Скажи, громкоголос ли, нем ли
Зеленый этот вертоград?
Камнями вдавленные в землю,
Без просыпа здесь люди спят.
Блестит над судьбами России
Литой шишак монастыря,
И на кресты его косые
Продрогшая летит заря.
Заря боярская, холопья,
Она хранит крученый дым,
Колодезную темь и хлопья
От яростных кремлевских зим.
Прими признание простое, -
Я б ни за что сменить не смог
Твоей руки тепло большое
На плит могильный холодок!
Нам жизнь любых могил дороже,
И не поймем ни я, ни ты,
За что же мертвецам, за что же
Приносят песни и цветы?
И все ж выспрашивают наши
Глаза, пытая из-под век,
Здесь средь камней, поднявший чаши,
Какой теперь пирует век?
...

Павел Васильев. На посещение Новодевичьего монастыря. 1932

ТАТАРСКОЕ СОЗНАНИЕ ЗА ДОЛГИЕ СТОЛЕТИЯ СФОРМИРОВАЛОСЬ КАК ГОСУДАРСТВООБРАЗУЮЩЕЕ

Смута — один из поворотных моментов истории России. Вокруг этой темы существуют устоявшиеся штампы об изгнании польских «интервентов», патриотизме земского ополчения во главе с нижегородскими героями князем Дмитрием Пожарским и гражданином Кузьмой Мининым, о восхождении дома Романовых, Лжедмитриях, как врагах русского народа, Гермогене — духовном вдохновителе народа на борьбу с иноземцами, роли Москвы и Нижнего Новгорода в защите страны от «латинства», подвиге Ивана Сусанина, заведшего польский отряд в Исуповские болота.

Никаких татар и никакой Казани в этих событиях нет, будто не было царства Казанского с его ополчением и спасительницы святой Руси иконы Казанской божьей матери. А ведь духовный символ сопротивления иноземцам Гермоген начал карьеру в Казани. Митрополит казанский и свияжский Ефрем, а не кто-то другой, благословил Михаила Романова на царствование: «Боляр же своих, о благочестивый, боголюбивый царь, и вельмож жалуй и береги по их отечеству, ко всем же князьям и княжатам и детям боярским и ко всему христолюбивому воинству буди приступен и милостив и приветен, по царскому своему чину и сану; всех же православных крестьян блюди и жалуй, и попечение имей о них ото всего сердца, за обидимых же стой царски и мужески, не попускай и не давай обидети не по суду и не по правде».

Две ключевые духовные фигуры времен Смуты — выходцы из Казани. Не случайно и появление казанского боярина Василия Морозова на лобном месте Москвы для утверждения соборного «приговора» о царском выборе: «Потом же посылают на Лобное место рязанского архиепископа Феодорита, да Троицкого келаря старца Авраамиа, да Новово Спасского монастыря архимарита Иосифа, да боярина Василия Петровича Морозова». На Красную площадь для принятия присяги вышли те, кто, безусловно, имел земские заслуги, но среди них не было ни князя Дмитрия Трубецкого, ни князя Дмитрия Пожарского. Казанцы постоянно оказывались в решающих для страны событиях, но их историки не любят упоминать.

К казанскому фактору следует добавить татарский, ведь под боком у Москвы существовало Касимовское ханство, в Костроме сидели романовские татары, в Мещерской земле, Темникове, Нижнем Новгороде русское население едва ли превышало татарское. «В количественном отношении, — пишет историк Александр Станиславский, — мещерские служилые татары и мордвины превосходили (!) любую русскую дворянскую корпорацию, за исключением новгородской и рязанской: в росписи похода 1604 года против самозванца упоминаются 450 касимовских, 537 темниковских, 542 кадомских татарина и 220 мордвинов из Кадома и Темникова». На южных рубежах беспокоило Крымское ханство, за Камой начиналась Ногайская Орда, в Астрахани значительный вес имели юртовские татары. Служивых людей не делили по происхождению, но, очевидно, изрядную долю составляли татары. Среди литовской конницы и польских уланов в основном были татары из потомков войска Мамая и Тохтамыша, перешедшие на службу к литовскому великому князю и польскому королю.

Отдельного упоминания достойны казаки, которые еще в ХV веке начали складываться из ордынских низов в степях между Доном и Волгой. Очень скоро степи стали настоящим домом, владением русских казаков или, как говорили они сами, казачьим юртом. В Московском летописном своде под 1492 годом читаем: «Того же лета июня в 10-й день приходили татаровя ординские казаки, в головах приходил Томешок зовут, а с ним двесте и дватцать человек — во Алексин на волость на Вошан и, пограбив, поидоша назад». Само слово «казак» на татарском языке означает вольный человек. Постепенно на Дону и в низовьях Волги собирались беглые крестьяне из разных мест и разного происхождения, которые стали себя называть «вольными», иначе говоря, на русском языке повторялось татарское слово «казак». Ко времени Смуты среди казаков преобладали православные славяне, но татары оставались значительной частью этой турбулентной силы.

