Булат Султанбеков: «Спасибо Табееву, меня из обкома не хотели отпускать»

Булат Султанбеков

«ОСТАНОВИТЬСЯ НЕ ПОЛУЧАЕТСЯ»

— Булат Файзрахманович, как у вас со здоровьем? Разумеется, речь идет, прежде всего, о здоровье творческом.

— Все никак не могу завершить новую книгу о Троцком. Вроде бы вот он, свет в конце тоннеля, а тут находится вдруг еще материал и еще… Один факт интересней другого. И книга пухнет и пухнет, и остановиться не получается. Прямо как у Льва Николаевича. Кстати, о Толстом: примерно в моем возрасте он начал в конце последней строки иногда ставить странную, малопонятную и не совсем благозвучную аббревиатуру — ЕБЖ. Вот и меня сейчас в конце рабочего дня, когда подустану, иногда подмывает поставить толстовское «Если буду жив».

— Шуточки, однако, были у классика…

— Ну у меня есть и нечто собственное на этот счет, более оптимистичное. Вы ведь знаете, что как бы ни было плохо американцу, он в любом случае ответит на приветствие только так: «Ол райт». Я поступаю несколько честнее американцев и на вопрос о здоровье отвечаю: «Пол-райт!»

— Кого в своей жизни, кроме Льва Николаевича, вы могли бы назвать своим наставником?

— Мне вообще, надо сказать, везло на хороших людей. Особенно — на старших друзей, на тех, кого я действительно считаю своими наставниками. Если пройтись по волнам памяти, я бы начал с Абдулхака Хафизовича Кудашева, заведующего кафедрой физики казанского пединститута, который защищал свою диссертацию у Курчатова перед войной. Он из Сарманово, шахтер, участник Первой мировой войны, во время Брусиловского прорыва был ранен, попал в госпиталь. Потом вернулся, воевал в Красной армии, а дальше — обычный путь крестьянского сына к высотам науки. Очень интересный человек. Кстати, до конца жизни четверть своей зарплаты он выделял на книги, которые посылал в библиотеку своего родного района.

Когда в 18 лет я начал работать учителем истории в Шемордане, директором школы был Малик Шигапович Гиматов, тоже очень интересный человек. Дальше — армия. Командир батареи Бугров. О нем и о службе — история отдельная, да не одна, так что мы к нему еще вернемся. Из вузовских наставников я в первую очередь назову профессора истории Ионенко. Известный ученый, он был моим научным руководителем.

МАСШТАБНЫЕ ЛЮДИ, МАСШТАБНЫЕ ВСТРЕЧИ

— А в обкоме партии случались хорошие люди?

— Всякие встречались — и хорошие, и не очень, и интересные, а порой просто масштабные. Например, заведующим моим отделом некоторое время был известный Фикрят Ахмеджанович Табеев (1928–2015) — первый секретарь Татарского обкома КПСС с 1960 по 1979 годы – прим. ред.). История о том, как его из доцентов университета рекомендовали сразу на должность обкомовского завотделом, да еще с очевидной перспективой, разворачивалась буквально на моих глазах. Рядом со мной сидел инструктор, который ведал наукой, и он насчет кандидатуры Фикрята Ахмеджановича пошел к Фасееву (Камиль Фатыхович Фасеев (1919–2005), секретарь Татарского обкома КПСС по идеологии с 1957 по 1959 год, председатель президиума Верховного Совета Татарской АССР с 1959 по 1960 год, первый заместитель председателя Верховного Совета РСФСР с 1959 по 1963 год — прим. ред.). Тот сказал: «Приводи, покажем его Батыеву (Салих Гилимханович Батыев (1911–1985) — второй секретарь Татарского обкома КПСС с 1957 по 1960 год, председатель президиума Верховного Совета Татарской АССР с 1960 по 1983 годы – прим. ред.), а там уже — Игнатьеву (Семен Денисович Игнатьев (1904–1983) — министр государственной безопасности СССР с 1951 по 1953 год, первый секретарь Татарского обкома КПСС с 1957 по 1960 год — прим. ред.).

