Глава международной правозащитной группы «Агора» Павел Чиков в интервью «БИЗНЕС Online» объяснил, почему с юридической точки зрения нападение на казанскую гимназию пока нельзя квалифицировать как теракт. По его словам, первая реакция государства, ужесточающего процедуру выдачи оружия, вполне обоснована, а Павел Дуров своим постом оперативно пресек попытки законодателей в очередной раз «прыгнуть» на интернет.
Павел Чиков: «В России оружие стало гораздо доступнее, чем было раньше. К примеру, даже в лихие 90-е доступ имели только полиция и бандиты»
«Прямое и явное копирование «колумбайна» по многим признакам»
— Павел Владимирович, анализируя трагедию в казанской гимназии, как вы можете ее оценить? Что это за явление, настолько неожиданное для Казани?
— Для Казани неожиданное, для России уже не первое, для мира давно известное и изученное. В какой-то степени эта история — свидетельство того, что Казань живет в глобальном, интегрированном мире, в едином информационном пространстве. Первое, что бросается в глаза (и об этом почему-то не пишут, нет серьезных аналитических материалов), — это прямое и явное копирование «колумбайна» по многим признакам. Начиная с черной одежды, подбора оружия и того, что стрелять он начал уже на улице, у него также было взрывное устройство.
Спланированное нападение двух учеников, Эрика Харриса и Дилана Клиболда, старших классов школы «Колумбайн», расположенной в одноименной общине округа Джефферсон, штат Колорадо, на остальных учеников и персонал этой школы, совершенное 20 апреля 1999 года с применением стрелкового оружия и самодельных взрывных устройств. Нападавшие убили 13 человек (12 учеников и одного учителя), ранили еще 23, после чего застрелились сами.
Трагедия получила широкий резонанс в США и мире, вызвала бурные споры о необходимости ужесточения контроля над владением и оборотом огнестрельного оружия, а название школы стало именем нарицательным.
Есть два отличия от «классического» копирования «колумбайна»: то, что он был один, а «классический» «колумбайн» — два человека. А второе — то, что он не покончил с собой. Так произошло у Рослякова в Керчи и в классическом «колумбайне».
— То есть «сбой программы», обычно всегда закладываемой в таких случаях, случился некий, так?
— Судя по его показаниям, он собирался это делать, но почему-то не сделал. Это вопрос уже к психологам и психиатрам в большей степени, почему он не пошел на этот шаг. Здесь в целом важно обратить внимание на три аспекта.
Во-первых, он долго изучал данный вопрос, он сознательно к этому тяготел. Во-вторых, важным аспектом, разумеется, является доступ к оружию. Почему в Европе это редкость, а в Америке шутинги происходят постоянно? Один из очевидных ответов — доступность огнестрельного оружия в США и огромное количество легальных стволов на руках. Там у детей есть доступ к оружию родителей, у совершеннолетних есть, соответственно, прямой доступ — просто пошел в оружейный магазин и купил. Там даже нет такого формального во многом отсева и разрешительных процедур, как в России.
Но в России тоже оружие стало гораздо доступнее, чем было раньше. К примеру, даже в лихие 90-е доступ имели только полиция и бандиты. Конечно, очень сильно повлияла на доступность оружия чеченская кампания — любой уважающий себя полицейский, который ездил в командировку на Северный Кавказ, давайте мягко скажем, рассматривал возможность вывоза оттуда огнестрельного оружия и боеприпасов. Представьте, выезжает 300 «КАМАЗов» из Чечни. Там невозможно проконтролировать, что они везут.
Сейчас появился культ вооружения — получение легального оружия стало, по моим ощущениям, более доступным. Есть официальная статистика МВД о количестве огнестрельного оружия на руках у россиян, это же все считаемые вещи. За лицензионно-разрешительную систему отвечает Росгвардия — соответственно, они его выдают. Если бы Галявиеву не дали разрешение и он не имел бы возможности купить оружие, ему было бы сложнее его найти… Да, конечно, взрывные устройства он сделал сам, но от них никто не пострадал.
То есть проблема физического доступа к оружию явно есть. Ужесточения закона здесь долго ждать не придется — оно уже происходит. И это разумные поправки, на мой взгляд.
«У нас пока никто не собирается квалифицировать нападение Галявиева на гимназию как терроризм»
«В его восприятии школа чем-то перед ним провинилась»
— В поле зрения общественности также стоял вопрос о психическом состоянии Галявиева.
