Павел Басинский В рамках Года Толстого арт-резиденцию «Старо-Татарская слобода» в Казани посетил именитый писатель, публицист, литературовед, автор множества книг и статей о Льве Николаевиче Толстом и Максиме Горьком Павел Басинский Фото: ©Евгения Новоженина, РИА «Новости»

«В КАЗАНИ ПОБЫВАЛИ ПОЧТИ ВСЕ ВЕЛИКИЕ И ПРОСТО КРУПНЫЕ РУССКИЕ ПИСАТЕЛИ И XIX, И ХХ ВЕКА»

— Павел, исторически Казань — особое место на литературной карте России. Мало какие города, кроме столичных Москвы и Санкт-Петербурга, могут похвастаться такой литературной историографией. Наша резиденция в меру своих скромных возможностей пытается вернуть эти литературные позиции, приглашая поработать в Казань как молодых, так и уже именитых и состоявшихся писателей. Эти позиции были, кстати, во многом утрачены в советские годы (пальму первенства у столичной Казани перехватил Чистополь, куда в годы войны эвакуировали многих советских писателей). Согласен ли ты с такой трактовкой?

— С литературной географией все очень непросто. Например, мы говорим «Петербург» и по умолчанию имеем в виду Пушкина, Гоголя, Достоевского, Блока, Андрея Белого. Но из этой пятерки только Блок родился в Петербурге. Пушкин, Достоевский и Белый — урожденные москвичи, а Гоголь родился в Сорочинцах на Украине. Между тем детские впечатления невероятно важны для формирования писателя. С другой стороны — южная часть средней полосы России: Тула, Орел, Курск. С этими губерниями так или иначе связана жизнь многих великих писателей: Толстой, Тютчев, Фет, Бунин, Леонид Андреев и другие. Но можно ли их считать «туляками» или «орловцами»? Это все-таки больше из области краеведения — «люби и изучай свой край». Говорю без иронии, я преклоняюсь перед краеведами и, когда пишу свои писательские биографии, постоянно пользуюсь краеведческими источниками. Мне даже немного совестно, что я как бы «краду» чужие кропотливые разыскания. Однако ни одного великого писателя нельзя «намертво» привязать к одному месту, городу. Даже Лев Толстой — не только Ясная Поляна, но и Кавказ, Крым, Оптина пустынь и Москва, конечно. Между прочим, великий европейский философ Иммануил Кант родился в Кёнигсберге (нынешний Калининград), там же умер и вообще нигде, кроме этого города, не бывал. Можем мы его называть «кёнигсбергским», а тем более «калининградским» мыслителем? Смешно!

Что касается Казани, тут важно то, что пребывание в этом городе стало поворотным моментом в судьбах больших и великих русских писателей. Максим Горький родился в Нижнем Новгороде, но своей «духовной родиной» называл Казань, потому что здесь прошли «его университеты». Толстой тут провел отрочество и юность, стал совершеннолетним и принялся вести дневник — начало его творчества вообще. Уже этих двух титанов достаточно, чтобы считать Казань одной из столиц русской литературы. Однако с этим городом связаны еще и имена Державина, Баратынского, Аксакова, Хлебникова и других. Здесь Пушкин собрал материал для целой главы «Истории Пугачевского бунта». В Казани побывали почти все великие и просто крупные русские писатели и XIX, и ХХ века.

Я не очень люблю слово «евразийство», потому что в него часто вкладывают разные смыслы, но в принципе я понимаю, что это такое. И конечно, столицей русского «евразийства» является Казань — узловая точка пересечения православия и мусульманства. Если бы нам позволяло время, я мог бы бесконечно говорить о том, как столица РТ повлияла, например, на Горького и Толстого.

