Андрей Золотарев: «Porsche у меня был и до «Слова пацана», но я бомжара, даже квартиры нет»

Андрей Золотарев: «Сейчас все говорят: «Ну это Андрей из «Слова пацана»». И ты думаешь: «Камон, ребята, не только же «Слово пацана», вроде что-то еще было. «Моя прекрасная няня», например. Почему мы ее забыли?» Фото: «БИЗНЕС Online»

«Это часть терапии, которая позволяет пережить боль, которая в нас была тогда»

— Андрей, как по-вашему, невероятный шум вокруг сериала «Слово пацана. Кровь на асфальте» уже прошел?

— Штука в том, что это не прекращается. Волнами накатывает. Мне так неловко, я все время прихожу на творческие встречи, а до этого момента был автором 50 разных проектов. И все отмечали: вот это автор фильма «Лед», например, или автор сериала «Триггер». А сейчас все говорят: «Ну это Андрей из „Слова пацана“». И ты думаешь: «Камон, ребята, не только же „Слово пацана“, вроде что-то еще было. „Моя прекрасная няня“, например. Почему мы ее забыли?»

— Давайте сразу с главного. Это правда, что сериал «Слово пацана», профинансированный государственным Институтом развития интернета, специально создан под президентские выборы? Согласно этой версии, лучшие творческие силы должны были показать, как мы жили в 80-е – начале 90-х и какой рывок сделали за последние 25 лет.

— Вы знаете, кино- и сериалостроение — это процесс, где ты никогда не можешь угадать, в какой момент выйдешь. У меня ни разу такого не было, чтобы мы планировали какой-то фильм и он выходил четко в дату, которую приняли вначале, когда только придумывали историю. Это почти невозможно просчитать. Всегда происходят какие-то форс-мажоры, которые что-то сдвигают, передвигают.

Теперь представьте себе, насколько мы снайперски точные, что за три года задумали эту историю для того, чтобы ее обязательно куда-то там воткнуть. Нет. Данная история государственно полезная в том смысле, что она все-таки часть терапии. Это часть терапии, которая позволяет пережить боль, которая в нас была тогда, осознать, что тогда происходило.

Вы знаете, это такое очень-очень правильное лекарство, которое прочищает память, потому что сейчас смотришь вокруг и размышляешь: «У меня проблемы». По себе знаю, думаю, у меня какие-то трудности бытовые. Потом «Слово пацана» включаешь… А, нет! Вот у пацанов проблемы, а у меня нормуль. (Смеется.) Такая вещь полезная для нас самих, понимаете? Это не какая-то супергосударственная задача. Это просто человеческая, понятная, полезная штука.

— Жора Крыжовников публично благодарил продюсера Федора Бондарчука за то, что зрители в принципе увидели сериал. Была реальная перспектива, что «Слово пацана» не дойдет до публики?

— Это острая тема, которая всех волновала. Мы помним, что в Татарстане говорила местный омбудсмен по правам детей (Ирина Волынец — прим. ред.). Она переживала на тему того, стоит ли нам такое делать.

— А раис РТ Рустам Минниханов отмечал, что мы не должны снова допустить тех событий, о которых рассказывает ваш фильм.

— Понимаете, поставив себя на место руководства республики, я могу предположить, что, наверное, эти люди сделали очень многое для того, чтобы словосочетание «казанский феномен» ассоциировали с экономическим успехом Татарстана, с тем, что он расцвел. Объективно Казань очень красивый город. Простите, я сужу по фоткам и видео, но он правда красивый. И те, кто оттуда приезжает, рассказывают, что там круто. И сейчас, когда мы говорим о том, что прибудут ребята, снимут сериал и словосочетание «казанский феномен» снова будет о бандитах… Конечно, понятно, в чем их опасение. Это очень ясно.

Но мне кажется, что мы выполняем очень позитивную задачу. Все-таки эти все разговоры, обратите внимание, велись до момента выхода сериала или в процессе выхода серий, то есть вначале, но не тогда, когда мы показали всю историю, потому что она как раз о том, что «не ходите, дети, в Африку гулять». Это история о неотвратимости возвращения крови кровью. Это история о воздаянии. И у человека адекватного, который такое посмотрел, никакого желания пойти в банду точно не возникнет. Но это было, мы здесь не соврали.

«Это острая тема, которая всех волновала. Мы помним, что в Татарстане говорила местный омбудсмен по правам детей (Ирина Волынец — прим. ред.). Она переживала на тему того, стоит ли нам такое делать» Фото: «БИЗНЕС Online»

— Не согласны с мнением, что ваш сериал романтизирует группировщиков?

— От слова «романтизация» меня передергивает уже. У нас «Семнадцать мгновений весны» кого романтизирует — нацистов? Там очень красивая форма, вы обратили внимание? Ну что, все будут носить ее после просмотра фильма? Это же чушь.

— Может, в Татарстане зря так отреагировали на «Слово пацана»? Лучше бы устроили туристические маршруты по «местам боевой славы» конца 1980-х, наверняка подобного рода продукт пользовался бы популярностью.

