Светлана Шайхитдинова: «Не нужно приравнивать информационный продукт к куску колбасы или рулону туалетной бумаги!»

Преподаватели кафедры журналистики Института массовых коммуникаций и социальных наук КФУ

ТРАДИЦИОННАЯ ЖУРНАЛИСТИКА ПЕРЕД ЛИЦОМ НОВЫХ МЕДИА

— Светлана Каимовна, говоря о проблемах журналистского образования, мы не можем не начать с того, что информационный рынок в последнее время столкнулся с вызовами новых медиа, которые во многом спровоцировали кризис, заставили в какой-то степени переосмыслить профессию...

— Я на днях вернулась с интересного семинара-практикума, который проводила общественная коллегия по жалобам на прессу. Маститые журналисты и юристы обсуждали ситуацию в журналистике вокруг того, как освещались в СМИ события в Бирюлево, и вопрос внесения поправок в закон «О СМИ», который примет саморегулирование СМИ на законодательном уровне. Участники семинара настаивали на том, что саморегулирование — это вопрос выбора журналистов. Это подобно клятве Гиппократа. Если кто-то другой пытается вместо тебя сказать: «Не навреди», — а ты в это время стоишь в сторонке, толку не будет. Но журналисты сейчас становятся другими. Прежде всего из-за того, что очень изменилась медиасреда: новые медиа в лице интернета и персональных мобильных средств связи ведут к тому, что журналистика, как классическая профессия со своими устоявшимися стандартами, оттесняется на периферию.

— Чем это может грозить? И можно ли по отношению к журналистике говорить о неких профессиональных стандартах?

— В нашем деле «стандарт» — обозначение того образа действий, который «должен быть». На интернет-сайтах, в блогах такого требования нет. А от традиционных СМИ, от того, как ведутся новости, о чем говорят обозреватели, у нас есть определенные ожидания. Журналистика показала себя как самостоятельная профессия тогда, когда индустриальный, технологический прогресс привел к возникновению устойчивого публичного пространства. Теперь простой человек может заявить во всеуслышание о своих нуждах, о том, что его волнует, поднять проблему на общественный уровень только средствами журналистики. Больше никак. Существует же сравнение журналистики с четвертой властью, с властью общественного мнения. Для общества, которое хочет гармонично развиваться, это очень важно — иметь мнение и возможность его высказывать. Но как? Любая организация, какой бы она ни была, находится в позиции превосходства над отдельным я. Как нам донести информацию о своих правах, нуждах, чаяниях? Можно выйти с транспарантом под чьи-то окна или на площадь, но это не выход. Хотя я и не являюсь поклонницей Пауло Коэльо, у него в одной из книг есть знаменательная фраза: «Власть разговаривает только с властью». Интернет — пространство, это не власть, блоги не власть. Власть, которая представляет интересы отдельного я должна быть институциональной, системной. Вот для этого и «придумана» журналистика — от лица «просто людей» вести диалог с различными институтами. Для этого и нужны профессиональные стандарты, которые не могут быть отделены от этических принципов: «Не манипулируй», «Не навреди своей информацией», «Выступай от имени своей аудитории».

— Вы имеете в виду зарубежный опыт? В нашей-то стране соответствовать этим стандартам журналистика не могла уже и в советское время.

— Соответствовать тому, как «должно быть» трудно в любые времена, в любых условиях. Здесь важно, как общество, государство относится к той или иной профессии, какое место ей отводит. В советское время у журналистики была своя миссия. Когда я и мои коллеги получали журналистское образование, нас учили, что журналист должен спиной чувствовать, что за ним стоят люди, представителем которых он выступает. Это была уважаемая профессия. А что происходит сейчас? Сейчас упор делается на техническую составляющую: если ты технологичен, если ты подключен к электрической сети (есть такая мысль у канадского философа Маршалла Маклюэна, что наша система массовых коммуникаций подобна электрической сети, которая расширяет наше пространство), этого уже достаточно. Драйв от игр в слова и в картинки заменяет реальное общение. Выбор между человеком и технологиями в пользу последних происходит, к сожалению, везде. Не хочу уподобляться тому, кто «плачет по старым временам». Дело в другом. Технологичность — это ведь иллюзия найденного смысла, фикция. Человеческая жизнь нуждается в осмысленности. Между тем классическое академическое образование, которое этому учит, оттесняется на периферию. Оно, будучи консервативным, ориентированным на непреходящие ценности, по определению не сможет угнаться за динамикой повседневности, не сможет быть рентабельным. В фаворе оказывается технологическое натаскивание, показателем которого является степень освоения новых гаджетов. Такая смена приоритетов происходит повсеместно, не только в нашем деле.

