Ленар Ахметов: «Поп-арт близок Татарстану, просто самим татарам надо это понять»

Ленар Ахметов: «Поп-арт — продукт массовой культуры, а татары — народ очень рациональный, даже татарская кухня больше приближена к фастфуду. Думаю, данное направление не чуждо республике, просто самим татарам нужно это понять» Фото: Любовь Симонова

«НУРАНИ — ЭТО ЧТО-ТО МЕЖДУ ПРОИЗВЕДЕНИЕМ ИСКУССТВА И ТЕЛЕВИЗОРОМ»

— Ленар, расскажите о вашей предстоящей выставке. Что зрители увидят в мае в галерее «БИЗON»?

— Я представлю четыре крупных проекта: первый — это винтажная графика, серия «Фантомы». Второй называется «Инкрустация сознания» и представляет собой авторскую технику работы со стеклами. Третий — произведения в формате доллара «Субкультурная валюта», а четвертый — линейная графика на жестяных тарелках. «Доллары» — один из моих ранних проектов в стиле поп-арт. «Инкрустация сознания» — эксперименты с использованием фольги и голографической пленки с оптическими световыми иллюзиями. Это совершенно новый, альтернативный подход к искусству.

— А как вы изобрели эту технику?

— Я брал пример с моего учителя Мадьяра Хазиева, который отталкивался от религиозной техники татарского шамаиля, но в более светской трактовке — он разукрашивал стекло, локально вставлял фольгу, в основном изображал натюрморты, пейзажи с татарский тематикой. Позже Рустам Батров определил эту технику как нурани и отделил ее от религиозного шамаиля в светский аспект. Он писал об этом на сайте «БИЗНЕС Online». В итоге и я стал экспериментировать — сначала с работами в стиле поп-арт, используя современные символы — гамбургеры, «Макдоналдс», Cadillac Fleetwood Элвиса Пресли. Параллельно занимался дизайном и рекламой, видел, как делается печать на стекле. Стал сочетать печать на стекле и фольгу — создавал рисунок от руки, потом перерабатывал его на компьютере и в результате получал совмещенную работу машины и человека.

— Чем вас привлекла техника нурани? Вы видите в ней перспективы развития?

— Эта техника голографическая: когда меняется освещение, меняется и работа, причем кардинально. Солнце начинается садиться — и работа выглядит по-другому, включили лампу или софит — и она снова изменилась. Картина может быть разной, оставаясь собой, — и меня подобное очень привлекает. Это что-то между произведением искусства и телевизором. Причем голографическая фольга подсвечивается совершенно особым образом, который невозможно спланировать. Интересно писать картину, которую ты и не узнаешь, когда поменяется освещение. Такого не встретишь на арт-рынке. Очень интересно делать что-то первым, экспериментировать и не идти по пути, по которому двигаются все, я нашел собственный метод создания нурани. Для меня очень важно придумать что-то свое, что никто до меня не делал. А если уж и появятся подражатели — они будут номером два.

— А в ваших работах остались какие-то религиозные мотивы или они ближе к светским произведениям?

— Чтобы делать религиозные мотивы, нужно быть самому глубоко религиозным, поэтому я не претендую на это.

— Вы упомянули такое направление, как поп-арт. Вам близка его философия?

— У меня в этом стиле сделана «субкультурная валюта» с представителями рок-культуры. Рок-музыка определила мое мировоззрение и определяет его по сей день. Музыка для меня — все, она создает необходимую атмосферу для творчества и в какой-то степени делает меня причастным к мировой культуре. Живя в Татарстане, я без проблем могу слушать Элвиса Пресли, Курта Кобейна, Боба Марли, поэтому у меня появилась идея создания «субкультурной валюты» как общемировой ценности в культурном контексте — на мой взгляд, наибольшей ценностью является именно культурный продукт. Продукт — потому что мы вкладываем в него деньги, покупаем произведения.

