Алексей Чадаев: «Зачем в предвыборных списках партий нужны так называемые звезды?»

Алексей Чадаев: «Подставьте вместо слова «звёзды» несколько устаревшее, но куда более точное русское слово «знать» — которое изначально буквально и носило смысл «те, кого знают»» Фото: Елена Афонина/ТАСС

Примета архаизации

Зачем в предвыборных списках партий нужны так называемые «звёзды»? Поднадоевшая астрономическая метафора мешает увидеть суть. Подставьте вместо слова «звёзды» несколько устаревшее, но куда более точное русское слово «знать» — которое изначально буквально и носило смысл «те, кого знают». А если более развёрнуто — те, чьё высокое социальное положение основано на их сравнительно высокой известности. Поиск и привлечение «звёзд» — это одна из примет архаизации нашего общества: никакой «абы кто», который «никто и знать никак», не может более на равных конкурировать со «знатью» за позиции во власти. Что бы он ни сказал, ни предложил, ни пообещал — его мнения, предложения и обещания никого не интересуют. Он сам никто, веры ему нет. Идеи и программы — рудимент прошлого, их никто не читает и не обсуждает; все обсуждают персоналии. А единственный «социальный лифт» в таком обществе — это блоги, соцсети и в первую очередь инста — как способ сравнительно недорого (пока ещё) стать чем-то вроде «знати» и дальше капитализировать эту роль.

Этика на службе власти

Язык может подарить немало ключей к происходящему. Возьмите слова «подлый» и «подлость». Изначально они означали людей низшего сословия; и это было обвинение, которым люди высших сословий бросались друг в друга: «ты ведёшь себя так, как будто бы твоя мораль — это мораль простолюдина». Сравните с антонимом «благородный» — тут даже и объяснять не надо, все из самого слова ясно.

Но давайте разберёмся поглубже — а почему в жестко стратифицированных обществах мораль, этика низших всегда воспринимается как нечто непрочное/повреждённое? Здесь на помощь нам придёт вроде бы банальная пара «добро-зло», в которой содержится малозаметное двойное дно. «Добро», оно же «благо» — это в языке не только что-то чистое-хорошее-светлое, но и имущество, и удовольствие — «своё добро», «жизненные блага» и т. д. А вот «зло» восходит к «золе» — пепелищу на месте сгоревшего «добра». И из этого можно понять, что происходит с любой этической системой, даже закреплённой в соответствующей религиозной традиции, в жестко стратифицированном обществе. Если эта этическая система работает на сохранение и закрепление существующего порядка вещей, при котором верхние всегда будут оставаться наверху, а нижние внизу — вполне понятно, что отношение к ней соответственно «наверху» и «внизу» будет разным. И не только к ней самой, но и к религиозной «скрепе», на которой она висит. В средневековых жакериях восставшие крестьяне пели такие песенки — «раз Бог и святые помогают королю и дворянам, то мы будем молиться эльфам, подземным духам и самому сатане». Иными словами, как только этика закрепляется в роли инструмента эксплуатации, угнетения и неравенства — классы самоопределяются по отношению к ее системе координат в соответствии со своим положением в социальной пирамиде. И самое мягкое, что происходит — «низшие» начинают считать ее для себя менее обязательной; и наоборот — растёт количество «этических» претензий к верхним, которых теперь начинают строго судить в соответствии с еще недавно вроде бы всеобщей системой ценностей. «Жулики и воры» — это обвинение, брошенное из общества, в котором жуликами и ворами в той или иной степени являются все, в адрес «илиты», которая отказывается быть моральным эталоном.

Главная угроза

Под этим углом легко дешифровать клеймо «популизма», которым правящий слой отбивается от претендентов на передел. «Пополо» — это буквально «народ», «популиста» правильнее всего перевести на русский как «народника». «Невыполнимые обещания» буквально означают призывы не просто к «перераспределению благ», но к перераспределению позиций в социальной иерархии — вещь намного более революционную. Соответственно, сегодняшний популист либо обманщик, который выдвигает лозунги, заведомо не предназначенные к реализации, либо, что хуже, опасный и подрывной элемент, которого надо отстреливать на дальней от власти дистанции. Первых в строго дозированном виде и количестве можно допускать — как необходимый клапан для сброса пара; вторых нельзя ни в коем случае.

Но здесь надо сделать важное уточнение, а именно — различить «низшие классы» и «революционные классы», ну или прослойки, чтобы не пользоваться перегруженным контекстами марксистским термином. Совершенно необязательно интенция передела исходит именно из социальных низов. По современному российскому обществу мы видим, что наиболее протестная его часть вовсе не самая социально неблагополучная. Прямо наоборот: уровень поддержки власти падает по мере роста благосостояния — столицы являются куда более протестными, чем отсталые регионы с низким уровнем жизни.

Итак, всегда есть ядерная группа, в наибольшей степени ориентированная на «перетряхивание» социальной пирамиды, а есть низы, основание этой самой пирамиды; и для правящего слоя критически важно не допустить никакой «смычки» первых со вторыми. Понимание этого вскрывает для нас суть феномена современного госагитпропа, сейчас уже без каких-либо вуалей и условностей направленных строго и исключительно на т. н. «малообеспеченные слои населения», и имеющего целью блокировать в этих самых слоях любое сочувствие к передельщикам, которых нужно рисовать в образе не менее как черта с рогами. В реалиях современной России такая группа это в первую очередь городской офисный планктон, амбициозные «понаехи» из ипотечных квартир на выселках крупных городов, для которых нынешняя правящая феодальная аристократия — природный и естественный враг. Эта группа и этот слой сам по себе — главная угроза системе, и именно в ней естественным образом заводится и процветает крамола. Но ее собственной гравитации критически недостаточно для того, чтобы осуществить социальный переворот, и для аристократов самая важная задача удержания статус-кво — замкнуть ее в ее собственных рамках, не допустить «протечки на массу». Именно эту задачу и призвана решать из цикла в цикл «партия власти», упростившаяся до прямой коммуникации только с нижними слоями, с практически полным игнором всех остальных, для которых оставлен эрзац в виде «системной оппозиции».

Почему они победили?

И ещё — о первых веках христианства и первых мучениках. Историческая победа христианства в Римской Империи во многом основывалась на том ошеломительном эффекте, который производила стойкость христианских мучеников, часто выходцев из самых что ни на есть социальных низов, но которые вели себя в предельных ситуациях совершенно несообразно их «подлому» статусу. Основывалось это на вере в загробную жизнь и загробное воздаяние — в том самом «царстве», которое «не от мира сего»; но в глазах римской публики это выглядело как нечто полностью опрокидывающее устоявшиеся представления о моральных качествах «верхних» и «нижних». Собственно, именно это придало тогдашнему христианству свойство мощной социальной силы, способной творить нечто почти невозможное с самой человеческой природой. Когда же христианство стало «господствующей церковью», это качество наглухо ушло.

Похоже, христианское учение это вообще такая доктрина, которой крайне противопоказано становиться «господствующей», это ее неотвратимо портит — как мы это только что наблюдали в нашей стране, где в советские времена церковь была пристанищем диссидентствующей интеллигенции, а в постсоветские стала одним из довольно неприятных атрибутов правящей неоархаики.

Алексей Чадаев

Facebook, 08.07.2021