— Не знаю, это очень тонкая тема, думаю, им хватит мудрости самим принять решение, хотят ли они это делать или нет. Считаю, что там очень много адекватных людей, которые прекрасно понимают, что делают, и есть надежда, что они разберутся.

«Это очень большой проект, который мы весьма долго делали» Фото: скриншот из официального трейлера сериала «Слово пацана. Кровь на асфальте»

«Слитые серии — это точно не элемент промоушена»

— Тогда еще одна до конца непонятная история. Слитые в сеть серии, перенос даты выхода последнего эпизода, которого в итоге не случилось, — это все элементы промоушена?

— Слитые серии — это точно не элемент промоушена. Или это был такой элемент промоушена, что даже мы с Жорой о нем не знали.

— Подобное в теории возможно?

— Ответ — нет. Просто сценарий не пишется от первой до последней буквы насквозь. Он пишется слоями. Мы написали один слой, потом второй, далее проходимся несколько раз по тексту, иногда несколько десятков раз в случае с большими проектами. И со «Словом пацана» тоже так было. Все-таки три года его готовили. Это очень большой проект, который мы весьма долго делали. И в какой-то момент там существовала некая мультивселенная, в которой с Айгуль случались такие события, сякие события, с Турбо разное происходило. То есть это большая мультивселенная, в которой с персонажами случаются разные интересные события, а дальше мы выбираем, что из этого нам наиболее любопытно.

Иногда, когда не можем выбрать, мы проходим до конца в направлении, которое просто щупаем, пробуем, надеемся, потом откатываемся назад и пробуем другое. В случае с историей 7-й и 8-й серий там был определенный объем досъемок, на каком-то этапе нам показалось, что мы пошли не в ту сторону, складывалось ощущение, что нужно что-то поменять. Мы начали переписывать в очередной раз. Это просто был обычный рабочий технологический процесс. И эти пересъемки и переписки касались не только 7-й и 8-й серий, они много чего затрагивали. Просто вы увидели слитые эпизоды, которые попали в сеть, а в реальности там такой технологический процесс.

Просто у нас имелась техническая возможность проснять разные версии для того, чтобы посмотреть, как это работает. Потому была снята сначала одна версия, потом принято решение о том, что мы пойдем по другому пути, была снята иная версия. И тут вдруг первую кто-то выложил в сеть. Вот что произошло.

— А как вообще такое могло случиться?

— Слушайте, а как вы себе это представляете? Монтажный стол за закрытой сейфовой дверью? И пять человек с лазерными автогенами высаживаются в районе монтажной аппаратной, вырезают сейфовую дверь, забирают с монтажного стола пленки.

Если серьезно, есть же очень много людей, которые контролируют всю эту историю. Обратите внимание, какое количество продюсеров у сериала, причем не только продюсеров, но и технических работников. Там титры — полотно, которое не кончается. И вот эти люди друг другу пересылают [материал]: кто-то с водяными знаками, но где-то бывает, что кто-то косячит, отправляет без них. А кто-нибудь говорит: «Вот посмотри, дружочек, зацени, подруга, что у меня есть». И скидывает. Та говорит: «О, водяных нет, отлично!» — и выкладывает в сеть. Я предполагаю, не уверен. Но так бывает. В общем, бизнес пиратский, он нехороший, с этим надо бороться.

«Есть две разные аудитории. Одна — те, кто знает и был там, другая — кто не знает и не был. И вот для тех, кто знает и был, это во многом ностальгическая вещь» Фото: Нетелев Роберт / фотохроника ТАСС

«В 1989-м почти весь город оказался поделен, но при этом тем людям было нечего делить»

— Чем вас вообще заинтересовала история о казанских гопниках из 1980-х? И как вы для себя объясняете сногсшибательный успех сериала?

— Есть две разные аудитории. Одна — те, кто знает и был там, другая — кто не знает и не был. И вот для тех, кто знает и был, это во многом ностальгическая вещь. Для кого-то ностальгическая, для кого-то проработка непрожитой травмы, потому что, в общем, и те, кто бил, и те, кого били, не склонны ходить к психотерапевтам. Тому поколению кажется, что проще прийти в храм, в мечеть. Это как будто бы более эффективно, чем история с психотерапевтом. Многие вообще никуда не приходят, к сожалению. Это какая-то беда и проблема. И вот для таких людей данная история как будто бы о какой-то больной зоне.

А для ребят помоложе это волшебная дверь в Нарнию. То есть волшебный новый мир, у которого есть пруф, потому что родители говорят: «Да, вот так было». И вам кажется, что это какой-то удивительный мир с какими-то удивительными правилами, которые интересно узнавать. И вот в подобном причина, почему вам такое нравится. Наверное, во многом по такой причине я и заинтересовался этой историей.