В те времена Россия, как государство в современном понимании, еще не состоялась. Она представляла собой конгломерат «государств». Известный историк Сергей Платонов писал: «Наши предки «государствами» называли те области, которые когда-то были самостоятельными политическими единицами и затем вошли в состав Московского государства. С этой точки зрения тогда существовали «Новгородское государство», «Казанское государство», а «Московское государство» часто означало собственно Москву с ее уездом». На этой территории с весьма пестрой этнической массой верховодили, конечно же, русские и новокрещеные, но сами русские были очень разные, их больше называли рязанцы, новгородцы, смоляне и т.д., или же просто православными, служивыми, холопами. В то время иноземцами, с которыми воевали, считались поляки, «литва» и «немцы», а татары не были врагами, они исправно выполняли свои вторые роли. Причем если казаки были явно стихийной силой, вносящей смуту и разброд всюду, где появлялись, то татары (особенно служивые), напротив, были по большей части силой стабильной, выступавшей за укрепление государственных устоев.

В этой крайне сложной ситуации времен Смуты нам интересна не правдоподобность официальной версии (пусть она живет своей мифической жизнью), а русско-татарские отношения. Поскольку падение Казанского ханства трактуется по официальной версии как борьба русских с татарами, православия с исламом, то, казалось бы, татары должны были воспользоваться Смутой для укрепления своей позиции, да и просто отделения Казани от Москвы, тем более Россия фактически была уже распавшейся — где-то правили поляки с литовцами, где-то шведы, часть территорий присягнула тушинскому «вору», а Казань и Нижний Новгород фактически оказались самостоятельными и действовали заодно.

По официозной версии не может быть причин для участия татар в укреплении российской государственности совместно с русскими. Из-за несовпадения реального поведения татар с такой позицией, исследователи стараются просто опускать татар из перипетий смутного времени, о них упоминают вскользь или вынужденно, когда поворотные события нежданно-негаданно оказываются связанными с каким-то татарским именем. Например, с Лжедмитрием II было покончено, когда его приближенный крещеный ногайский татарин стольник князь Петр Арсланович Урусов (Урак) зарубил самозванца на охоте. Обычно таким сообщением и ограничивают повествование, но ведь не случайно же Урусов оказался в центре событий в поворотный для Смуты момент... Историки не утруждают себя объяснением, почему же татары выступали за сохранение целостности государства.

Татарское сознание за долгие столетия строительства различных каганатов и ханств сформировалось как государствообразующее, оно не могло в одночасье превратиться в разрушительную силу. Даже татары, ушедшие в «казаки» в степи нынешнего Казахстана, довольно быстро избрали себе хана и создали новую Орду, а на Дону доминировала стихия выходцев из низов, в принципе недовольных государственными порядками. Хотя татар можно обнаружить практически в любом лагере, но их поведение больше определялось симпатиями к тем, кто выступал за укрепление государственности. В этом был и практический смысл, поскольку их за ратную службу наделяли землями.

По той же порошице
И шел тут обозец.
Он, с Дону, с Дону!
Не мал, не величек —
Да семеро саней.
Ой, с Дону, с Дону!
Да семеро саней,
Да семеро в санях.
Ой, с Дону, с Дону!
Во первых-то санях —
Атаманы сами.
Ой, с Дону, с Дону!
Во вторых-то санях —
Есаулы сами.
Ой, с Дону, с Дону!
А в четвертых санях —
Разбойники сами.
Ой, с Дону, с Дону...

Народная песня

ЛЕГЕНДА О ЧУДЕСНОМ СПАСЕНИИ ЦАРЕВИЧА СТАЛА ВАЖНЕЙШИМ ПОЛИТИЧЕСКИМ ФАКТОРОМ

Смута была связана не только с кризисом престолонаследия, основная интрига наспех сколоченной из разных земель России состояла во внутренних противоречиях, порожденных наследием деспотизма Ивана Грозного. Голодный и измордованный люд собирался в шайки, пополняя ряды казаков, промышлявших набегами. Среди знатнейших людей царил разброд. Вновь присоединенные земли не вели к росту благосостояния, а только стали предметом беспокойства. Борис Годунов пытался смягчить ситуацию и найти согласие в обществе, но ему просто не повезло — три года были неурожайными, что привело к массовому голоду (умерли до полумиллиона человек). В наступлении голодных лет народ всегда обвиняет царей, как неугодных Богу, как наказание за его грехи. Для этого нашлась и подходящая история об убиенном царевиче Дмитрии. Борису Годунову не было никакого смысла его убивать. Эта наиболее оспариваемая версия истории с царевичем доминирует в общественном сознании благодаря гению Пушкина и Мусоргского.

