«Настоящим бедствием для университета стало директорство Яковкина. Он имел звание «учителя высших разрядов по историческим и географическим предметам» Настоящим бедствием для университета стало директорство Яковкина. Он имел звание «учителя высших разрядов по историческим и географическим предметам» Фото: wikimedia.org, (CC BY-SA 4.0)

В УНИВЕРСИТЕТАХ ПОЗВОЛЕНО ВСЕ ЧТО УГОДНО

Ревизия Казанского университета 1819 года, известная еще под названием «реформа Магницкого» (Михаил Леонтьевич Магницкий (1778–1844) — симбирский губернатор с 1817 по 1819 годы, попечитель Казанского учебного округа – прим. ред.), давно стала хрестоматийным фактом в политической истории России времен Александра I как поворотный пункт в правительственной политике в области просвещения и образования. Но почему именно эта проверка оказалась стержнем, ключевым событием в построении концепции политической истории России александровской эпохи? Ведь ревизиям Казанский университет подвергался и до Магницкого. Однако основанный в Казани университет не находился в ведении губернской власти, и поэтому прибывавшие с проверкой сенаторы либо вообще не заглядывали сюда, либо осматривали его лишь в качестве почетных гостей.

Казалось бы, такой упрек к Магницкому отнести нельзя. Ревизор получил права попечителя (следовательно, мог затребовать и получить любые документы) и сам хорошо знал университетскую жизнь (Магницкий закончил благородный пансион при Московском университете и, кроме того, в 1805 году проверял Виленский университет). Изучение дел Казанского университета длилось почти две недели.

Ревизия была вызвана двумя обстоятельствами: состоянием дел в Казанском университете и студенческими волнениями в университетах Пруссии. Беспорядки в прусских университетах (по образцу которых были учреждены российские школы) сильно тревожили императора. В связи с ними чиновник МИД Стурдза заверял Александра I, что зыбкая политическая ситуация в Германии порождена именно деятельностью университетов. Критике подверглись их автономия, универсализм получаемых там студентами знаний, рационализм познания.

«В университетах позволено все что угодно, — возмущался Стурдза. — Юношество, избавленное от власти законов, предается всем бесчинствам — плодам вольнодумства и испорченной нравственности. Молодые люди вступают на жизненное поприще не из школы послушания, которая одна только учит повелевать, — нет, они стремятся все испробовать, все себе позволить (в том возрасте, когда сами еще должны подчиняться старшим), чтобы в зрелых летах ничего не уважать и не беречь!»

Михаил Леонтьевич МагницкийФото: wikipedia.org

«МОЖЕТ ЛИ СЕЙ УНИВЕРСИТЕТ С ПОЛЬЗОЮ СУЩЕСТВОВАТЬ И ВПРЕДЬ?»

Эта ситуация спровоцировала террористические акты против правительственных чиновников, участниками которых стали немецкие студенты, что, в свою очередь, породило репрессивные меры правительств немецких государств против университетов — так называемое Карлсбадское соглашение 1819 года. Российское правительство очень настороженно отнеслось к этим событиям. По поручению князя Голицына тот же Стурдза составил «Записку» для главного правления училищ, обосновывавшую необходимость новой концепции университетской политики в империи. Он настаивал на важности «спасительного согласия между верой, ведением и властью, то есть между христианским благочестием, просвещением умов и существованием гражданским».

Казанский же университет вызывал тревогу министерских чиновников в связи с участившимися сообщениями о конфликтах внутри университетского совета, о беспримерно малом числе студентов, о растратах сумм, выделяемых на строительство, содержание университетских зданий и учебный процесс. Поэтому министр Голицын наставлял направляемого в Казань чиновника:

«По прибытии вашем в Казань нужно будет вам обратить особенное внимание на состояние Казанскою университета как по учебной, так и по хозяйственной части. Первая, сколько, но делам оказывается, не представляет желаемых успехов, и даже число студентов по сему университету не соответствует вовсе цели сего обширного учреждения и употребляемым на оное суммам; вторая, то есть хозяйственная, состоит в совершенной расстройке и при всей продолжительной о том переписке не могла быть приведена в ясность, а требует ближайшего на месте освидетельствования».

Магницкий должен был выявить причины расстройства финансово-хозяйственной и учебной деятельности университета и представить предложения по улучшению сложившейся ситуации, причем министра интересовало прежде всего, «может ли сей университет с пользою существовать и впредь». В случае, если проверяющий сочтет, что наладить работу университета невозможно, министр желал знать «предположение, на каком основании должны быть управляемы заведения, по округу Казанскому причисленные». К письму была приложена «Записка о предметах, какие при обозрении Казанского университета и подведомых ему учебных заведений заслуживают особенного уважения». Ревизору предстояло выяснить реальное число студентов, осмотреть помещения и указать суммы, необходимые на их ремонт и переделку, проверить бюджет университета. Министра интересовала оправданность имевшихся перерасходов. Под наблюдением Магницкого университетскому совету надлежало избрать на вакантное место нового ректора. «Желательно, — писал Голицын, — чтобы выбор сей пал на способнейшего из профессоров к исправлению сей важной должности при затруднительности состояния, в каком университет находится».

