Лев Гудков: «С точки зрения общественного мнения, альтернативы Путину сегодня нет»

Лев Гудков: «По данным на август 2020 года, на первом месте стоит армия, на втором — президент (такое соотношение держится уже примерно в течение двух лет), на третьем — ФСБ и другие спецслужбы» Фото: © Валерий Левитин, РИА «Новости»

«Были инфантильные иллюзии, что Путин выведет страну из кризиса»

— Что такое рейтинг политических институтов, как к нему относиться?

— Рейтинг — это всегда условное обозначение отношения к событию, социальному институту, политику и так далее. Этот индикатор имеет смысл лишь в контексте отношения к другим политикам, институтам и прочему. Другой важный аспект этого показателя — то, как он меняется на протяжении длительного времени. Мы фиксируем индекс доверия к органам государственной власти с 1993–1994 годов. Этот индекс измеряется как разница между ответами: «полностью доверяю» и «полностью не доверяю», а также половина ответов вроде таких, как «не вполне», «не совсем» и тому подобное.

Если мы посмотрим на наши опросы, то 90-е годы — это крайне низкий уровень доверия ко всем институтам власти: президенту, Госдуме, правительству и региональным администрациям. Он немного подрос во время президентской кампании 1995-96 годов.

В 1997 году чуть-чуть стали расти позитивные ожидания, но кризис 1998 года резко их обрушил. На этом фоне к власти приходит новый лидер страны Владимир Путин. И доверие резко возрастает. Причем в самой экономике, характере политического курса на тот момент еще ничего не произошло, в течение пары лет его правления не было еще никаких позитивных результатов.

Люди проецировали свои ожидания улучшений на нового лидера, что обеспечивало рост его популярности. Это были инфантильные иллюзии, что он выведет страну из кризиса. В начале своей деятельности на посту главы государства Путин был президентом надежд.

В этих упованиях на нового руководителя сливались все политические силы, каждая из которых приписывала ему свои мотивы и интересы.

— Как сейчас обстоят дела с уровнем доверия к институтам власти?

— По данным на август 2020 года, на первом месте стоит армия, на втором — президент (такое соотношение держится уже примерно в течение двух лет), на третьем — ФСБ и другие спецслужбы. Далее идут церковь и благотворительные организации. Все остальные институты находятся в зоне сокращающегося доверия. В самом низу находятся те институты, которые составляют правовое общество, и, по идее, именно они и должны представлять интересы населения. Среди них — парламент, судебная система, бизнес, партии и профсоюзы.

Кстати, в этом году состоятся очередные выборы в Госдуму. Так вот, к ней граждане относятся крайне негативно. Когда мы просим оценить деятельность тех или иных депутатов, то звучат очень нелестные оценки, вплоть до нецензурных выражений. При том, что именно население и выбирает их.

Итак, к сегодняшнему дню мы имеем авторитарный режим с доминированием спецслужб и армии, это сильное централизованное репрессивное государство, речи о демократии тут и быть не может. ФСБ в России — это, по сути, политическая полиция, действующая вне рамок правового поля. Сегодня суды даже отказываются рассматривать дела, связанные с ФСБ, говорят, что эта структура находится за рамками их юрисдикции. Рейтинг ФСБ с конца 90-х рос от 40% до нынешних 65%. Одновременно снизилось недоверие к этой службе, характерное для перестройки и провала ГКЧП.

— О чем свидетельствует такой рейтинг ФСБ?

— Рост силовых структур потянул за собой все советские представления, в том числе и культ Сталина. Это не просто милитаристские ценности — героическая слава, милитаризм, самоотверженность, — но это и ценности империи, великой державы и приоритет государства над человеком.

«Падает уровень жизни, падают доходы, цены растут — люди направляют свое раздражение на чиновников, но не на национального лидера»

— Как обстоят дела с рейтингом президента. Почему он на втором месте? 

— Пик популярности президента приходился на 2008 и 2014 годы. 2008 год — это война с Грузией, а 2014 — присоединение Крыма. Эти события давали людям чувство гордости за свою страну, людям важно принадлежать к великой державе.