Легенда о чудесном спасении царевича стала важнейшим политическим фактором, породив целую серию Лжедмитриев, из коих первый даже сидел на троне. Русское сознание несло в себе ярко выраженные удельные черты, а не государственные, поэтому в обществе мифы занимали слишком важное место. В этом сознании еще не было общих объединительных символов и имен. Русским одинаково подходили и рюриковичи, и гедиминовичи, и чингизиды — не случайно же касимовский хан Семион Бикбулатович сидел на русском троне. Русские и другие народы легко присягали разным царям. Уже после Смуты в 1618 году из литовского далека князьЮрий Никитич Трубецкой, оставшийся верным клятве на верность польскому королевичу Владиславу, вопрошал московских думцев, служивших, по его словам, «неприродным государям» (то есть царю Михаилу Федоровичу): «Положите на розсудок свой: хто на сем свете глупее вас и изменнее?.. Колько себе господарей обрали: королевича швецкого, Иваша Заруцкого, Проню Ляпунова, Митю Пожарского, Матюшу Дьякова и того детину, кой назывался сыном Ростригиным». В этом же ряду шел и выбранный из бояр царь: «...а потом выбрали меж себя своего брата Михаила Романова». Бояре в ответ называли князя «собакой и бешеным перескоком».

Полумифическая генеалогия Романовых, восходящая якобы каким-то дальним концом к Рюриковичам, в те времена не играла никакой роли. Рюриковича Василия Шуйского очень быстро (через четыре года) свергли, несмотря на его родовитость. Гуляла легенда о близком родстве Романовых с царями Иваном Грозным и Федором Ивановичем (Михаил Романов приходился двоюродным племянником царю Федору Ивановичу), хотя гораздо существеннее была поддержка кандидатуры Михаила Романова казаками. У тушинского патриархаФиларета — отца Михаила, вернувшегося из польского плена героем, оставалось определенное влияние на казаков, ведь именно в тушинском лагере Лжедмитрия II формировалось казачье войско, пришедшее в 1611 году под Москву. Главное состояло в том, что казаков в Москве в период, предшествовавший Земскому собору и во время его работы, было значительно больше, чем дворян, поскольку многие дворяне-ополченцы разъехались по своим домам, в то время как казакам ехать было некуда.

В «Повести о Земском соборе 1613 года» читаем: «И хожаху казаки в Москве толпами, где ни двигнутся гулять в базарь — человек 20 или 30, а все вооруженны, самовластны, а меньши человек 15 или десяти никако же не двигнутся. От боярска же чина никто же с ними впреки глаголети не смеюще и на пути встретающе, и бояр же в сторону воротяще от них, но токмо им главы свои поклоняюще». У казаков никакого идейного стержня не было, но они хотели «немедленно получить государя, чтобы знать, кому они служат и кто должен награждать их за их службу». Воцарение Михаила Романова было победой казаков, посадивших на русский престол «своего» царя. Жак Маржерет в 1613 году в письме английскому королю Якову I, призывая его к интервенции, писал, что казаки выбрали «этого ребенка», чтобы манипулировать им, и что большая часть русского общества с радостью встретит английскую армию, поскольку живет в постоянном страхе перед казаками.

Откуда всплыли Романовы, не очень ясно. Их род берет начало с Ивана Кобылы, у которого было пять сыновей: Семен Жеребец, Александр Елка, Василий Ивантай, Гаврила Гавша и Федор Кошка. По преданию, предки Романовых прибыли «из Прусс», т.е. Литвы, и даже были родовитыми, но почему-то носили не громкие титулы, а прозвища. Кстати, слово «прус» в готском языке означает «конь», а в старославянском «кобыла».

В данном сюжете важно не происхождение Романовых, а то, что народ поддержал ставленника казаков — по тем временам силы стихийной. Русское сознание было слишком «удельным» и не имело предпочтений по престолонаследию. Поэтому политика всецело ориентировалась на силу и свелась к принуждению бояр принимать присягу: «казаки и чернь» — сторонники Михаила Романова — не хотели ни на один час отойти от Кремля, пока «дума и земские чины в тот же день не присягнут ему».