«БЕСКОНТРОЛЬНОСТЬ ТОЛКНУЛА ЯКОВКИНА НА РАСТРАТУ СРЕДСТВ»

Прямого указания о закрытии университета в Казани не было. Существовала тревога за его состояние и намек на то, что такое решение допустимо. Теперь все зависело от результатов ревизии. 19 апреля Магницкий представил отчет, состоявший из четырех томов общим объемом в 5 тыс. листов. В нем срез жизни университета и Казани на 1819 год. Магницкий лично присутствовал на заседаниях университетского совета, беседовал с лекторами, посещал занятия, спальные и столовые комнаты, учебно-вспомогательные кабинеты, проверял счета, сравнивал их с существующими ценами.

В результате выяснилось, что настоящим бедствием для университета стало директорство Яковкина (Илья Федорович Яковкин (1764–1836) — заслуженный профессор и первый директор Императорского Казанского университета — прим. ред.). Это был личный выбор первого попечителя Казанского округа Румовского (Степан Яковлевич Румовский (1734–1812) — русский астроном и математик, один из первых русских академиков, инициатор открытия Казанского университета — прим. ред.). Впрочем, по чисто формальным показателям Яковкин вполне подходил для этой должности. Окончив Вятскую гимназию, он неплохо знал немецкий и французский языки (ему принадлежал изданный впоследствии перевод с французского истории Роберта, герцога Нормандского). В конце 1780-х Яковкин преподавал историю, географию, русский и латинский языки в придворном Певческом корпусе, затем в Пажеском корпусе и, наконец, с 1799 года — в Казанской гимназии. Он имел звание «учителя высших разрядов по историческим и географическим предметам». Румовский знал Яковкина как человека энергичного и преданного. Несмотря на наличие университетской автономии, опытный вельможа не без оснований полагал, что о службе попечителя в министерстве будут судить прежде всего по порядку и спокойствию во вверенных ему школах. А молодежь, как он прекрасно себе представлял, есть «самое беспокойное сословие».

Университетский устав 1804 года начал действовать в Казанском университете с момента его официального открытия в 1814 году. До этого выборы ректора там не проводились и во главе университета стоял директор-профессор. Яковкин вовсе не склонен был рассматривать университетский совет как коллектив единомышленников и считаться с его мнением. Для него профессора были подчиненными ему чиновниками. В традициях российской бюрократии Яковкин в качестве директора считал себя хозяином университета и стремился к неограниченной свободе в принятии решений. Эта позиция директора стала источником многолетней напряженности и конфликтов в университетской среде. Бесконтрольность толкнула Яковкина на растрату средств из университетского и гимназического бюджетов. Преподаватели жаловались на него попечителю, использовали казанского губернатора как канал связи с министром внутренних дел, добивались директорской отставки через совет. Но тщетно. Попечитель верил своему ставленнику безоговорочно, а тот умело пользовался его доверчивостью и личными связями в «высших кругах».

Даже после смерти Румовского в 1812 году и конфликта с новым попечителем Яковкин посредством интриг взял верх над противниками. И хотя к 1819-му он вынужденно поступился частью своих привилегий, но, по словам Магницкого, «посреди совета старый и пронырливый профессор Яковкин господствовал своим влиянием… Запутанность его счетов проходила без замечания».

На момент ревизии штат преподавателей состоял из 40 человек. Между тем фактически, а не на бумаге студентов приема 1816 года училось всего трое, приема 1817-го — тоже трое, 1818 года — 13 человекФото: wikipedia.org

УНИВЕРСИТЕТ ПОСТАВЛЯЛ ГОСУДАРСТВУ ТРЕХ ПОДГОТОВЛЕННЫХ ЧИНОВНИКОВ В ГОД

На момент ревизии штат преподавателей состоял из 40 человек. Между тем фактически, а не на бумаге студентов приема 1816 года училось всего трое, приема 1817-го — тоже трое, 1818 года — 13 человек. Срок обучения в университете на всех факультетах, кроме врачебного, составлял 3 года, и, следовательно, одновременно учились студенты трех-четырех наборов. Таким образом, соотношение преподавателей и студентов было в пользу первых. Плюс к этому университет содержал довольно большой штат чиновников и младших служащих — от директора университета до сторожа: примерно 78 человек. Затраты университета шли на содержание помещений, отопление, освещение, питание сотрудников и студентов, проживание тех и других, стипендии для казеннокоштных студентов, приобретение бумаги, перьев, учебников, книг и т. д. Университет поставлял государству трех подготовленных чиновников в год. Всего же за 14 лет существования из его стен вышли 43 выпускника, каждый из которых обошелся государству примерно в 40 тыс. рублей.