— Согласен, одно дело — приехать в Казань и поработать, а другое — испытать здесь духовный переворот. Философ Мишель Фуко ввел в научный обиход термин «гетеротопия». Он описывает гетеротопии как другие, сложноустроенные места (от греч. heteros — «иной», topos — «место»). У меня есть целая теория: Казань в качестве пограничной, межцивилизационной территории — это как раз ярко выраженный пример гетеротопии, пространства, в котором у людей происходят серьезные ментальные сдвиги. Но, с другой стороны, Казань — не только такое ключевое место, в котором у Толстого и Горького произошли одни из первых мировоззренческих переворотов, но и центр самой активной и яростной антитолстовской пропаганды. Расскажи об этой мало кому, кроме специалистов, известной странице и данном периоде в истории Казани.

— Да, именно в Казани в конце XIX — начале ХХ века находилась «цитадель» антитолстовского богословия — Казанская духовная академия. Например, здесь преподавал ординарный профессор христианской апологетики Гусев — автор нескольких книг, направленных против «религии Толстого» или «толстовства». Кстати, именно он «увещевал» 18-летнего Алексея Пешкова, будущего Максима Горького, покаяться перед церковью и понести епитимью после его неудачного покушения на самоубийство. В противном случае его хотели заточить в Феодоровский монастырь. Пешков пригрозил, что «повесится на воротах монастыря», и его отпустили, но отлучили от церкви на четыре года. Это было в 1888 году, за 13 лет до отлучения от церкви Толстого.

— До революции православие являлось государственной идеологией и выступать против него было опасно. Например, нельзя было переходить из православия в иную конфессию. Это воспринималось как акт измены. Не пришел несколько раз на исповедь — и тобой уже заинтересовывались определенные надзорные органы. Лев Николаевич посягнул на эту идеологическую гегемонию. Откуда у Толстого такая смелость?

— Этот момент не все сегодня понимают. Не понимают, что Толстой выступал не против церкви, которая «отделена от государства», а против государственной религии. Это было политическим преступлением, за что очень жестко наказывали. «Толстовцев» ссылали на Кавказ и в Сибирь, у них отнимали детей, потому что они их не крестили, сажали в тюрьмы за отказ идти служить в армию и давать присягу, потому что Христос сказал: «Не клянитесь». Это десятки искалеченных судеб. Самого Толстого «не трогали» опять-таки по политическим соображениям: слишком был знаменит во всем мире. Но и не печатали ни одного из его философских и религиозных сочинений (жесточайшая цензура). В России существовали две цензуры — политическая и духовная (церковная). Вторая была даже более строгой. Откуда такая смелость? Ну он вообще был человеком не робкого десятка. Воевал, охотился на медведей... Куда больше страху натерпелась его жена Софья Андреевна. Она реально боялась, что ее мужа, религиозного «диссидента», говоря современным языком, посадят в тюрьму или сошлют на Соловки. И такие идеи были в высших церковных кругах.

Толстой, на мой взгляд, много несправедливого написал и наговорил о церкви. Я не «толстовец», мне многое в этом направлении мысли и образе жизни не по душе. Однако к толстовской критике церкви нужно отнестись внимательно, там много правды. Одной из причин вынесения «Определения об отпадении Толстого от церкви» (так сформулировано «отлучение») было то, что идеями писателя стали увлекаться рядовые священники. Те из них, кто был категорически против Толстого, писали письма в синод, спрашивая, что им делать в случае смерти Толстого, служить по нему панихиды или нет. Сегодня нам это кажется странным, но тогда это вопрос стоял остро, потому что церковь не была отделена от государства.

Фото: Ирина Ерохина

«В РОССИИ ЕСТЬ «ТОЛСТОВЦЫ», Я ДАЖЕ СОСТОЯЛ В ПЕРЕПИСКЕ С ОДНИМ ИЗ НИХ»

— Как сам Лев Николаевич воспринял для себя такой страшный удар, как «Определение об отпадении Толстого от церкви». Ведь по этому определению ему запрещались в том числе многие церковные обряды, публично стать изгоем — не самое приятное ощущение.

— Я думаю, Толстого меньше всего волновало то, что ему нельзя теперь исповедоваться и причащаться. Он ведь отказался от всех церковных служб. К тому же, согласно «Определению», ему достаточно было раскаяться, чтобы вернуться в лоно церкви, которая ждала этого раскаяния и на него надеялась. Однако Толстой так и не раскаялся.