Ранее работал в криминальной дирекции на НТВ. Там занимался и этой историей, в том числе таким феноменом мы интересовались. Я был в курсе, что там происходит примерно. Но самое интересное, что там творится, почему это именно феномен. Не потому, что это какой-то был разгул самый большой, хотя да, разгул наблюдался, а потому, что возникала парадоксальная ситуация. В 1989-м почти весь город оказался поделен, но при этом тем людям было нечего делить. Вот в этом парадокс. Они делили просто асфальт. Не имелось бизнеса еще, рыночной экономики как таковой. Страна только переходила на новые рельсы. Еще не было физически денег у коммерсантов, да и самих коммерсантов тоже, они только зарождались в других формах.

И вот эта парадоксальная штука отсылает нас к какому-то очень древнему, первобытному, может быть, даже дочеловеческому состоянию, когда мы, руководствуясь инстинктами, пытаемся биться за своих против чужих, как бы не понимая, за что ты сражаешься, за что бьешься. Это какая-то сублимация общей большой травмы, потери родителей, потери государства, потери смыслов. Это как раз история о том, что бывает, когда у тебя вдруг все смыслы улетучиваются, испаряются, ты начинаешь цепляться за какие-то карго-культы, как, например, вот эти уличные банды.

Андрей Золотарев и Роберт Гараев Фото: «БИЗНЕС Online»

— Вы работали вместе с Робертом Гараевым, с книги которого и началась история «Слова пацана»?

— Конечно! Было бы глупо, если бы я такой: да ладно, книгу на фиг, у нас тут есть куча своих историй! Андрей Першин (настоящее имя Жоры Крыжовникова — прим. ред.) был в Казани с Робертом Гараевым, я не доехал до вас до сих пор. Это, наверное, единственный город в России, большой город, где я не был. Хочу там побывать.

— Если честно, вы ждали такого успеха?

— Знаете, когда мы еще писали сценарий, друзья говорили: «Вот у тебя там какой-то проект вышел очередной, он классный!» Я им отвечал: «Да, ребята, здорово, но подождите „Слово пацана“, потому что, когда сериал выйдет, это будет вообще разрыв!» Но когда он вышел, конечно, никто не ожидал, что окажется так… То есть когда мы говорили, что будет разрыв, не имели в виду вот это! (Смеется.)

«Я не могу сказать, что мы прямо открыли Рузиля. То есть он существовал до нас. Здесь у него просто очень большая яркая роль»Фото: «БИЗНЕС Online»

— Что думаете о молодых актерах сериала, которых он сделал звездами? Есть мнение, что Рузиль Минекаев вряд ли сможет еще раз повторить свой же успех «Слова пацана», а вот Анне Пересильд, наоборот, прочат в будущем статус топовой российской актрисы. А вы что думаете?

— Я, честно говоря, не в курсе, что конкретно и о ком говорят. Я знаю, что есть великолепные артисты, которых открыла эта история. Это и Леон Кемстач, и Рузиль Минекаев, и Аня Пересильд. Они невероятно классные, крутые. Я не могу сказать, что мы прямо открыли Рузиля. То есть он существовал до нас. Здесь у него просто очень большая яркая роль.

«Я не осуждаю Марата»: Рузиль Минекаев из «Слова пацана» – человек года в культуре Татарстана

И можно точно сказать, что перед ними сейчас стоит какой-то очень сложный выбор. Потому что нет ничего труднее для актера, чем выбирать следующую роль после такой большой истории. Для сценариста проще, потому что мы немножко где-то на периферии находимся, в тылу, а они впереди. Они все-таки своими лицами светят, потому для них это, наверное, самое сложное. Им предстоит трудный путь, но я уверен, что у всех троих и не только, еще и у Славы Копейкина, и у Льва Зулькарнаева (это просто любовь моя, невероятно крутой артист), и у многих других прекрасных артистов, которые там снимались, блестящее большое будущее. Это реально плеяда молодых актеров, которые просто прекрасны.

— «Слово пацана» — это сериал Жоры Крыжовникова, а насколько это сериал Андрея Золотарева?

— Меня немножко опять передергивает в моменте, когда говорят, что это фильм такого-то, например, когда человек выполнял роль исключительно режиссера, но не писал сценарий, не был продюсером истории. Тогда, наверное, не совсем правильно говорить, что это сериал, например, Ивана Ляпкина или кого-то еще.

Но в случае со «Словом пацана» это совершенно точно сериал Жоры Крыжовникова. Он здесь выступает как продюсер, режиссер, сценарист и автор идеи. Только оператором не был, а еще в кадр не вставал, а все остальное он делал. Так что это полноценный сериал Жоры Крыжовникова. Я ему помогал писать сценарий, мы с ним вместе писали.

«В случае со «Словом пацана» это совершенно точно сериал Жоры Крыжовникова. Он здесь выступает как продюсер, режиссер, сценарист и автор идеи» Фото: © Екатерина Чеснокова, РИА «Новости»

«Я, может быть, и захочу «артуху» сделать, но у меня не получится»

— А вы сами какие фильмы смотрите?