А стилистику поп-арта я выбрал потому, что она очень яркая, и мне показалось, что это близко нашему татарскому колориту и мировоззрению. У меня получилось сочетание татарской орнаментики и колористического решения, стал писать фразы на татарском языке — целые истории. Каждый доллар представляет собой дневник определенного периода жизни, проведенного мною с картиной.

— Коллажи в последнее время стали достаточно популярной художественной техникой. В чем особенность ваших работ?

— У меня свой подход к коллажам. Их можно делать по-разному, а я стараюсь представить произведение так, как будто оно из прошлого — XIX – начала XX века. Мне интересно обратиться к классике через современные возможности. Меня впечатляют предметы из прошлого. Когда вы увидите паровоз или военную технику времен Первой мировой войны, она впечатлит вас своими заклепками и листами. Это брутальность и мощь, которую создавали такие же брутальные и мощные люди. Может, современный человек и не способен управлять этими машинами, потому что он анатомически более утончен.

— Интересное суждение о связи поп-арта и татарской культуры. Получается, он мог бы прижиться в Татарстане?

— Да, я уверен в этом. Поп-арт — продукт массовой культуры, а татары — народ очень рациональный, даже татарская кухня больше приближена к фастфуду. Думаю, данное направление не чуждо республике, просто самим татарам нужно это понять.

«ЛЮДИ НЕ МОГУТ ПОНЯТЬ РАЗНИЦУ ЖИЗНИ В ПРОСТРАНСТВЕ С ПРОИЗВЕДЕНИЕМ ИСКУССТВА И БЕЗ НЕГО»

— Давайте вернемся к роли музыки в вашей жизни. Многие художники становились музыкантами и даже совмещали в своем творчестве два искусства. У вас были такие идеи?

— Я тоже пишу музыку, но только для друзей и по настроению. В прошлом работал звукооператором в группе, у меня был выбор — остаться в коллективе или избрать путь одиночки и заниматься изобразительным искусством. Музыка почти всегда предполагает работу в команде, а изобразительное искусство — это все-таки путь одного человека, за исключением Виноградова и Дубосарского. Прежде чем научиться работать в коллективе, нужно научиться работать с самим собой. Чтобы уметь слушать другого человека, необходимо уметь слушать себя.

К тому же меня всегда поражало, как в замкнутом пространстве можно создать что-то настолько уникальное, чего в мире просто не встретишь. Когда делаешь какое-то произведение и вешаешь его на стенку, оно начинает менять пространство. Когда предмет появляется в интерьере, даже если он не функциональный, то все равно несет какую-то эстетическую функцию. А когда ты снимаешь эту картину, то появляется ощущение пустоты. Получается, данный предмет начинает влиять на качество жизни. Мне бы хотелось, чтобы люди это прочувствовали. Чаще всего в квартирах нет ни одной картины, люди просто не могут понять разницу жизни в пространстве с произведением искусства и без него. Оно должно появиться в помещении и потом исчезнуть, чтобы человек понял: «Мне этого не хватает».

— То есть вас привлекла в изобразительном искусстве еще и функция наполнения пространства?

— Да, ведь это словно нота, которая постоянно играет в помещении. В то же время произведение является психологическим портретом человека, потому что словами трудно выразить свои эмоции, а картина способна их показать. Когда достаешь свои старые работы, которые давно не видел, то понимаешь, что это делал совершенно другой человек. Я сейчас работаю по-другому, возвращаться к прошлому уже нет смысла. Надо делать что-то новое.

— А как меняются в эмоциональном плане ваши работы?

— Изначально они были очень яркие, красочные, а сейчас я стал более графичным. «Субкультурная валюта» стала переходным периодом от очень яркого к просто яркому и затем к графике. В какой-то момент в своей яркости я увидел влияние моего учителя Мадьяра Хазиева. Чтобы заметить это, нужно было уехать. Когда вернулся из Москвы, где жил два года, то ясно увидел, что использовал почти одни и те же материалы, инструменты — мастихин, масло. Подумал, почему бы мне вообще не поменять материал, стал для себя искать то, что найдет отклик в моей душе.

Лики

— И нашли графику?

