СОЦИАЛЬНАЯ СТРУКТУРА НЕ ЕСТЬ НЕЧТО МИСТИЧЕСКОЕ

Не ты ли душу оживишь?
Не ты ли ей откроешь тайны?
Не ты ли песни окрылишь,
Что так безумны, так случайны?..

О, верь! Я жизнь тебе отдам,
Когда бессчастному поэту
Откроешь двери в новый храм,
Укажешь путь из мрака к свету!..

Не ты ли в дальнюю страну,
В страну неведомую ныне,
Введешь меня — я вдаль взгляну
И вскрикну: «Бог! Конец пустыне!»

Александр Блок. Неведомому Богу.
22 сентября 1899

В мегаполисе, наряду с анонимными нормами, «брожением умов», психологией толпы, существуют исключительно важные нормы поведения, связанные со структурными отношениями и ролями, которые мы выполняем в жизни. Структурные отношения в наших глазах носят «узаконенный» характер. Если даже они не очень разумны, даже если мы с ними не согласны, мы скорее их выполним, нежели станем сопротивляться. Они существуют как объективность, жестко предписывающая нам поведение.

Страх нарушить норму относится не к второстепенным, а к основным силам, регулирующим наше поведение в обществе. Они настолько сковывают психику человека, что есть примеры, когда люди скорее были готовы погибнуть в горящем здании, чем выбежать наружу без штанов. Порядочную женщину заставить раздеться публично крайне сложно, она даже под гипнозом не выполняет такой приказ. Однако та же женщина у гинеколога раздевается без какого-либо давления и позволяет осмотреть себя. Женщина у врача не отрицает, что она раздевается перед посторонним мужчиной, но определяет значение этого акта таким образом, что он становится позволительным. Даже гипноз не может вызвать того, что легко и рутинно вызывают легитимированные социальные роли. Офицеру не нужно обладать особым магнетизмом или принимать угрожающие позы для того, чтобы заставить солдата подчиниться приказу. Отношения сторон в иерархической социальной структуре жестко определены, что имеет решающее значение для поведения. Причем каждый из нас знает, к кому обращена та или иная норма. На параде Победы на команду «Шагом марш!» начинают движение только военные на площади, а зрители остаются на месте, несмотря на чин главнокомандующего, даже военные на трибунах не сдвинутся с места, ведь они включены в иную структуру отношений.

Социальная структура не есть нечто мистическое. В сознании подчиненного она определяет вышестоящего человека как имеющего право в силу своего статуса диктовать ему определенный тип поведения. Если вышестоящий в социальной структуре потребует быть жестоким, человек станет таковым, лишь бы он был уверен, что это легитимно. Люди выполняли сталинские приказы о массовых расстрелах, уверенные, что так нужно для победы социализма, кто-то делал это по приказу, другие — за паек, некоторые — добровольно и с удовольствием. Готовность подчиняться уже заложена в нас самой цивилизацией, поэтому мы останавливаемся на окрик полицейского «Эй, ты!». Окрик обращается к нам как структурному элементу. Форма полицейского и его статус как стража порядка заставляют нас обернуться. В его окрике «Эй, ты!» выражена сила власти, ведь мы уже заведомо внутренне готовы к подчинению. В окрике полицейского заключена магия власти. Но сам полицейский различает форму одежды или номер машины. Он не будет понапрасну останавливать «солидных» людей, поскольку на наших улицах «порядок» предполагает стратификацию. Это на «гнилом» Западе полицейский оштрафовал за неправильную парковку канцлера Германии, перед кем гнут спину многие государства, или в США госсекретаря оштрафовали на $50 за неправильную парковку. Там не уважают власть, а у нас — другое дело... Это же Россия!

Стратификация — основа подчинения, она не допускает подражания лидеру, а требует следовать его указаниям. Вполне достойные люди, подчиняясь требованиям авторитетного лица, с ошеломляющим постоянством совершают бессердечные, жестокие поступки. Порядочные и ответственные в повседневной жизни, эти люди с готовностью идут на поводу у авторитета, принимая безо всякой критики его видение ситуации, позволяя ему диктовать отношение к ней. При этом они не особенно задумываются о содержании диктуемых действий и не терзаются угрызениями совести, ведь указания исходят от представителя законной власти, а потому на них ложится вся ответственность. Люди могут найти вполне убедительные доводы для оправдания такого поведения.

В ИСТОРИИ ХУЖЕ СТАЛИНСКОГО СОЦИАЛИЗМА БЫЛ ТОЛЬКО НАЦИОНАЛ-СОЦИАЛИЗМ В ГЕРМАНИИ

Всякий видит, чем ты кажешься, немногие чувствуют, кто ты на самом деле.