С Камилем Фасеевым

СЕМЕН ИГНАТЬЕВ: «ПОЕЗЖАЙ В АГРЫЗ И СКАЖИ ИМ: «ШАЙТАН АШАСАН!»

— На посту первого секретаря фигурой с самым масштабным прошлым был, конечно, он, Семен Игнатьев, последний сталинский силовой министр. Я, когда в 2012 году писал о нем книгу, прочитал в его анкете, что Семен Денисович свободно владеет украинским, русским и узбекским языками. Он хорошо понимал и по-татарски, так что при случае его любимым делом было не по-русски сказать «Черт побери!», а именно по-татарски «Шайтан ашасан!» («Съешь тебя шайтан!»). Работая в обкоме, я не входил в «ближайшее окружение», так что встречал его довольно редко. Поэтому для меня было удивительным, что когда мой завотделом Табеев был в отпуске, то меня вдруг вызвал к себе сам Семен Денисович и сказал: «В ЦК идут письма о том, что в Агрызе тамошнее начальство своих жен пристраивает на работу в школы, а учителей любым способом оттуда выдавливает. Чуть позже он вручил мне удостоверение, и, когда я его читал, Игнатьев улыбнулся: «Это покажешь в райкоме. Они в соревновании, конечно, и без тебя разберутся; а тебе надо выяснить, в чем там дело, насколько реальны жалобы». Я приехал в район, побеседовал с учителями, которые писали жалобы, потом зашел к первому секретарю райкома и сказал: «Знаете что, уймите вы своих». То, что меня послал за этим Игнатьев, ему не сказал, но заметил, что если приедет комиссия из ЦК, то мало никому не покажется. Тот ответил: «Я все понял, я разрулю», — так и сказал. Я вернулся в Казань, доложил обо всем Игнатьеву, и он велел мне держать это дело на контроле. Больше жалоб не было.

Удостоверение от Семена Игнатьева

Огромную роль как мой наставник сыграл, конечно, и Камиль Фатыхович Фасеев — умнейший человек, я с ним всегда был в хороших отношениях. Его мемуары «Вспоминая прошедшее» — это, пожалуй, самое правдивое описание того, что происходило в обкоме. Там он дает оценку и Игнатьеву, и Табееву, да и многим другим…

НАЗИБ ЖИГАНОВ: «А У ВАС В ОБКОМЕ ПОУМНЕЛИ!»

— До меня заведующим кафедрой общественных наук Казанской консерватории работал очень самонадеянный человек, который решил Жиганова учить политике (Назиб Гаязович Жиганов (1911–1988), крупнейший татарский советский композитор, создатель и первый ректор Казанской государственной консерватории (1945–1988), народный артист СССР — прим. ред.). Меня вызвали в обком и секретарь по идеологии Мурзагид Фатхеевич Валеев, тоже умнейший и порядочнейший человек, мне сказал: «Мы тебе, конечно, поломаем планы, но переходи-ка ты в консерваторию, а то этот… (далее — непечатное), сам понимаешь…» Я хорошо помню свой первый день в консерватории. Представился я Назибу Гаязовичу в качестве нового завкафедрой, Жиганов на меня посмотрел, чуть наклонив голову (он уже немножко глуховат был) и спросил: «Какие тебе Мурзагид дал инструкции, чему меня учить надо?» А я в ответ: «Сказал, чтобы я не учил вас писать оперы». А он: «Да у вас там умнеть начали!» После этого у нас сложились очень хорошие отношения, позже я написал про Жиганова несколько очерков.

Джохар Дудаев

ДЖОХАР ДУДАЕВ: «У ВАС В УСЛОНЕ ТОЖЕ ХОРОШИЕ ГОРЫ, НО ОНИ ВСЕ-ТАКИ НИЖЕ КАВКАЗСКИХ»

— Вот еще один любопытный эпизод, когда я работал в вузе. В начале 1990-х у меня сложились очень неплохие отношения с Шаймиевым, и особенно — с завотделом по делам национальностей аппарата президента РТ. Меня туда пригласили и сказали, что ко мне есть поручение. Было ясно, что такая инициатива принадлежала не совсем самому отделу: «Надо съездить в Чечню, просто посмотреть, что там происходит. Мы предложили двум или трем профессорам — они не решились. А как вы?» — «Поеду, конечно». А повод был такой: в Грозном проходила конференция, посвященная юбилею Абдурахмана Авторханова — был у них такой известный чеченец-историк. Он жил и в США, писал книги, которые пользовались популярностью. Их у нас в 1990-е годы свободно переиздавали.