— Да. Графика требует очень большой концентрации. Тут невозможно отделаться какими-то спецэффектами. Допустим, мастихином можно мазнуть — и будет всегда красиво, а графика требует четкого мышления, твердой руки и знания анатомии. Это стало ценным для меня — смогу ли я создать такое произведение, где на первый план выйдет именно линия и уровень владения ею будет очень заметен.

Это одновременно и профессионализм, и нечто большее, чем просто ремесло. Нужно сделать свою графику узнаваемой на фоне других авторов, чтобы человек на общей выставке подошел и сразу сказал: «О, это работа такого-то автора». Нужно найти собственный язык, а это очень сложно, даже в мастихиновой живописи. Так или иначе параллели возникают.

— А как найти свой язык в графике?

— В моем случае это были постоянные поиски. Идея создания винтажной графики возникла у меня в Москве, то есть мне пришлось уехать отсюда и жить далеко от среды художников, пребывать в одиночестве, чтобы примерно понять, в какую сторону двигаться. Я начал рисовать карандашом, осторожно нащупывая свой путь. На основе тех зарисовок, которые я придумал в Москве, начал создавать в Челнах другие произведения — уже совершенно непохожие на то, что делал в Первопрестольной и до этого. А линейная графика — это совершенно отдельная тема. У меня был год, когда я просто рисовал белые линии на черном фоне. Целый год только этим и занимался.

— У вас была профессиональная потребность овладеть такой техникой или эмоциональный порыв?

— Больше внутренняя потребность, потому что я завершил серию «Доллары», не хотел ее продолжать и не знал, что мне дальше делать. И тут мне попалась черная бумага и белая гелевая ручка. Начал рисовать — так год и прошел. Потом переключился на тарелки — стал покупать жестяные тарелки, перекрашивать их, убирать что-то лишнее. Черным цветом забивал какой-то предыдущий принт, на этом фоне стал делать белую линию, получалось что-то совершенно новое. То есть оставалась тарелка с работой какого-то незнакомого мне предметного дизайнера с добавлением чего-то своего. Так получился такой новый концептуальный проект с тарелками.

— Вообще, сейчас создается много дизайнерских работ, которые можно причислить к искусству.

— Дизайн — это моя профессия. Моя основная деятельность была связана с дизайном музейного пространства — подачей экспонатов, работой с ними. Это повлияло на меня, ведь та же винтажная графика по большому счету представляет собой увеличенные старые фотографии. Дизайнерская работа требует очень большой концентрации и умения разбираться в стилях, направлениях — и это отражается на творчестве. Искусство в какой-то степени тоже пересекается с дизайном, ведь для того, чтобы создать какую-то цельную экспозицию или связать скульптуру с плоскостными работами, необходимо владеть дизайном пространства.

Скульптура «Зов»

«НА ЗАПАДЕ ИНТЕРЕСУЮТСЯ ХУДОЖНИКАМИ, КОТОРЫЕ РАБОТАЮТ С ДЕРЕВОМ»

— Давайте поговорим о ваших скульптурах. Вы создавали их с самого начала творческого пути или однажды возник внутренний порыв: «Хочу делать объемное искусство»?

— Да, был порыв. Желание работать с формой возникло у меня в Москве, там я и отлил свою первую скульптуру, которая называется «Зов». Слепил фигуру из пластилина, снял с нее форму, нашел в пункте приема металла огромный кусок олова, который можно расплавить на плитке дома, и там же отлил скульптуру. Пока она существует в единичном экземпляре. Позже я обратился к дереву. «Степная Мадонна», которая будет представлена на выставке, — это своего рода степной балбал. Хотел создать что-то очень стилизованное, не хотел копировать реальность и обратился к дереву. С этим материалом я начал работать во время проектов в Удмуртии. Там каждый год проводится этнофутуристический симпозиум, и в один год нам дали разрушенный деревянный дом, из которого мы сделали кучу объектов.

— Сейчас вы работаете в основном с деревом?