Источником злоупотреблений стала также работа комитета для экзаменов гражданских чиновников. В 1809 году император по предложению известного реформатора Михаила Сперанского подписал указ о «званиях». Согласно ему, чиновник не мог получить чин коллежского асессора (8-й класс), дававший право на потомственное дворянство, если не имел аттестата о сдаче экзамена по установленной в указе программе. Для желающих получить аттестат создавались специальные экзаменационные комитеты при университетах. В Казани такой комитет возглавил сам Яковкин, который ввел в него своего зятя, профессора Врангеля, и не владеющего русским языком математика Бартельса. Экзамены проводил сам председатель комитета у себя на дому. Сохранившиеся листы ответов свидетельствовали о безграмотности кандидатов. Тем не менее все 16 претендентов получили дипломы. Благодаря этому Яковкин заручился покровительством местной бюрократии.

Проблема набора студентов в Казанский университет стала для него одной из самых насущных. Устав предписывал иметь не менее 40 казеннокоштных (содержащихся за государственный счет) студентов и неограниченное число своекоштных (обучающихся за свой счет). Казанская гимназия выпускала воспитанников меньше, чем требовалось университету. К тому же многие гимназисты поступали сразу на службу или шли в кадетские корпуса, ускорявшие прохождение лестницы военных чинов. Отпрыски тех дворянских семей, где ценилось образование, уезжали учиться за границу или в столичные учебные заведения.

В феврале 1805-го отобранных из старших учеников Казанской гимназии и способных слушать лекции в университете было 33 человека (26 казеннокоштных, 6 своекоштных и один пансионер), летом того же года были зачислены еще 8 человек, а один пансионер отчислился. В январе 1807-го в университете обучались 52 студента, в 1808-м — 40, в 1809-м — 33, в 1810-м — 33, в 1811-м — 34, в 1812-м — 44 студента. Далеко не все записанные в студенты становились его выпускниками. Родителей привлекало в университете казенное содержание, но отпугивала перспектива для сына 6-летней службы учителем в гимназии или училище. Поэтому, проучившись год или два, студенты отчислялись по здоровью или семейным обстоятельствам, а в 1807 году в связи с началом войны России с Францией 24 человека из Казанского университета ушли на военную службу.

«ПО НЕПРЕЛОЖНОЙ СПРАВЕДЛИВОСТИ ПОДЛЕЖИТ УНИЧТОЖЕНИЮ»

В целом казанское дворянство относилось к местному университетскому образованию с недоверием. Каждый родитель стремился поскорее пристроить сына «к делу» — записать на службу в канцелярию или в полк. Те немногие, кто изъявил желание учиться в университете, имели, как правило, весьма низкую подготовку, сильно различались по возрасту (от 12 до 23 лет), объему и уровню полученных знаний.

При такой ситуации профессора рисковали остаться без места, а университет — без финансирования. Судя по материалам ревизии 1819 года, в Казани выходили из положения за счет гимназистов. На студенческую скамью сажали незакончивших гимназию воспитанников и отчитывались о них как о казеннокоштных студентах. Поэтому официальные списки содержат сведения о большем количестве студентов, чем реально проживало и училось в стенах университета.

Конфликты инспекторов со студентами и кандидатами происходили постоянно. Основными пороками студентов той поры считались пропуск занятий (опоздание из отпуска, участие в охоте и без причины), беспорядок в спальнях, взрыв хлопушек и поджигание фейерверков, пьянство, конфликты с ночной городской стражей и лекторами. Более серьезными прегрешениями были покушения на преподавателей, случаи сожительства студентов друг с другом, привод в спальные комнаты женщин. Противостоящий студенческой вольнице инспектор оказывался самым ненавистным лицом. В связи с этим на инспекторов устраивались покушения, писались жалобы ректору и попечителю, дело доходило и до суда.

Впрочем, шалостями, пороками, конфликтами не исчерпывалась вся гамма отношений студентов и педагогов. Те же юноши, рискуя жизнью, помогали преподавателям спасать их и университетское имущество во время страшного пожара в сентябре 1815 года. Уезжавших из Казани профессоров трогательно провожали всей университетской корпорацией. Преподаватели были знакомы с семьей и личной жизнью каждого воспитанника, знали его слабости и достоинства, общались с учащимися не только в аудиториях, давали консультации на дому, кормили обедами, делились деньгами. На торжественные акты в университете собирались преподаватели, воспитанники и их многочисленные родственники и знакомые.