Если говорить о падениях рейтинга, то одно из них было в 2005 году в связи с монетизацией льгот, затем в 2009 году, когда люди ощутили последствия экономического кризиса, и в 2011–2013 годах.

На фоне массовых протестов шло устойчивое и, как мне казалось, необратимое падение популярности Путина.

Тогда 47% заявило, что они не хотят видеть его на следующем сроке президентства. 61% опрошенных говорили, что они устали ждать от него выполнение обещаний. Затем был Крым, националистическая эйфория. Но к 2016 году рейтинг снова опустился, затем подрос и опять снизился в 2018 году после того, как Путин поддержал пенсионную реформу — она вызвала возмущение людей.

Но тем не менее ниже 60% рейтинг президента не опускается, когда мы задаем лобовой вопрос «Доверяете ли вы Владимиру Путину?»

Это значит, что мы имеем дело с организованным консенсусом — действием сильной административной и пропагандистской машины. Политолог Кирилл Рогов полагает, что в авторитарных режимах падение рейтинга ниже 60% становится критическим для главы государства — после этого процесс эрозии его легитимности будет усиливаться.

Однако если задать открытый вопрос, кому вы больше всего доверяете из политиков, не называя фамилии Путина, то мы сталкиваемся с размыванием ядра его поддержки.

В ноябре 2017 года, отвечая на этот открытый вопрос, Путину доверяли 57-58%. Сегодня этот показатель его «твердых сторонников» колеблется вокруг 29-30%.

— Как вы интерпретируете такие данные?

— Это говорит о том, что, с точки зрения общественного мнения, альтернативы Путину сегодня нет. Мишустин, Лавров, Шойгу — это несамостоятельные политики, все они — функционеры Путина. Жириновский и Зюганов не набирают больше 11-15%. Собянин получает не более 4%.

Навальный имеет 3-5%. В 2011 году деятельность Навального одобряли до 40%, тогда он выдвинул лозунг: «„Единая Россия“ — партия жуликов и воров». Но дальше постоянные усилия по его дискредитации снизили его популярность до самых низких значений.

Это значит, что новых лиц в публичном поле политики пока нет. И пока есть организованный консенсус администрации, судов и полиции, никаких новых активных и популярных политиков появиться не может.

Высокий рейтинг Путина в 60-65% означает слабость других общественных институтов — суда, представительской власти, форм самоорганизации населения.

Это не показатель какой-то особой любви к нему или восторга. После 2012 года, когда Борис Немцов выпустил свою книгу «Путин. Коррупция», мы стали постоянно замерять мнение людей по поводу того, виноват ли глава государства в злоупотреблениях власти, в чем обвиняли его противники. Тех, кто допускает это, меньше всего было в 2014 году, когда случилось присоединение Крыма. Но к нынешнему периоду этот показатель вырос, люди полагают так: «Наверное, да, он виновен в злоупотреблениях властью, как все высокопоставленные чиновники, но я об этом мало знаю и не слежу за этим». Это устойчивая вещь, сейчас она составляет 25%. К этому присоединяются те, кто полагает: «Даже если это правда, важнее, что при нем страна стала жить лучше», — таких почти четверть населения. Две этих составляющих образуют доминанту — отказ от моральных оценок в отношении лидера страны. Это готовность приспособиться — принять ситуацию, как она есть.

Как полагала политолог Ханна Арендт, общественная апатия и отчуждение от политики — это несущая конструкция всех тоталитарных и авторитарных режимов. Те, кто отстраняются от системы, не сопротивляются ей, не предъявляют никаких претензий или молчаливо одобряют — именно они и являются ее базисом. Это, если хотите, политическое смирение с 2007 года даже подросло с 73% до 75%.

Также можно добавить, что стабильность системы обеспечивает известное амбивалентное отношение к власти: царь хороший, бояре плохие. Поэтому, когда падает уровень жизни, падают доходы, цены растут, — экономика стагнирует уже 10 лет — люди направляют свое раздражение на чиновников, но не на «национального лидера» — он для них символ державы, его трогать нельзя.

При этом выйти на улицу протестовать, требовать улучшения жизни готовы не более 11%. И то — это только заявление.