— Да. От дерева идет естественное тепло, хочется себя окружать им, поэтому и предпочитаю с ним работать. Даже деревянные дома очень похожи на живой организм, они дышат.

— Выбирая форму для своих скульптур, вы стараетесь следовать природным мотивам?

— В основном все формы у меня идут из природы. Даже в проекте «Инкрустация сознания», который сделан на стекле, обратился к кругу, ведь это естественная форма. Какие бы мы квадраты ни строили, глаз все равно просит каких-то более круглых форм. В теле человека тоже нет углов, мы скруглены. И дерево такое же — текучее, без каких-то жестких углов. Тот же мотив присутствует и в моей линейной графике, которая отображает мир животных и растений.

Природный материал не стоит противопоставлять тому же хай-теку, ведь первый может хорошо и органично вписываться в интерьеры именно в стиле хай-тек. Человек продолжает быть частью природы, просто окружает себя какими-то функциональными вещами. Когда в интерьере появляется природный элемент, пространство начинает по-другому работать. В крупных городах, где происходит мощная урбанизация, люди все равно стараются добавить в интерьеры предметы из природных материалов. И именно такими художниками интересуются на Западе —теми, кто работает с деревом и другими природными материалами.

— Вы упомянули симпозиум в Удмуртии. Часто сотрудничаете с этой республикой?

— Удмуртия — это своего рода место силы. У меня много друзей художников в Ижевске — в Удмуртии экономическая база слабее, чем в Татарстане, но искусство все равно развивается благодаря одиночкам и творческим группам, которых там много и которые умеют объединяться между собой, чтобы делать совместные проекты. Все-таки умение дружить между художниками — большая редкость, и меня подобное очень привлекает. В Удмуртии меня видят совершенно своим человеком, я ощущаю себя частью той территории. К тому же от Челнов до Ижевска ближе, чем до Казани.

«Темный лес» («Кара урман»), стекло

«ПРИКОЛЬНО ЖЕ, КОГДА ТЫ С ГОПНИКОМ РАЗМЫШЛЯЕШЬ НА ТЕМУ СУПРЕМАТИЗМА!»

— Вы сказали, что в Удмуртии чувствуете себя своим. А в Казани?

— Я жил в Казани с 2011 по 2013 год, потом вернулся в Челны. У меня чувство, что и не уезжал вовсе, потому что я постоянно возвращаюсь в столицу РТ: всегда возникают какие-то проекты — сейчас Светлана Кузнецова вытянула меня на выставку. Предложения, которые мне выдвигает Казань, мало где делают, поэтому все-таки и здесь чувствую себя своим. Я не ощущаю этого расстояния в 200 километров, тем более сделали дорогу: могу просто сесть в машину и комфортно через два-три часа приехать столицу РТ. Для меня Челны и Казань — единое пространство, моя деятельность — тому пример, потому что раза два в месяц регулярно бываю в столице — организовываю выставки или участвую в них.

— А как вы в целом оцениваете ситуацию в Татарстане с изобразительным искусством? Есть чему поучиться у Удмуртии?

— Я бы не стал сравнивать две республики. У жителей Удмуртии и ментальность другая. Искусство РТ сильно отличается от искусства Удмуртии. У нас больше ярких и колористичных работ, присущих татарскому менталитету. Я не вижу в подобном ничего плохого, это нормально. Когда в пространствах, где проходят выставки, появляются работы из Татарстана, они обогащают более монохромные произведения той же самой Удмуртии или Башкортостана. Когда Арина Кузнецова с картинами в технике нурани ездила в Ижевск, то для удмуртов это было что-то совершенно потустороннее — встреча двух разных цивилизаций. Нам есть что показать, причем не только в Ижевске. Батров не зря пытался вытащить направление нурани на международный уровень. Он заявлял, что это национальный татарский продукт, я думаю, нужно поддерживать данное направление. Это действительно очень интересно, такого не встретишь ни в Башкортостане, ни в Марий Эл — нигде. Когда подобные работы появляются в Москве, искусствоведы бывают шокированы, они не могут понять, к чему подобное можно вообще отнести, что это такое и как сделано. Каждому свое: удмуртам — работать на глине, как Сергей Орлов, а нам — на стекле.