Я поехал на конференцию, пробыл там три дня, даже был председателем на одном заседании. Занимался с нами в основном вице-президент Чечни Яндарбиев, но после того как я выступил с докладом, мне передали, что меня попросил о встрече Дудаев. Мы разговорились, он очень интересовался, как идут у нас дела в Татарстане. «Я у вас был, самолеты получал, Ту-22». Он был не просто генерал, а первый и последний чеченец — пилот дальней авиации. Он в свое время служил командиром авиадивизии, которая стояла в Тарту (Эстония). Причем с ядерными бомбами. Вот я ему и говорю: «Джохар Мусаевич, а ведь когда вы командовали этой дивизией, ваши руки лежали на ядерной кнопке». Мне запомнился его ответ: «Да, моя дивизия могла превратить в ад больше половины Европы». Потом сделал паузу и сказал: «Если бы, конечно, дали долететь». На память о тех днях у меня осталась подаренная им его книга с автографом. Это был май 1994 года.

На память о тех днях у меня осталась подаренная Дудаевым книга с автографом. Это был май 1994 года

Конечно, он явно переиграл, когда речь зашла чуть ли не о выходе из состава страны, когда у него появились свои войска, своя авиация. Но тогда Дудаев мне показался договороспособным, он сказал тогда: «Мне нужно только полчаса разговора с Ельциным с глазу на глаз, но мне этого не дают». Дальнейшую историю вы знаете. Когда я приехал и рассказал все Минтимеру Шариповичу, он заметил: «Добром это не кончится».

— Какое Дудаев произвел впечатление как человек?

— Очень подтянутый, спортивный, серьезно занимался восточными единоборствами — по-моему, дзюдо. Очень грамотный, внимательный собеседник, и с хорошим юмором был человек: «Когда мы приезжали к вам на 22-й завод получать матчасть, нас вывозили на шашлыки в Верхний Услон. Там замечательные горы, но они все-таки ниже кавказских».

Все эти люди были, как я уже сказал, просто масштабные. Вот так, как говорят математики, в первом приближении я ответил на этот ваш вопрос?

ЧИСТО СОВЕТСКАЯ «КАРЬЕРА»

— Да, потому и предлагаю перейти к ретроспективе вашего трудового пути, который на современный лад принято называть карьерой.

— Тогда придется начать с детства, с семьи. Мой отец участвовал в Гражданской войне. Я уже как-то рассказывал о нем вашим коллегам. В годы Гражданской он вступил в партию, всю остальную жизнь — на партийно-государственной работе. В годы «большого террора» был из партии исключен. На мамино предложение написать Сталину ответил: «Ему-то и не буду. Не дай бог, вспомнит». Уже потом я узнал, что на одном из партийных съездов он выступил против предложения вождя по национальному вопросу. Арестовать его не успели: папа слег в больницу, где и умер в возрасте 48 лет, когда мне исполнилось 12.

Мама была учительницей. Жили мы, мягко говоря, очень скромно. Да еще шла война. Так что в 1942 году я пошел на завод учеником токаря. Помню свой первый станок «Удмурт», потом меня поставили за токарный ДИП-200. Это было тогда модное слово — «Дип», его как аббревиатуру понимали так: «Догнать и перегнать!» В то время вообще в моде были сокращения — паровоз и фотоаппарат назывались «Фэд» — Феликс Эдмундович Дзержинский; были танк, самоходное орудие и скоростной паровоз «ИС» — Иосиф Сталин; танк «КВ» — Клим Ворошилов; автозавод имени Молотова и соответственная марка автомобиля — «ЗИМ», автозавод имени Сталина и штучного изготовления правительственный «ЗИС». Кстати, один «ЗИС» был и в Казани — у первого секретаря обкома, но только для приема важных гостей, а рабочим, повседневным у него был все тот же «ЗИМ». Но мы отвлеклись…

Сержант Султанбеков у знамени части

«ОБЫЧНЫЙ НАБОР» ДЛЯ ПОЛИТИКО-ДИВЕРСИОННОЙ РАБОТЫ

— Тогда перейдем к чему-нибудь приятному. Давайте начнем с армии.

