Альберт Асадуллин: «Когда я понял, что Суконной слободы не стало, испытал чувство потери»

Альберт Асадуллин

«МОЯ «ЗЕМЛЯНИЧНАЯ ПОЛЯНА»

— Альберт, вы на этот раз так неожиданно появились в Казани, это связано с каким-то проектом?

— Нет, это частный визит, я приехал навестить старшую сестру. Была и еще одна цель, главная в этот мой приезд, — я хотел навестить родину мамы. В свое время мама долго меня уговаривала, просила съездить с ней в то место, где она родилась, ей было уже за 80 лет, но она была бодрой. Я из-за своего графика как-то долго не мог с ней поехать, но настал момент, когда я почувствовал, что мне надо там побывать. Это мои истоки, мне надо подпитаться энергетически, я приезжаю в эту деревню, в дом, где провела детство и юность моя мама, иду к источнику — везде ощущается какая-то особая аура для меня. Я пью воду из источника, смотрю на гору и понимаю, что это моя «земляничная поляна». И хотя я там не родился, это моя родина. Так что мы с мамой туда приезжали, на обратном пути заезжали на родину отца — их деревни от Балтасей стоят по разные стороны.

— Мама вам рассказывала, как они с отцом поженились?

— Да, он ее, как это бывало у татар, попросту выкрал. Подговорил ее подругу, пообещав ей подарок, подруга поздно вечером выманила маму из дома, тут отец ее бросил в сани — зима была. Мама была гордая и неприступная красавица, а отец был веселый парень, гармонист, вся округа его знала. Жили потом они счастливо, сестры родились, после войны я на свет появился.

— А Казань, сюда вас тянет?

— Тянет... На Суконку. Суконная слобода — это мое родное место в Казани. Когда ее напрочь не стало, я испытал чувство потери.

1969. «Фламинго». Выступление на фестивале в Гидрометеорологическом институте

— Где вы там родились?

— Рядом с той самой знаменитой красной баней на Павлюхина. Точнее, тогда наша улица называлась Задняя Павлюхина — ужасное название. Как могли так улицу назвать? Однажды я приехал в Казань, мама в это время уже жила на Горках, я взял такси и почему-то назвал шоферу старый адрес. Он привез меня на Павлюхина, подъезжая, я понял: «Боже мой, куда же я еду?» Но доехал до бани, попросил шофера меня подождать, немного прошел, а там уже ничего нет. И я заплакал. Стоял и плакал. Суконка еще была, не было моей улицы. Ну а в 2005 году Суконка вообще исчезла, очень жаль. Надо было бы сохранить хоть какой-то кусочек этого района.

«ДЛЯ МЕНЯ ПИТЕР И КАЗАНЬ ПОХОЖИ»

— Вы ведь достаточно рано уехали из Казани?

— Да, когда меня спрашивают, где я родился, говорю, что физически — в Казани, а духовно, интеллектуально — в Петербурге. Так что у меня две родины. В Петербург, тогда Ленинград, я уехал учиться в академию художеств, на архитектурный факультет, и как музыкант я родился в этом городе. Для меня Питер и Казань чем-то похожи, не случайно, в Казани есть Петербургская улица, такая в стиле модерн, с отсылом к знаковым петербургским местам. Когда я решал, куда мне поехать учиться, сомнений для меня не было: только академия и только Ленинград. Я приехал в Ленинград, а Ленинград вошел в мою душу.

— Будущий архитектор начинает самозабвенно исполнять рок, это было влияние атмосферы, царящей в городе?

— Это была атмосфера во всем мире: новые группы, битлы, фестивали хиппи, Вудсток... Воздух свободы, движение во всем мире. Желание что-то сделать, заявить о себе.

— Вы как-то мне рассказывали, что вас запрещали.

— Конечно!

— Это была институтская команда?