Светлана Шайхитдинова и бывший декан факультета журналистики Васил Гарифуллин

— Ходят слухи, что в Казанском университете произойдет очередная переструктуризация и отделение журналистики окажется в связке с филологами. Как вы к этому относитесь?

— С одной стороны, журналистика в России формировалась как ответвление литературной деятельности. Из истории помним, что в XIX веке из-за больших расстояний были популярны толстые журналы, которые выходили раз в полгода. Это все отложило свой отпечаток на российскую журналистику в виде некой публицистической составляющей. Российская журналистика всегда отличалась своей способностью обращаться к нарративам, к художественному слову. Но хоть она и была по стилю близка к литературе, всегда оставалась общественно-политической деятельностью. Тандем с социологами и политологами, который существует сейчас в нашем Институте массовых коммуникаций и социальных наук, — это как раз та среда, которая обеспечивает соответствие международным образовательным стандартам. А если подготовка журналистов перейдет в контекст филологических специальностей, то с точки зрения идеи это будет кастрат — голосок, быть может, улучшится в своей тональности, но сложнее будет сохранить существенное.

«ЧЕМУ ТЕБЯ ТАМ ТОЛЬКО УЧИЛИ?» «А ЕГО УЧИЛИ УПОРЯДОЧИВАТЬ МИРОВОЗЗРЕНИЕ!»

— Как быть с совмещением традиционных ценностей журналистики и тенденции новых медиа?

Студенты факультета журналистики и социологии Казанского университета 2008 года выпуска

— Примером новых медиа могут служить социальные сети. Самостоятельность позиций там не востребована, разговор идет с помощью готовых постов, перепостов, лайков. То есть фактически инфраструктура определенных полуфабрикатов мыслей уже создана, и выбор тех, кто включается в эту коммуникацию, ограничивается тем, что они находят или не находят там то, что соответствует их настроению. Таким же образом происходит личностное самоопределение — путем выбора пабликов, друзей. Этому может научиться любой ребенок. И когда говорят: «Я пишу, значит, я уже журналист», — это выглядит просто смешно.

Но с другой стороны, мы не можем эту среду «отменить», она уже есть, и то поколение, которое сейчас сформируется, физически нуждается в том, чтобы быть к этому причастным. Вопрос заключается в чем: чтобы не быть «электричеством», чтобы преодолеть моторику этой коммуникации. В блогах, в сетях необходимо подняться над ними. Одни из выходов — стать своего рода «повелителем толпы», организатором собственной аудитории. То есть, если ты, к примеру, сидишь в блоге, то тебе надо быть в топе — выдавать собственный текст с большой динамикой. Но при этом тебе надо уметь этот текст продуцировать, и он должен быть оригинальным. А как ты сможешь это делать, не имея внутреннего ресурса?

Высшее образование, на мой взгляд, призвано помогать формировать этот внутренний ресурс. Что происходит сейчас? Студент в институте не получил нужный технологический навык, не ас в обработке информации, приходит в редакцию и слышит: «Чему тебя там только учили?» А студента учили упорядочивать мировоззрение и формировать самостоятельную позицию по непростым вопросам жизни. Этому в два счета не научишься. А освоить в условиях редакции нужный формат, освоить необходимый стиль, если ты уже имеешь некий кругозор, можно.