— В свои 22 года я был самым молодым в Татарии завотделом агитации и пропаганды Чурилинского сельского райкома партии (в нее я вступил в 1948 году, а в 1950-м меня взяли в райком). Но проработал я там всего три месяца, и меня призвали в армию.

— С присвоением офицерского звания?

— Нет, ефрейтора.

— Как так, почти в рядовые со штатной должности завотделом райкома партии? Ничего себе — карьерный рост…

— А в то время шла война в Корее, и был организован, так скажем, «обычный набор» для политико-диверсионной работы. Я попал на курсы в Рязань, мы жили в одной из казарм знаменитого десантного училища, прыгали с парашютом на его аэродроме, но больше к самому училищу отношения не имели. Прозанимался я там всего два месяца, три раза прыгнул с парашютом. Третий прыжок оказался неудачным — дунуло ветром, да так, что я не успел подобрать стропы, и меня ударило о дерево. С оскольчатыми переломами ребер и переломом ноги я завершил свой «десант», попав в госпиталь. В рязанском госпитале меня вылечили, но, очевидно, для будущей работы, куда меня планировали, я уже не годился. А так как меня уже призвали, то отправили дослуживать… Ну сейчас из этого секрета уже, наверное, нет ни в названии, ни в чем-то еще, все давным-давно расформировано. Словом, я был радиолокаторщиком, помощником командира взвода 6-й батареи 240-го гвардейского зен-артполка, который входил в состав 1-й гвардейской зен-артдивизии, штаб которой располагался в Митино, под Москвой. Тогда, в 1950-м, ракет еще не было, так что это был главный щит неба столицы нашей Родины.

Что касается армейской службы — история обычная. Служили мы тогда три года, в авиации — четыре, на флоте — пять. Призвали меня в марте 1950-го, а вернулся я в декабре 1953-го, так что получилось послужить три года с небольшими копейками. Начал с ефрейтора, ушел домой гвардии старшим сержантом. А так как я был секретарем парторганизации батареи — единственным из сержантского состава дивизии, комбат мне сказал: «Надо как-то тебе это дело возместить…» А из высокооплачиваемых сержантских должностей были всего две — старшина и санинструктор. «Пройдешь санинструктором». Я говорю: «Петр Карпович (в неофициальной обстановке я обращался к нему не „товарищ майор“, а по имени-отчеству), я же ничего в медицине не понимаю». На что он ответил: «А чего тут понимать? Раз в неделю во время утренней поверки каждого третьего мажь зеленкой, чтобы было видно, что служба работает. А если что-то серьезное — тут уж в санчасть, в полк можно отвезти».

А в Корее я все равно побывал. В 1951 году нам дали новые зенитные комплексы, а старые наши пушки мы поездом, в вагонах-теплушках, повезли как раз туда. Пересекли корейскую границу, наш эшелон прошел благополучно, а предыдущий американцы разбомбили. Сейчас я уже не помню, как называлась станция, но на ней нас встретили не корейцы, а китайские добровольцы. Вот им мы и передали нашу матчасть. На той войне это была самая крутая техника. Там мы были всего дня три: проехали-выгрузились-передали — и обратно. Ни прогулок, конечно, ничего: шла война. Так что саму страну мы, конечно, не видели, но говорили, что невдалеке от нас, в момент передачи, присутствовал Ким Ир Сен.