— Первая была институтской. Фактически она была наша факультетская. Мы создали ее, когда были на картошке на первом курсе. Она называлась «Призраки» — первая моя группа. Там начали играть и петь, когда вернулись с картошки в Питер, поняли, что надо выступать. И быстро стали популярными — все понеслось. И у нас в академии про нее узнали, и в других институтах выступали. Потом группа распалась, но дружба осталась. Меня пригласили в группу «Фламинго». Это очень сильная была группа! И с ней была связана скандальная история, это был уже, наверное, 1970 год, когда взялись за рок-музыку и стали рок запрещать. У нас был концерт в одном из ленинградских институтов — помню, что это был второй этаж, актовый зал, сцена, все нормально. Выступали мы, группа «Фламинго», и группа «Лира» — хорошая, профессиональная группа, они пели на четыре голоса, так изящно, в беленьких рубашечках, в галстуках. Такие пай-мальчики, не придерешься. Они отыграли первое отделение, но публика ждала нас, «Фламинго». Мы выходим и начинаем играть тяжелый рок, он шквалом понесся в зал. Это просто было цунами! И что началось такое в зале! Публика начала прыгать, в середине зала мы видим водоворот, а мы продолжаем петь. Но выступление мы не завершили, нас остановили. Выяснилось, что в середине зала с корнем было вырвано три ряда, публика на этом месте танцевала, а девушки снимали с себя некоторые детали туалета и размахивали ими. После этого уволили декана и двух преподавателей этого вуза, которые отвечали на вечер. И понеслось. На рок началось серьезное наступление, нигде нам не давали выступать. И не только нашей группе, но и всем рок-группам. Мы начали бросаться в разные стороны — в пригороды. Группа «Фламинго» выбрала для себя Пушкин. Там был очень хороший директор ДК, бывший офицер.

«НА КОНЦЕРТАХ ПУБЛИКИ БЫЛО КАК В БОЧКЕ СЕЛЕДКИ»

— Это там на ваших концертах рамы выносили?

— Там все было. Трубы ломали, рамы выносили. Из Ленинграда приезжали переполненные электрички, публика в зале напоминала селедку в бочке — двинуться было невозможно. В воздухе витал запах дешевого портвейна. Может быть, кроме портвейна начинали употреблять и еще что-то, но мы сами этим не баловались. К счастью, эта чаша меня и моих друзей миновала.

— Рокеры нынешние и рокеры того времени, вы чувствуете между ними разницу? Как-то композитор Владимир Матецкий, в прошлом известный московский рокер, мне сказал: «Я рок отыграл, как в армии отслужил, тогда за наши концерты нас из комсомола исключали. А сейчас рок — способ зарабатывания денег».

— Я соглашусь с этими словами Владимира Леонардовича. Тогда у нас было веление души и сердца, желание просто заниматься творчеством. Мы же могли пойти и играть другую музыку, были же ансамбли, которые пели добродетельную советскую музыку. Пожалуйста, это можно было сделать. Но вот что самое удивительное: отучившись в академии художеств, дойдя до поступления в группу «Поющие гитары», дожив до первой советской рок-оперы «Орфей и Эвридика», я не мыслил свою жизнь без концертов классической музыки. Друзья смеялись: «Что, ты на классику ходишь?» А я ходил в филармонию, в капеллу. Первый концерт, на который я попал, просто взял и пришел, — симфонический оркестр исполнял произведения Танеева. Потом началось увлечение органной музыкой, походы в капеллу. С тех пор люблю и фортепиано, и орган. Вот такая была моя школа. Сейчас есть разная музыка, кто-то пишет ее по велению души, выражает свои мысли и чаяния, а кто-то... Когда люди искренне выражают свое внутреннее состояние, получается серьезная философская музыка. Но это приоритет свободных людей. Да, рок-музыку сейчас коснулась коммерциализация, но этот процесс происходит не только у нас в стране. Это во всем мире.

— Вы сейчас общаетесь с рокерами? Например, с группой «Ленинград»?

— Нет, как-то не общаюсь... Я не говорю, что это плохо. В мире, например, есть красивые лани и есть неуклюжие бегемоты. И никто из них не хуже и не лучше. Все они составляют гармонию в мироздании. Так же и в музыке есть разные направления. И пусть будут. Люди слушают одно, второе, третье направление, и все это нужно, просто каждый выбирает свое.

Первая советская рок-опера. «Орфей и Эвридика»

«В КАЗАНЬ ПОКА НЕ ПРИГЛАШАЮТ»

— В свое время в Казани у вас было два громких проекта — это рок-фольк опера «Магди», которую ставил Дамир Сиразиев, и рок-опера «Крик кукушки», которая шла на сцене ТГАТ оперы и балета имени Джалиля. Почему это сотрудничество с родным городом прекратилось? Мы вас последние годы не видим и не слышим.

