одну какую-то логику визуальную. Что касается «Гиперпрыжка», то здесь тоже, мне кажется, есть такая тема микро и макро, картинки внутри картинки, существует большая картинка, а внутри эти маленькие картинки как мазки такие живописные, агрессивные мазки. При разглядывании работы можно долго туда проваливаться вовнутрь. Вообще это про любое, наверное, можно сказать произведение, в котором есть фактура.

«Я думаю, что многие художники отождествляют свои выставки с каким-то приключением, путешествием, каким-то миром, городком» Фото: Елена Селезнева

«НАМ ВЫДЕЛИЛИ ДВУХ КРЕПКИХ БОРОВОВ, ИХ ЗВАЛИ ПЬЕР И ПОЛЬ, И ПОВЕЗЛИ ИХ В МОСКВУ»

— Конечно же, нельзя обойтись без вашего комментария в связи с инсталляцией «Утопия драконов»: как она будет воспроизводиться — так же, как и в Перми, или это новая версия?

— Да, получается, что это уже четвертая версия приблизительно одного и того же набора инсталляционной базы, скажем так. Получается, что первый вариант инсталляции был на «Винзаводе» в Цехе красного вина. Второй экспонирован в Воронеже в старинном особняке, в актовом зале с лепниной золотой на потолках, хрустальными люстрами — это был очень интересный опыт в аутентичном помещении, старинном доме, бывшей резиденции губернатора, в советское время там был Дом молодежи, с актовым залом. Интерьер эклектичный: на полу — линолеум, на потолке — лепнина, хрустальные люстры метра два с половиной в диаметре, где-то немножко вагонки пластмассовой, где-то золото с хрусталем, но в целом впечатление такое очень «жирное». Желтый свет везде, метров 250 площади. Конечно, там эта инсталляция выглядела самым, наверное, убедительным образом, потому что во всех остальных случаях был белый куб, как и здесь, в общем-то, такое галерейное типичное пространство, музейное.

Что касается названия «Утопия драконов» — это цитата из компьютерной игры, в которую все воронежские художники играют до сих пор между собой, в нее можно играть вдвоем, втроем, как захочется. Такой клуб — как покерный или что-то наподобие того. На «Винзаводе» когда эту инсталляцию я экспонировал, получилась очень смешная история. Инсталляция смотрелась островком среди огромного выставочного зала, который называется Цехом красного вина. Помогал мне инсталляцию строить Арсений Жиляев, и мы с ним решили, что чего-то как будто не хватает тут, стоят всякие штучки многочисленные, но явно чего-то не хватает, какого-то пятого элемента. Особенность этой инсталляции заключается в том, что в ней максимально широкий диапазон используемых материалов, техник — от какого-то гнилого пня до видео, от электроники и какого-то странного рэди-мэйда до сделанного объекта. Я еще в этом Цехе красного разместил фонтан с водой, с пеньками, которые прорастали листьями. Мы подумали, что еще не хватает настоящей, биологической какой-то составляющей, живой жизни как материала. И такая пришла к нам идея: «Не пригласить ли для завершения инсталляции свиней?» Эта мысль нас немножко взбудоражила, потому что, понятно, в ней есть вопросы этического характера, но мы не собирались свиней держать месяц на экспозиции и тем самым замучить. Нам показалось, что свинья — вроде бы такое крепкое животное, не такое подверженное стрессу, как лошадь или, не знаю, кто еще.

— Собака.

— Может быть, да. Так как в Воронеже скотоводство процветает, нам нетрудно было договориться со спонсорами — кажется, это был Россельхозбанк, и через него нам выделили двух крепких боровов, их звали Пьер и Поль, и повезли их в Москву. Однако к этому времени в Москве объявили карантин на свиную чуму и боровов отправили обратно. Конечно же, я специально для этого события купил GoPro, но не получилось его использовать. План был такой: привезти боровов буквально на три часа и вечером забрать. Я специально для них организовал корыта с водой. Замысел был такой: чтобы не сами свиньи стали частью экспозиции, а чтобы они ее доделали, чтобы это тоже была такая деталь генератора случайных совпадений. Я надеялся, что боровы все разворошат своими пятачками, разнесут, обгадят просто, сломают и такой настоящий какой-то устроят неподдельный кавардак, выведут это в плоскость реального события, не бутафорского. Такая была идея. Я даже специально построил им загон, как на ферме, сосновый такой загончик.