Партийный билет члена КПСС

НЕОБЫЧНЫЕ СВИДАНИЯ С РУКОВОДСТВОМ СТРАНЫ

— Самые запоминающиеся моменты того периода были связаны не совсем со службой. Мы находились в своем военном городке, когда в марте 1953-го умер Сталин. И я был участником его похорон, в смысле того, что стоял в Москве в оцеплении в районе Манежной площади, около Колонного зала Дома Союзов, в котором находилось его тело. Видел и знаменитую давку. Но самая большая трагедия происходила не около нас. Рядом стояли автобусы, нас чуть прижали к ним, и одну девчонку нам пришлось-таки из толпы выхватить… Но там, где мы были, насколько я знаю, обошлось без жертв. Чуть позже нас провели через зал, где лежал Иосиф Виссарионович. Конечно, ничего толком я не разглядел, хотя и прошел от него всего в 3 метрах — сподобился. Но одно могу сказать: переживания действительно были всенародные. Я помню, одна женщина говорила: «Вот сейчас медицина сильная, возьмите мое сердце, пересадите вождю!» И это было вполне искренне, никакой рекламы, никакой пропаганды.

А вот лично с Хрущевым я чуть было не сподобился встретиться. 1952 год. Идет подготовка к ХIХ съезду партии, и в проекте его решений было записано, что вместо ВКП (б) она теперь будет называться КПСС. Вот мы говорим о тогдашнем режиме, но всякое бывало и тогда. В общем, написал я в ЦК партии письмо, что новое ее название кончается на две очень нехорошие буквы. Ну письмо отправил — и отправил. Вдруг — звонок из политотдела: сейчас придет машина, тебя приглашают в Московский горком. Он располагался на Старой площади, рядом с ЦК. До этого я Хрущева, вообще говоря, видел, но только издали, когда он был у нас на партийной конференции дивизии. Я как единственный партийный сержант сидел в президиуме, где-то в третьем ряду, а он — в первом. А теперь, в горкоме, мне в приемной говорят: «Вот товарищ Хрущев хотел тебя принять и объяснить про название, но он уехал в ЦК, и объяснить, что к чему, сейчас придется нам». Но никаких оргвыводов не последовало, все прошло тихо-спокойно. Вот так, «на дальних подступах» и состоялось мое свидание с партийным лидером страны.

И последнее армейское воспоминание. Мы стояли в зенитно-артиллерийском лагере в Костерево Владимирской области. Помните «Москва — Петушки» Венедикта Ерофеева? Так вот это как раз после Петушков — следующая станция. А в Петушках, между прочим, был военный аэродром. Оттуда как раз взлетали самолеты «Бостон», по которым мы вели учебные стрельбы. Лето 1953-го, вдруг нас поднимают по тревоге, по «красному пакету». А это означает, что мы в Москву перемещаемся не на поезде, как обычно, в течение около полутора суток, с погрузкой и так далее, а надо прицепить пушки к «студебеккерам» и через 4 часа быть «на точке» в Бескудниково. Там место было приготовлено и для орудия, и для локатора. У последнего был сверхсекретный счетно-решающий механизм «Малахит» — этакий огромный фургон. Так что нам сказали: «Если будут спрашивать, что это такое, говорите — полевая пекарня». Мы разместились, меня вызывает комбат и говорит: «Не нравится мне все это. Но будет война или нет — кто его знает (эту фразу он произнес несколько иначе, употребив более расхожее русское выражение). А вот комиссия из политотдела по проверке агитационно-массовой работы будет обязательно. Так что иди и оформляй ленинскую комнату (так раньше в армии назывался красный уголок)».

Я взял двух солдат, мы начали раскладывать на столах соответственные брошюры, развешивать на стенах портреты членов политбюро (тогда, по-моему, оно уже стало называться президиумом), вдруг — телефонный звонок. Я беру трубку: «Сержант Султанбеков слушает». «Это Саватеев, — раздалось на том конце (в то время в армию шел призыв партийно-комсомольских работников, и замполитом полка к нам прислали майора Саватеева, бывшего завотделом ЦК комсомола). — Ваш замполит в отпуске? Ты за него?» Отвечаю: «Так точно, товарищ майор!» «Чем занимаетесь?» Я говорю: «Оформляем ленкомнату, вот сейчас развешиваем портреты членов президиума, маршала Советского Союза товарища Лаврентия…» Он меня прерывает: «Не вешай, а сними и выбрось подальше эту *** ». А вы представляете, что такое для всех для нас был тогда товарищ Лаврентий Павлович Берия? Так что пришлось уточнить: «Я вас правильно понял, товарищ майор?» — «Правильно, выполняйте», — и положил трубку. Я пошел на огневую, доложил комбату: мол, так и так. Первая его реакция: «А какой голос был у Саватеева?» Я говорю: «Трезвый!» Комбат говорит: «Нет, все-таки давай я сам позвоню». Позвонил: «Вот тут Султанбеков доложил мне о вашем указании». Дальше комбат Бугров только слушал и односложно отвечал: «Да, товарищ майор!», «Понял, товарищ майор!», «Выполним, товарищ майор!» Комбат Бугров человеком был очень мудрым и дальновидным, так что следующий его афоризм я запомнил на всю жизнь как своего рода руководство к действию в особо сложных ситуациях. Он сказал мне так: «Снять — сними, а выбрасывать — дня три подождем. Как оно еще сложится?»