— А в каком состоянии сейчас художественная жизнь Челнов?

— Помимо того что у нас есть союз художников, существует еще и школа Мадьяра Хазиева. Он основной, плодовитый педагог, воспитал большое количество художников: треть членов союза художников России в Челнах — это ученики Хазиева. Он создал школу, сформировал культурную среду. Школа отличается от казанской, потому что творцы работают в более современном направлении искусства, классических художников просто не встретишь. Наверное, это еще и связано с архитектурой — у нас нет классической архитектуры, больше квадраты, круги, такой супрематизм, поэтому делать какие-то барочные работы было бы смешно.

— А со зрительской точки зрения в Челнах есть куда сходить, что посмотреть?

— В автограде есть такой проект — арт-бар «Гагарин»: здесь объединены кафе, бар и выставочный зал. Людей достаточно трудно затащить на выставки, потому что им некогда, но время, чтобы поесть, всегда найдется. В итоге бизнесмены сами начинают предлагать проекты со сменной экспозицией, чтобы менять интерьер каждый месяц. Люди, приходя поесть в обновленное пространство, могут посмотреть выставку. В Казани тоже есть такой проект — 1st Gallery Lounge. Часто звучит и критика со стороны искусствоведов: «Как это, там люди кальян курят, а рядом картины висят?» То есть они пытаются выделить искусство в какое-то элитарное направление. Но ведь граждане, которые сидят там, могут по крайней мере обеспечить себе стол в ресторане, и очень хотелось бы, чтобы они тоже стали приобщаться к изобразительному искусству. Художники должны быть настроены на диалог с простым зрителем, не только с элитарной средой. Мы же живем среди обычных людей. Прикольно же, когда ты с гопником размышляешь на тему супрематизма! Они по понятиям могут все разложить.

«Карга боткасы»

— У вас были мысли сделать образовательные проекты — для тех же гопников?

— Я, честно говоря, не люблю такую образовательную модель. Художники зачастую эгоистичны: практически каждый считает, что право на жизнь имеет только его точка зрения и интерпретация. У меня появилась аллергия на мастер-классы художников, ведь они начинают промывать мозги человеку, который открыт и восприимчив ко всему, берет все на веру. В итоге просто появляются клоны тех самых художников. Фильм «Матрица» об этом: агент Смит создает своих дубликатов, подгоняет каждого под себя. Художник сам не понимает, что ему нравится искусство, похожее на его собственное. А если он видит то, что на него не похоже, начинает подобному противостоять. Потому не люблю мастер-классы, пусть этим занимаются те, кто хочет кушать и самоутверждаться.

— А каким тогда должно быть художественное образование?

— Прежде всего нужно изучать историю искусств — от первобытного времени до наших дней, понимать, что всему есть место и время (любое искусство существовало тогда, когда оно было нужно, и является вкладом в мировую культуру). На основе всего этого мы придумываем что-то новое, что отличает нас от того, что было. На личном примере других художников можно научиться всему.

Нужны внимательность, начитанность — необходимо изучать и биографии художников: почему человек так писал, как он вел себя по отношению к другим художникам? Конкуренция, которая сейчас присутствует между художниками, была и в эпоху Возрождения — те же самые Микеланджело и Леонардо да Винчи. Нужно изучать и психологию творцов: как человек себя вел в разные периоды истории и как ведет себя сейчас?

Нужно знать разные направления и быть в курсе того, что происходит сегодня, какие появились новые материалы, например печать на 3D-принтере. Ведь кто-то первый напечатал скульптуру на 3D-принтере, додумался до этого! Люди уже не стоят с молоточком и глыбой мрамора, а печатают. И если бы мы постоянно кого-то повторяли, то этого бы просто не произошло. Если раньше художники сами растирали краски, собирали для них пигменты, то сейчас целая индустрия по производству красок. Это набор совершенно разных профессиональных направлений. Когда знаешь, что с чем можно сочетать, то можно получить совершенно новое произведение, не похожее ни на что.