— Но если, в вузе студент, будущий журналист имеет возможность получить широкий кругозор, научиться анализировать происходящее, что мешает системе высшего образования усилить практическую составляющую подготовки? Это ведь сразу увеличило бы шансы выпускника на рынке труда. Было бы, к примеру, хорошо, если бы работодатель начал выбирать своего будущего работника еще со студенческой скамьи, мотивировал его. И материально в том числе...

— Да, связь с работодателем необходима. Но выпускающая кафедра не может нести ответственность за реальное состояние медиарынка, которое формируется в контексте общей экономической ситуации в стране, в контексте реалий медиабизнеса. Я, кстати, вообще не сторонник того, чтобы журналистика рассматривалась как часть медиабизнеса. Я не считаю нашу профессию «воспитательной», «просветительской», но как канал для диалога населения, граждан с общественными институтами ее нельзя было «кидать» в рынок. Это так же, как с врачами: нельзя хорошо лечить, думая, сколько же я на своем пациенте заработаю. Отдав гуманитарную сферу на откуп слепого рынка, государство теперь вынуждено тратить значительную часть бюджета на содержание силовых и иных ведомств. Образно говоря, если ты в своей квартире позакрывал наглухо все форточки-окна, то теперь трать средства на дорогостоящие очистители воздуха.

— А как же журналистика сможет сегодня существовать вне рынка?

— Сегодня — никак. Но я уверена, что это должен быть другой рынок, не тот, что приравнивает информационный продукт к куску колбасы или рулону туалетной бумаги. Его субъектами должны быть в том числе институты квалифицированных редакторов, профессионалов своего дела, не озабоченных тем, как бы «срубить побольше бабла», не числящих себя по ведомству сервисных служб, а реально лоббирующих интересы населения в публичном пространстве. Если бы люди могли высказываться, как-то контролировать ситуацию, которая касается их собственной жизни, было бы гораздо меньше тех точек напряжения, которые мы наблюдаем сейчас. Я рассматриваю современную ситуацию в медиапространстве страны как результат отсутствия продуманной информационной политики, когда фактически СМИ вынудили пойти на панель.

Субъектами медиарынка по определению являются медиаорганизации — редакции, медиахолдниги, но никак не журналисты. Если медиабизнес играет по правилам, то тогда журналист, как творческая единица, защищен. Я разговаривала на эту тему со шведским журналистом. Он рассказывал, что может поднять любую проблему, и если аудитория или объекты его критики недовольны, то с ними выходит в диалог руководство, а он будет абсолютно защищен.

«Похороны журфака» — акция студентов против переезда в новое здание. 2011 год

А ведь это даже выгодно — дать творческому лицу ощущение свободы самовыражения. Надо верить в людей. Верить, что у них есть идеалы. После Второй мировой войны, когда встал вопрос о выведении экономик стран-участниц из состояния разрухи и экономической депрессии, к кому обратились правительства? К журналистам. Но к тому времени журналистика тоже была частью послевоенного хаоса. Требовались усилия для воссоздания ценностей гуманизма. Это пришло через институт саморегулирования, кодексы профессиональной этики, которые добровольно принимали разные редакционные коллективы. Но перед этим медиабизнес взял на себя обязательства. Ведь это он создает среду обитания.

— А у нас журналист предоставлен сам себе?

— Может быть, он и не предоставлен сам себе как представитель редакции, но он знает, что сама редакция находится в уязвимой позиции. Самоцензура — это как круговая порука. У нас журналисты не будут поднимать темы, которые потенциально смогут навредить их коллективу. Это даже рынком нельзя назвать, это конъюнктура.

— Есть тогда риторический вопрос. Каждый из участников медиарынка, конечно, может на него ответить по-своему: почему у нас редакции не могут представлять самостоятельную, независимую структуру, которые могли бы выступать на проблемные темы, не боясь при этом репрессий и санкций?

— Это вопрос информационной политики в стране. Здесь нужна политическая воля на государственном уровне. То, что важно для государства, должно определяться не только посланиями президента. Нужны механизмы и силы для реализации идей и утверждения ценностей.

— Что это за силы и какие ценности?

— Ценности, связанные с уважением человека труда, уважением образования. Необходимо создать условия, в которых выгодно быть личностью. Если таких условий нет — значит, это невыгодно...