— Я очень мультижанровый, мне все нравится. Мне нравятся и «Терминатор 2», и «Король Лев», и «Дюна», и «Весна на Заречной улице». Мне неважно, какой это жанр кино. Но есть часть фильмов, которые мне импонируют в силу моей ностальгии по детству, потому что я в детстве смотрел каких-то зубастиков и мне прикольно такое пересмотреть, потому что в подобном есть какие-то мои воспоминания, а не потому, что это великолепное кино.

А есть часть фильмов, которые я очень люблю просто потому, как они круто сделаны, как «Интерстеллар», например. В этом смысле, мне кажется, я довольно всеядный.

— Вы и как автор очень мультижанровый. В вашем багаже в качестве сценариста и драма, и мелодрама, и спорт, даже фэнтези.

— Понимаете, в основном я занимаюсь продюсерскими идеями. То есть приходит продюсер и говорит: «Давай сделаем вот это». И мы начинаем на такую тему фантазировать. Эта компания, где мы сидим («Водород» — прим. ред.), появилась не так давно, нам всего четыре года. Когда она создалась, появилась возможность сделать то, что мне нравится. И вот в этот момент возникли все эти ведьмы, а откуда они берутся, чего они лезут, надо у моего психотерапевта спросить, непонятная ситуация. У нас что ни собирай — все автомат Калашникова, причем специально их делаю, я же занимаюсь не только своими проектами, еще мне авторы другие проекты приносят, присылают, а там ведьмы. Я думаю: «Да что ж такое? Ребята, ну вы чего?» И мы думаем: мол, да, надо переименовываться, мы должны быть какой-нибудь «Ведьма Продакшен», «Мидлайн Энтертейнмент», но это правда! У нас почему-то очень мистическая компания.

— А вы не хотите сделать что-то свое, очень авторское? Написать сценарий для артхаусного фильма, попасть с ним на большой фестиваль. Или пьесу для театра написать, как Чехов или Островский.

— У меня имеется что-то свое. Оно есть в рамках нашей компании, я делаю что-то свое. Но просто это все равно зрительская история. Вот мы сделали «13-ю клиническую». Там и о ведьмах, и зрительская история. То есть это не то чтобы «артуха». Я, может быть, и захочу «артуху» сделать, но у меня не получится. Просто потому, что не работаю на этом поле. Не умею и не знаю, как такое делается. Я умею то, что умею.

— А почему не получится?

— Потому что «артуха» — игра не по правилам. Это какая-то попытка самовыразиться через образы, через язык кинематографа. У меня нет потребности и потенции в самовыражении. То есть нет такого, что прямо хочу удивить самого себя кинематографом. Я же должен удовольствие от подобного получать вместе со зрителем. Вот моя радость — это когда ему смешно, страшно, весело или грустно в кино, когда он испытывает эмоции. И если я понимаю, что да, это здорово, классно сделано, получаю большое удовольствие вместе со зрителем. Смогу ли подобное в арт-кино получить, не знаю, не уверен, это какое-то очень интеллектуальное подключение.

— То есть вы себя больше воспринимаете частью киноиндустрии?

— Не то что больше, а я конкретно ее часть, да.

«Вы думаете, мы что, тут сидим, просто пьем два года, а потом за месяц написали?»

— Можно наивный вопрос сценаристу? Как уместить в голове все идеи, которые возникают, а потом выразить на бумаге?

— Ну вот смотрите, у вас есть близкий человек, которого вы хорошо знаете. Можете себе представить, что придете домой? А до этого с вами случится некое событие. Например, вы едете за рулем, перед вами будет бежать кошка, вы резко нажмете на тормоз, проколете шину из-за того, что налетите на что-нибудь. Кошка убежит. Давайте представим, что вы приходите домой и рассказываете этому близкому человеку о случившемся событии. Вы можете себе представить его реакцию? Насколько детально можете это представить?

— Могу представить, что он говорит, выражение лица, мимику и жесты.

— Совершенно верно. Теперь давайте предположим, что вы придумываете персонажа. Это же ваши процессы, вы вольны придумывать его так же детально, как знаете этого близкого человека. Если вы его так придумаете, то вам не составит труда поместить персонаж в эти обстоятельства и так же понять, как он будет реагировать. Вот от того, до какой степени глубоко проработаете персонажа каждого, зависит, насколько хорошо вы понимаете его реакции на события, его действия в обстоятельствах. А дальше вам нужно только подкладывать обстоятельства.

— В сценарии очень много разных героев, их необходимо качественно проработать, это же сильная эмоциональная нагрузка, да и вообще можно надолго зависнуть…

— Мы же три года это делаем, понимаете, в чем суть… Вы думаете, мы что, тут сидим, просто пьем два года, а потом за месяц написали? Нет, это работа. Это процесс, он непростой, но веселый и классный. Это очень интересная работа, я обожаю свою деятельность. Но она сложная, то есть не история о том, что мы… Знаете, это как «болезнь неофита»: «Я знаю, как делается кино, сейчас я приду и всем расскажу». Но потом все спотыкаются о то, что, оказывается, всех придумать надо. Всех персонажей необходимо проработать до конца, нужно знать, кто у них мама и папа, где они родились, какой у них характер. Это то, обо что спотыкаются все неофиты.