Отлучение Льва Николаевича формально называлось «Определение об отпадении графа Л.Н. Толстого от Русской Православной Церкви». На самом деле все в этой формулировке путаются, я сам в ней постоянно путался, пока не понял, в чем дело. Толстого формально не отлучали, а только констатировали о его отпадении от церкви, поскольку он не признает всех ее догматов. Это было правдой, но лукавство заключалось в том, что данные догматы тогда не признавала вся просвещенная часть общества, все считали их устаревшими. Но одно дело — считать, другое — писать, как писал Толстой.

Он отнесся к этому «Определению» не совсем понятно. Толстой был смущен. Он не понял, почему его не предали «анафеме». Первый вопрос, который он задал, когда ему в Ясной Поляне сообщили о публикации в «Церковных ведомостях»: «Была ли анафема?» Ему сказали: «Нет». Тогда он молча ушел гулять, но явно был смущен. Лев Николаевич понял, что церковь сыграла с ним сложную игру: анафеме не предала, но констатировала его отпадение. Что это такое? Отлучение или нет? Потом он четыре месяца писал свой «Ответ синоду», который был в четыре раза больше текста «Определения». Он соглашался со всем, что написано в «Определении» (то есть что он не признает всех церковных догматов), но резонно задавал вопрос: почему на основании этого признали факт отпадения его одного? А вся остальная интеллигенция? Ведь она думает то же самое!

— Насколько актуальна «толстовская религия» и толстовские взгляды сейчас? Например, вегетарианство? Сам Толстой надеялся, что если его учение не принимается сегодня церковными иерархами, то оценят в будущем?

— Толстой говорил о другом. Он заявлял, что его взгляды, которые современникам кажутся слишком эксцентрическими, в будущем будут восприниматься людьми как «дважды два четыре». Он в принципе оказался прав. Отказ от смертной казни в цивилизованных странах, движение против охоты на диких животных, религиозная терпимость как норма отношений между конфессиями, борьба за мир — все это сегодня воспринимается цивилизованными людьми как «дважды два четыре». Во времена Толстого это было не так. Сегодня трудно себе представить, чтобы в Европе или в России с радостью воспринимали, например, начало масштабной войны между странами, а в начале ХХ века люди искренно радовались войне, которая затем переросла в Первую мировую бойню. Всех просто захлестывали «патриотические» эмоции. Сегодня люди стали все-таки если не умнее, то осторожнее. Да и отношение к смертной казни показательно. Нет уже такого фанатизма внутри религиозных конфессий, а если есть, то это все-таки воспринимается как варварство, как средневековье какое-то. Ну и так далее.

«Толстовство» как учение, образ жизни и тем более как религиозная секта сегодня в России, да и практически во всем мире, не существует. В России есть «толстовцы», я даже состоял в переписке с одним из них, но это одиночки, которые прочитали религиозные статьи Толстого, приняли его позицию в отношении церкви, государства, армии и т. д. и живут по своим индивидуальным законам, не пытаясь их пропагандировать и навязывать (а именно последнее отличает любую секту). Они живут в обществе, вполне социализированы, где-то работают (парень, с которым я переписывался, служит на заправке наладчиком электрооборудования), но смысл своей жизни они видят в чтении духовной литературы, в том, чтобы жить не ради денег, не ради удовольствий, а для развития своей души. И они по-своему счастливы! Они чувствуют, что живут не «просто так», верят в Бога, в бессмертие души, но не так, как учит церковь. Насколько я знаю, они вегетарианцы, пацифисты и т. д. Некоторые отказываются от брака. Это специфические люди! Вреда от них точно никому нет.

