Светлана Романова: «Попросить роль – это из триллера, это из страшных снов»

«ИСТОРИЯ ПРО ЦВЕТАЕВУ ДОЛЖНА ЖИТЬ»

- Завтра на малой сцене вы читаете стихи Марины Цветаевой. Почему именно Цветаева, станет ли этот вечер поэзии единственным?

- Я бы назвала это не вечером поэзии, а моноспектаклем, хотя в билете стоят слова «композиция». Этот проект сейчас находится в стадии развития, думаю, что на этом не остановлюсь. Я хочу, чтобы эта история моя про Марину Цветаеву жила, поэтому я не ставлю точку. Завтрашний спектакль – это только начало.

- То есть будут еще спектакли, посвященные творчеству Цветаевой?

- Возможно, что-то дополнится в том, что будет представлено 24 декабря, что-то может расшириться, убраться. Как говорила дочь Марины Ариадна Эфрон, «у меня любимое слово – это «бездна», очень люблю это слово». Я поняла, что Цветаева – это бездна, к ней это слово очень подходит. Поэтому очень сложно было работать над моноспектаклем. Трудно вычленить одну какую-то линию, все хочется постичь, понять, все-все взять. Сложно остановиться! Но, наверное, и не нужно останавливаться. Я сейчас посмотрю, что получится, а потом возможно продолжение. А что случится завтра, я еще не знаю, что это будет.

- И все-таки, почему выбор пал на историю Марины Цветаевой? Как давно началось ваше увлечение этим поэтом? Помните, когда вы впервые прочли ее стихи?

- Да, помню. Это было, наверное, в институте, тогда не было такого огромного количества изданных ее книг, не говоря о том, что не было и материалов о Марине. Вообще ничего не было. Так, отдельные книжечки. Не помню, как выглядела та книжечка, из которой я выбрала для занятий по сценической речи ее стихотворение про Дон Жуана.

- «И была у Дон Жуана шпага»?

- Да, это было первое стихотворение, которое я выбрала для себя у Цветаевой. Даже не знаю, почему именно его. Наверное, оно показалось мне очень романтичным и красивым. У меня до сих пор сохранилась тетрадь, в которой я записывала замечания педагога, когда работала над ним. У меня был очень хороший педагог, она много знала о Цветаевой, я же почти ничего тогда о ней не знала, так, какие-то кусочки, обрывки. Я жила тогда в Челябинске, и в нашей публичной библиотеке можно было взять лишь этот большой синий том из серии «Библиотека поэта» со стихами Марины Ивановны.

- Знакомый том.

- Меня как магнитом тянуло в эту библиотеку к этой книге. Я брала книгу, читала ее, мечтала вынести ее из читального зала – не скрою, такие мысли были. Кончилось все это тем, что я просто вырезала оттуда фотографию Цветаевой. Вот такое противоправное действие совершила. Отмаливала потом это, но простить меня, наверное, можно. Ничего в те времена нельзя было достать о Цветаевой.

«Я ПОПРОСИЛА РАЗРЕШЕНИЯ НА ЭТОТ МОНОСПЕКТАКЛЬ»

- Завтрашний моноспектакль – это ваше первое обращение на сцене к Цветаевой?

- Да, у меня не было по ее стихам ни спектаклей, ни моноспектаклей, хотя всю жизнь как бы иду рядом с этим поэтом. Все, что я позволяла себе – это иногда прочесть одно-два ее стихотворения. Мне не хотелось выставлять наружу мое отношение к ней. Это мое, только мое, возможно, я еще что-то не понимаю, возможно, мне еще рано говорить об этом вслух. Бывает ведь такое – ну не хочу выплескивать это! Но сейчас вдруг показалось, что я, возможно, созрела. Не знаю, может быть, я ошибаюсь. Но я решилась произнести вслух ее имя и ее строчки. Возможно, это звучит высокопарно, но это так, наверное, уже пора. Захотелось.

- Как это было воспринято художественным руководителем театра Александром Славутским?

- Я попросила у него разрешения делать этот моноспектакль. На вопрос о том, почему именно Цветаева, я могу ответить, что это мой долг перед ней.

- Жанр моноспектакля сейчас очень редок, тем более, когда в основе лежит сложная поэзия. Еще сто лет назад Александр Блок говорил о том, что трудно в обыденной жизни с ее ритмом цитировать стихи. С тех пор ритм просто стал бешеным. Поймет ли в этом круговороте наш зритель поэтические строки?

- Играя замечательную высокую литературу на сцене театра им. Качалова, я пришла к выводу и абсолютно в этом уверена, что наш зритель поймет все. Я не сомневаюсь в этом и этого не боюсь. За стихами Цветаевой тянется такой шлейф – «сложная поэзия». Это не так, я не хочу об этом много говорить. Мне кажется, завтра будет рассказана очень простая история. Не будет никаких литературоведческих разборов – просто история женщины. Вот и все. А она понятна всем. Когда я начинала работать над моноспектаклем, я даже и не волновалась по поводу зрителя. Если зритель с восторгом и пониманием смотрит Достоевского и Чехова, сопереживает его персонажам, то ведь Цветаева тоже из ряда этих великих имен. Нет, я не сомневаюсь в нашем зрителе, я ему верю. За время, что я работаю в театре, ни я, ни зритель, ни разу друг друга не подводили.