— А как тогда работать в паре и в команде над сценарием? Насколько это тяжело?

— У всех скорее разное представление о том, что это за мама, что за брат. Споры возникают о том, какой именно характер персонажа и какие обстоятельства. Вот в чем спор, не в реакциях. В реакциях все-таки, если мы достаточно профессиональные и занимаемся поиском, нет однозначного ответа, понимаете? Вы же даже в этом примере про вашего близкого человека, которому поведали о кошке и колотой шине, скорее всего, можете искать вариативность, можете сказать, что он может отреагировать так, а теоретически способен отреагировать и по-другому. Зависит от того, какие обстоятельства у него произошли в моменте, когда вы ехали. У него же тоже своя жизнь.

То есть в чем еще радость драматургии? В том, что хороший драматург прекрасно понимает, что у всех героев есть обстоятельства. Не только у главного. Этот человек не как туман войны, который открывается, и тогда манекены оживают и становятся персонажами в момент, когда главный герой их видел. У них и до этого жизнь была, у этих персонажей. И в их жизнях тоже существуют обстоятельства, которые вводят их в определенный эмоциональный контекст. Все от всего зависит.

Работать в паре тем удобнее, чем более профессионален партнер. Если он профессионален, если понимает, что существуют эти вариативности, просто очень сильно сокращается время коммуникации. Вот что происходит. Мы то же самое делаем гораздо быстрее. Вот и все.

— Легче написать сценарий к фильму или к сериалу?

— К сериалу.

— Почему?

— Потому что неограниченное пространство. Представьте, что вам нужно станцевать прекрасный танец танго с партнером. И вас помещают в комнату 2 на 2 метра, например. Вам говорят: танцуйте здесь. Или вы в поле находитесь. Где вам удобнее? В поле удобнее, да.

Прикол полного метра в том, что это очень концентрированный заряд эмоций. И сценаристу важно танец вложить таким образом, чтобы он имел четкую драматургическую структуру, но ровно в том объеме, который зритель способен выдержать, сидя в кинотеатре. И это отдельная задача, довольно сложная. Ограничения во многом являются и плюсом для драматургии, потому что все-таки концентрированная история получается. И это хорошо, но в то же время она не позволяет нам спинофить. Она не разрешает нам вдруг остановить действие и рассказать о другом персонаже.

«Эти трое ходят по красным дорожкам, а сценарист стоит, прикованный к батарее»

— Вы согласны, что сценаристов фильмов и сериалов в России мало знают?

— А художников-постановщиков знают? А художников по костюмам? Операторов? Никого не знают.

— Отчего у нас так?

— Потому что молодая индустрия. Она развивается, существуют правила, по которым эта индустрия развивается, есть правила экологии внутри индустрии, они развиваются также вместе с последней. Был огромный гэп в 90-х годах, мы все-таки в СССР знали сценаристов, знали, кто такой, например, Григорий Горин. Если даже посмотрите титры советские, там указаны и режиссер, и сценарист. Это всегда парная история. Если вы сейчас откроете какой-то зарубежный ресурс критиков, журналистов, они тоже обычно говорят, что вот фильм, вот сценаристы, вот режиссер. У нас в лучшем случае [указан] продюсер-режиссер. Кто такой сценарист, вообще никто знать не знает, помнить не помнит.

Проблема даже не в том, что люди на улицах этого не знают. Она изначально в том, что есть пока еще недостаточно сформированная экология внутри индустрии и у нас часть так называемых олдскульных продюсеров, которые начинали в 1990-х и в начале 2000-х, не понимают, зачем вообще указывать сценариста где-то, зачем его на пресс-конференции звать, зачем пытаться с помощью авторов продвигать фильм. То есть автор не является движущей силой маркетинга. Вот в этом проблема текущая, понимаете?

На маркетинг позовут продюсеров, хотя на хрен они никому не нужны. Давайте честно: они на хрена? Расскажите мне, что вот этот человек нашел деньги у платформы, ура! Браво! При всем уважении, сам продюсер, я могу так шутить, поскольку понимаю, что одно дело, когда ты организовал, но обычно в этой «братской могиле» из 20 продюсеров реально работали двое, а 18 там как бы прицепом поехали. Обычно так и происходит в больших историях, но все эти люди на пресс-конференции выходят, сидят, тарелочки бьют на красных дорожках.

Я даже не из-за себя здесь сильно переживаю, потому что у меня в этом смысле все окей, слава богу. Вот у меня нормально все, у Сергея Минаева тоже, еще у нескольких авторов, у Цыпкина все в порядке. Но есть другие авторы, у которых не все хорошо. И проблема глобальная в том, что у нас имеется дефицит ребят, которые хотят быть сценаристами. Вот что важно для оздоровления индустрии. Все эти продюсеры ходят и говорят: «Нам не хватает сценариев». Откуда они возьмутся, если вы к ним так относитесь? Здоровый и амбициозный человек, когда выбирает кино, оказывается перед выбором между режиссурой, сценарием, продюсером и актером. Ну вот эти трое ходят по красным дорожкам, а сценарист стоит, прикованный к батарее. Что он выберет? Какой путь?