— Бердяев в «Самопознании» пишет о массовых религиозных народных собраниях разного рода сектантов: «Это была бродячая Русь, ищущая Бога и Божьей правды. Там было огромное разнообразие религиозных направлений — бессмертники (самая интересная из сект), баптисты и евангелисты разных оттенков, левого толка раскольники, духоборы, скрытые хлысты, толстовцы. Некоторые из сектантов были настоящими народными гностиками и развивали целые гностические системы...» Во многом эти религиозные бурления стали базой для русских революций. А вступался ли Толстой за своих учеников — «толстовцев»?

— Конечно! Постоянно! И не только за них, но и за «духоборов», старообрядцев и вообще всех, кого преследовали за религиозные убеждения. Так, гонорар за «Воскресение» Толстой полностью отдал на помощь «духоборам» во время их переселения в Канаду, а «толстовцы» только принимали личное участие в этом. Например, Чертков. Но и сын Толстого Сергей Львович, который не был «толстовцем». Или такой интересный человек — актер и режиссер, друг Станиславского и Чехова Леопольд Сулержицкий.

В случаях вопиющего преследования по религиозным взглядам Толстой не гнушался пользоваться своими личными связями, в том числе при дворе. Например, там была фрейлиной, и очень уважаемой, его тетушка Александра Андреевна Толстая, к мнению которой прислушивались и Александр II, и Александр III. Толстой не раз писал ей с просьбой вступиться за тех или иных людей. В связи с гонениями на «духоборов» и «молокан» он писал прямо Николаю II. Но, как правило, это ни к чему не вело, ведь в этом случае Толстой покушался на фундамент государственной идеологии. Понимаю, что данное сравнение не лучшее, но это все равно как если бы Солженицын отправлял письма с просьбами в ЦК КПСС. Хотя и у него есть «Письмо вождям Советского Союза».


«НЕ МОГУ ПРЕДСТАВИТЬ, ЧТОБЫ ТОЛСТОЙ, ТУРГЕНЕВ И ДОСТОЕВСКИЙ СИДЕЛИ НА ПРИЕМЕ У ЦАРЯ, КАК СЕГОДНЯ ПИСАТЕЛИ СОБИРАЮТСЯ У ПРЕЗИДЕНТА»

— Многие современники Льва Николаевича считали, что в России два царя — император Николай II и Толстой. Такой был у писателя авторитет. Как складывались отношения Толстого с императорами? Насколько позиция Толстого актуальна сейчас, когда писатели и интеллигенция часто ходят на встречи к президенту России. Признаюсь, я сам грешен и посещал такие мероприятия.

— Толстого цари терпели потому, что он был невероятно популярен во всем мире. Да и неглупыми людьми являлись наши цари. И Александр II, и Александр III очень любили его как писателя. Николай II, насколько я понимаю, был равнодушен к его творчеству, но значение Льва Николаевича как писателя он, конечно, понимал. Кстати, Николай II возмутился, когда синод «отлучил» Толстого за его спиной, фактически без ведома царя. Говоря нынешним языком, это была «подстава», он неважно выглядел в глазах всего мира.

Нельзя сравнивать Толстого и современных писателей в плане их отношений с властью. Во-первых, Россия нынче не монархия, триада «Бог – Царь – Народ» сегодня уже не работает. Во-вторых, Толстой на встречи с царями не ходил, а когда на аудиенцию с Александром III напросилась его жена Софья Андреевна, он к этому отнесся крайне негативно. Толстой держал дистанцию между собой и властью, но не из писательской гордости, а аристократической — ведь аристократы со времен Екатерины II, даровавшей дворянам вольность, считали ниже своего достоинства заискивать перед царским двором. Они жили в своих имениях, как в крепостях, где являлись полными хозяевами. Таков был дед Толстого по материнской линии — Николай Сергеевич Волконский, прототип старого князя Болконского в «Войне и мире». Толстой унаследовал эту черту характера: просить что-то у власти — низко, недостойно дворянина! Как бы он там ни «опрощался», в душе он все-таки оставался таким же гордым русским аристократом. Только если речь шла о спасении преследуемых людей, «толстовцев», «раскольников» и даже «народовольцев», которых казнили, он писал царям письма, но это были такие письма! Не просьбы, а проповеди! Я не могу представить, чтобы Толстой, Тургенев и Достоевский сидели на приеме у царя, как сегодня писатели собираются у президента. Это была бы просто немыслимая ситуация, причем с обеих сторон: и писателей, и самой власти.