Почему так? Люди успевают адаптироваться к ухудшению жизни — оно происходит не резко, а медленно, год за годом. Мы используем такие понятия, как «негативная адаптация» или «принудительное приспособление» через снижение запросов, экономию в повседневных расходах, отказ от привычных форм потребления.

«Пропаганда компенсирует хроническое чувство униженности и зависимости от власти напоминанием о великих победах»

— Но не может же «негативная адаптация» быть бесконечной, есть где-то и предел. Что еще использует режим Путина, чтобы продлевать себя и оправдывать при постоянно падающем уровне жизни?

— Стоит сказать про еще одну вещь, на которой держится легитимность Владимира Путина. Немецкий правовед прошлого века Карл Шмитт, который, кстати, активно поддерживал нацистский режим, выдвинул концепцию, что политика — это определение по отношению к врагу. Должен быть враг, который обеспечивает консолидацию общества вокруг власти. В условиях смертельной угрозы происходит мобилизация. То есть политика — это, по сути, только внешняя политика. Соответственно, тот, кто принимает на себя роль защитника общества от врагов, и является единственным политиком. Внутри страны политика не нужна, только если появляются внутренние враги, тогда с ними необходимо бороться, это: евреи, классовые враги, пятая колонна, иностранные агенты и так далее. К ним можно и применять террор и репрессии.

Этот тезис Карла Шмитта может служить способом объяснения того, на чем держится и режим Владимира Путина.

Как только он пришел к власти, так очень скоро в Кремле начали звучать антизападные настроения, а в 2007 году Путин выступил с мюнхенской речью, в которой он обозначил свои претензии к странам Запада, началась новая эпоха противостояния, которая в итоге привела к политике усиления санкций.

Замечу, что в 1989-90-х годах только 13% граждан считали, что у страны есть враги, причем к ним относили разные категории: мафия, кооператоры, коммунисты, сепаратисты, ЦРУ и так далее. 52% говорили, зачем искать врагов, когда все беды связаны с нами самими. Еще в 1994 году 60% считали, что нам нужно двигаться по западному пути и интегрироваться в Европу, более того, когда-нибудь Россия должна стать членом Евросоюза, а 40% поддерживали идею вступления страны в НАТО.

— Как сформировался образ врага? Это искусственно создала власть через пропаганду или граждане России естественным образом пришли к такому мнению?

— Я не хочу сказать, что пропаганда всемогуща. Она не создает новых представлений, она поднимает слой старых советских стереотипов закрытого общества, психологию «осажденной крепости», когда кругом враги. Она вытаскивает из самого общества те значения, которые важны для людей. Нельзя хронически пребывать в состоянии депрессии, ущербности, национальной несостоятельности и так далее. Людям нужно дать какую-то вдохновляющую идею.

Когда мы спрашиваем, чем вы гордитесь, отвечают: победа в Великой Отечественной войне, первый полет человека в космос, великая русская литература. А что вызывает стыд: великий народ живет в бедности, хамство и грубость, рабское сознание. Это комплекс неполноценности.

И пропаганда вытягивает эти моменты и компенсирует хроническое чувство униженности и зависимости от власти напоминанием о великих победах, славе русского оружия, громадности территории нашей страны. Это важная вещь. Где прежде всего проявляется этот имперский национализм? В бедных слоях населения.

Недавно вышла книга Ивана Крастева и Стивена Холмса «Свет, обманувший надежды: Почему Запад проигрывает борьбу за демократию», в которой они рассматривают консервативные явления в Восточной Европе как реакцию на имитацию западных институтов.

Еще во второй половине 90-х от коммунистов все чаще стали звучать заявления и обоснования, что рыночные реформы — это реализация плана Америки по развалу СССР. Но они не принимались до определенного времени. В 1991 году антиамериканизм был характерен только для 5%. Первая волна антиамериканизма поднялась в 1999 году в связи с тем, что авиация НАТО бомбила Сербию — это было воспринято, как демонстрация силы в отношении России. Вторая волна связана с войной в Ираке. Третья волна — с военным конфликтом в Грузии, российские СМИ подавали это как вытеснение России из традиционных для нее зон влияния. Не режим Саакашвили был противником, а стоящая за ним Америка, поскольку тот тогда провозгласил курс на вступление Грузии в НАТО. Эти три всплеска носили короткий характер — телевизор выключался и антиамериканизм спадал. Но поднятая пропагандой враждебность по отношению к Украине держалась долго и начала спадать только после 2018 года.

