Старший научный сотрудник Института истории им. Марджани Айдар Хайрутдинов — крупнейший специалист по БигиевуФото: «БИЗНЕС Online»

«Одна тема у нас свободна — Муса Бигиев. Знаешь о таком?»

Я расскажу о жизни и религиозно-богословском наследии Мусы Бигиева. Сначала даты жизни. Он родился в 1875 году (есть данные, что в 1872-м) под Ростовом-на-Дону и умер в 1949 году в Каире. Объездил едва ли не весь Старый свет с его Востоком и Западом. Интереснейший человек, о котором мы совершенно ничего не знали. При советской власти мы могли слышать и о Ризе Фахретдинове, и о Каюме Насыри, и даже о Шигабутдине Марджани. Но о Бигиеве я, например, ничего не знал, хотя оканчивал профильную специальность «татарская литература», слушал лекции по татарской истории. Поэтому уже одним своим режимом недоступности эта персона привлекает к себе внимание, должна была привлечь внимание. Но для начала буквально несколько слов о том, каким образом судьба распорядилась так, что я стал заниматься его наследием.

В 1994 году я окончил факультет татарской филологии, истории и восточных языков Казанского госуниверситета. И гора с плеч — обычный синдром выпускника, когда кажется, что жизнь уже состоялась, а потому и учиться больше не хочется. В один из таких дней, а на дворе стоял октябрь месяц, я шел мимо здания Казанского центра РАН, и мне навстречу попалась профессор Резеда Кадыровна Ганеева, которая у нас читала курс восточной литературы. Она меня спросила: «Ты поступил в аспирантуру?» Я говорю: «Нет, и не собираюсь». «Если ты не поступил, то кто должен был вообще поступить? Вот тебе телефон, вечером мне позвонишь», — сказала она. Я, послушный татарский парень, вечером позвонил. Она мне диктует другой телефон, говорит, как зовут этого человека: «Позвонишь, представишься, скажешь, что от меня. Он скажет, что делать».

И вот я позвонил. Это оказался Яхья Габдуллович Абдуллин — академик, профессор, ветеран ВОВ. Он занимался историей татарской общественной мысли (тогда это так называлось). Он меня пригласил к себе, в то время у них был отдел в Институте языка и литературы. «Вот какой у нас расклад, — говорит, — мы в аспирантуре имеем 8 мест, 7 мест уже занято, это четыре очных и три заочных, так что одно заочное место свободно. Соответственно, одна тема у нас свободна — Муса Бигиев. Знаешь о таком?» Я говорю: «Нет, не знаю». Вот таким образом у меня фактически не было выбора, и мне попалась тема, которую больше никто не выбрал. Учеба и работа над диссертацией длились четыре года. Но защитил я ее только спустя 6 лет после окончания аспирантуры — ждал, пока она созреет окончательно.

Фото: «БИЗНЕС Online»

«Окончил, можно сказать, еще один университет, пока переводил эту книгу»

Дальше я пойду так же просто — по своим воспоминаниям. Начиная работать над темой, я понимал, что, чтобы написать что-то о человеке, нужно знать его труды. Я пошел в библиотеку Казанского университета, там были его книги. Признаюсь, они сохранились каким-то чудом, их, наверное, около дюжины, не считая статей. Я взял самую тоненькую книгу, как мне показалось, которую мне будет легко осилить, и сразу же уперся в стену.

Во-первых, языковой код: это был совсем другой язык, не язык того же Фахретдина или Тукая, например. Это был какой-то очень сложный язык, нас такому не учили. Оказалось, скажу, забегая вперед, что Бигиев писал часть своих трудов на татаро-османском языке, поэтому они легко читались на территории огромной Османской империи — в то время она существовала, последние годы, правда, были, последние десятилетия истории этой империи, но его книги там свободно читали. Во-вторых, оказалась, наверное, вершина его религиозно-богословского наследия — это была тема о всеохватности божественной милости, тема самая спорная. Данная книга — образец высшей исламской религиозной философии с соответствующей терминологией, понятиями, контекстами и прочими атрибутами высокой науки.

Книга называлась «Рәхмәт илаһия борһаннары», то есть «Доказательства божественной милости». Тоненькая вроде бы книжка, но в ней Бигиев изложил древнее и очень глубокое учение, и сам признался, что не он его разработал, что не он его автор и не к нему впервые пришли мысли о том, что мучения в аду будут длиться не вечно. Он ссылался на древних исламских ученых, в том числе суфийских авторитетов, которые так или иначе затрагивали эту идею.

Погружаясь в эту тему, я выяснил, что вопросами о вечности мук в аду задавались и раннехристианские мыслители. Бигиев, в отличие от своих предшественников, не ограничился философствованиями на тему всеобъемлющей божьей милости, но привел доказательства из Корана, то есть свою интерпретацию аятов о так называемой вечности наказания, как это было принято считать. По его пониманию получалось, что это не совсем так. Вот с этой вершины, именно вершины философской, религиозной мысли, выраженной в этом труде, и началось мое знакомство с наследием Бигиева. Тогда я, конечно, не понимал, какого масштаба этот человек, я занимался просто рутиной, пытался перевести. Потом вдруг осознал, что словно бы окончил, можно сказать, еще один университет, пока переводил эту книгу и вникал в смысл изложенного в ней.

Муса Бигиев, 1910 годФото: By -az19 - Own work, CC BY-SA 3.0, commons.wikimedia.org

«Бигиев пробыл в Казани недолго, попробовав затхлую средневековую атмосферу, которая царила в медресе...»

Теперь я перейду к биографической части и расскажу об основных жизненных этапах жизни Бигиева. Родившись в Ростове-на-Дону... Надо сказать, тогда страна была совсем другой: мощнейшие татарские анклавы, не тронутые русификацией, люди могли жить там, не зная русского языка. Примерно в такой среде Бигиев и родился. Это, как мы знаем, один из ареалов коренного места проживания татар (Пензенская, Тамбовская  области вдоль Волги, вплоть до Астрахани и Северного Кавказа). Отец его умер рано, поэтому воспитанием занималась мама — Фатима-ханум. Потом Бигиев даже подписывал некоторые свои работы как «ибн Фатима», то есть сын Фатимы. Это вообще-то невиданное дело в мусульманской книжной традиции. Начальное общее и религиозное образование давала ему Фатима-ханум прямо в домашних условиях, а потом, когда Муса подрос, отправила его в Казань. У Бигиева был старший брат, Мухаммад-Захир Бигиев, который уже в то время учился в Казани, и мама посылала его фактически под опеку брата.

Но Муса пробыл в Казани недолго. Попробовав затхлую средневековую атмосферу, которая царила в медресе, беспросветные суеверия, он понял, что это совсем не то, что ему нужно. Бигиев вернулся домой в Ростов-на-Дону и окончил реальный лицей, войдя в юношеский возраст. Будучи молодым человеком, он опять-таки по настоянию матери отправился в Среднюю Азию, в знаменитые медресе Бухары. Фатима-ханум очень хотела видеть своего сына религиозным ученым, муллой.