— По одному из эпизодов активной правозащитной деятельности Толстого, если говорить современным языком, Авдотья Смирнова сняла фильм «История одного назначения». На «Кинотавре» фильм получил приз за лучший сценарий, который ты в том числе и писал. Как складывалась работа над фильмом и сценарием?

— Это долгая история. Если коротко, то два года назад мне позвонила Авдотья Смирнова и сказала, что хочет снимать «полный метр» по одной истории, которая в моей книге «Святой против Льва» о конфликте Толстого и Иоанна Кронштадтского занимает три страницы. История о том, как Толстой в 1866 году выступил адвокатом на военно-полевом суде над ротным писарем Василием Шабуниным, который ударил по щеке офицера. Это был очень странный суд, с одной стороны — военно-полевой, а с другой — вполне гражданский, со следователем, прокурором и адвокатом. В итоге солдата расстреляли. Именно с данного момента начинается война Толстого против смертных казней, этой страшной средневековой институции, от которой Европа отказалась только во второй половине ХХ века, а Россия — еще позже, и которая до сих пор существует в некоторых штатах США.

Между прочим, в России до 1917 года не было смертных казней за уголовные преступления по указу еще XVIII века императрицы Елизаветы Петровны. (Исключение — так называемые столыпинские казни в период подавления Первой русской революции 1905–1906 годов, когда военно-полевые суды приговаривали к виселицам крестьян, которые грабили и убивали помещиков.) Россия в этом плане была самой передовой страной, и Толстой этим гордился, поэтому и так страстно переживал в связи с расстрелом этого солдата. В свое время он буквально бежал из Парижа, когда увидел там гильотину и то, как она работает. Кстати, последняя публичная казнь на гильотине в Париже была в 1939 году. Потом уже казнили в закрытых помещениях. Но фильм Смирновой — не правозащитный. Это сильное художественное высказывание против смертных казней и о том, что справедливость и человечность — выше закона, который надо соблюдать, но нельзя обожествлять. Человеческая жизнь уникальна, она Божий подарок, ее нельзя отнимать «по закону». Все это на самом деле очень сложно. Фильм Смирновой — повод к эмоциям и размышлениям, а не руководство к действию.

. «Прототип старого графа Ростова в «Войне и мире» — это дед Толстого по отцовской линии Илья Андреевич Толстой, один из губернаторов Казани. Он умер в Казани и похоронен в Кизическом монастыре»
 Фото: Ильдар Абузяров

«В ОКТЯБРЕ Я ПОЕДУ НА КАПРИ «СВОИМ ХОДОМ» И ЗА СВОИ ДЕНЬГИ. ЭТО ЧИСТОЙ ВОДЫ РАЗОРЕНИЕ...»

— Перейдем от Толстого к Горькому. Насколько я знаю, сейчас и ты вернулся к Алексею Максимовичу. С чем связан такой поворот-возвращение?

— Книгу о Горьком я написал в 2005 году и с тех пор мало ее менял при переизданиях, просто есть две версии — полная и сокращенная. К теме Горького я, по сути, не возвращался, целиком погрузившись в Толстого, а последние два года еще и в частную историю одной девушки — Елизаветы Дьяконовой, первой русской феминистки, погибшей в горах Тироля в 1902 году. О ней я выпустил книгу «Посмотрите на меня. Тайная история Лизы Дьяконовой». Но в этом году отмечали 150-летие Горького, переиздали мою книгу о нем в редакции Елены Шубиной в АСТ. Я вдруг обнаружил, что Горький многих интересует. К нему возникает какое-то новое отношение общества, интеллигенции, к этому писателю растет интерес в мире. В октябре в ЮНЕСКО состоится конференция, посвященная Горькому. Не буду скрывать, что я чутко отношусь к таким вещам, я не из тех, кто пишет «в стол», чтобы прочитали «через сто лет».