— То есть все-таки Запад в общественном мнении — не абсолютный враг и исчадие ада?

— По отношению к Западу мы фиксируем противоречивый образ. С одной стороны, Запад — утопия всего того, что хотят иметь у себя россияне: высокий уровень жизни, свободы, правовое государство, высокое технологическое развитие. С другой — многие понимают, что в обозримом будущем они никогда не будут жить, как американцы, поэтому возникает мощное желание снизить привлекательность образа. Как это сделать? Через приписывание негативных характеристик: американцы тупые, некультурные, равнодушные, развращенные, меркантильные и так далее. Они — не мы. Пропаганда накладывает на эти настроения зависти свою наведенную агрессию, предлагая готовые штампы для артикуляции негативных характеристик.

Самая продолжительная волна антиамериканизма началась после Крыма и введения санкций. Она достигла пика к весне 2015 года, на наших фокус-группах люди говорили: «Мы стали мощной державой, мы показали всем зубы и заставили всех уважать нас».

Это был важный момент консолидации населения и власти. При этом чувство гордости сопровождалось сильнейшими страхами большой войны. Опрошенные говорили: «Мы уже вступили в третью мировую войну».

Через несколько лет крымская эйфория спала. А там еще и подоспела пенсионная реформа — частично люди разочаровались в действиях власти, а вместе с этим и антиамериканизм уже перестает играть мобилизующую роль.

Так что поддержка Путина держится на конфронтационной риторике. Падает конфронтация с внешним условным врагом — падает и рейтинг Путина. Поэтому у него нет другого выхода, как только постоянно создавать и поддерживать образ врага.

«Лживый, коррумпированный дед в бункере»

— На днях Госдума приняла закон, позволяющий Путину снова баллотироваться в президенты. Но хочет ли этого общество сегодня?

— Отношение к Путину довольно противоречиво. У него несколько главных заслуг. Первая — усиление вооруженных сил. Вторая — решение чеченской проблемы. Третья — рост доходов населения в нулевых и стабилизация ситуации в стране. Травма 90-х для общества оказалась очень тяжелой. Путин с его риторикой «вставания с колен» стал неким лекарем этой травмы. Но у него есть и недостатки: провал борьбы с коррупцией, его причастность к коррумпированным кланам, отсутствие роста доходов населения, экономическая стагнация и неспособность обуздать олигархов.

Что касается характеристик Путина как политика, то для тех, кто оценивает его положительно, он — решительный, опытный, защищает национальные интересы, не дает унизить страну и даже симпатичный, не пьет — так его оценивают женщины.

Кстати, на пике его популярности чаще позитивно о нем высказывались женщины. А для молодежи он был символом успеха, может позволить себе все, что захочет: поехать на танке, полетать в истребителе и так далее. Сегодня положительно оценивающих его деятельность становится меньше, а молодежь в основном оценивает Путина негативно. Социальные сети работают, там сидит 95% молодежи.

И молодые люди дают такие характеристики: лживый, коррумпированный, дед в бункере.

Одним словом, люди критично смотрят на фигуру Путина, но не готовы предъявлять претензии и менять ситуацию. Отсутствие сопротивления — это и есть фактор, на котором держится его режим.

— Почему люди не хотят сопротивляться?

— У людей короткий горизонт планирования, у них нет накоплений, они живут от зарплаты до зарплаты, у них крайняя неуверенность в будущем; нет доверия к институтам, которые обеспечивают социальный порядок: суд, полиция и прочее. Отсюда совершено естественно делается вывод — я ничего не могу, я не хочу участвовать в политике, но также: я не хочу отвечать за политиков. Для сравнения можно привести скандинавские страны. Там высокий уровень доверия к парламенту и политическим партиям, поэтому там высокий уровень участия в общественной жизни и политике.

Беседовал Евгений Сеньшин
Znak.com, 26.03.2021

«Левада-Центр» официально признан иностранным агентом.