Данис Нургалиев
«Данису Нургалиеву пришлось отвечать на вопросы, которые давно хотелось задать людям, имеющим прямое отношение к очередным реформам вузовской жизни»

ЭТО НЕ ПРОСТО ИНТЕРВЬЮ

Мой собеседник — Данис Карлович Нургалиев, проректор по науке Казанского (Приволжского) федерального университета, директор Института геологии и нефтегазовых технологий. Разговор с ним был не только о науке. Это не просто интервью. И даже не беседа. Данису Карловичу пришлось отвечать на вопросы, которые мне давно хотелось задать людям, имеющим прямое отношение к очередным реформам вузовской жизни в целом и моей жизни в частности. Мой педагогический стаж составляет около 30 лет. Сначала на кафедре журналистики Казанского государственного университета им. Ульянова-Ленина, потом — на кафедре истории и связей с общественностью Казанского национального исследовательского технического университета им. Туполева.

Впрочем, вряд ли педагог Агеева решилась бы задавать такие вопросы публично, если бы не была журналистом. Данис Карлович любезно согласился прокомментировать мои размышления, которые в последнее время все чаще приводят меня к мысли отказаться от педагогической деятельности.

НЕМНОГО О ЛИЧНОМ

Вначале несколько подробностей для лучшего понимания того, что меня беспокоит.

У меня еще со школы был интерес к педагогике — в отделе науки, образования и культуры «Вечерней Казани» всегда было полно практикантов КГУ. Через несколько лет после выпуска, в 1976 году, меня пригласили заменить на время Т. С. Карлову, которая уезжала в творческую командировку за границу.

Вернувшись, она с большим удовольствием отказалась в мою пользу от практической стилистики русского языка, далее преподавала то, что ей нравилось больше — она была известным литературоведом. Так что более 15 лет, до появления газеты «Казанские ведомости», я читала лекции и вела практические занятия по одной из основных дисциплин в профессиональной подготовке журналистов.

Ушла с кафедры журналистики КГУ, когда поняла, что совмещать занятия с должностью главного редактора не удастся. В 2004 году меня уговорили вернуться в родной университет, но, увидев, как изменились за это время студенты, я ушла во второй раз.

Следующее пришествие в вуз спровоцировала профессор Дания Киямовна Сабирова, которая пригласила меня на свою кафедру в КГТУ-КАИ. Ей нужен был преподаватель по предмету «Теория и практика массовой информации». Одновременно я вела занятия по дисциплине «Правовое регулирование и этика массовой коммуникации». Курс разработала ранее для другого вуза — Казанского социально-юридического института, где вела его два учебных года.

Что же наводит на грустные размышления, если хочется отказаться от дела, которое мне нравится, и пока есть силы работать?

Во-первых, все больше огорчают студенты. Я педагог непрофессиональный, и мне не понять, почему я должна придумывать массу ухищрений, чтобы заставить их учиться. Когда сама была студенткой, профессию выбирала сознательно, другой работы для себя не представляла. А тут пришли студенты, которые не скрывают, что им нужны лишь корочки, а не знания. Это особенно ощущается на кафедрах, где платное обучение. А у нас на кафедре ИСО уже года три вообще нет бюджетных мест.

Оставим за скобками снижение качества общеобразовательной подготовки в школах. Сегодня, если рассказываешь, к примеру, о Льве Толстом, надо сначала спросить, знают ли студенты, кто это. Работать в такой аудитории сложно. Мне неинтересно с такими студентами.

Во-вторых, мне трудно понять и принять последние нововведения вузовской жизни, которые, имея всеобщий характер, «творчески» переосмысляются в каждом университете. Подробно о ситуации в КНИТУ-КАИ рассказал в газете «БИЗНЕС Online» мой коллега Лев Шувалов («КАИ сорвался в бумажный штопор»). О том, что это проблема есть во всех вузах, хорошо видно по комментариям к этой статье, а их было 225. На такую публикацию вряд ли бы решился молодой педагог, а нам, пенсионерам, терять нечего...