В Бухаре Бигиев вновь столкнулся с той же системой: дремучее средневековье, отсталость, полный застой мышления, никакого интеллектуального движения, предрассудки, бессмысленная зубрежка не менее бессмысленных книг. Воспоминания об этом этапе своей жизни он отчасти отразил в книге «Гарәпәдәбияте илә голүм исламия» — «Арабская литература и исламские науки». Данная книга давно уже переведена мною на татарский язык, и в ее начальной (вступительной) части как раз он описывает систему преподавания в медресе, причем не только среднеазиатских. Дело в том, что позднее, уже после Бухары, молодой Бигиев объездил половину мусульманского мира, поэтому был не понаслышке, а реально знаком с ситуацией в образовательной системе. Свои впечатления он отразил отчасти и в упомянутой мной книге. В ней он подверг разгромной критике не только систему мусульманского образования и методики преподавания, но и учебную литературу, по которой штудировала ислам тогдашняя мусульманская молодежь.

Более того, забегая вперед. скажу, что, когда в 1904 году Бигиев вернулся уже не из Средней Азии, а из исламского зарубежья, он написал, что в мусульманских медресе из детей искренних мусульман делали абсолютных безбожников, «кяфиров», как он пишет. Вот к таким грустным и шокирующим выводам он пришел.

Итак, после Бухары он вернулся домой, как оказалось, на короткое время. Ему сразу же предложили место муллы в Ростове-на-Дону, но он хотел все-таки получить светское образование, то есть сказывался опыт обучения в лицее и получения реальных знаний. Он отправился в Петербург, чтобы поступить в Императорский университет на юридический факультет, но не смог по причине того, что не знал латыни. Хотя это кажется странным, в лицее, наверное, преподавали латынь... Но он не поступил, может быть, его национальность не подходила...

Однако желание Бигиева получить светское образование было настолько сильным, что он отправился в Стамбул, который, как мы знаем, уже был городом, полностью ориентированным на Европу. Тогда сложилась европеизированная турецкая интеллигенция и истеблишмент. В столице уже была распространена европейская система образования, применялась также и западная правовая система параллельно с шариатом. Здесь Бигиев без затруднений поступил в военно-инженерное училище Кюлели. По статусу это было высшее учебное заведение. Он мог бы стать инженером, думаю, военным он не собирался быть, но образование получил бы добротное, инженерное и по западным стандартам.

В стенах училища Кюлели состоялась встреча с его земляком, старшим по возрасту, уже много лет преподававшим в Стамбуле, татарским поэтом и писателем Мусой Акъегетзаде. Они были земляками, наверное, поэтому между ними сложились близкие доверительные отношения. Когда Акъегетзаде узнал, с какой целью Бигиев приехал в Турцию, то, разглядев в нем другое начало, он посоветовал ему продолжать религиозное образование. Что самое удивительное, Бигиев согласился, а ведь он только что праздновал «сбычу мечт»: он стал студентом, мог бы получить то образование, которое всегда хотел. И тут Бигиев вдруг резко все меняет, бросает военное училище. Тогда, с одной стороны, начинается его сознательное погружение в мир ислама, исламской учености, а с другой — продолжается образовательный этап его жизни. С этого момента начинается история Бигиева — великого исламского мыслителя, философа и богослова, педагога и общественного деятеля, писателя и политолога...

Фото: «БИЗНЕС Online»

«Он сам находил себе учителей, сам каким-то образом зарабатывал, если учеба предполагалась платная»

Мы сейчас говорим о первом этапе жизни Бигиева, который я называю образовательным. Бигиев попытался учиться в стамбульских медресе, однако это его не удовлетворило, он отправился на Ближний Восток, в Сирию, хотя Сирии тогда как таковой не было, она называлась Шам. Медресе Ирака, мусульманские учебные заведения на территориях, занимаемых ныне Ливаном, Иорданией, той же Сирией, — эти земли Бигиев обошел пешком и дошел до Египта. По некоторым сообщениям, он даже захаживал в Хиджаз — часть территории современной Саудовской Аравии, там Мекка и Медина располагаются, есть сведения, что он там тоже бывал. Но отмечу, что все, перечисленное выше, в то время — это территория Османской империи.

Итак, Бигиев дошел до знаменитого университета аль-Азхар в Каире. Сохранились даже фотографии, где Бигиев с другими шакирдами из России запечатлен на фоне сфинкса в Гизе. В той группе татарских юношей находился и Зияэтдин Камали, будущий выдающийся мыслитель и, кстати, переводчик Корана на татарский язык. В аль-Азхаре Бигиев близко познакомился с главным муфтием Египта в то время Мухаммадом Абдо, издателем журнала «Аль-Манар» Рашидом Рида. То есть Бигиев вошел в круг интеллектуального ядра, скажем так, мусульманских модернистов, если быть осторожным. В этой среде он некоторое время общался, а потом покинул Египет и оказался... в Индии.

Индия тогда еще была британской территорией, колониальной землей под британским правлением. Но, как мы знаем, в Индии всегда был очень большой компонент мусульман со своими традициями, со своей древней историей, учебными заведениями, культурой. Наверное, это его и привлекло, и он какое-то время учился и в Индии тоже. Здесь он даже изучал санскрит и читал Веды на языке оригинала. Позже он писал об индийских пророках, то есть признавал за индуизмом небесное начало. В целом Бигиев в Индии не только учился, так что об этом, наверное, надо отдельно сказать.

Наверное, бывало, что он приходил в класс, сидел и слушал, но потом ему это надоедало, потому что раз за разом он осознавал, что слушателей накачивают абсолютно бесполезными знаниями. Поэтому Бигиев сам находил себе учителей и каким-то образом зарабатывал на учебу, если она предполагалась платная. В Индии все было так же, как и в Бухаре. Например, в Бухаре Бигиев платил своим наставникам тем, что переводил для них какие-то работы ученых, например западных и русских. Известно, что он делал перевод книг по математике, астрономии и философии с русского языка. Тогда в Средней Азии уже были так называемые джадиды, остро нуждавшиеся в научной литературе. Местные джадиды не являлись такими уж распиаренными (говоря современным языком) персонами, как было у татар. Эти тихонько делали свое дело, потому что пиариться в Средней Азии в качестве джадида было чревато. В общем, Бигиев везде находил таких продвинутых людей, как Абдо, например. В Индии то же самое. Они делились своими джадидскими идеями лишь в кругу самых надежных и верных учеников. Бигиев был таким учеником, получавшим тайные знания у мудрецов-конспираторов.

Мы помним опыт Габденнасыра Курсави из деревни Курса, что в Арской стороне, который, будучи в Бухаре, заявил о своих взглядах открыто и едва избежал казни по религиозным мотивам. Своеобразный мусульманский Икар. Правда, в отличие от Икара настоящего, Курсави чуть не погиб от вполне земного костра, пожирающего его книги по указанию мракобесов, застрявших в мрачном средневековье. В чем состоял опыт Курсави? Он, когда в Средней Азии учился, в тех же краях вступил в спор об атрибутах Аллаха, сказав, что вообще не наше дело разбираться по сути, что это такое, сколько атрибутов. Вы говорите, что 8, а я говорю, что 7, например, или считаю, что разговоры на подобные темы бессмысленны. Вот за такие идеи, высказанные вслух, его подловили, тут и приговор шариатского суда, и смертная казнь, все его книги сожгли. Самому Курсави удалось каким-то образом вскочить в последний вагон и спасти свою жизнь. Вот такие истории борьбы с инакомыслием.

После Индии Бигиев возвращается домой уже сознательным религиозным обновителем. Религиозный и богословский авторитет Бигиева был сразу и безоговорочно признан его земляками. Здесь один момент, на котором хочу остановиться. Так, ректор Болгарской исламской академии, мой руководитель в свое время, уважаемый Рафик эфенди Мухаметшин говорит, что все наши исламские реформаторы (я осторожно применяю этот термин) получили классическое исламское образование (которое как раз Бигиев в пух и прах разнес, как мы помним из сказанного выше). Поэтому это такой сомнительный вопрос, насколько они были воспитанниками традиционного образования...