— Да, это как раз третий важный аспект. Пожалуй, самый главный — предыстория, причины того, почему Ильназ на это пошел. «Классический»«колумбайн» связан со школьным буллингом, издевательствами, с унижениями в семье. С другой стороны, если бы такое происходило в семье, агрессия не была бы направлена на школу, так ведь? А направленность агрессии на школу говорит о том, что в его восприятии школа чем-то перед ним провинилась. Мы пока не видим тому подтверждений. В интервью директора, опубликованном в «БИЗНЕС Online», ничего об этом не сказано. Наверняка еще будут допросы, но пока истории с издевательствами нигде не фиксировались.
— Есть версия о внезапном помешательстве, например. Об этом говорят, ссылаясь на медицинский диагноз определенный.
— Все легко объяснить внезапным помешательством. Но у него не было такого. Он к этому долго шел — ждал, когда ему исполнится 18, потом проходил курсы, собирал документы на получение оружия, получил его и пошел стрелять. Весь этот косплей говорит о подготовленности, тщательности и длительности данного процесса. А в этот момент ни у кого не триггернуло, красная лампочка нигде не включилась. Важно обратить также внимание — он ведь покинул школу после 9-го класса. В таких случаях школьники уходят сами, поступая в какой-нибудь колледж, либо их отчисляют, говорят ему: «Уходи». Это же явная травма для ребенка в любом случае — его изгнали из сообщества, в котором он прожил 9 лет. А потом оказалось, что и с родителями у него конфликт, и в колледже он как-то не прижился — короче говоря, что-то пошло не так. Сигнальчики были, но их никто не считал.
— Есть вероятность, что вина лежит на его семье. Они же видели, что происходит — говорят, он, не стесняясь, мог готовить при них взрывчатку дома. Предусмотрена в этом случае ответственность юридическая?
— Ну что касается терроризма, у нас есть ответственность за недонесение о террористическом акте. Но это только с терроризмом связано. У нас пока никто не собирается квалифицировать нападение Галявиева на гимназию как терроризм.
— А где эта тонкая грань? Это же типичный теракт или нет?
— Нет. Потому что теракт ориентирован всегда на устрашение общества.
— А здесь разве нет этого устрашения? Такой колоссальный удар получила Казань и Россия в целом.
— Важно разобраться, на что был направлен его умысел. Конечно, квалификация может быть неокончательной. Она может измениться в любой момент, вплоть до направления дела в суд. Сейчас проводятся экспертизы, в том числе психолого-психиатрическая и другие, для того чтобы выяснить направленность его умысла. Это во многом ответит на вопрос о квалификации преступления. Допрашиваются родственники, одноклассники, учителя, собирается его психологический портрет в динамике. Проанализировав этот объем информации, мы поймем, чего же он хотел. Одно дело, если Галявиев планировал наказать общество, сделать какой-то сигнал вовне, некое политическое заявление. Тогда может быть переквалификация на террористическое преступление. Если же это наказание школы или учительского состава за какие-то обиды — это не оно. И в деле «керченского стрелка» Рослякова тоже не было теракта.
— А в американском «колумбайне» какая квалификация была?
— Я, кстати, не знаю, надо посмотреть, но там точно нет терроризма. И более того, это как бы и по смыслу немножко не то.
«Анонимность в интернете запретить невозможно по определению. Можно ужесточить, усложнить, но не более того»
«Героизация уже происходит — все эти ролики в TikTok…»
— На фоне случившегося многих интересует вопрос, какие изменения могут произойти на законодательном уровне? Порядок выдачи оружия уже ужесточают. А еще что нас ждет?
— В первые дни, как это обычно бывает, начался популизм. Пошли эти наезженные рельсы — «давайте что-нибудь в интернете запретим». Там уже смешные предложения по поводу запрета анонимности появились. Смешные, потому что анонимность в интернете запретить невозможно по определению. Можно ужесточить, усложнить, но не более того. Галявиев был одиночкой, он ни с кем свои планы не обсуждал, насколько мы знаем из поста Павла Дурова. Вся эта попытка «прыгнуть» на интернет, на мессенджеры в связи с данным инцидентом тут же была нейтрализована постом Дурова.
— Видимо, это некая попытка заработать себе политические очки…
— Разумеется. Но очень большое значение имеют детали этой истории и последующий ее анализ. Вот если бы Дуров не написал этот пост, возможно, в Госдуме уже начали бы подготовку какого-нибудь ограничительного законопроекта. Если бы общество не сделало акцент на Росгвардии и выдаче Галявиеву оружия, не было бы этого законопроекта, повышающего требования к выдаче. Это связанные между собой вещи. Поэтому здесь важны детали для дальнейшей реакции. Пока мы вроде бы имеем доступ к информации по этой истории, но, что будет дальше, неизвестно.