— Это еще вопрос денег, наверное. У сценариста же фиксированный гонорар? Или он получает с киноплатформ?

— По умолчанию — нет. Сценаристы самого верхнего уровня могут на берегу договариваться с продюсерами о том, что они заходят в долю, но это фактически сопродюсирование. То есть тогда сценарист становится продюсером. На берегу по умолчанию такого не существует. В СССР это было, имелись авторские выплаты. У нас по-прежнему есть авторские выплаты композиторам, например. Если ты композитор, то по умолчанию получаешь кусок денег с проката. И это очень неплохо. Иногда люди уносят довольно увесистые тюки с деньгами с проката. В случае если ты сценарист, разницы нет. Сделал успешный проект или неуспешный, у тебя зарплата в сутках.

— У вас был всегда фиксированный гонорар за сценарий?

— Ну да, до момента, пока я не стал продюсером, фикс.

— То есть потом вы стали продюсером и начали и получили все эти «плюшки».

— Сейчас фактически такого нет. Это просто связано с моей технологией работы, но я могу так сделать, да.

— Появились ли у вас после «Слова пацана» Porsche и вилла?

— Ну Porsche у меня был и до «Слова пацана». Виллы нет. Один Porsche, но я бомжара, у меня даже квартиры нет. Я москвич, но при этом у меня есть только офис. Квартиру я снимаю, у меня нет жилья своего. Но я не то чтобы супербогатый чувак, я же сценарист, понимаете, если бы был режиссером, актером или продюсером…

Наверное, если бы хотел разбогатеть, то разбогател бы, думаю. Если бы у меня была задача просто нарубить капусты, может, пришел бы и сказал: «Ребята, я на свободный рынок выхожу, давайте любую чушь сейчас пишем за огромные бабки, приходите». Так могло бы быть. Ведь правило следующее: обычно чем интереснее проект, тем меньше тебе за него заплатят.

— А как это работает?

— Очень просто. Происходит торговля, то есть ты торгуешься за гонорар. И чем ты сам больше хочешь участвовать в проекте, тем на меньшие деньги готов согласиться. Какая-нибудь история о лютиках-цветочках мне могла бы принести в 10 раз больше денег, чем «Слово пацана».

«Мне очень сложно думать в целом за других людей, я за персонажей могу думать»

— Сейчас кинотеатры штурмует фильм «Сто лет тому вперед», не так давно анонсировали появление нового «Буратино». Почему вы решили взяться за проекты для детства и юношества? Это же очень сложная целевая аудитория.

— Самая сложная. «Сто лет тому вперед» — это история по мотивам. И там даже, заметьте, фильм называется не «Гостья из будущего», а именно «Сто лет тому вперед». Имеется большая разница между советским сериалом и фильмом «Сто лет тому вперед». Там использованы некоторые персонажи, которых придумал Кир Булычев. И там есть некое ощущение булычевского мира, такого мира чуть-чуть, слегка гротескного, очень… Сейчас есть слово «креативного», но при Булычеве его не существовало, но он был большой придумщик.

«Сто лет тому вперед» в кино: новая «Гостья из будущего» сорвет джекпот?

Булычев, конечно, фонтанировал идеями. Вот эти его миры невероятно крутые и интересные, потому что в них появляется бесконечное количество каких-то очень классных, очень любопытных сущностей, которые как-то прикольно друг с другом взаимодействуют. И вот это ощущение — то, что, мне кажется, нам удалось здесь сделать.

А почему для подростков? Потому что это самый большой вызов. Потому что это то, куда мы не ходили, и то, что нам интересно было бы сделать. До того я много всего снял и написал. У меня дети в основном игнорируют мои проекты по большей части. Я имею в виду своих детей.

— Теперь о «Буратино». Почему, как вам кажется, люди пойдут на новую экранизацию культового произведения?

— Дело в том, что мне очень сложно думать в целом за других людей, я за персонажей могу думать.

— А за себя? Сами пойдете смотреть?

— Я туда пойду только за увлекательной историей, потому что меня такая штука трогает, это часть моей ностальгии по детству, потому что «Буратино» для меня знаковый персонаж. Песня для меня знаковая: «Скажите, как его зовут? Бу-ра-ти-но!» Круто! Меня подобное заводит, мне интересно, но это будет новая история, она как бы с дополненными смыслами, не такая же, как в советском фильме. Мы ее, как нам кажется, проапгрейдили, приблизили к современному зрителю, дойдем туда и посмотрим, мне очень нравится то, что получается, по-моему, это может быть очень круто.