Да, они были знакомы с этим образованием, но они ведь его не принимали в таком виде, в каком оно существовало. Но Мухаметшин прав в том, что они в любом случае знали эту систему насквозь. Однако утверждение о том, что исламские реформаторы получили это образование, усвоили его, сомнительно. Отнюдь... наверное, им хватало одного прикосновения, чтобы понять, с какой ерундой они столкнулись. Но материалом они, конечно, владели. Они его были вынуждены знать, чтобы разговаривать с уммой на понятном ей языке. Ведь для того, чтобы вытащить утопающего из болота, нужно довести до его сознания тот факт, что он находится в болоте. Хотя я считаю, что простые люди вообще мало что понимали, о чем идет речь в этих мудреных древних книгах. Даже если взять то, что сейчас издают из той древней, классической, так называемой исламской литературы, с таким пиететом и трепетом, мол, это же наши чуть ли не священные, древние книги. Однако я, когда пытаюсь понять, о чем там написано, либо умом не вышел, но не могу понять мутный поток мыслей, текущий там. Идеи те вроде бы о чем-то важном, о боге, о вере, но никакого ядра, зерна там не вижу, просто бессмысленный поток слов — вот я так это воспринимаю. Состязание авторов в красноречии, изворотливости мысли, информированности. Торжество эго, одним словом.

Итак, Бигиев вернулся в 1904 году в Россию, и его первый этап жизни на этом завершился. В 1904–1905 годах в России начинаются большие политические перемены, первая революция. Бигиев поселяется в Питере. Кстати, он становится все-таки вольным слушателем юрфака Санкт-Петербургского университета. Тут эти все революционные ситуации и мощнейшая татарская диаспора в Санкт-Петербурге. Бигиев вливается в политическую борьбу, национально-освободительное движение, принимает участие в первых исторических съездах мусульман Российской империи. Более того, он настолько был дисциплинированный человек, что, пользуясь своим членством в оргкомитетах конференций, не позволял принятым документам растекаться, все протоколы он тщательно собирал и издавал отдельными сборниками. Мне известно несколько таких сводов: сборников протоколов «Ислахатасаслары» — «Основы реформирования», то есть комплект документов мусульманских съездов. Турецкий историк с татарскими корнями Надир эфенди Давлет признавался: «Без этой книги мы бы не могли представить себе историю татарского политического национально-освободительного движения». Настолько это важная работа. Уже за нее одну Бигиеву можно было поставить памятник в наших умах и сердцах.


«Интерес к Корану, кораническим исследованиям у Бигиева сохранялся на протяжении всей жизни»

Затем, как мы знаем, начались годы реакции, Бигиев, возможно, уходя от репрессий, перебрался в Казань. Это были 1907–1909 годы. Здесь он продолжает издавать книги. Свою первую книгу он опубликовал в 1905 году в Петербурге, а в Казани уже начинается настоящий «книжный» бум: в 1907 году выходит вторая его книга, в 1908-м — еще одна, в 1909 году — аж четыре книги сразу. На что делает упор Бигиев в этих трудах? Это, конечно же, Коран. Уже первый изданный им в 1905 году труд называется «История Корана и его списков или сводов». Работа небольшая, в оригинале она занимает 38 страниц. Она оказалась очень интересной, и ее перепечатал даже журнал «Аль-Манар» в 1907 году в Египте на арабском языке. Вот эту работу в 2016 году переиздало в Москве духовное управление мусульман РФ — это факсимиле и перевод на русской язык.

Таким образом до революции 1917 года Бигиев ведет активную общественную, научную, богословскую жизнь, работая и как мусульманский богослов, и религиозный мыслитель, и как педагог, и как издатель газет, и как публицист. И так с 1904 по 1917 год. Здесь в его жизни имеется ряд моментов, на которых надо обязательно остановиться. 

Первое — это вопрос об ошибках в Коране. Как я уже отметил выше, самая первая его книга посвящена Корану. С 1905 по 1910 год и даже дальше он издает несколько книг древних мусульманских ученых, которые так или иначе являются корановедческими и которые были незаслуженно забыты. Бигиев их буквально возвратил к жизни. Он их редактировал, давал комментарии, писал вступительные слова, разъяснял, для чего эта книга нужна современным мусульманам, он их приводил в соответствие с актуальными потребностями в области татарского религиозного образования. Я их называю адаптировано-комментированными переизданиями, причем некоторые из изданных им книг потом обретали вторую жизнь уже на мусульманском Востоке, то есть, когда видели, что в России такие вещи изданы, там, на Востоке, видимо, становилось не по себе оттого, что они такое важное упустили. Это я к тому, что в мусульманском мире в образовательной и интеллектуальной сфере настолько было подавлено или забыто, ничего нового на протяжении веков не появлялось, получается, древние авторы писали удивительные вещи, они где-то там терялись, не вписывались в общий тренд интеллектуальной деградации мусульманского мира. Бигиев данные шедевры воскрешал, и на Востоке опять понимали, что это же наше, это здорово, и татары издали, и поэтому издавали тоже.

Итак, Коран — одна из основных тем в научно-религиозной деятельности Бигиева, здесь и стили рецитации, и история сводов, и многие другие аспекты коранических наук вплоть до значений отдельных сочетаний буквенных, которые, мы знаем, есть в Коране и ряде сур, этот вопрос он тоже рассматривал. Интерес к Корану, к кораническим исследованиям у Бигиева сохранялся на протяжении всей жизни, красной нитью я бы сказал, но у него их было несколько — этих красных нитей. В каждом его труде Коран присутствует явно и значимо.

Но вернемся к «ошибкам в Коране». Этот вопрос он поднимает в 1909 году в Казани. В феврале 1909 года казанская мусульманская общественность была взволнована распространившимся слухом, что какой-то там молодой ученый из столицы, «выскочка», как отзывались о нем некоторые газеты, обнаружил ошибки в казанских изданиях Корана. Слухи набирали обороты, снежный ком пересудов и волнений нарастал, и, в конце концов, один из видных казанских баев — Юнусов — решил расставить точки над i и объявил, что у себя дома он собирает всех интересующихся, а также возмутителя спокойствия Бигиева, чтобы тот дал объяснения.

Собралось много народа, около 300 человек, в доме Юнусова. Сначала было объявлено о причинах сбора, ну как бы официальное представление Бигиева. Понятное дело, возмущение и гул, недовольные крики и т. д. Потом предоставили слово Бигиеву — он разъяснил, в чем дело. Оказалось, что он не говорит об ошибках, как это звучало в слухах, а рассказывает об ошибках графического облика Корана — это фундаментальная основа Корана. Мы знаем, что впервые, когда Коран был собран, несколько десятилетий он существовал без огласовок так называемых, только одни буквы, причем даже точек над буквами и под ними не ставилось.

Потом понимаешь, что чтение стилей и смысл слов очень сильно зависят от их правильного произношения и восприятия, и были расставлены точки и огласовки, которые обозначают короткие гласные звуки. Вот это уже графический облик-расм Корана, который был утвержден в качестве официального и принят для распространения во всем мусульманском мире.