Любовь Агеева более 15 лет читала лекции и вела практические занятия по одной из основных дисциплин в профессиональной подготовке журналистов

ХОТЕЛИ КАК ЛУЧШЕ, А ПОЛУЧИЛОСЬ КАК ВСЕГДА

Предполагая, что очередные реформы высшей школы связаны все-таки не с желанием ее угробить, как порой говорится во время публичных дискуссий, а со стремлением модернизировать образование, я начала разговор с Данисом Карловичем Нургалиевым с известной фразы:

— Почему, по российской традиции, хотели как лучше, а получилось как всегда? Кто автор нововведений?

Ответ Даниса Карловича обескуражил. Автор — Владимир Путин:

— Вспомним, когда Владимир Владимирович Путин стал президентом, один из первых его указов касался науки. Он назывался «О мерах по реализации государственной политики в области образования и науки». Указ был подписан в день инаугурации.

Указом президента РФ от 7 мая 2012 года было предусмотрено:

— проведение до конца декабря 2012 года мониторинга деятельности государственных образовательных учреждений в целях оценки эффективности их работы, реорганизации неэффективных государственных образовательных учреждений, предусмотрев при реорганизации таких учреждений обеспечение права обучающихся на завершение обучения в других государственных образовательных учреждениях;

— разработку и утверждение до конца октября 2012 года плана мероприятий по развитию ведущих университетов, предусматривающих повышение их конкурентоспособности среди ведущих мировых научно-образовательных центров; вхождение к 2020 году не менее пяти российских университетов в первую сотню ведущих мировых университетов согласно мировому рейтингу университетов;

— увеличение к 2015 году внутренних затрат на исследования и разработки до 1,77 процента внутреннего валового продукта с увеличением доли образовательных учреждений высшего профессионального образования в таких затратах до 11,4 процента: в 2012 году расходы на науку в России составляли примерно 0,5 процента от ВВП, при том что в США на науку расходуют примерно 2 процента от ВВП;

— увеличение к 2015 году доли публикаций российских исследователей в общем количестве публикаций в мировых научных журналах, индексируемых в базе данных «Сеть науки» (WEB of Science), до 2,44 процента.

— И это было оправданно: наука в то время оказалась в загоне, ученые, особенно молодые, пачками уезжали на Запад.

— И президент правильное направление задал. Раньше говорили: побеждает тот, у кого есть хорошее вооружение и хорошая армия. Сегодня можно сказать, что победит та страна, у которой хорошие университеты.

Вспомним, как раньше ценилась профессия ученого, прежде всего по зарплате и по всенародному уважению. В 90-е годы все это исчезло: зарплаты уменьшились, большой авторитет потихонечку растаял.

— Все происходило на моих глазах. В советское время любой профессор (у меня среди знакомых их было много) мог позволить себе машину, дачу и домработницу, что было большой редкостью в то время. Государство давало ему квартиру с дополнительной площадью для кабинета. Помнится, когда я работала на кафедре журналистики КГУ, совместителям платили мало, хватало только на такси, которым приходилось пользоваться для экономии времени. Но это было престижно — преподавать в Казанском университете, который сама закончила!

— Есть масса сопутствующих тенденций снижения авторитета науки и ученых. Абитуриенты все меньше и меньше поступали на естественнонаучные и технические специальности, резко сократилось число аспирантов. И это было связано прежде всего с непрестижностью в общественном мнении академической науки. Отечественная наука стала невостребованной отечественным бизнесом. Компаниям было проще купить технологию или оборудование за границей и достаточно быстро заработать. Стимула к международной конкурентоспособности, разработке своих технологий и оборудования не было. Выпускаемую по западным технологиям продукцию покупали в стране, значит, все нормально! Тем более наука, не дающая быструю практическую пользу, — фундаментальная наука — оказалась никому не нужна. Мы потеряли кадры — они ушли в другие сферы или уехали за рубеж.