«Очень неизученный предмет — человеческая башка»

— Вернемся тогда к разговору о психотерапии, побеседуем о сериале «Триггер». В его основе лежит реальная история о психотерапевте, который использует в своей практике «провокативный метод». Испробовали на себе такой?

— Нет, кто в здравом уме соберется испробовать подобные методы? Да, все эти люди, которые туда попали, находятся в сложных обстоятельствах. Обстоятельства заставляют их идти к этому человеку и провоцироваться. Только это.

Все начиналось так. Александра Ремезова, прекрасный продюсер, которая вместе с Александром Цекало придумала эту историю, нашла великолепного действующего психотерапевта Сергея Насибяна. Он практикует провокативный метод, но не только. И он очень интересный, самобытный психолог. Его метод лег в основу истории. Но это не документальная история. Не было такого, что мы сели и записывали за Сергеем Насибяном: мол, так что еще у вас происходило? Нет, но он автор многих кейсов, часть из того, что психотерапевт рассказал, в той или иной степени легло в основу серий.

— Например?

— Это было давно, я вряд ли сейчас воспроизведу, какие конкретно, но многие. Не так, что он нам рассказывал, как кто-то к нему приходил с проблемой, он его окунул в помойку, а потом пациент прозрел… Мы по деталям это восстанавливали, где-то мы взяли пациента, где-то — метод, где-то — необычную реакцию, вдруг мы зацепились, потому что он рассказывает что-то и мне становится интересно, я понимаю, что из этого можно раскрыть какой-то другой кейс.

Но даже когда я придумывал ситуации, даже когда история была полностью выдумана, все равно мы с ним консультировались, узнавали мнение насчет тех или иных реакций, потому что в психологии все-таки самое важное именно реакции. Это история о том, как люди реагируют на людей, как одни действия вызывают другие действия, вот что важно. Мы ищем в таких действиях парадоксы, в реакциях ищем парадоксальные реакции, а последние бывают на экране правдивы, когда они реальны. Вот для чего нам нужны психологи, для этого мы обращаемся к нему и спрашиваем: «А реально ли, чтобы человек отреагировал так?» Он говорил, что в его практике была такая история, например, описывает какую-то реакцию, которая вдруг переезжает в кейс 8-й серии неожиданно.

— А вы изучали какие-то книги по психологии?

— Конечно, нет. Естественно, я психологией в принципе интересовался, но для меня это темный лес. Все эти люди, которые психологией занимаются, с моей точки зрения, очень субъективной, являются подвижниками сейчас, понимаете? Они ведут нас к свету в каком-то темном лесу. Мы ничего не знаем о психологии. Все-таки есть точные науки. Как математика развивалась — от простого к сложному. А психология развивается от сложного к простому.

Вот представьте, что вы физик, например, вы сначала долго-долго что-то узнаете о базе, думаете: ой, у меня яблоко упало, почему оно упало, начинаете размышлять об этом. Потом потихонечку-потихонечку переходите к андронному коллайдеру. А в случае с психологией вам сразу дали андронный коллайдер — и иди разбирайся, что там случилось. Вот что происходит в психологии. Вам выдали человека, очень сложный организм, о котором мы ничего не понимаем, и мы как антропологи просто пытаемся аккуратно что-то выяснять, что у него там в башке. Это очень новая наука, она не академичная, из-за этого такое число подходов, столько шарлатанов, потому что никто не может точно быть уверен, что там на самом деле. Очень неизученный предмет — человеческая башка.

«Бондарчук так умеет передавать эмоцию, у него, конечно, какой-то дар в этом смысле. Он умеет формировать ее внутри себя и просто вкладывать в другого человека. Это очень круто»Фото: «БИЗНЕС Online»

«Мне Бондарчук напоминает какого-то боксерского тренера, который своего питомца готовит к выходу на ринг»

— Вы часто работаете с Федором Бондарчуком: где вы сценарист, он продюсер проекта, может, даже режиссер. В «Притяжении» и «Вторжении» так и было. Как сложился ваш тандем?

— Он сложился благодаря компании «Водород» Михаила Врубеля, Александра Андрющенко. Мы полюбили друг друга с компанией «Водород» изначально, вместе с ними сделали фильм «Призрак» в лохматых 2015–2016 годах.

— С чего вы, собственно, и начали свою киношную карьеру.

— Я начал раньше, но это первое большое кино. И в этом фильме снимался Федор Сергеевич, вот так мы познакомились. А дальше были наши проекты: я, «Водород» и Федор Сергеевич. То есть мы все вместе существовали как креативная часть этой истории, Федор Сергеевич как ее драйвер.

— Сложно с ним работать?

— Нет, не сложно, он интеллигентнейший человек. И вы знаете, всегда приятно трудиться именно с человеком, который является кинематографистом. Потому что у меня был опыт работы в кино с людьми непрофильными. И это, конечно, всегда, несмотря на то какие бы они ни были прекрасные, затруднительно. Не то чтобы невозможно, но затруднительно. Очень много времени уходит на то, чтобы общий язык найти.