Для современников выбор на царство Михаила Романова отнюдь не казался ни единственно возможным, ни самым лучшим. Список претендентов на царский престол был чрезвычайно широк. Там значились Иван Иванович Шуйский, Иван Васильевич Голицын, Дмитрий Мамстрюкович Черкасский, Федор Мстиславский, Иван Михайлович Воротынский. «Романовский круг» выставил сразу нескольких кандидатов: Иван Никитич Романов (дядя Михаила Романова), князь Иван Борисович Черкасский (двоюродный брат будущего царя и внук Никиты Романовича Юрьева) и даже Федор Иванович Шереметев (его жена Ирина Борисовна — родная сестра князя Ивана Борисовича Черкасского). Все они были связаны тесным родством друг с другом. К этим претендентам, по словам «Повести о Земском соборе 1613 года», был еще приписан князь Петр Иванович Пронский — молодой стольник, происходивший из захудавшего при Иване Грозном рода рязанских князей, но ставший заметным благодаря своей службе в земском ополчении в Ярославле.

Среди многочисленных претендентов на царский престол юный Михаил Романов — самый неприметный и не имевший никаких заслуг, а наиболее заслуженным был, пожалуй, князь Трубецкой. Кроме явных заслуг, он особенно отличился стремлением подкупить казаков своей щедростью. «Князь же Дмитрий Тимофеевич Трубецкой, — свидетельствует летописец, — учреждаше трапезы и столы честныя и пиры многия на казаков и в полтора месяца всех казаков, сорок тысяч, зазывая толпами к себе на двор по вся дни, честь им получая, кормя и поя честно и моля их, чтобы быти ему же на Росии царем, и от них же, казаков, похвален же был. Казаки же честь от него приимаше, ядуще и пьюще и хваляще его лестию, а прочь от него отходяще в свои полки и браняще его и смеющеся его безумию таковому. Князь же Дмитрей Трубецкой не ведаше того казачьи лести». Впрочем, кое-кто из казаков все же отдал за него голос.

Среди кандидатов в цари были и представители иностранных дворов: все тот же польский Владислав, и шведский королевич Карл Филипп, за которого подписался князь Пожарский. Кстати, сам князь Пожарский находился в конце длинного списка претендентов, хотя был из Рюриковичей. Современники осуждали его за то, что на выборах царя он агитировал за самого себя, не имея тех заслуг, как другие кандидаты: «Дмитрий Пожарский воцарялся и стало ему в двадцать тысяч». Обо всем этом историк Василий Ключевский заметил: «Московское государство выходило из страшной Смуты без героев, его выводили из беды добрые, но посредственные люди. Кн. Пожарский не был Борис Годунов, а Михаил Романов — не кн. Скопин-Шуйский».

Всенародное согласие на соборе началось с отказа от всех иноземных кандидатур: «литовского и свейского короля и их детей за их многие неправды и иных никоторых земель людей на Московское государство не обирать и Маринки с сыном не хотеть». Это означало крушение многих политических надежд и пристрастий. Проигрывали те, кто входил в московскую Боярскую думу, заключавшую договор о призвании королевича Владислава; не было больше перспектив у казаков Ивана Заруцкого, продолжавших свою войну за малолетнего претендента царевича Ивана Дмитриевича. Чувствительное поражение потерпел и организатор земского ополчения князь Пожарский, последовательно придерживавшийся кандидатуры шведского королевича Карла Филиппа. На соборе возобладала другая точка зрения, опыт Смуты научил не доверять никому со стороны: «...потому что полсково и немецково короля видели к себе неправду и крестное преступление и мирное нарушение, как литовской король Московское государство разорил, а свейской король Великий Новъгород взял Оманом за крестным же целованем».

История призвания на трон Владислава, сына Сигизмунда III, шведского королевича Карла Филиппа, довольно щепетильная тема, которую нужно излагать, как и в случае с Романовыми, с оговорками и недомолвками, но об этом в следующей статье.

...

Глухой пришел к болящему во двор.
С улыбкой он шагнул к нему в жилье,
Спросил: «Ну, друг, как здравие твое?»
«Я умираю...» — простонал больной.
«И слава богу!» — отвечал глухой.
Похолодел больной от этих слов,
Сказал: «Он — худший из моих врагов!»
Глухой движенье губ его следил,
По-своему все понял и спросил:
«Что кушал ты?» Больной ответил: «Яд!»
«Полезно это! Ешь побольше, брат!
Ну, расскажи мне о твоих врачах».
«Уйди, мучитель, — Азраил в дверях!»
Глухой воскликнул: «Радуйся, мой друг!
Сей лекарь уврачует твой недуг!»
Ушел глухой и весело сказал:
«Его я добрым словом поддержал.
От умиленья плакал человек:
Он будет благодарен мне весь век».
Больной сказал: «Он мой смертельный враг,
В его душе бездонный адский мрак!»
Вот как обрел душевный мир глухой,
Уверенный, что долг исполнил свой.

Джалал ад-дин Руми.
Посещение глухим больного соседа