Когда я вижу сегодня стимуляцию со стороны государства занятий наукой, не могу не порадоваться. Надеюсь, что это только начало. Государство дает гранты, помогает покупать самое современное оборудование. Могу привести в пример укрепление материальной базы Казанского федерального университета, своего института в частности. Мы смогли построить новый учебно-лабораторный корпус, закупили для него дорогостоящие приборы, аналогов которым в России нет. Сегодня мы разрабатываем технологии и методики, которые являются не только конкурентоспособными, но и даже лидерами в мире.

Есть простая формула, объясняющая, что такое хорошее государство. Хорошее государство — это здоровый, образованный налогоплательщик и эффективное управление. По сути, нам нужно воспитать здоровых и умных людей, обучить их и дать им возможность реализовать себя в нашей стране. И государство должно всячески поддерживать таких людей. Страна будет тем мощнее, чем больше талантов она найдет, обучит и обеспечит интересной и достойной работой. У нас много талантливых молодых людей, мы их можем обучить на самом высоком уровне. Главное — сохранить их в нашей стране, в нашей экономике.

Таким образом, все упирается в воспитание, обучение будущего налогоплательщика и, главное, обеспечение его достойной работой. И университеты в этом плане обретают новый смысл, возможно, важнейший в современном обществе...

УЧЕНЫЕ В КАКОМ-ТО СМЫСЛЕ МАРГИНАЛЫ

— Вообще-то наукой занимаются особенные люди. Раньше считалось: если ты кандидат наук, ты уже ученый. Но сейчас трудно по ученому званию определить, с кем имеешь дело.

Помню, какие баталии были на защитах диссертаций. Конечно, порой при этом были свои подводные камни. В последние десятилетия реальный смысл ученой степени сильно изменился. Сегодня столько докторов наук, в том числе среди больших начальников, которые к науке не имеют никакого отношения.

Есть, конечно, среди остепененных руководителей и настоящие ученые, но некоторым ученое звание — как бантик. Могут его купить за деньги, использовать связи или даже «подарить на день рождения».

— Или попросить написать диссертацию своих подчиненных, как это порой практикуется. Можем ли мы в таком случае сказать, что раньше наука была самоценна, а сейчас она стала пустой формальностью, поводом для повышения зарплаты?

— Нет, конечно! Настоящая наука существует, она живет, ее невозможно уничтожить. Она живет независимо от ученых степеней и званий. Но сегодня уже начался процесс очищения: кого-то лишили ученого звания, а кого-то даже посадили... Это очень важно для восстановления престижа науки в общественном мнении.

И настоящие ученые, несмотря ни на что, тоже есть. Я многих знаю. И работают они не ради денег. Наука вообще не делается ради денег. Да, ученые тщеславны. Это и понятно. Самое приятное для них — осознавать, что среди миллиардов людей ты первый узнал о какой-то тайне природы или придумал что-то новое...

— Таблицу Менделеева, например.

— Колоссальное удовлетворение, какое при этом получаешь, несравнимо ни с чем. Ради этого, наверное, эти люди и живут.

— Но согласитесь, сегодня не время таких людей. Как мне кажется, раньше люди старались максимально самореализоваться, если Бог что-то дал: один пишет стихи, другой — научные статьи... И профессию выбирали не по тому принципу, где ЕГЭ поменьше, а ту, где набор побольше.

— Тем не менее для любого человека очень важно, где он работает, на какой должности, сколько получает. Может быть, не все правильно профориентированы, когда поступают в университет. Это тоже большое упущение нашего общества, школы, родителей. По сути, человек должен выбрать профессию по своим способностям, профессия должна приносить не только средства для существования, но и моральное удовлетворение. Всегда приятно делать то, что у тебя получается.

— Студент задумается об этом позднее, не в университете.

— Вы правы. Мы сейчас много делаем для профориентации в стенах университета.

— Такие студенты измеряют степень общественного признания деньгами. Платят мало — значит, идут на другую работу. Разве не так?

— Ну не все.

— Исключения всегда есть. Это своего рода маргиналы.