Я еще весной этого года попал на Капри и в Сорренто, где Горький в общей сложности провел 17 лет практически безвыездно! Меня страшно заинтересовал Капри, этот невероятный остров напротив Неаполя, где провел последние 10 лет римский император Тиберий, жил удивительный шведский врач и писатель Аксель Мунте и, конечно, Горький. У него там бывали и подолгу жили Ленин, Шаляпин, Бунин, Леонид Андреев, Рутенберг — убийца Гапона, Дзержинский — будущий руководитель ЧК. Еще два говорящих по-португальски попугая... В октябре я поеду на Капри «своим ходом» и за свои деньги. Это чистой воды разорение, потому что Капри — самое дорогое место в мире, дешевле на Канарские острова съездить. Но мне важно там немного пожить, чтобы понять, что чувствовал Горький, чем его «зацепил» этот остров кроме невероятной красоты. Он ведь стал для него чем-то вроде Ясной Поляны у Толстого. В свое время именно она навела меня на мысль написать книгу об уходе Толстого — «Бегство из рая». Не знаю, что в результате получится в этот раз, но, как говорится, охота пуще неволи.

— Горького в Казани спас сторож татарин. В пьесе «На дне» самый положительный персонаж — Татарин. И Толстой, и Горький положительно относились к татарам и мусульманам?

— Не хочу никого обижать и никому льстить, но есть вещи очевидные. Когда ты приезжаешь в европейскую столицу или в Лондон, то стараешься обходить мусульманские кварталы. Там бедность, неопрятность и криминал. Дело, конечно, не в религии, а в том, что там живут эмигранты, «чужие на этом празднике» европейской жизни. В Казани XIX века было наоборот. И Толстой, и Горький видели, что татарские слободы выгодно отличаются и чистотой, и отсутствием пьянства, и соблюдением обычаев предков. Молодой Пешков отдыхал душой в Татарской слободе. Эти ранние впечатления жизни очень важны. Потом Толстой и Горький видели мусульман на Кавказе, в Крыму, и они тоже вызывали у них симпатии. Последняя крупная вещь Толстого — «Хаджи Мурат» — о мусульманине. Думаю, что это даже важнее каких-то чисто религиозных предпочтений. Когда Толстого считают чуть не тайным мусульманином, это очевидная натяжка. Однако Коран стоял на его полке над письменным столом в Ясной Поляне вместе с Библией. И сейчас стоит.

— В отреставрированном музее Максима Горького нам отказались проводить экскурсию, сославшись, что композиция выстраивалась по твоим книгам. Но в Казани ты впервые побывал в университете, в котором учился Толстой и в который мечтал поступить Горький. Посидел за так называемой партой Толстого. Еще впервые посетил могилу деда великого писателя Ильи Андреевича Толстого. Чем тебе еще интересна была столица РТ?

— Прототип старого графа Ростова в «Войне и мире» — это дед Толстого по отцовской линии Илья Андреевич Толстой, один из губернаторов Казани. Он умер в Казани и похоронен в Кизическом монастыре. Мне было очень интересно взглянуть на его могилу, и я порадовался, что там есть даже маленький памятник в виде раскрытой книги, а ведь монастырь был разгромлен в советские годы...

Казань мне интересна всем, но прежде всего — людьми! Городские камни — они везде камни, какими бы прекрасными они ни были с точки зрения архитектуры. Самое интересное — это люди, их жизнь. Признаюсь честно, мне на рынках интереснее, чем в музеях. Как люди живут, как торгуют, какая у них мимика, манера общения с приезжим, со своими и так далее... Вот этот колорит я люблю, а потом уже музеи, дворцы и даже храмы. Казань — удивительно живой город! Я стоял возле арт-резиденции, и ко мне подошел молодой татарин (кстати, навеселе). Он спросил: «Ты кто?» Я говорю: «Человек». Он (серьезно): «Это уже немало». Так мы с ним и познакомились.