Изучив счета, условия жизни и учебы, посетив лекции, просмотрев конспекты студентов и отведав пищу в университетской столовой, Магницкий заключил: «Казанский университет, пользовавшийся всеми правами и преимуществами ему присвоенными… злоупотребивший сумму 2 млн рублей, причинивший очевидный вред не токмо от себя непосредственно, но и в обширном округе; по непреложной справедливости, подлежит уничтожению». Причин для этого, по мнению ревизора, было предостаточно: и подбор слабых преподавателей, и непопулярность университета в местном обществе, и финансовые злоупотребления.

Ревизор явно сгущал краски. Да, Казанский университет был на тот момент наиболее слабым в России. Но пик своего кризиса к 1819 год он уже прошел. После полного открытия университета в 1814 году, избрания ректора и деканов отделений жизнь в нем стала медленно налаживаться…

Казанский ревизор был антипатичен императору АлександруСтепан Щукин, Портрет Александра I (1809)

«ЭТО ТО, ЧЕГО МЫ ВСЕ БОИМСЯ И НЕ ХОТИМ»

Казанский ревизор был антипатичен императору Александру. Уж слишком не вязался его образ с представлениями о благородстве, хотя Магницкий был, безусловно, верноподданным. Один из сотрудников князя Александра Голицына, Петр фон Гетце в своих воспоминаниях записал услышанный им от князя диалог последнего с императором Александром I. Монарх предупреждал друга о том, что Магницкий станет первым, кто его предаст. Возможно, данный диалог — проекция случившегося на прошлое, но такого рода свидетельства формировали историческую память. И факт ревизии Казанского университета прочно увязался с отношением к личности проверяющего. Между тем хотя Магницкий и не являлся положительным героем в истории, но не был он и законченным злодеем.

Свой имидж реакционера и обскуранта Магницкий приобрел, став попечителем и пытаясь навязать созданную им систему управления Казанским университетом всем университетам России. Негативное восприятие современниками его действий порождала моральная нечистоплотность Магницкого — интриганство, склонность к доносам, предательству. Сквозь призму этих оценок все действия попечителя обретали в глазах современников скрытый злодейский смысл.

Кроме того, сам ревизор в сознании российских образованных людей — фигура нарицательная. Образ Хлестакова уже давно перешел в разряд метафор. В этой связи историки не раз сравнивали Магницкого с гоголевским героем. Так, Н.Н. Булич писал: «Без сомнения, неожиданное появление ревизора, имевшего большие полномочия, могло походить на заключительную немую сцену гоголевского „Ревизора“… Это был не действительный ревизор… С большими данными ему полномочиями и властью, с громадным самомнением, с хвастовством и познаниями, напоминающими гоголевского героя, но без его простодушия и доброты, Магницкий только мог вредить».

Был и еще ряд факторов, предопределивших формирование именно такой версии событий. Дело в том, что университеты в сознании либеральной интеллигенции России XIX века олицетворяли прогресс, просвещение и как таковые противопоставлялись верховной власти как некие островки свободомыслия в океане лжи и притворства карьеристов-приспособленцев. В связи с этим ревизии воспринимались как форма наказания университета верховной властью, попытка ограничить университетскую свободу, а то и подорвать его существование. Постепенно в массовом сознании сложилось противопоставление власти просвещению. Складывается парадоксальное впечатление: правительство делало все, чтобы заглушить науку, а она, вопреки этим титаническим усилиям, процветала.

Итак, историографический миф о проверке Казанского университета 1819 года покоится на трех презумпциях: университет — оплот прогресса; ревизия — средство властного подавления просвещения: Магницкий — реакционер и обскурант. Соединение этих позиций в одной точке придало мифу статус неприкосновенности. И сегодня попытка осмыслить события, произошедшие в Казанском университете почти 200 лет назад, воспринимаются как низвержение основ, переворачивание истории с ног на голову. Почему?

Вероятно, срабатывает подсознательное нежелание увидеть в отрицательном заклейменном герое типичные черты, признать в нем одну из возможных для университария альтернатив жизненного пути. Ведь, в конце концов, Магницкий — университетский человек, взращенный в тех же гуманистических и либеральных традициях, что и братья Тургеневы. С точки зрения университетских друзей, Магницкий — предатель их идеалов. Независимо от результатов ревизии 1819 года, он отщепенец. Это то, чего мы все боимся и не хотим. Пусть лучше Магниций останется чиновником министерства. Университет и сегодня живет романтизмом, семейным характером внутренних отношений. Меркантилизм и цинизм смертельно опасны для духа и идеи университета — он чувствует это и клеймит, пусть задним числом, такие прецеденты.