— Настоящих ученых в этом смысле вполне можно назвать маргиналами. Все вокруг живут по законам общества потребления. Человеку нужны хорошая зарплата, квартира, машина. Жизнь такая... В этом смысле поведение настоящего ученого может не вписываться в эти законы. Такими людьми обычно в первую очередь управляют любопытство и жажда познания, а не желание увеличить свое материальное благосостояние. С другой стороны, сейчас люди все больше предпочитают заниматься научными исследованиями практического характера, например, мы многое делаем по заказам нефтяных компаний, при этом можно обеспечить вполне неплохую зарплату.

Замечу, зарплата в нашем университете вообще выше, чем в среднем по Казани.

— Да, вашим педагогам в других вузах завидуют.

— Наши сотрудники получают гранты, в том числе иностранные, государственные контракты и хоздоговора на прикладные исследования. Ректор добился, и наши сотрудники получили около 400 квартир по социальной ипотеке, большинство тех, кто нуждался, сегодня квартиры имеют. На стадии завершения находится процедура получения дома под служебное жилье для приглашенных ученых.

То есть созданы великолепные условия. Но наукой люди занимаются не потому, что им созданы хорошие условия. Просто они не могут этим не заниматься.

Конечно, науке нужны разные люди. Недавно на одном совещании ректор МГУ Виктор Антонович Садовничий сказал, что если в университете работает N человек, то наукой из них занимается корень из N. Это значит, 100 человек из 10 тысяч. Остальные просто работают: что-то считают, преподают, моют пробирки... Впрочем, тоже занимаются полезным делом. Я считаю, что оценка вполне правильная. Перед нашим университетом поставлена задача стать университетом, известным в мире. Мы не можем сделать этого, если в КФУ не будут работать известные ученые. Именно такие ученые делают вуз привлекательным для абитуриентов.

foto._7.iz.7_.jpg

НУЖНЫ ЛИ НАУКЕ ЛИПОВЫЕ СТАТЬИ?

— Не всем же для общественного признания нужен диплом кандидата наук. Но меня интересует не наука вообще. Меня интересует наука в вузе. Как же можно, решая какие-то важные задачи, одновременно создавать тысячу проблем, которые мешают главному — воспитать полноценного специалиста? Мы знаем, что благие намерения часто ведут в ад. Задача совместить преподавание с наукой всегда стояла перед институтами и тем более университетами. Научные лаборатории для того и создавались в вузах, чтобы совершенствовать учебную работу, чтобы занятия вели не просто педагоги, а ученые! Правда, на моей памяти, перед вузовскими учеными ставились и другие задачи, чаще прикладного характера. Существовал даже такой термин — «прикладная наука». Что получается сегодня? Прочитала как-то в газете интервью руководителя одного крупнейшего университета, который сказал, что для них на первом месте наука, а уже потом — студенты.

— Конечно, самое главное для любого университета — образование. Но иногда этим спекулируют те, кто не хочет заниматься наукой.

Да, мы образовательное учреждение, но в вузе должен быть очень высокий научный уровень. Если журналистов учит человек, который всего лишь прочитал несколько книжек по журналистике, вряд ли он сможет подготовить хороших специалистов. Если он сам не придумал какую-то технологию, не наработал ценный опыт, не опубликовал ни одной статьи — о чем можно говорить?

Как заведующий кафедрой и как проректор по научной работе, я заинтересован в том, чтобы наши преподаватели, профессора занимались наукой, публиковали статьи. По сути, это одна из важнейших сторон моей работы — способствовать повышению уровня научных исследований в университете. Но люди по-разному понимают этот тезис.

Курс, который обозначил президент страны, правильный, но у нас любое дело могут свести к профанации, к формальному исполнению. В России есть такая поговорка: заставь дурака Богу молиться, он лоб расшибет. Она в нашей ситуации работает на 100 процентов.