Постепенно это дело распространялось, но понятно, что типографий же не существовало, чтобы один раз издать, и у всех был унифицированный графический облик. Когда вопрос встал о так называемом Казанском Коране, а Казань, как мы знаем, была первым городом, где Коран начал печататься в промышленных масштабах, хотя впервые печатный Коран появился в Питере. Данным делом занимались в Питере двое военных татар, которым было предписано это осуществить. Понятное дело, они были образованные для своего времени и разработали шрифт, известный своей легкостью восприятия. Мулла Усманов — один из них, я помню. Вот эти ошибки прокрались уже в тот момент, потому что с уровнем образования медресе они не могли знать всех тонкостей графического облика Корана и где-то допускали ошибки. Их Бигиев насчитал более 60. Они, конечно, не меняли смысла Корана, но при неправильном прочтении возможно было, что и смыслы изменялись у отдельных слов или их произношение.

Ну и вообще текст священный, неприкосновенный, он не должен меняться, это же скандальное дело. Поэтому толпа быстро притихла и уже внимала Бигиеву с открытыми ртами. На самом деле в доме Юнусовых состоялось два заседания, то есть за один раз они не управились, народ потребовал еще продолжения, и после второго собрания наиболее авторитетные и популярные деятели казанской мусульманской общины собрались, почесали затылки и поняли, что с этим надо что-то делать. Потому что казанское издание Корана, тот принт, который был сделан, успел распространиться по всему мусульманскому миру: он и в Индии даже издавался, и в Османской империи (я говорю здесь и о Стамбуле, и о Каире). Была создана комиссия, которая еще раз села и проверила все то, на что указал Бигиев. Они признали полностью его правоту и приняли специальный циркуляр, который отправили по различным издательствам исламского мира, что такие-то ошибки у нас есть, просим прощения, но их надо исправлять. Вот это был первый триумф Бигиева.

Визитная карточка БигиеваФото: By -az19 - Own work, CC BY-SA 3.0, commons.wikimedia.org

«И вот он говорит: «А потому, что я лучше всех знаю Коран»

Кстати, поскольку я говорю сейчас о Бигиеве и его коранических исследованиях, сказать, что он хорошо знал Коран, — это ничего не сказать. Ну прежде всего он Коран-хафиз, это само собой. Наизусть он его знал однозначно. Более того, в 1923 году произошла неприятная история: он был арестован НКВД. В ходе допроса ему задали вопрос относительно того, на каком основании он вступил в контакт с представителями дипломатического корпуса иностранного государства. Речь шла о турках, которые по приглашению советского правительства посещали Среднеазиатский регион, чтобы ознакомиться с тем, как живут мусульмане, а Бигиев как раз был в Ташкенте и общался с этими турками. Это было в 1920 году. Важно услышать, как Бигиев ответил на вопрос следователя ОГПУ. Он сказал (я сам читал эти документы): «Я делаю это как представитель советских мусульман!» Надо понимать, что это очень сильное заявление для тех условий, когда как бы параллельная власть существует, так получалось с точки зрения чекистов. А Бигиев им как бы: «Вот мусульмане сами по себе, а я их представитель, поэтому я вправе устанавливать контакт с иностранными официальными лицами». Чекисты ему: «А на каком основании вы решили, что вы представитель всех мусульман?» На что Бигиев отвечает: «А потому, что я лучше всех знаю Коран».

Тогда меня такой ответ удивил — ну бахвальством же выглядит. Оказывается, нет, Бигиев был абсолютно адекватен и ни на грамм не преувеличивал своего статуса. Доказательство тому пришло неожиданно из уст нынешнего муфтия РТ Камиля хазрата Самигуллина. Последний мне рассказал, что в Турции он учился у шейхов, которые знали о Бигиеве. Вообще говоря, в Турции Бигиев до сих пор популярен, поэтому неудивительно, что Камиль хазрат там о нем слышал. И он мне сам говорил, что Бигиев, оказывается, был непревзойденным знатоком Корана. Так, мы знаем о 7 стилях рецитации Корана как бы официальных, а на самом деле их существует 10. И Бигиев был знатоком всех 10 стилей рецитации, он в Мекке даже преподавал эту науку мусульманам со всего света, т. е. он не только в России был лучшим знатоком Корана, но и одним из немногих, кто в мусульманском мире владел в такой степени этими знаниями. Вот это о том, как хорошо Бигиев знал Коран.

Таким образом, блеснув в Казани, Муса Бигиев удостоился чести быть приглашенным преподавать в оренбургское джадидское медресе «Хусаиния». Здесь тоже имел место интересный этап его жизни. Именно в стенах «Хусаинии» он познакомил студентов со своим учением о всеохватности божьей милости. Конечно, возник скандал, шакирды были в восторге, а администрация и попечительский совет — в шоке: «Как это так — мучения в аду не вечны для немусульман? Это же противоречит всему, что мы знаем!» Добавим еще и интриги, ведь в тот момент вопрос о назначении ректора медресе решался, а Бигиев был одним из кандидатов на этот пост, и Фахретдинов был кандидатом, были и другие люди, которые очень хотели порулить. В общем, настоящая подковерная возня. В результате Бигиева отстранили от преподавания. Однако буквально через несколько дней из-за студенческих протестов руководство медресе было вынуждены вернуться к этой теме, а потом написать откатную, т. е. пригласить его обратно, но Бигиев вежливо отказался и покинул Оренбург.

А эти его лекции о всеохватности божьей милости... Ведь что удивительно: Риза Фахретдинов, казалось бы, столп, хранитель всего традиционного, казый тогда — главный шариатский судья России, вдруг начинает публиковать эти лекции Бигиева в общероссийском мусульманском журнале «Шура». Это выглядит как подливание масла в огонь, но потом Фахретдинов пишет книгу «Рәхмәт илаһия мәсьәләсе» («Проблема божьей милости»). Он объясняет, что Бигиев затронул очень важный вопрос, даже если мы сейчас не осознаем его реальной степени важности, он обязательно станет таким завтра, будущее исламского мира зависит от того, как этот вопрос будет решен. Поэтому шуметь не надо, нужно просто разобраться, что сказал Бигиев, на основании чего сказал, и вообще он не был первым, кто это сказал, это было у древних.

Риза Фахретдинов фактически в своей работе приводит конспект трактата средневекового ученого Ибн Кайима аль-Джаузии «Хад аль-арвахиля  биляд аль-афрах» («Путь душ в края радостей»). Книга о посмертных состояниях, о том, что такое ад, рай, насколько там долго... Вот эти вопросы там были рассмотрены. То есть, с одной стороны, мы видим волнение такой серой, недалекой массы, которая считает, что она уже знает истину, а с другой — вот такие авторитетные люди все-таки пытались вот в это темное царство запустить луч света. Фахретдинов стремился, с одной стороны, успокоить общественность, с другой — хотел предоставить больше информации, чтобы люди предметно рассуждали, а не просто кричали: «Распни его!»

Да, призывы к смерти тоже звучали, говорили, что Бигиева нужно казнить. В общем, это была настоящая полемическая буря в татарской прессе, которая не утихала на протяжении нескольких лет, вплоть до революции 1917 года. Нам в наше время остается только позавидовать активности людей той поры. Я, например, считаю, что мы не проявляем и десятой доли той активности, которую проявляли в то время мусульмане именно в сфере печатного слова. Даже те наши осенние разговоры о состоянии татарского языка — это так, легкая рябь по сравнению с тем, какая была реакция на труды Бигиева. Причем речь идет не только о России, и в Османской империи пресса тоже бушевала по поводу его книг.