— Честное слово, я не отошел от своих корней, пожалуйста, не подумайте, что это так. Вот, например, дерево, у него начинает расти ветка, а другая, начав, засыхает. Эти проекты, о которых вы сказали, они проросли во мне, они во мне живут и никуда не денутся. Почему пока нет работы в Казани, я не знаю. Но кроме названных проектов есть еще один. Это концептуальный диск, который вышел к 1000-летию Казани. Я к юбилею города его не готовил, просто так совпало, я долго над ним работал. В этом диске я объединил много разных песен, это все жемчужины татарской музыки — народные песни, наша классика — произведения Салиха Сайдашева, Рустема Яхина, песни современных композиторов. Стилистически они вроде бы разные, но в результате получилось единое целое. У меня был с этими песнями любопытный случай. В это время я строил дом под Петербургом и однажды подвозил женщину, которая у меня работала. Спросил, хочет ли она послушать в машине музыку, она ответила, что хочет, и я поставил ей этот диск. Мы ехали минут 40, и все время звучали эти песни. Смотрю, моя спутница закрыла глаза, когда я спросил ее, не спит ли она, женщина ответила, что слушает. Приехали в город, и женщина говорит: «Вы знаете, я как будто фильм посмотрела». Что ее заставило так подумать? Когда мы слушаем музыку на диске, между произведениями есть паузы. У меня на диске нет ни одной паузы, одна песня перетекает в другую. Первый трек я, например, писал на вокзале — треск, диктор поезда объявляет, кто-то кричит: «Салам!», «Альберт, привет!» Сценка из жизни. Я кричу «Салам, Казань!» И идет песня о Казани.

— То есть получился своего рода спектакль?

— Да, в финале его я уехал. Меня как бы провожали друзья, они брали в руки музыкальные инструменты, и я пел финальную песню, шел перестук колес, поезд увеличивал ход. Я весь этот диск видел клипово, но один клип перетекал в другой.

— Так что все-таки происходит с казанскими проектами?

— Не знаю, не приглашают. Хотя с мэром Казани Ильсуром Метшиным у меня очень добрые отношения.

— Чем вы сейчас занимаетесь в Петербурге?

— В Петербурге у меня сейчас есть очень серьезный проект, его, кстати, видели зрители в Нижнекамске, жаль, что не видели казанцы. В этом проекте я исполняю музыку народов мира. Есть очень много замечательных музыкантов, которые отдают дань этому направлению, я тоже из числа его поклонников.

— Вы один поете всю программу?

— Один, и в этом тоже есть фишка. Идея проекта в том, что один человек, один голос объединяет многие народы. Вот помните, был такой выдающийся танцовщик, чеченец по национальности, Махмут Эсамбаев?

Фрагмент спектакля «Безымянная звезда»

— Конечно, помню.

— У него была программа «Танцы народов мира», и в этой программе он так танцевал танцы разных народов, что, например, индусы смотрели и не могли понять, как же это неиндус может так исполнять их танцы? И так было с представителями разных народов, в чьи образы Эсамбаев вживался. Вот то же самое пытаюсь в своей программе делать и я.

АРЕНДА ЗАЛА МОЖЕТ СТОИТЬ ПОЛМИЛЛИОНА РУБЛЕЙ

— Вы часто показываете эту программу в Петербурге?

— Не так часто, потому что аренда залов стоит не очень дешево, она может доходить до полумиллиона. Но концерты все-таки бывают. Эта программа народной музыки — это космос. Я в силу своего жуткого перфекционизма не могу делать плохо. Для меня эта программа как анфилада комнат, я вхожу в новую комнату — и в ней звучит новая песня. Это очень интересная работа, потому что текстовую часть нужно отделывать досконально, язык не должен быть с акцентом. Ко мне, например, подходят после концерта зрители и спрашивают: «Извините, а вы не армянин?» Так я проникся армянской песней, что они меня за армянина приняли! Музыкальная часть тоже — группа, которая сопровождает мое пение, она должна играть на аутентичных инструментах. Я сотрудничаю с группой, которая называется «Минус трель». Они играли музыку северного направления — шотландскую, финскую. А я им говорю: «Ребята, давайте сыграем турецкую песню». Я их заставил, и они полюбили эту музыку. Они, например, сейчас так душевно исполняют татарские песни, что просто удивительно, хотя татар среди них нет.

— Некоторое время назад на сцене нашего оперного театра вас можно было слышать в партии Шурале в опере резеды Ахияровой «Любовь поэта»...

— Это была потрясающая работа, слава Богу, что я принял участие в этом спектакле. В последние годы в Петербурге у меня было две интересные работы в музыкальных спектаклях — это «Кентервильское привидение» и «Безымянная звезда», потрясающие были спектакли на сцене театра «Рок-опера». Увы, два года назад труппы не стало, сейчас, правда, она возрождается. Сейчас есть новый проект — есть либретто, музыка готова, надо только найти деньги под эту идею. Пока не буду говорить, что за рок-опера, из суеверных соображений. Надеюсь, что рано или поздно проект воплотится.