— Поразительная вещь: в КНИТУ-КАИ я прошла через две аттестации, которые свелись к заполнению кучи справок и отчетов, и ни разу ни один проверяющий не посетил ни одной лекции или практического занятия, не поговорил со студентами. До чего дошло: в системе оценок вуза в пресловутом рейтинге федерального министерства образования и науки, который вызвал просто цунами критических откликов, есть все, даже число квадратных метров в расчете на одного студента, есть средний балл ЕГЭ первокурсников... Однако не предусмотрено ни одного прямого показателя оценки качества подготовки специалистов, например данных трудоустройства по специальности. Сегодня расхожим стало мнение о том, что у нас перепроизводство юристов, экономистов, специалистов по связям с общественностью. Кто-нибудь серьезно анализировал, где работают выпускники? У нас на кафедре, например, большинство — по специальности.

Ключевыми показателями оценки эффективности деятельности вузов были выбраны:

1) образовательная деятельность (средний балл ЕГЭ студентов, принятых по результатам ЕГЭ на обучение по очной форме по программам подготовки бакалавров, и средневзвешенное значение);

2) научно-исследовательская деятельность (объем НИОКР в расчете на одного научно-педагогического работника);

3) международная деятельность (удельный вес численности иностранных студентов, завершивших освоение основной образовательной программы высшего профессионального образования, в общем выпуске студентов;

4) финансово-экономическая деятельность (доходы вуза из всех источников в расчете на одного научно-педагогического работника);

5) инфраструктура (общая площадь учебно-лабораторных зданий в расчете на одного студента).

Для филиалов вузов были выделены несколько дополнительных критериев.

Мне пришлось заниматься анализом показателей первого рейтинга, когда все филиалы КНИТУ-КАИ были признаны неэффективными. Как оказалось, при подсчете данных была допущена техническая ошибка.

Что сегодня происходит в вузах? Педагоги занимаются совершенно формальными вещами — пишут планы по каким-то невероятным схемам, придуманным в кабинетах чиновников от образования, рисуют собственные «портреты» в баллах, ищут журналы, где можно опубликовать научную статью за меньшие деньги.

Им же не до студентов сегодня! Нет на студентов времени. Но ведь именно работа со студентами — главное в работе вузовского педагога!

От меня требуют, чтобы я писала научные статьи, на которые была бы ссылки в системе Scopus. А за те статьи, которые я пишу для кафедрального сборника «Казанская школа связей с общественностью», баллов в «портрете» не полагается. И за то, что руковожу пресс-центром всероссийской студенческой олимпиады по рекламе и связям с общественностью, провожу на этой олимпиаде конкурс пресс-релизов, баллов дают совсем немножко.

Как мне кажется, главное в оценке педагога, который готовит кадры для журналистики, — не ссылки на его статьи в Scopus, а его имя в журналистике. И талантливый журналист вряд ли пойдет работать в вуз, если узнает, чем ему придется заниматься.

В свое время я не защитила кандидатскую диссертацию только потому, что пожалела время на формальные операции: кандидатские экзамены, создание текста в непривычном для меня, журналиста, научном стиле...

Но меня в этой ситуации более всего тревожат не мои личные проблемы в виде нехватки баллов для благоприятного «портрета», а тот факт, что в последние несколько лет рядом с вузами образовалась масса фирм-прилипал, которые за деньги статью в любом научном журнале устроят, на любую научную конференцию пригласят. Я получаю в месяц до десятка приглашений на такие конференции. И везде мне гарантируют ссылки в системе Scopus. Вне зависимости от качества моей статьи.

Но ведь липовые статьи к науке никакого отношения не имеют.

— Вы правы, многие публикации в научных журналах к науке имеют лишь косвенное отношение. Но совершенно очевидно, что мерилом труда ученого все-таки являются научные статьи. И чем больше других ученых читают ваши статьи, чем больше на них ссылаются как на источник научной информации, тем выше статус ученого, его значимость в мировой науке. Не столько количество статей определяет уровень ученого, сколько качество этих статей, их информативность, новизна. В научной библиометрии существует масса параметров и терминов, которые позволяют оценить качество научной деятельности ученого.

Но на первом этапе перед нами ставилась задача просто увеличить число научных статей. Оказалось, что количество публикаций российских ученых в мировом научном пространстве — менее 1 процента. Это может показаться странным. Но речь идет о публикациях только в признанных научным сообществом журналах с жестким рецензированием статей. Эти журналы включены в специальные базы типа Scopus, Web of Science.