«Сперва он революцию принял с восторгом»

Мы говорим сейчас о дореволюционном этапе биографии Бигиева. Но я ее не разделяю, не заканчиваю 1917 годом, потому что Бигиев был вынужден покинуть Советский Союз, только вдумайтесь, аж в 1930 году! А до 1930-го он жил в СССР, в Ленинграде. Там писал некоторые свои книги. И в эти годы с ним происходили удивительные вещи. Например, сперва он революцию принял с восторгом, потому что наконец-то диктат православия как государственной религии закончится, как он считал. Я так понимаю, он поэтому и приветствовал идею отделения религии от государства и школы от религии. Он считал это одинаковыми стартовыми условиями как для православных, так и для мусульман. Возможно, его ввели в заблуждение другие большевистские лозунги. Он начинает новый этап издательской деятельности, т. е. основывает газету «Минбар», активно пишет в ней, привлекает других видных авторов. Вот такая эйфория у него была — пришла свобода. Даже такие слова у него встречаются. Но потом он понял, что дело совсем не так. Это в его книгах, конечно, не отражается, но все события, которые происходили: и Кронштадтский мятеж, и другие, и состояние народа... он ведь по стране ездил очень много, на одном месте долго не сидел, видимо, это его быстро привело в чувство, он понял, что произошло на самом деле.

Можно сказать, что с 1917–1918 годов Бигиев в России не печатался, но он продолжал писать. В 1923 году, например, появилась его книга «Мусульманским народам», написанная в Ленинграде, а изданная в Берлине, как и некоторые другие его книги. В 1927 году он издавался в Турции. Осенью 1920-го его арестовало ташкентское ЧК в момент передачи турецким дипломатам его письменного обращения турецкому парламенту. Об этом я уже упоминал выше. По некоторым данным, этот документ («Обращение к ВНСТ») он лично вручил одному турецкому парламентарию, чтобы тот его доставил по адресу и зачитал в парламенте Турции. Однако я полагаю, что Бигиев не успел передать это обращение. Почему? Объяснюсь позже, когда напишу отдельную статью. А пока скажу, что Бигиев был фигурой авторитетной, поэтому я уверен, что, передай он такой документ, наверняка тот был бы зачитан. Но в турецком парламенте он не прозвучал... Тем не менее контакты Бигиева с турками стали поводом для его ареста. Были допросы, потом его заставили перевести это обращение к турецкому парламенту с турецкого на русский. В центральном архиве госбезопасности данный документ сохранился, и я имел честь подготовить его для печати. Он был издан в рамках начатой мною серии «Наследие Мусы Джаруллаха Бигиева», часть 1-я. Кстати, оригинальный текст обращения до сих пор не обнаружен.

А пока ноябрь 1923 года, Лубянка, тюрьма. Бесконечные допросы, Бигиев пишет объяснительные. В архивно-следственном деле сохранилась короткая записка, которую он писал своей жене и которая осталась в деле (видимо, его жене не передали), он пишет в ней: «Целую твои ноги». Это показывает то, насколько он еще был человеком тонким, очень любящим свою жену, свою семью. Он пишет, что все в порядке, беспокоиться не нужно, ничего передавать ему не надо, все у него есть. Я не знаю, чем бы эта история закончилась, но ситуация с арестом выдающегося исламского ученого произвела большой шум в мусульманском мире, особенно в Османской империи, и в финско-татарской диаспоре. Финляндия же тогда успела отделиться, это было зарубежье, и они подняли такую волну, что советское правительство (а с Турцией оно тогда дружило) было вынуждено Бигиева сослать в Москву на три года. Это было в 1923 году, значит, в 1926 году, в декабре, срок заканчивался. Причем Бигиев не был ограничен в возможностях общаться, перемещаться по Москве, переписываться, встречаться с мусульманскими учеными из зарубежья.

Кстати, они тогда из Индии приезжали в советскую Россию, потому что Советский Союз выставлял себя как союзник угнетенных народов Востока, а в Индии как раз нарастало противостояние британцам, мусульмане тоже принимали активное участие, их оттуда высылала британская колониальная администрация, они по миру рассеивались и оказывались в СССР. Индийские мусульманские ученые с мировыми именами приезжали, и с некоторыми из них Бигиев встречался в Москве, будучи в статусе ссыльного.

«Чудом сохранились дневники Бигиева в Национальной библиотеке Анкары»

Но наиболее интересные вещи в мусульманском мире начинаются после 1924 года, когда был официально упразднен халифат. Мусульмане всего мира озадачились вопросом: а как теперь быть, кто у нас халиф, как быть с халифатом? И было решено провести конгрессы, их называют халифатскими, но официально они так не назывались, они назывались по-другому, правда, вопрос халифата был включен в повестку дня. Весной 1926 года планировалось собрать так называемый халифатский конгресс в Каире. Был создан оргкомитет, были разосланы приглашения, потому что надо было собрать кворум максимально большой от общин мусульман по всему миру. Речь идет в основном о мусульманском Востоке, Евразии, конечно. Интересно, что представитель мусульман СССР Риза Фахретдинов, который был муфтием, получил приглашение принять участие в каирском конгрессе, но он от имени российских мусульман заявил об отказе ехать в Каир, заявив попутно, что советские мусульмане не признают легитимность данного конгресса. Советская пресса опубликовала это заявление. Но не только советские мусульмане, но и мусульмане других стран тоже не признавали каирский конгресс, потому что считали, что он проводится под полным контролем британских властей, а египтяне выступают только как марионетки в их руках, потому это воспринималось как фарс.

Каирский конгресс состоялся, Бигиев тоже получил от организаторов приглашение, причем личное приглашение в силу своего авторитета. Это, напомню, 1926 год, он находится в ссылке. Что удивительно, советская власть ему дает разрешение выезжать и участвовать. И он бы поехал, но помешала Британия, которая не допустила его до участия в конгрессе, ему не дали визу. Кстати, кворум на каирском конгрессе так и не был собран, поэтому его решения не имели легитимной силы и он сошел на нет.

Зато был решен вопрос о проведении опять-таки всемирного мусульманского так называемого халифатского конгресса в Мекке в том же 1926 году во время хаджа «под эгидой» Ибн Сауда, который тогда только что закончил завоевывать Аравию, только что покорил эти все территории вплоть до Йемена. Отношения Саудовской Аравии и Йемена — отдельная история, кстати, она и сейчас остается таковой. Это мероприятие в Мекке состоялось, опять-таки был создан оргкомитет, опять Бигиев получает приглашение, это все еще тот же 1926 год. В этот раз конгресс имел кворум, было огромное количество делегатов, наши тоже были приглашены и поехали во главе с Фахретдином, Бигиев в качестве представителя московских мусульман в их числе, но вновь по персональному приглашению от имени оргкомитета. Итак, за один только 1926 год он два раза получает разрешение на выезд, фактически находясь под арестом. Это я к тому, какова была советская власть в те годы. Кстати, Бигиев присоединился к работе мекканского конгресса на две недели позже его начала. До этого он заехал в Стамбул и занимался там своими делами, в том числе и книгоизданием.