«У меня задумана серия на стеклах, которую я назвал «Гарем». Суть в том, что обнаженное тело прикрыто орнаментикой» Фото: Любовь Симонова

«БЫЛО БЫ ИНТЕРЕСНО ПОВЕСИТЬ РЯДОМ ПОРТРЕТЫ МЕДИЧИ И ПОРТРЕТ ПУТИНА, ОТПЕЧАТАННЫЙ НА ПРИНТЕРЕ»

— Сейчас в Нацмузее РТ проходит выставка «Национальное достояние Татарстана», которую критикуют в соцсетях за отсутствие художественности: там в основном изображены политические и культурные деятели в простейших техниках. Как вы относитесь к такому искусству?

— Мне бывает очень больно, когда я вижу художника, который начинает заискивать перед властью — писать картины на заказ или писать чиновников, чтобы угодить им, причем он с ними даже не знаком. Я думаю, нужно писать тех, кого ты любишь, или хотя бы с ними знаком, или они тебе симпатичны, а не для того, чтобы о тебе написали в газетах или журналах. Но раз подобное явление есть, то, наверное, должно существовать. Тот же самый Никас Сафронов — тому пример. Он занял свою нишу, никого с нее не сместил. С другой стороны, он не запрещает кому-то еще занять ее — дорога открыта.

Я не знаю, как на такое реагировать. Возможно, люди подобным занимаются, чтобы заработать себе на жизнь, — это дело и выбор каждого. Но зачастую я вижу, как такие работы убивают художников, делают из них ремесленников.

— Можно ли вообще называть это искусством?

— Я думаю, что можно просто выделить подобное в отдельный раздел, как ремесленничество, ведь Средневековье тоже писали римских пап, синдиков и прочее. По сути, сегодня эти традиции продолжаются. Я думаю, было бы даже интересно поднять старые образцы, портреты Медичи, повесить рядом портрет Путина, сделанный на принтере. Кстати, в Ижевске видел подобный проект, который сделали с молодыми ребятами. Там из запасников подняли портреты XVIII века — графы, князья — и рядом с ними повесили портреты, которые писали молодые художники. Граф Шувалов — и рядом с Рэмбо. С одной стороны, абсурд, а с другой — одно вытекает из другого. Искусствоведы, которые сделали данный проект, очень хорошо это понимали.

В нашем музее показывают только современные образцы, и, конечно, все на него набрасываются. Хорошо, покажите классические образцы, повесьте рядом эти, через 100 лет то, что нам кажется не искусством, станет им. Ведь через какое-то время не будет ни чиновника, ни художника, ни современного зрителя, а картина останется. Она будет отражать сегодняшнее время, которое уже не повторится. Будущим поколениям будет интересно посмотреть на того же Сафронова, понять, что творилось в современной ему России. В любом случае эти картины — отпечаток своего времени. Ведь в 1980-е такого не делали, такое делают только сейчас, причем неизвестно, что будут делать завтра.

— Как раз хотела спросить про завтра: какие проекты у вас сейчас в разработке?

— У меня задумана серия на стеклах, которую я назвал «Гарем». Суть в том, что обнаженное тело прикрыто орнаментикой. Я бы хотел сделать чисто национальный контекст, чтобы тело читалось сквозь орнамент и орнамент читался сквозь тело.

— Не боитесь, что в Татарстане не поймут такой проект?

— Не боюсь. Нет ничего плохого в том, что мы восхищаемся женским телом, фигурой, в то же время я ставлю себе задачу сделать это без пошлости, не уходить в порнографию, а сделать акцент на эстетике. Глаз начинает гулять по орнаментам, а когда ты понимаешь, что там еще и тело спрятано, — подобное особенно привлекает. На данной выставке будет представлена одна работа из этой серии — «Вечерняя игра». Она может быть скандальной и какой угодно — все зависит от зрителя.