На самом деле любой научный работник может сказать, что пишет очень много статей. Но куда он пишет? Мы можем с вами договориться и издать совместный сборник, а то и журнал свой учредить: вы 20 статей, я 20... Друзьям разослали и сидим довольные собой — «крупные ученые». Но наши статьи никто читать не будет, даже если в них что-то существенное написано.

Поэтому мы должны стремиться донести свои идеи и результаты до всех, кто занимается в данной области науки, получить их отзыв, мнение о наших исследованиях. Наука глобальна, она одна, и мы должны знать мнение о наших работах не только своих коллег по кафедре, но и специалистов на всех континентах.

Важная часть кандидатской диссертации — это обзор литературы. Чтобы сделать свой шаг в науке, надо знать ее современное состояние. И вы должны читать не только то, что в Казани или Москве написали, вы должны читать все! Иногда мне приносят работы, в которых сделан обзор публикаций только российских авторов. Это неполные данные, мы должны оценивать уровень всей науки, а не только ее части.

Составной частью каждой статьи тоже должно быть краткое описание того, что уже написано в той области, в которой ученый работает, на этой основе он должен изложить свое понимание научной проблемы и предложить свое решение. Это вроде уже все понимают, тем более что у нас в университете есть доступ к большей части научной литературы, издаваемой в мире. Мы тратим на это ежегодно огромные средства — порядка 30 миллионов рублей.

Но другая сторона этого процесса — то, что какой-то аспирант в Германии, например, делая обзор в своей статье или диссертации, должен знать и о ваших работах, если вы считаете, что занимаетесь наукой в данной области. Значит, у него, по крайней мере, должен быть доступ к вашей статье! То есть она должна быть опубликована в журнале, который в мире читают, а не в кафедральном сборнике (я их называю «братскими могилами».

Ежегодно в мире издается порядка полутора миллионов статей. В России — где-то 20 - 25 тысяч. Но не все журналы, где они публикуются, равноценны. Настоящих научных журналов в мире не так много (порядка десятков тысяч). И не так-то просто попасть туда. Вне зависимости от того, платные или бесплатные публикации, там очень высокие критерии оценки статей, очень придирчивые эксперты. Эксперты скажут вам: «Вы тут неправильно пишите» или «Докажите!» И если вы докажете, приведете необходимые обоснованные аргументы, вашу статью опубликуют.

Зато в случае публикации на вас будут ссылаться. То есть вас признают!

— У меня большие сомнения, что можно развивать науку, повышать ее авторитет, стимулируя количество статей. Люди научатся соблюдать какие-то формальные каноны, найдут посредников для гарантированных публикаций, но науки не будет.

— Но это был первый этап, и он пройден. Теперь ставится задача не просто написать научную статью, но и опубликовать ее в солидном журнале, чтобы на автора ссылались другие. Правда, такую статью способны написать не более 100 человек из тысячи. Их надо особо стимулировать. И в основном именно такие люди должны работать в университете.

Но это не мешает остальным 900 научным работникам публиковаться в обычных журналах, например, при выборах на должность такие публикации обязательны.

Конечно, много значит, в какой области ученый работает. Например, если вы работаете в области медицины и написали статью про какое-то открытие, то вас сразу же заметят, статья появится в журнале уже завтра, а послезавтра какой-то врач будет делать операцию по вашей методике. То же самое касается физики, химики.

Важность этой задачи в современных условиях повышается, поскольку многие исследования носят междисциплинарный характер. К примеру, экономика — это большая наука, но все нобелевские лауреаты в этой области — не экономисты. Они использовали математические методы, а также достижения других наук, в частности психологии, современные информационные технологии — и на базе всего этого создали нечто, что перевернуло наши представления в этой области науки.

kfu.jpg

ЛЕС РУБЯТ — ЩЕПКИ ЛЕТЯТ

— Хорошо, вы меня убедили — научные статьи писать надо. Но зачем понадобилось так усложнять планирование? Как мне кажется, по степени формализации деловых отношений современный вуз обогнал советских собратьев. Вузу не нужен конкретный преподаватель. Ему все равно, кто преподает. Главное сегодня — соответствовать формальным критериям. При сокращении кадров лишаются нагрузки прежде всего практики. А как без них?