А после, конечно, мы узнали про Берию много для нас неожиданного. Предполагали и заговор, поэтому сняли командующего округом, военного коменданта Москвы генерал-лейтенанта Синилова (Кузьма Романович Синилов (1902–1957) — военный комендант Москвы с 1941 по 1953 год — прим. ред.), хотя был заговор или нет — до сих пор доподлинно неизвестно. Во всяком случае, в дивизии имени Дзержинского, которую в тот момент срочно блокировали, ничего об этом не знали.

Трудовая книжка

«Я УЖЕ НАСЧЕТ ВАС ДОГОВОРИЛСЯ»

— Вернувшись из армии в Казань, поработал в школе учителем истории, опять-таки всего несколько месяцев, и в 1954 году меня вызвали в Татарский обком партии и сказали: «Хорошо, что вы вернулись, опыт работы у вас есть». А затем  предложили для начала пойти вторым секретарем в один из сельских райкомов. И вот сижу в приемной второго секретаря обкома партии Кузнецова: перед назначением положено было пройти собеседование у одного из высоких партийных руководителей.

Тогда все ходили в полувоенной форме — френчах, а тут в приемной появляется человек в сугубо гражданском костюме, при галстуке, в очках, смотрит на меня внимательно и спрашивает:

— Вы Султанбеков?

— Да.

— А я Хамматов, завотделом школ (Хамматов Шамси Хабибуллович (1919–1988) — известный татарский журналист, писатель, общественно-политический деятель и ученый, главный редактор органа Татарского обкома КПСС — республиканской газеты «Социалистик Татарстан» с 1960 по 1983 год — прим. ред.). Я предлагаю вам прийти инструктором к нам в отдел.

А передо мной в очереди в кузнецовский кабинет остался только один человек, после него должен был зайти я. Перехватив мой взгляд, Шамси Хабибуллович сказал: «Я уже насчет вас договорился, так что пойдемте», — и повел меня прямо к Муратову (Зиннат Ибятович Муратов (1905–1988), первый секретарь Татарского обкома ВКП (б)/КПСС с 1944 по 1957 год — прим. ред.)

Муратов человек был очень интеллигентным, воспитанным. Для этих партийных зубров я был совсем мальчишкой — 26 лет, но он вышел из-за стола, на полпути приобнял меня, посадил и полчаса рассказывал, как надо вести себя в новой должности. Запомнились его слова: «По вашему поведению судят и обо всех партийных работниках, не забывайте об этом ни на службе, ни дома, ни в обращении с людьми».

А дальше была обычная судьба: я отработал в обкоме 6 лет инструктором. Потом — спасибо Табееву, меня из обкома не хотели отпускать. Но у меня давно была мечта: я очень любил читать, а читать я начал рано, в четыре года, любил историю, уже ее преподавал, так что очень хотел в аспирантуру. Но, когда вернулся из армии, прием в нее был окончен. А тут — обком, и аспирантура моя задержалась на эти самые 6 лет. И, наконец, Табеев меня отпустил с миром.

В казанском пединституте пришлось сначала поработать преподавателем, старшим преподавателем, а также секретарем институтского партбюро. Но потом все-таки отпросился в аспирантуру, окончил ее защитой кандидатской диссертации и почти 40 лет после этого работал в казанских вузах. Впрочем, об этом мы уже немного поговорили…