Сотрудники «Винзавода» шутили: «Свиней привезут, а забор что такой хлипкий? Они его сейчас сломают, на Мединского нападут». (Смеется.) Или спрашивали: «Сильно ли потом все это будет вонять, если они нагадят везде?» Специально меня заставили ковролин стелить под инсталляцию, чтобы они не испортили наливные полы. Куча была каких-то опасений, согласований и курьезов. Так что даже не знаю, если бы они там были, может быть, правда, все бы закончилось ужасным скандалом каким-то. Потому что я перед тем, как начать договариваться о привозе свиней, всем винзаводовским сотрудникам голову продолбил: «Можно ли это делать?» Они сначала говорили: «Да ладно, конечно, привози что хочешь». Я говорю: «Точно? Свиньи же там нагадят». Мне ответили: «Да ладно, у нас тут современное искусство, чего тут только не было. Нам по фигу вообще». Я говорю: «Ну ладно. Хорошо. Хозяин — барин». Такой карт-бланш они мне дали, а потом неожиданно за два часа до вернисажа вдруг говорят: «Стоп-стоп-стоп, то есть как? Они же там нагадят». Я говорю: «Да. Конечно. Еще как. Все загадят там». Мне отвечают: «Да это же будет пахнуть!» Я говорю: «Конечно, будет пахнуть так, что за три километра почувствуется». Отвечают: «Ох-ох-ох, как же быть? Вы продумали это?» Я говорю: «Нет, вонять будет просто, как в сортире деревенском».

— Они были рады, что боровов пришлось отправить обратно в Воронежскую область, что вовремя случился для них карантин?

— Да, конечно! С учетом того, что они сильно запаниковали, даже когда фонтан немножко протух.

— Неужели?

— Да. Дескать, смотрители выставки жалуются, что плохо пахнет фонтан. Хорошо, что свиньи туда не нагадили, а то вообще была бы история. Это просто такой смешной случай. Я к тому это говорю, что инсталляция подвижная и могут быть самые разнообразные в нее включения. Посмотрим, что у нас получится в итоге здесь, но она как бы может и сжиматься, и разжиматься. В нее можно как включать, так и убирать объекты. Посмотрим, если у нас удачно пройдут занятия в школе «Магма тайн», может быть, мы включим сюда работы слушателей школы, как тоже такие непредсказуемые происшествия. В Воронеже, например, мы туда вовлекали временное присутствие человека — не то что бы танцевального перформанса, скорее просто движения. Две девушки двигались внутри инсталляции какое-то время — но это скорее было для видео. В этот раз инсталляция называется не «Утопия драконов», а «Дорога королевского пирога». Это наименование обозначает некий путь, немножко сказочный, немножко воображаемый, немного эпический путь, которым и представляется иногда судьба художника.

Также она полна мифов и самоэкзотизации. Однажды Иван Новиков приезжал в Воронеж и рассказывал нам про самоэкзотизацию. Я говорю: «Так вот чем мы тут, оказывается, занимаемся все эти годы — самоэкзотизацией» (смеется). «Воронежская волна» вбирает в себя воронежские байки, мифы, и порой трудно уже различить, отделить вымысел от реальных событий, произошедших с художниками нашими. Существует мнение, что представители воронежской волны играют в героев, один из них любит кусты (это Илья Долгов), другой — игрушки (это я), этот — космизм (Арсений Жиляев). Про любовь к кустам, кстати, есть байка: как-то раз Долгова спросили: «В каком направлении вы работаете?» И он тогда в шутку ответил, так как у него тогда в работах одни кусты были изображены: «Может быть, это кустизм». У него и сейчас, по-моему, в «Инстаграме» страничка «кустизм» называется, такой вот он «кустист». В общем-то, Долгов, по-моему, самый, не знаю, согласится он со мной или нет, самоэкзотизированный представитель этой компании.

«Дорога королевского пирога» — путешествие в некую вымышленную страну»Фото: Сергей Елагин

— Почему «Дорога королевского пирога»?

— Хочу сказать, что это совершенно абстрактное название, задающее интонацию: выставка как путешествие, как некий путь в какую-то воображаемую страну. Я думаю, что многие художники отождествляют свои выставки с неким приключением, путешествием, миром, городком, тем более что у нас здесь какое-то королевство определенное получается.

Была такая еще одна смешная история про воронежцев. Одно время существовал у нас бум на названия, связанные с царственностью. У меня, например, была выставка «Лесной царь». Коля Алексеев, мой друг, приезжает в Москву и говорит: «Давайте назовем выставку „Царство“». Я говорю: «Вы там поехали, что ли, все на царях, давай хотя бы по-английски назовем — Regnum». Действительно, королевство, царь, царство — как будто какой-то фетиш есть, с короной связанный у всех. И вот «Дорога королевского пирога» — путешествие в некую вымышленную страну. Эта выставка, как я надеюсь, даст возможность сформировать мнение относительно конкретного художника и проследить его позицию в искусстве, метод, который здесь будет прочитываться, как и должна проглядываться общая логика между разными по материалу работами, связь между всеми этими наклейками, коврами, сервантами, картинками. В общем, хочется, чтобы все это сложилось в некое королевство.