— Не могу с вами не согласиться: в образовании сегодня, действительно, много бюрократического формализма. На Западе такого нет. Но вы смотрите на это с одной стороны, а я как руководитель — с другой. Конечно, если за короткий срок сделать то, что не делал лет пять, трудно будет.

— Но на нашей кафедре планы были у всех. Даже не планы, а учебно-методические комплексы. Оказалось, нужна другая форма. За последние годы эта форма менялась раза четыре. Один план меня попросили заполнить по новой форме задним числом. Я категорически отказалась. Мой новый учебный план — на 55 страниц, и я уверена, что его никто, кроме меня, не прочитает. Он и мне в таком виде не нужен.

Когда я преподавала в КГУ, учебный план у меня был не более 10 страниц: темы, их распределение по семестру, формы занятий, домашние задания...

— Но согласитесь, проблема есть. В нынешнем году в КФУ была аккредитация, и мы увидели, что у многих профессоров нет учебных планов. Люди читают то, что могут, что им знакомо. Лектор приходит на лекцию неподготовленным. А когда и студент не очень хочет учиться, оба сачкуют. Кого-то надо было привести в чувство. Мы начали давить. Потому люди и взвыли. Чаще — гуманитарии.

— Давили на всех, а не на тех, кого надо привести в чувство. Больнее всего это давление почувствовали как раз хорошие педагоги, которые работают не за баллы. Вспомню еще одну известную русскую поговорку: лес рубят — щепки летят. Не исключаю, что некоторые, испугавшись формализма, из вузов уйдут. Об этом ведь не одна я думаю. Останутся те, кто приспособился к новым условиям и умеет нарисовать себе классный «портрет».

— Наоборот, сегодня как никогда в вузе нужны творческие личности. Нужны практики. Приходите работать к нам, в КФУ формализма меньше.

— Это вы сейчас говорите. А завтра скажете: нужен план, нужен «портрет»... Порой даже не знаешь, где все это придумано: в Москве, Казани или в первом здании КНИТУ-КАИ. Мне кажется, что многие сегодняшние нововведения рождены не в казанских кабинетах. Здесь их, возможно, «творчески» усовершенствовали... Есть еще один аспект проблемы. Я понимаю, зачем педагогу кафедры физики или химии надо заниматься наукой и писать серьезные научные статьи, которые заметят в мире. Но как быть нам, гуманитариям? Вопрос ведь не в том, что меня вынуждают заниматься делом, прямо скажем, имеющим мало отношения к настоящей науке. Дело в том, что моя работа сегодня оценивается в баллах и от их количества зависит моя зарплата.

— В чем проблема гуманитарной науки? Она в России, конечно, в свое время очень пострадала. Была сильно политизированной.

— Она и сегодня такой остается.

— Гуманитарная наука в любой стране политизирована. Но в любой стране есть общечеловеческие исследования. К сожалению, очень мало людей ими занимаются. Не только в России, даже в мире.

— На Западе с удовольствием опубликуют исследование российского ученого диссидентского характера. Мы это не раз видели.

— Колоссальная ошибка — думать так. Конечно, есть такие журналы, где опубликуют именно такие исследования, но в большинстве журналов политизированных статей нет. Я говорю о глобальной науке, которая вне политики. Все, что политизировано, — это соус. Главное — то новое, что ученый предлагает миру. Это и есть наука.

Не раз убеждался: гуманитарии вообще отрицают важность зарубежных публикаций. Они почти не читают западные научные журналы. Привыкли писать статьи, похожие на эссе. Гуманитарная наука от этого страдает. И надо что-то с этим делать.

У нас половина преподавательского состава — гуманитарии. И если среди ученых других наук в какой-то форме занимаются наукой каждый 10-й, то среди гуманитариев — меньше 1 процента.