В случае с Федором Сергеевичем такого нет. Он очень опытный режиссер. И я должен сказать, что не знаю других режиссеров, которые умеют так накачивать артиста перед входом в кадр. Мне Бондарчук напоминает какого-то боксерского тренера, который своего питомца готовит к выходу на ринг: «Так, ты его сделаешь, давай, ты готов, давай!» И выбрасывает его в этот бой. Он так на моих глазах поступал с людьми, которые просто преображались резко, мгновенно. Бондарчук так умеет передавать эмоцию, у него, конечно, какой-то дар в этом смысле. Он умеет формировать ее внутри себя и просто вкладывать в другого человека. Это очень круто.

«Если бы сейчас этот рынок был открыт, мы бы их вздрючили, я уверен»

— В зарубежном кино или сериалах хотели бы себя попробовать?

— Конечно, я бы с большим удовольствием попробовал. Дело в том, что это огромный опыт, потому что там все-таки  киноиндустрия беспрерывна и, из-за того что она беспрерывна, существует вот эта индустриальная традиция в хорошем смысле фабрики, когда ты понимаешь, насколько круто индустриально это сделано.

И я бы с большим удовольствием подобное сделал, мы попытки не прекращаем, но с разной степенью успешности по понятным причинам, потому что сейчас нас не очень примечают в Голливуде, я не могу в настоящее время приходить туда и говорить: «Здрасьте, меня зовут Андрюша, я из России, давайте с вами делать кино». С большой долей вероятности им это не понравится.

С другой стороны, вижу, что происходит у них сейчас. Я, честно говоря, даже с бо́льшим удовольствием иногда смотрю какие-то российские проекты, чем сверхтолерантные проекты наших западных коллег. То есть какие-то вещи мне нравятся, например Fallout или «Дюна». Я как-то включаюсь, мне интересно, классно. А потом выходит какой-то шлакоблок, который ты не можешь смотреть, не переставая помнить, что эти люди делают все во имя толерантности, а не во имя зрителя.

И мне кажется, что на этом фоне мы высококонкурентны и ничуть не хуже. Нет такого, что мы какая-то отсталая индустрия, а они где-то впереди. Да, у них много традиций, но и проблем у них тоже много. И если бы сейчас рынок был открыт, если бы существовала единая платформа, куда свободно пускали бы и русское кино, и русские сериалы, мы бы их вздрючили, я уверен.

— С сериалом «Слово пацана»?

— Да, совершенно точно. Я прямо уверен!

— Потому что там нет таких историй?

— Конечно, у них есть. Пусть и история значительно меньше. Слушайте, а что им мешает брать перипетии из другой истории? Они же делают какие-то большие фэнтезийные вещи, опираясь на греческую или египетскую историю. Что им мешает и на русскую историю опираться? История — это всеобщее достояние, не только наше. Мы с тем же успехом можем историю Месопотамии экранизировать. Что нам мешает по большому счету? Дело не в этом, не в том, что есть разная история, а в том, что наш уровень креатива сейчас не намного хуже, я бы так сказал, а может, где-то и лучше.

«То, что у меня отец — индиец, никак на меня не влияет»

— Можно еще о личном? Ваш отец — индиец. Это необычно. Скажите, ощущаете ли вы себя чужим среди своих или своим среди чужих? А еще в ваших работах часто затрагивается тема безотцовщины — это как-то связано с вашей личной историей?

— Нет, я себя ощущаю своим среди своих, но, понимаете, это же обманчивая вещь, все-таки в «Триггере» нас учат, что все обманывают и что никто на самом деле не знает, что с ним происходит. Я же объективно, не специально тащу тему безотцовщины в фильмы и сериалы, но мне кажется, что это какая-то глобальная проблема, не только моя. Во мне она, наверное, существует. Понятно, что это непроработанные какие-то травмы, которые где-то на глубине залегают, но я их не ощущаю внешне. Нет такого, что у меня есть проблема, потому что я не общался с отцом, поэтому пойду-ка напишу сериал. Так это не работает. Но подсознательно периодически прорывается, так и есть.

— А ваше происхождение как-то повлияло на ваше мировоззрение?

— Понимаете, то, что у меня отец — индиец, никак на меня не влияет, потому что я даже в Индии не был ни разу в жизни. Я конкретно такой индиец… «китайгородский», понимаете? Ну как это на меня влияет? Никак. (Смеется.)

— Вы никогда не общались с отцом?

— Нет, мы с ним созваниваемся периодически. Мы на связи, на такой вялой связи, поскольку у нас не было эмоциональной привязанности, потребностей в каком-то большом общении тоже нет. Тем более он живет в Индии, я — в России, как будто бы нет ощущения, что эта связь кому-то нужна. Хотя если бы я сейчас пошел к психотерапевту, наверное, он бы мне сказал: «Старик, тебе срочно нужно поехать и восстановить отношения, потому что иначе эта травма будет тянуться еще долгие годы». Но я же не хожу к психотерапевту, потому мне просто и хорошо.