ПОЧЕМУ СТУДЕНТЫ-ЖУРНАЛИСТЫ НЕ ИДУТ В ПРОФЕССИЮ?

— Есть реальная ситуация: немногие студенты, которые обучаются по специальности «Журналистика», в итоге попадают в профессию. С чем это связано? Или так было всегда?

— У нас всегда пытаются, разбирая проблему, искать только одну причину. А здесь, как и во многих других, системный сбой — его надо анализировать с разных сторон. Первая причина заключается в том, что у нас творческий конкурс, который когда-то был введен для того, чтобы отсеять нужный нам контингент, сейчас не работает. Как делало советское государство, когда в вуз поступало наше поколение? Во-первых, не принимали абитуриентов без журналистского опыта. Сейчас это трудноосуществимо. Во-вторых, творческий конкурс предполагал баллы, которые жестко влияли на конкурентоспособность людей, которые поступают. А сейчас в условиях ЕГЭ наша специальность находится в ряду других. Абитуриент кидает копии документов в несколько вузов, не понимая потом, зачем он к нам пришел. Мы же не можем такой контингент заставить любить наше дело. На физику и математику сложнее поступить, и там сложнее учиться, и всем кажется, что гуманитарные науки до смешного просты. Никому и в голову не приходит, что журналист, как реальный гуманитарий, должен разбираться в закономерностях общественного развития, уметь делать прогнозы, ставить вопросы, связанные с политикой, экономикой, ценностными приоритетами. А то, что среди наших абитуриентов немало тех, кто в школе не научился ни думать, ни писать (и они поступают, не по конкурсу, на платное), — это в расчет не берется. Ответственность несем мы.

Правильно говорят, что по навыкам журналиста, если рассматривать его как исполнителя, можно натаскать человека за один-два года. Так делают на Западе, где есть специальные школы журнализма. Но там жестко структурирован рынок. Люди, которые пару лет изучают буквально азы профессии, приходя в редакцию, получают соответствующую должность и соответствующую зарплату. Они собирают в интернете статистику, могут принести чай редактору, могут обзвонить потенциальные источники информации. У нас так рынок не структурирован: ты даже если проучишься один год, получишь условную лицензию, придешь в редакцию — тебе могут поручит все что угодно. Не важно, какое у тебя образование. Молодой, динамичный, непритязательный, более-менее грамотный — все, достаточно, ты властитель умов. Иногда мне кто-то на паре рассказывает что-нибудь, а я вижу, что эта студентка совершенно не ориентируется в ситуации, полная наивность. Я тогда откровенно говорю: «Через несколько лет ты с экрана мне будешь говорить, что сегодня важно, как нужно жить. Я, твоя аудитория, буду смотреть на мир твоими глазами. Мне страшно».

— Но ваш контингент мало замотивирован наверняка не только из-за ЕГЭ. Создается впечатление, что некий сбой у многих происходит еще и во время учебы...

— Да, кроме ЕГЭ есть еще причины, почему мы получаем такой контингент. Дело в том, что журналистика не является той профессией, в которой можно полностью самореализоваться. Ты вынужден несколько приторговывать собой, а когда ты вынужден это делать, ты идешь на большой компромисс и хочешь компенсации в виде достойной зарплаты за то, что поступился своими убеждениями. Я работала в редакции еще в советское время и представляю, как творческому человеку болезненно это делать. А тут тебе нужно и через принципы свои переступить да еще и зарплату мизерную получать. Поэтому молодое поколение заранее ищет другие пути. Но разве можно сделать из этого вывод, что профессия не нужна? Нельзя.

— Вы справедливо заметили, что журналисту необходимо иметь широкий кругозор и внутреннее наполнение, которое помогло бы ему анализировать происходящее. Почему же в последнее время так редко получается увидеть среди выпускников-журналистов потенциальных аналитиков?