Теперь наступает 1927 год, у Мусы Бигиева срок ссылки вышел в 1926 году, он возвращается домой в начале 1927 года, проводит это время с семьей и в мае уезжает в хадж. То есть ему опять дают разрешение. Но на этот раз он едет именно в хадж — такую просьбу он подавал, насколько мне известно. Но на самом деле не только хадж был целью его поездки. Помимо этого, Бигиев активно работает в составе оргкомитета мекканского конгресса. Дело в том, что еще в 1926 году на первом мекканском конгрессе было решено, что его будут проводить ежегодно во время хаджа в Мекке, однако в 1927 году по каким-то причинам ибн Сауд охладел к этому делу, конгресс под свое крыло не взял, мероприятие не состоялось. Однако оргкомитет конгресса продолжал действовать, его члены собрались, Бигиев принимал активное участие в работе этого органа. Они принимали какие-то резолюции, документы, старались сохранять контакты с ибн Саудом. Известно, что некоторые документы они писали в его адрес, причем их готовил именно Бигиев, а потом, после обсуждения в оргкомитете, эти документы ложились на стол ибн Сауда.

О деталях хаджа, совершенного Бигиевым в 1927 году, нам удалось узнать благодаря тому, что чудом сохранились дневники богослова в национальной библиотеке Анкары. Когда я просматривал их, то наткнулся на данный текст и понял, что это очень важный документ и его надо опубликовать. Первое издание этого документа я сделал на том языке, на котором писал Бигиев, — это транслитерация. Вступительное слово, конечно, написано мною на современном языке, а так мы здесь имеем факсимиле и транслитерацию для узкого круга специалистов, а также фотографии той поры, имеющие отношение к событию, дневниковые записи Бигиева, собственно говоря, записки о хадже, о том, как это все происходило, о встрече с какими-то людьми, очень много другой информации. Перевод части о работе оргкомитета халифатского конгресса еще не закончен, и я им занимаюсь. Их продолжение будет публиковаться в журнале «Минбар. Исламские исследования» в №1 и №2 за 2018 год и в последующих номерах. 

«Послали конвой, чтобы арестовать Бигиева»

Кстати, в 1929 году Муса Бигиев посетил отчетное собрание татарских писателей, которые совершили коллективную творческую командировку по молодой Стране Советов, а потом собрались и провели такое мероприятие, посвященное тому, кто что нашел, кто что видел, о чем будем писать и пр. Дело было в Москве. Бигиев там присутствовал как частное лицо, просто зашел посидеть, послушать. Представители новой татарской интеллигенции его освистали — и он был вынужден уйти и зала. Об этом писал очевидец такого позора писатель Кави Наджми в газете «Кызыл Татарстан». Наджми не писал об этом с каким-то ехидством, просто он констатирует факт — зашел Бигиев (все присутствовавшие в зале его знали, многие, возможно, были его учениками). Это пример того, каким было отношение советской уже интеллигенции к религиозным ученым, реликтам прошлого. В общем, как я понимаю, к 1930 году Бигиев окончательно понял, что в СССР ему оставаться нельзя, к тому же репрессии частично уже начались. К тому времени Бигиев сам устроил тайное пересечение границы для нескольких своих друзей, чьим жизням в СССР угрожала опасность. И вот, наконец, в 1930 году Бигиев и сам, когда был в Средней Азии, вынужден тайно покинуть страну. В этом богослову помогли его туркестанские друзья.

Итак, Бигиев пересек китайскую границу и оказался в мусульманской Кашгарии. По-современному это называется Синьцзян-Уйгурский автономный округ. Там всегда была большая татарская диаспора, во-первых. А во-вторых, и сами уйгуры — это очень близкий татарам народ, они ценили Бигиева. Он даже планировал там остаться, основать свое медресе и начать просто учить мусульманскую молодежь. И тут возникает другая интересная, хотя и драматическая ситуация. Это все-таки Китай. И ведь Китай тогда был по уши погрязшим в самых разнообразных внутренних и внешних проблемах, например с Японией проблемы, с маньчжурами конфликты, в Китае же окопалась бесчисленная орда пьяных белогвардейцев, чуть ли не правительство России в изгнании. Но нет, толпой беснующихся белогвардейцев Китай не занимался, но, стоило в стране появиться Бигиеву, за ним тотчас послали конвой, чтобы арестовать. Удивительно, не правда ли? У вас, что, других проблем нет? Да, арестовали, правда, сажать не стали, а просто, зная, насколько он авторитетный человек, посадили на коня, приставили конный конвой и отправили татарского ученого к афганской границе.

Бигиев об этом вынужденном путешествии в одной из книг пишет красивым татарским языком: «Балта тимәгән урманнар аркылы». Представляете, хребты Тянь-Шаня, горы, тайга, зима, в ноябре он перешел границу, а весной спустился с гор уже в Афганистане. Его довели до границы — и все, свободен. В Афганистане Бигиева принял король Надир-шах и сказал примерно так: «Уважаемый Муса эфенди, просите все что угодно, пожалуйста, я к вашим услугам!» Казалось бы, искать больше нечего, ведь Муса Бигиев называл Кабул лучшим в климатическом отношении, райским уголком всего мусульманского мира. И он хотел бы здесь остаться, наверное, но на тот момент времени уже имел другие планы. Хотя Надир-шах его и приглашал остаться в Афганистане и заниматься любимым делом, Бигиев не остался. Тем не менее Надир-шах оказал исламоведу важную услугу: выписал ему афганский паспорт (Бигиев ведь бежал тайком, паспорта у него не было), и в дальнейшем Бигиев путешествовал по миру как гражданин Афганистана.  

Семья не подверглась репрессиям

Теперь я немного вернусь назад: что стало с семьей? Шестеро детей, жена — все живут в Ленинграде. Даже определенный шок испытываешь, когда видишь, что некоторые книги были изданы в Берлине, в Турции, скажем, в 1927 году, а подписано: «Муса Джарулла, такой-то год, Ленинград». Это удивительно. Что стало с семьей? Это удивительно, но репрессиям они не подверглись, самое страшное, что с ними случилось, — их выслали из Ленинграда и распределили по нескольким городам. То есть семью рассредоточили, но никого не казнили, не сажали. Высылка из Ленинграда спасла семью от блокады в 1941 году. В 1999 году мне посчастливилось  познакомиться с младшей дочерью Мусы Бигиева, Фатимой. Она сказала удивительную вещь: «Мы вроде бы были детьми врага народа, но в годы учебы в институте, а это были сталинские времена, я была сталинской стипендиаткой».

У Бигиева было двое сыновей. Один из них был связан с авиацией. Ходили слухи, что во время войны он перелетел на самолете к немцам. Это были только слухи, никто не мог привести никаких доказательств, лишь недавно исследователь наследия Мусы Бигиева и просто мой коллега и друг Ильшат Гимадеев нашел в интернете книгу, которую написали два немецких историка на английском языке. Они там изучали вопрос о мусульманах в Германии между двух войн. Отмечу, что массовая миграция мусульман из исламского мира в Западную Европу началась после войны. А тут — между двух мировых войн. Поэтому те два немца, конечно же, вышли на татар, на башкир, а затем пошли подробности — и обнаруживается фамилия Бигиев. Те выясняют, кто это такой был. Ух ты! Какая величина в мусульманском мире, однако! А потом еще выясняется, что сын Бигиева в нацистском концлагере сидел...

