НА САМОМ ДЕЛЕ ФИЛЬМ БЫЛ ГОТОВ 6 ЛЕТ НАЗАД

— Дмитрий, вы в качестве режиссера документального кино снимали совершенно разные фильмы: и про волейбольный клуб «Зенит-Казань», и про Приморский театр оперы и балета. Какая часть из них по заказу, а что по вдохновению?

— Когда ты снимаешь, то все равно включаешься. Я не могу что-то делать понарошку. Мне все надо делать по-настоящему. Да, последнее кино про Приморский театр оперы и балета. Это как раз работа. За нее можно деньги получать.

— Вы снимали «Еще» 7 лет. С таким долгом сроком возникает опасность, что художник никогда картину и не закончит.

— Там все было немножко по-другому. Я делал кусок, а когда становилось понятно, что он готов, соответствует тому, что хочется, шел дальше. Фильм делался как мозаика. Части подбирались друг к другу, подшлифовывались. Не было общей идеи, я не представлял, каким он будет. Это все происходило по чуть-чуть. Я не старался делать это так, как принято в документальных фильмах о музыке: клипчик — текстик — клипчик. Там структура сложнее. Хотя от штампов не убежишь. Основная проблема музыкальных фильмов — нахождение композиционного решения. Клип — это короткая форма. У него свои временные, драматургические законы. Фильмы — они длинные. И внутри эти формы уничтожают друг друга. Получается плейлист. Поэтому надо давать эпизоды не целиком. Понимать, когда соскочить. В плане решения формы многие эпизоды (фильм построен на эпизодах) заканчиваются чуть-чуть раньше, чем принято. Вот какая-то реальность, у нее есть начало, середина, конец. И концы я подрезал.

— Это история «Аукцыона» длиной в 7 лет или попытка внедрения?

— Меня все спрашивают, как я внедрился, добился доверия. Я много слышал про «Аукцыон», мол, они закрытые. Но меня они сразу хорошо приняли. С контактом не было проблем. Да мы и не пытались сделать все и сразу. Поэтому и прошло 7 лет. Не было задачи сделать это быстро. На самом деле фильм был готов 6 лет назад, далее шла сложная техническая работа, а разговоры о премьере начались за полгода.

— Группа как-то вам указывала, что снимать?

— Ну вот я снимал Казань, фильм про волейбольный клуб. Заказной фильм. Клуб заказал, менеджеры диктуют. Они заказчики и объект съемок,а я субъект. И там проблемы возникали. Потому что менеджер может сказать: убери этот кадр. И я уберу без споров. Я могу, конечно, вступить в дискуссию, как это лучше сделать и так далее... А здесь такого не было.

«ЕЩЕ» УНИКАЛЕН ТЕМ, ЧТО В НЕМ ПРОИСХОДЯТ ЭТИ И ЭТИ СОБЫТИЯ

— У вас есть любимые российские музыкальные документальные картины?

— Я много чего люблю. Не могу выделять.

— Но они вызывают энтузиазм?

— Недоумение вызывают. Это другое время. Это ведь все раритетные штуки. Фильм «Рок» Учителя получился таким, потому что родился в то время, в тех обстоятельствах. Ведь мы работаем с конкретным материалом. Даже если у вас есть гениальный замысел, вы пытаетесь это воплотить и сталкиваетесь с сопротивлением материала: актером, декорациями, бюджетом. И это все влияет на то, каким фильм будет, в какой форме он воплотится. В документальном кино это очень важно. У вас барабанщик именно такой, какой есть, вы его не можете поменять. У вас такая данность. И вы начинаете анализировать, наблюдать... Фильм запечатлевает время, понимание о нем для будущих людей. И это уникально. Я могу сказать, и это не похвала фильму, мы все это в процессе понимали: «Еще» уникален тем, что в нем происходят эти и эти события.

— Да, вам повезло, если бы снимали, скажем, в 1996-м, то там ничего особенного с «Аукцыоном» бы не происходило.

— Там была масса других вещей. Просто, может, они были скрыты от людей. Но именно тогда Леонид Федоров стал тем, кем является.

— Музыкальной документалистики у нас, в принципе, нет. Про 90-е и нулевые никто почти ничего не снимал. Почему так происходит?

— Это происходит в связи с культурной политикой. Когда чиновник определяет, что должно войти в историю, он действует в силу своего опыта и компетенции. И часто это не совсем хорошо получается. А у нас в России есть масса интересных вещей, которые остаются за рамками кинематографа. Вот группа пишет альбом, и это интересно поклонникам. А если процесс снят талантливо — уже не только поклонникам, это может иметь широкую аудиторию. Я страдаю оттого, что мы сами себе неинтересны. Нам нет дела до самих. Мы не ходим на концерты, за редким исключением, не смотрим фильмы друг друга. Я и сам себя зачастую веду так, и за коллегами такое замечаю. Мы не ходим в филармонию, музеи. Культурная жизнь для нас — это работа. А должна быть образом жизни, средой, без которой ты не можешь. В русском роке есть интересные персонажи, но про них никто ничего не снимает. Неигровое кино интересно тем, что им занимаются энтузиасты. Им должно быть интересно жить, снимать. И фильм не может существовать без показа. Как музыка без того, чтобы быть прослушанной, или книга — не быть напечатанной.

МЫ НЕ ИНТЕРЕСНЫ СЕБЕ, МЫ НЕ СНИМАЕМ, НЕ ОБЩАЕМСЯ

— Этот фильм интересен людям, которые вообще не знают, что такое «Аукцыон»?

— Он добавляет группе аудитории. То есть у «Аукцыона» в Facebook есть 35 тысяч подписчиков. Часть их точно фильм посмотрит. А на премьере было много людей, не имеющих отношения к музыке, просто зрители. Они с удовольствием смотрели. Им все было понятно.

— Сейчас для художников прекрасное время — есть что снимать, обсуждать.

— Я согласен. И мы можем это показывать на широком экране. Не нужно разрешения коммунистов, чтобы снимать. Ну пока еще не нужно.

— Вам важно, на чем вы снимаете?

— Да, это ведь данность. За то время, как мы снимали, изменились технологии. Появились RED, Alexa. Кинематограф стал по-настоящему цифровым. Весь процесс цифровой — мы пишем сценарий на планшете или ноутбуке, отправляем его электронной почтой, делаем презентацию, снимаем фотоаппаратом локации, делаем PDF, берем цифровую камеру и начинаем съемку. Уже появились цифровые микрофоны. И показ тоже цифровой. И постпродашкн.

— Ситуация с кино в целом стала хуже оттого, что все стали снимать и выкладывать в сеть? Как с музыкой, когда музыкантов больше, чем слушателей...

— Когда вы ходили смотреть документальное кино? Не по работе, а как зритель? Повторюсь, мы не интересны себе, мы не снимаем, не общаемся. Кинематограф — это выстраивание треугольника между режиссером, зрителем и экраном, это я называю объятием фильма. И чем фильм многограннее, тем больше у него точек соприкосновения. Как у фильма Феллини их больше, чем у «Легенды №17», не хочу никого обидеть. Просто это важный уровень культуры.