— Потому что для того, чтобы полноценно учить этому (я имею в виду не только разговоры на семинарах и лекции, ведь образование — это целая система внутренних требований), нужно самому быть в состоянии целостной сосредоточенности. А сейчас так получается, что преподаватели как будто растасканы по частям. Современная организация учебного процесса не предполагает некую сборку в целостность. О том, что университеты становятся предприятием, говорил еще Мартин Хайдеггер, он констатировал, что мир становится картиной, университеты включаются в движение за эффективность и начинают функционировать по законам производства. И то, что мы наблюдаем сейчас, процесс неизбежный. Как при этом сохранить неторопливость мысли? Ведь чтобы суметь побудить студента глубоко подумать над глобальными вопросами, ты должен сам иметь время на это. Важно также, чтобы это была ситуация неторопливого общения с аудиторией. У нас же все идет в какой-то спешке. Мы все пребываем в бесконечном стрессе. А на бегу глубины не достигнешь.

Для того чтобы высшее образование оставалось высшим и могло удерживать в современной цивилизации личность от разрушения, нужно, мне кажется, прежде всего подумать, как мы можем освободить преподавателя от этой мелкой суеты, как сделать так, чтобы он вернулся к своим прямым обязанностям.

ГУМАНИТАРИИ НА ПЕРИФЕРИИ

— А вот еще одно наблюдение. В системе современного высшего образования пьедестал, кажется, отведен точным и естественным наукам. Вы не находите?

— Я бы даже сказала не наукам, а идеологии. Идеологии позитивизма, которая поддерживает такой стереотип: если есть измеряемая практическая приложимость знания, значит, оно достойно поддержки, капиталовложений. И, соответственно, если нет практической пользы — тебе и претендовать не на что. Такая ситуация сложилась во всей стране. Это один из итогов нашей постсоветской перестройки. «Физики» (я имею в виду не профиль образования) в условиях жесткого рынка и конкуренции окончательно побили «лириков». Всякая там метафизика, этика, личностная позиция не рентабельны.

Все рассматривается с точки зрения потребительской ценности. Рейтинги университетов, (кстати говоря, они в свое время были придуманы журналистами) — это тоже своеобразный рыночный механизм. Кому-то выгодно рассматривать образование исключительно как рынок, который предполагает прибыль, оборот средств и тому подобное. Я думаю, в первом ряду тех, кому выгодно, российское министерство образования.

— А вам не кажется, что государственная политика в области образования отодвигает гуманитарное направление на второй план еще и потому, что государство продолжает видеть за гуманитариями призрак инакомыслия? Так сказать, жива «традиция», которая проходит через всю историю страны...

— Я думаю все же, что ситуация эта сначала экономическая, а потом уже политическая. Государству, в котором деньги сделались мерилом всего, выгодно иметь и население, у которого основной интерес потребительский. Если бы университеты сохранили исторически принадлежавшую им автономию, они бы нарушали логику такого общества однозначно. В общественной матрице не должно быть посторонних «деталей».

Преподаватели Института массовых коммуникаций и социальных наук КФУ (слева направо): Светлана Шайхитдинова, Роман Баканов, Айрат Бик-Булатов, Дмитрий Туманов

Ситуация, на мой взгляд, достаточно прозрачна, если рассматривать ее с точки зрения управления персоналом. В свое время, когда я работала корреспондентом промышленного отдела, пришлось писать о некоей комплексной системе управления качеством продукции. Основная идея заключалась в том, что для этой самой продукции важно, чтобы все управленческие мероприятия зависели от ее реального качества. У нас — не зависят. Если переходить на язык производства: недостает менеджеров среднего звена, которые были бы включены в проблемы образовательного процесса и при этом владели общей ситуацией, и главное — были представителем интересов «снизу», интересов рядовых преподавателей, студентов. Таковыми выступают сегодня только заведующие кафедрами. Однако объем бюрократической работы, которую постоянно приходится выполнять, оставляет все меньше возможностей для жизни в коллективе. Превращаешься в функциональную единицу, для которой реальное положение дел оказывается уже неважным — не включено в индикаторы. Если бы была возможность реально осуществлять обратную связь и переводить ее в продуманные и эффективные решения, то вопрос с гуманитариями, в частности, так остро бы не стоял, я думаю.