Я сейчас просто объявлю, чтобы больше никаких кривотолков не ходило о его сыне, который якобы переметнулся в стан врага. Да, он был в концлагере, а до того был сбит в воздушном бою, попал в плен. Потом каким-то образом до Бигиева дошли вести, что его сын пребывает в концлагере. Исламовед обращается к муфтию Иерусалима аль-Хусейни, который был на короткой ноге с Гитлером, с просьбой как-нибудь похлопотать, и Хусейни делает это. Немцы пишут, что к его сыну пришла делегация больших нацистских начальников. Вызвали его и говорят: давай с нами сотрудничать, мы тебя отсюда достаем. Однако сын Мусы Бигиева отказался сотрудничать с фашистами и предпочел остаться в лагере. Правда, после войны он выжил, но не вернулся в Советский Союз, каким-то образом ему удалось остаться в Германии. Как это ему удалось? К нам приезжала одна немецкая ученая фрау, Гердиен Джонкер, которая исследует тоже эту мусульманскую тему в Германии. Она говорила, что некоторые татарские активисты, например Алимджан Идриси, которые имели турецкие паспорта, подсуетились и многим татарам, которые были там в плену, в том числе и легионерам, оформили турецкое гражданство, поэтому их не могли репатриировать обратно в Союз. Возможно, что сын Бигиева пошел этим путем и остался в Германии. Такая вот история. По крайней мере, он не был предателем.

Муса Бигиев, конечно, имел желание с ним встретиться и мог бы, наверное, но помешали финансовые проблемы, так говорят. И надо понимать, что уже 1945 год все-таки. Война хоть и закончилась, но Бигиев был в то время уже весьма старым человеком, напомню, что он покинул этот мир в 1949 году. 

«Они отвечают на эти 7 вопросов Бигиева и целые трактаты пишут»

Возвращаясь к Бигиеву, скажу, что в период с 1930 по 1940 год вся его жизнь проходит в бесконечных странствиях по мусульманскому Востоку. Также он побывал в Германии. В годы прихода к власти фашистов он жил в Берлине, издавал книги. Кроме этого, Бигиев посещал Финляндию, но в основном путешествовал по мусульманскому миру: Турция, Ирак, Иран. Здесь он близко познакомился с шиизмом. В итоге написал известный трактат, посвященный критике шиитов. Это вообще отдельная история. Книга называется «Аль-Вашиа фи накдакаидаш-шиа» («Челнок для распутывания пряжи вероубеждений шиизма» — примерно так перевел ее название Дамир Шагавеев). Я ее называю «Критика шиитских воззрений». Эта его книга вызвала настолько большой интеллектуальный всплеск в мире шиизма (не скажу, что волну возмущения), но именно интеллектуальной активности. Бигиев в этой книге задает шиитам вопросы. Мне точно известно, что в качестве ответов на вопросы Бигиева было написано 7 опровержений. Их писали выдающиеся иранские и иракские шиитские ученые. Эти книги так и назывались: «Аджвибат ли-масаиль Муса Джаруллах» («Ответы на вопросы Джаруллаха»). Я не скажу, что шииты набросились на Бигиева, ведь он никогда не оскорблял никого, он просто писал: ребята, посмотрите, как это можно понимать, а вот с этим как быть? Очень мягко он это делал. Причем издание этой книги Мусы Бигиева «аль-Ваши`а» («Критика шиитских воззрений») продолжается до сих пор в исламском мире, до сих пор ее переиздают, до сих пор шииты переиздают свои ответы. Интересно это, как пятно на Юпитере. Такой очаг интеллектуальной напряженности в хорошем смысле он создал.

Кстати, в 1936 году Мусу Бигиева приглашает к себе Абдурашид Ибрагимов, который к тому времени уже обосновался в Японии... И мечеть построили, и общину, и уже японцы принимают ислам. И Бигиева он пригласил погостить, как раз к тому времени было открытие мечети в Токио. По этому поводу Бигиев поехал, и он остался там на три года, вплоть до начала Второй мировой войны. Причем он не просто сидел в гостях и пил чай, они с Ибрагимовым путешествовали по всем голландским колониям, которые там были (современные Индонезия, Малайзия и т. д.). Причем их путешествия имели миссионерский образовательный характер — они и учили исламу желающих, и рассказывали об исламе, и встречались с мусульманской элитой из государств, которые в будущем построили независимые государства, причем некоторые из них — мусульманские. Модель ислама там совсем другая, чем на арабском Востоке, причем существуют такие серьезные гипотезы: а не Бигиев ли с Абдурашидом хазратом заложили такие основы понимания ислама, что он там, в Юго-Восточной Азии, сильно отличается от арабского ислама, жестокого и непримиримого? 

Когда началась война, Бигиев метнулся из Японии в Турцию, но ехать надо было через Индию, а там хозяйничает Британия. В итоге его снова арестовали, посадили в тюрьму. И что происходит? Губернатор той индийской глубинки идет в колониальную администрацию и добивается для Бигиева домашнего ареста. Удивительно, не так ли? О Бигиеве хлопочут первые лица местной элиты. Таков был его авторитет, так его уважали. Пусть задумаются те, кто пытается принизить авторитет Бигиева.

Кстати, период жизни под домашним арестом, если посмотреть на списки написанных им в эти годы книг, был один из наиболее плодотворных в его жизни. В 1939-м или 1940-м его берут под надзор, а он до 1946 года издает 10 книг. Вот человек сидел под домашним арестом, деваться было некуда и ехать некуда, и он писал. Я некоторые книги того периода видел. Там сказано, что средства, вырученные от продажи этих книг (все они на богословские темы, все на арабском языке), автор передает в пользу детей-сирот, остававшихся в семьях тех индийских мусульман, которые гибли на фронтах Второй мировой войны, то есть себе в карман ничего не клал.

Наконец, по окончании войны Бигиев получил возможность путешествовать свободно — и он тут же перебрался в Турцию и осел в Стамбуле. Там у него было много друзей, единомышленников, он встречался со своими коллегами, учеными и постепенно старел. В 1948 году попытался претворить в жизнь главный труд своей жизни, а именно: издать перевод Корана. Для этого ему пришлось перебраться в Каир. Там он и закончил свои дни. Издание перевода Корана не успело состояться. Бигиев был похоронен с почестями на кладбище хедивов османского Египта. Хедивами называли вице-султанов Египта. Должность существовала в период, когда Египет был частью Османской империи.

На вопрос о том, известно ли местонахождение могилы Бигиева сейчас, скажу, что ее посещал Мехмет Гёрмез. Я тоже искал ее в том Городе мертвых — огромном по площади некрополе в черте Каира, но не нашел, хотя Мехмет-бей попытался на словах обозначить маршрут к ней. Но увы. Любой, кто хоть раз видел это место и бродил там, в лабиринте бесчисленных могил, меня поймет. Позже появились слухи о том, что якобы по тому кладбищу проложили дорогу и могила исчезла с лица земли, но это еще нужно проверить.

«Джадид ли он? К джадидам он тоже не относил себя, потому что это достаточное узкое понятие»

Теперь об идеях. Бигиев произвел — в хорошем смысле — революцию в исламской мысли. Его попытка возвратить человеку право свободно мыслить исламскими категориями, не цепляться за старые догмы, создание им несокрушимого религиозно-богословского фундамента с новым пониманием и подходами к роли и месту свободной мысли в жизни верующего человека еще не оценены по достоинству. Он писал, что если человеческий разум засияет во всю свою мощь, то померкнет даже свет солнца.

Его хочется назвать реформатором, но он не реформатор. Я раньше тоже так его называл, у нас было так принято — мусульманское реформаторство уже как официально принятый штамп. Даже моя диссертация касается этой темы. Однако, говоря о реформаторах, Бигиев подчеркивал, что это не ислам нуждается в реформе, что исламу не нужны лютеры (хотя его так и называли — «мусульманский Лютер»). Да, мы знаем, Лютер реформировал религию. А Бигиев говорит, что нужно реформировать не ислам, а наше понимание ислама.