— Такие происшествия, наверное, должны максимально публично расследоваться, обсуждаться, должен быть поиск не только виновных, но и глубинных причин.
— В этом есть свои минусы.
— Есть вероятность, что будут желающие скопировать?
— Конечно. Это же героизация персонажа происходит.
— С другой стороны, мы — речь в целом о медиа — таким образом с болью общества разбираемся.
— А героизация уже происходит — все эти ролики в TikTok, посты о том, что его надо пожалеть…
— Да, есть и такие подростки, которые называют его модным словом «краш». Фрики всегда будут показывать себя в любом деле… А где баланс в реакции на столь резонансные истории? Баланс между общественным интересом к этому, который удовлетворяет пресса (кстати говоря, одновременно выполняя функцию контроля, — ведь виновные всегда хотят скрыть обстоятельства терактов и/или массовых эксцессов, ведь следы ведут к кому-то конкретному), и желанием замолчать трагедию под любым благовидным предлогом, о чем всегда мечтают «охранители», считая, что они почему-то главные блюстители общественного интереса.
— Точно такой же всплеск активности и интереса был после расстрела школы в Керчи. Тогда акцент был сделан на том, чтобы выявлять и предотвращать такого рода истории. И мы столкнулись с целым валом уголовных дел в отношении 14–17-летних подростков, причем по особо тяжким преступлениям — «приготовлении к убийству двух и более лиц». И даже с террористическими обвинениями столкнулись. А как вы запретите сейчас старшеклассникам обсуждать эту историю в Казани? Ее весь мир обсуждает!
— И кто-нибудь из них обязательно что-нибудь брякнет…
— Конечно! Мы же понимаем, что люди будут обсуждать с разных точек зрения, в том числе с провокационной — кто-то будет искать оправдание его действиям. А уж обиженных учителями довольно много, и вот кто-то в сердцах скажет что-нибудь, и это эмоциональное высказывание уже будет иметь некие юридические последствия. После Керчи мы видели такой всплеск силовой реакции. При этом государство почему-то не побежало выяснять, нет ли у нас школьного буллинга, не стало анализировать организацию психологической помощи школьникам и так далее. А ситуация следующая: в той самой казанской гимназии учатся более тысячи учеников…
— И один психолог…
— Ну в крупных школах бывает и два психолога. Условно, каждый берет по 500 учеников, но ведь это смешно. Кому подчиняется школьный психолог?
— Директору школы.
— Да! И вопрос закрыт. У кого из школьников будет доверие к психологу, если он в случае выявления какой-то проблемы пойдет и доложит? Расскажет директору, завучу и классному руководителю…
— А те — полиции.
— Нет, сразу бежать в полицию невыгодно — лишнее внимание к школе со стороны силовиков никому не нужно. А может быть, они с Галявиевым что-то такое и заподозрили и поэтому не перевели его в 10-й класс? Решили избавиться от этой проблемы — дескать, «она больше не наша». Не ваша была проблема? Стала вашей.
— Сейчас можно выдвигать массу версий, и все они имеют право на существование. Пока вопросов больше в этом деле, чем ответов… И вопросов страшных, которые касаются и роли семьи, и школы, и одноклассников; есть вопросы и к тому, что там происходило, в колледже в ТИСБИ; есть вопросы и к тому, вел кто-то «стрелка», поставив под контроль его сознание или нет, в том числе в связи с компьютерными играми, откуда пришли ему деньги на покупку оружия; про выдачу справок врачами и оружия Росгвардией безработному 19-летнему парнишке — оказывается, не действует никакая система негласного контроля силовиков за продажей оружия населению (хотя раньше такое правило действовало). Наверное, нужно дождаться окончания следствия и суда, чтобы расставить точки над i в этой страшной трагедии. Но они при всех случаях будут касаться только конкретных деталей и конкретных виновных в этой трагедии. Однако практически все общество и экспертное сообщество не сомневаются, что трагедия в 175-й гимназии Казани (как и в Керчи до этого) не случайна в том смысле, что мы имеем системный кризис в работе с детьми, подростками, в воспитательном вопросе в школе и в целом явно что-то не так в «датском королевстве» в смысле идеологии. И вот с этим, к сожалению, две недели спустя после трагедии никто, похоже, не собирается разбираться. Проще инициировать запреты для той прессы, освещающей трагедии, и сделать крайним интернет. Или объявить «стрелка» шизофреником…
Внимание!
Комментирование временно доступно только для зарегистрированных пользователей.
Подробнее
Комментарии 59
Редакция оставляет за собой право отказать в публикации вашего комментария.
Правила модерирования.