«НАШ УСПЕХ – В ПРАВИЛЬНОМ РЕПЕРТУАРЕ»

- В последние 15 лет в театре им. Качалова нет проблем со зрителем. Как вы объясняете коммерческий успех театра?

- Наверное, дело в правильной репертуарной политике. Сейчас на тему современного театра столько разного рода рассуждений, в частности, новоявленные режиссеры-авангардисты очень много рассуждают о зрителях, кидают камни в зрительский огород. Не хочу даже называть имена этих режиссеров, они мне все надоели. «Зритель не поймет, зритель не готов», - мне это вообще не понятно. Это дико, обидно и несправедливо по отношению к зрителю. Некоторая часть «театрального населения» ставит себя на котурны по отношению к публике. Мы уважаем своего зрителя, мы не идем у него на поводу, мы не считаем, что ему нужны лишь бульварные пьесы, на которых он может поржать. Мы идем так, как мы идем. «Каждый пишет, как он дышит», - вот наш коммерческий успех. Уважать надо зрителя, и он тогда будет уважать театр, и ходить на спектакли. Конечно, можно выдавать премьеры каждые две недели – пришли, посмеялись и забыли. Мы выбрали для себя трудный путь, жизнь наших спектаклей не заканчивается с премьерой. Вот мы играем «Вишневый сад» - не новый спектакль на новой площадке – и как он видоизменился! Меняемся и мы. У нас так было всегда, мы так воспитаны.

- В моду входят эксперименты.

- Мы ставили спектакли на малой сцене 30 лет назад, и не орали, не кричали, что делаем эксперимент. Какие эксперименты? Ведь в большинстве случаев говорят о спектаклях, которые ставились уже десятки лет назад. А мы нормально существуем, работаем, не называем свою работу экспериментом и дышим сами, без искусственного дыхания. У нас – театр для людей, мы рассказываем истории, которые трогают и нас, и публику. Эти истории нам понятны и близки.

- Вы до Казани поработали в нескольких городах. Публика везде одинаковая или у казанских театралов есть какие-то свои отличительные черты?

- Мы все похожи, нас волнуют одни и те же вещи. Просто кто-то более открыт, кто-то – менее. Однажды мне довелось быть на гастролях в Германии, они смотрели спектакли и вообще не реагировали. Мы думали - все, провал. Весь спектакль я видела немок, которые сидели на первом ряду индифферентно. Но закончился спектакль, и были такие овации, а эти немки встали перед нами на колени. До сих пор помню эти гастроли. Просто у них так принято – не реагировать во время спектакля. Рассказывая наши истории по разным городам, мы всегда находим отклик в душах зрителей. Я нашего казанского зрителя очень люблю, я с ним давно, и он для меня свой.

- Вы за годы в Казани выпустили два актерских курса. Чему вы смогли их научить и что, увы, не сумели дать?

- Ученики – этот такая сложная история… Привить-то всегда что-то удается. Мы их растили для своих спектаклей, для своего театра. Это наши дети, какие бы они ни были. Даже если вмешивается жизнь, другие отношения, кто-то уходит, кто-то приходит, предают, обманывают. Это все есть, это есть у любого педагога, это жизнь. Это как в семье – все же бывает. Когда начинаешь учить – начинаешь учиться сам. Научить очень сложно. Научили мы их самому главному – любить свою профессию, театр. Если это есть, все остальное придет. Без любви к своему делу нельзя учить ни одной профессии. Но наша профессия сложней, потому что она – это обнажение твоего сердца.

«НИКОГДА НЕ ЖАЛЕЛА, ЧТО СТАЛА АКТРИСОЙ»

- Во сколько лет вы решили, что будете артисткой?

- Не знаю… Наверное, как родилась. Я специально ничего не решала. Я это знала. А вот почему знала – это я не смогу сказать. Помню себя в пятилетнем возрасте, уже тогда была уверена, что все так и будет.

- Были случаи, когда жалели, что выбрали эту профессию?

- Никогда. Ни разу. Нет.

- Трудно быть женой директора театра и художественного руководителя?

- Трудно, и всегда было трудно, но я не всегда это понимала. Может быть, и хорошо, что не понимала и позволяла себе быть открытой, не интриговала. Это трудно, это ответственность, это обязывает.

- Вы можете просить у мужа - Александра Славутского - роль?

- Нет, никогда, это исключено. Ваше дело, верить мне или нет, но это так. Такая мысль даже не могла возникнуть. Очевидно, это связано с воспитанием, которое дано было в детстве. Топнуть ногой – это из страшных снов и триллеров.

- Хорошо это или не очень, когда вся семья работает в одном месте и занимается одним делом?

- Я другой модели не знаю. Это зависит от того, как мы друг к другу относимся. На чем замешаны все наши отношения. У нас все это как-то по-здоровому, у нас нет комплексов на эту тему. Мы любим наше дело и верим в него.

- Если ваш сын Илья Славутский - актер и режиссер - предложит вам роль в своей постановке, вы согласитесь?

- Я к этому нормально отнесусь, буду рада, буду помогать и слушаться. Я вообще очень послушная. Без режиссера мы, артисты, ничего не можем. Здоровые у нас отношения в семье, здоровые. Чего и всем желаю.