Джадид ли он? К джадидам он себя тоже не относил, поскольку для него это было достаточно узким понятием и движением. Да, он преподавал по-своему, по-новому, что и означает слово джадид, т. е. новый. Конечно, он был джадидом в этом смысле, в смысле образовательного тренда. Но такой образовательный джадидизм не затрагивает идеологию, а Бигиев ведь был идеологом.

Наконец, модернист ли Бигиев? Этот вопрос надо еще решать, хотя сам себя он вряд ли назвал бы модернистом. Он скорее приверженец возрождения ислама. Например, как вода в стакане: в нее можно хоть чернила налить, что угодно, она цвет поменяет, вкус поменяет. Он был за то, чтобы ее очистить так, чтобы она была пригодной для питья. Чего в этом больше: модернизма или возвращения к первозданной чистоте воды?

Считают, что Бигиев был против мазхабов и т. д. Ходят такие слухи тут и там. Этим пугают рядовых мусульман, чтобы, не дай бог, не прочитали что-то из трудов Бигиева. Шайтан, пленивший умы людей, не сдаст свои позиции на раз-два, и это нужно понимать. Поэтому Бигиевым пугают, мол, заблуждался, ошибался. Так вот об отношении Бигиева к мазхабам: недавно я закончил перевод его книги «Маида» («Трапеза»). В ней он говорит, что мусульманам не нужно отказываться от мазхабов, нужно просто преодолеть их интеллектуальный плен, в который мы сами себя загнали, нужно перестать считать, что вся истина, весь ислам заключен только в мазхабах. Он говорит, что мы должны изучать мазхабы, мы должны иметь право свободно размышлять об их решениях, об их методиках, мы должны рассуждать о них трезво и непредвзято. В мазхабах, говорит Бигиев, очень много изъянов. Институт мазхабов не есть истина в последней инстанции, иначе в них не было бы столько нелепостей и полного абсурда. Такие вещи в мазхабах он критиковал, и за это его не принимали, потому что люди ведь так устроены, что они будут цепляться за своих идолов, пока не умрут на них, но будут при этом убеждены, что умирают во имя веры в Аллаха, а праздновать будет шайтан.

Что предлагал Бигиев в тех случаях, когда мазхабы не могли предложить решения? Например, если вернуться в 1912 год, когда он написал книгу «Озын көннәрдә рузә» («Пост в долгие  дни»), здесь он исходит из того, что Аллах создал эту религию для облегчения жизни людей, а не для усложнения. Это кораническая установка, между прочим. Он говорит: «Представьте, люди по 20 часов должны поститься, а если взять регионы севернее, то там вообще не наступает ночь, они в шахтах и полях изнывают от жажды, от голода. И вообще разве такие муки могут в человеке пробудить и укрепить любовь к исламу? Да, они, стиснув зубы, будут терпеть, они не будут проклинать свою религию, конечно. Но вот эти нечеловеческие страдания, которые им приходится терпеть, свое воздействие, конечно, оказывают».

И Бигиев попытался избавить людей как от навязанных им страданий, так и от понимания религии как необходимого страдания во имя Бога. И на основании коранических аятов, также Сунны он доказывает, что пост в такие дни мусульманам в северных широтах соблюдать не следует и даже не следует исполнять так называемый каффарат, то есть восполнение. Это надо читать, это объемная книга, одна из самых больших. Причем он специально ездил в Финляндию тогда еще (часть империи ведь), ездил на гору Аавасакса, которая находится в двух шагах от Северного полярного круга, и наблюдал незаходящее солнце, стоя на вершине горы. Это надо читать, потому что это отдельное художественное произведение, очень впечатляющее по своему содержанию и эмоциональному накалу, особенно момент, когда солнце не заходит — и все, переворачивает сознание. Надо было пригласить вот этих древних, которые вдалбливали, что ураза — это любой ценой, это фарз (обязанность) — и все тут! Чтобы они посмотрели на незаходящее солнце. Что они сказали бы в тот момент, интересно? Это он так пишет.

«Откуда этот слух, что Бигиев отказался от своих идей?»

Мне еще нужно продолжить затронутую уже тему об отношении к Бигиеву в наши дни. В духовном управлении мусульман РФ подняли Бигиева как идеологическое знамя. Они видят в этом направлении дальнейшее развитие ислама. Причем муфтий Равиль Гайнутдин неоднократно это озвучивал. Он даже экспериментировал (ну имеет человек возможность). Так, выступая в КФУ, Гайнутдин рассказывал о том, как они провели недельную международную исламскую конференцию в Лондоне, в пятизвездочных отелях разместили выдающихся современных исламских ученых, пригласили их со всего мира, кормили, поили, водили на экскурсии, мероприятия: живите и наслаждайтесь. Гайнутдин говорил о том, как он слушал их, слушал и пришел к выводу, что у этих ученых, у этих светил, авторитетов, которых носят на руках, очень узкий взгляд на жизнь, что они даже не осознают, что вокруг них живет огромная человеческая цивилизация, но им ничего не надо, что целого мира вокруг них не существует, они буквально ничего не видят, оставаясь в плену своей схемы мироустройства, что они живут установками тысячелетней давности.

Однако основная масса нашего религиозного бомонда Бигиева не признает и чертыхается при его упоминании. Вот, например, покойный Валиулла хазрат Якупов... одну из переведенных мною книг Бигиева успел издать. Потом я принес другую, а он сказал: «Нет, это не наш ислам! А Бигиев — он просто журналист». Так он отказался от Бигиева, мол, он был просто журналистом. А еще говорят, мол, Бигиев в конце жизни вообще отказался от своих идей! Неожиданный был ход конем в исполнении Валиуллы хазрата. Много лет спустя я по поручению ДУМ РФ посетил Турцию, чтобы собрать все, что можно было найти из трудов Бигиева. И там, общаясь с местными учеными, я вышел на кончик нитки, за который потянул — и клубок распутался...

Как вы думаете, откуда этот слух, что Бигиев отказался от своих идей? Оказывается, кто-то из числа его влиятельных турецких недоброжелателей в свое время пустил слух, что, когда Бигиев умер (мы помним, что он умирал в Каире на руках у своих близких друзей, у дочери Абдурашидахазрата Ибрагимова, Фаузии ханум, которая за ним ухаживала в последние дни, под покровительством египетской принцессы, сестры короля Египта Фарука) и его начали готовить к похоронам, на его груди под одеждой нашли письмо. И тот турок, которого, напомню, там не было в тот момент, говорит, что Бигиев в этом письме написал, что он отказывается от всего, что писал и провозглашал.

Не это ли пример грязной мерзкой инсинуации, выдуманной неким ничтожеством с целью вычеркнуть из интеллектуального поля исламского мира имя великого ученого, выдающегося мыслителя, которого ты не осмелился бы вызвать на дуэль при жизни? Даже мои турецкие коллеги говорят об этом с возмущением, но они не называют имя этого человека, соблюдая приличия, которых тот негодяй недостоин, вообще-то. Тем не менее такая история существует. Оказывается, Валиулла хазрат где-то краем уха услышал, потом начал тиражировать, что Бигиев отказался. То есть отношение к Бигиеву диаметрально противоположное, и не только территориально — Казань и Москва, но интеллектуально и духовно — тоже.

Айдар Хайрутдинов