Конечно, гуманитарию очень сложно придумать что-то новое. К тому же многие исследования в этих областях не являются наукой. Педагогика, например, не наука. Наука — это психология, биология, другие науки, на которых педагогика базируется.

Я при этом не умаляю роль педагогики. Это очень важная технологическая область. Мы знаем учителей, которые внесли большой вклад в педагогику, тот же Виктор Федорович Шаталов из Донецка. Он, конечно, был гениальным человеком, самородком, на практике увидел, как можно работать эффективнее, и обобщил это в своих научных работах.

— Много таких людей и в школах, и в вузах. Но мне никогда не приходило в голову считать наукой разработанную мной методику преподавания будущим журналистам стилистики русского языка.

— Любой учитель ищет какие-то новые технологии, и лишь единицы получают за это ученую степень.

— Может, тогда стоит официально различать, что есть собственно наука, а есть технологии, тоже очень важная область исследовательской деятельности? Сегодня многие гуманитарии чувствуют себя людьми второго сорта в науке. Потому что их оценивают по тем же самым критериям, что и биологов, физиков, математиков, химиков. Но мы другие, у нас своя специфика во всем!

— Мы в нашем университете так и делаем — учитываем эту специфику. В том числе и в зарплате, премиях.

Понимаете, в чем проблема... Я ведь с этим тоже сталкиваюсь, на всех уровнях вижу эту проблему. За время работы в должности заведующего кафедрой я понял, что в отношении человека к своему труду деньги решающей роли не играют. Деньгами престиж не поднимешь. Тогда я стал отнимать деньги. Не давал премию...

— Это больнее.

— Но наш человек, он какой: премию не получил, ну и ладно. Тогда я стал поступать по известному принципу, сформулированному в анекдоте: чтобы человек что-то оценил, надо сначала что-то отнять, а потом половину вернуть. И это действует.

Таким образом я решил проблему мотивации к написанию научных статей. И тогда случилось неожиданное. Гуманитарии, увидев, как увеличилась зарплата их коллег с других кафедр, решили: «А мы что, хуже, что ли?!» Спрос создал предложение.

— Как бы вы в завершение нашей беседы определили главную задачу высшего образования сегодня?

— Наша главная задача — оставлять талантливых студентов здесь, в стране. Это задача государственного значения. Сегодня выиграет то государство, которое сможет все свои таланты использовать для себя. Почему Китай впереди? Потому что Китай именно так делает.

Это не значит, что молодой ученый не может учиться за рубежом. Но потом должен вернуться.

Решающую роль в этом играют базовые вузы, такие как Казанский федеральный университет. На это направлены сегодня все усилия. В университете должны работать лучшие ученые. Мы должны поднять уровень образовательных и научных услуг до уровня неплохих европейских университетов, стать в Приволжском округе координатором многих процессов: образовательных, научных, просветительских, культурных.... В области образования мы должны быть одним из первых в округе.

Естественно, в таком университете смогут учиться только те, кто сможет в будущем оставить след в науке. Для остальных есть другие вузы.

Но тут другая проблема возникает. Из нашего университета сегодня выходят образованнейшие люди. И с чем они сталкиваются? Они невостребованы. Их берут на работу, но на 15 тысяч рублей.

— Мы возвращаемся к началу разговора. О необходимости пересмотреть отношение к науке, к высшей школе. Не формально, по-бюрократически. И не только президенту Путину...

— Если что-то делаешь, надо делать до конца. А вопрос трудоустройства таких выпускников, как наши, до конца не продуман.

В свое время президент России сказал: мы создадим столько-то миллионов высоко технологичных мест. Мы можем готовить профессионалов на эти места. У нас отличные кадры, мы купили новейшее оборудование, уровень науки в университете за последние 4 - 5 лет колоссально поднялся. Оцениваю это объективно, потому что никуда не уходил. Я работаю 7-й год и вижу, что было раньше и что есть сейчас.

— Можно сравнивать с бардаком постперестроечного периода, а можно — с университетом, когда здесь работали Лобачевский, Бутлеров, Бехтерев, Арбузов...

— Мы к этому и стремимся...

Любовь Агеева