Никколло Макиавелли

Некритичное следование за лидером имеет простое объяснение — все инстинктивно понимают, что любая организованная группа лучше хаоса. Неструктурированная группа, в которой нет авторитетного лидера, может функционировать крайне неэффективно. Власть и авторитет вообще не существовали бы в человеческом обществе, если бы они не выполняли важных адаптивных функций. Но не все, что выстроила власть в обществе, может быть одобрено или оправдано исторической необходимостью. Сталинские концлагеря — инновация, но можно ли их назвать цивилизацией? Идея творения не является идентичной идее ценности. Освенцим и ГУЛАГ, действительно, являются творениями, но творениями чудовищными. В сталинской статистике исчезает человеческая трагедия, затронувшая практически каждую семью. Цивилизация — это не статистика, а культура, ставшая базой человеческого развития. Тоталитаризм существовал бы вечно, если бы не существовало непреодолимое стремление человека к свободе.

Общество постоянно находится в движении благодаря противоречию между требованием слепого подчинения приказам сверху и стремлением человека к свободе. Подавление прав человека приводит к застою, хотя внешне это смотрится как стабильность. В конце концов, несмотря на бонапартизм, монархизм, сталинизм, побеждает свобода. В этом нет какой-либо магии, просто без творчества нет движения общества вперед, а творчество требует свободомыслия, что пугает власть. Проблема заключается не в самой дисциплине, она не противостоит свободе, если не становится окриком сверху. Если власть следит за соблюдением прав и свобод человека, тогда начинается процветание. Экономические «чудеса» в Европе и Азии стали возможны благодаря раскрытию творческого потенциала населения, как следствие, либерализации режима власти. Порядок нужен, но не диктатура. Все разговоры о возможности авторитарной власти обеспечить бурное экономическое развитие — чепуха, они построены на обобщении кратковременных успехов или же прикрывают всеобщую коррупцию. Это в равной мере относится и к Сталину, который в принципе подорвал доверие к социализму и советскому строю во всем мире.

Ленин, которого Сталин эксплуатировал на все 100%, был выражением завершения эпохи империй, разрушения колониальной системы по всему миру. При всем его якобинстве, революционной радикальности, которая характерна для условий революционного террора, он обозначил новую эру социальных возможностей. При нем была вероятность социал-демократического пути развития страны без кардинальной смены производственных отношений или по крайней мере сочетания государственного капитализма с рыночной экономикой (НЭП). Ленин признавал, пусть и вынужденно, федерализм как способ сохранения целостности страны. Он создал централизованную партию, что ставят ему в вину, но принцип «демократического централизма» не тождественен тоталитарности. Эпоха Ленина — время упущенных возможностей. Может быть, социализм — это не лучшая форма общества, но он заставил мир стать более справедливым, а Сталин подорвал доверие к социализму, превратив страну в советскую колониальную империю. С тем, чтобы откреститься от него, коммунисты и социал-демократы мира назвали советский строй тоталитарным, поставив на одну доску с нацизмом, что, конечно же, несправедливо.

Сталинизм извратил базовые производственные отношения, он вернул крепостничество в экономику путем насильственной коллективизации и создал «рынок» дешевой рабочей силы путем планового объявления врагов народа. В ХХ веке миллионы людей лишили паспортов, приписав к конкретному колхозу. У татар ни при каких царях не было такого закрепощения. Сталин довершил работу, начатую Петром I, превратив народ в рабов, а экономику — в военную машину. В истории хуже сталинского социализма был только национал-социализм в Германии, хотя там сохранили производственные отношения, позволившие после войны быстро восстановить экономику. Нам еще долго придется разгребать сталинское наследие. Оно вошло в нашу психику в виде инстинкта подчиняться любому окрику «Эй, ты!»...

«ДЛЯ ВЛАСТИ ОПАСНЫ НЕ ВЫСКАЗЫВАНИЯ, А ИХ ВЛИЯНИЕ НА РАЗРУШЕНИЕ МНЕНИЯ БОЛЬШИНСТВА»

Демократия виновата, что на земле родился Иисус и родился Гитлер.

Уинстон Черчилль

Некритичное отношение к существующей социальной структуре и нормам поведения — следствие кризиса критики. Даже в самые мерзопакостные времена царской России существовала критическая мысль. Порой она была вынуждена эмигрировать и оттуда бить в набат, как это делал Герцен своим изданием «Колокола». Существовали критически настроенная художественная литература, целая плеяда блестящих публицистов во главе с Белинским. В лице Достоевского и Толстого критические выступления получили мировое признание. Ленин всех оппонентов посадил на поезда и пароходы и отправил туда, откуда сам прибыл перед революцией. Сталин не стал церемониться — одних казнил, других прикормил, создав творческие союзы. Сегодня критической мысли не существует в принципе, не то чтобы устраивали какие-то гонения, просто умерла эта отрасль общественной мысли. Те, кто оппонирует нынешней власти, просто выискивают ее недостатки, порой вполне очевидные, и изгаляются как могут, некоторые даже владеют стилем, хотя большинство не выбирают выражений. Критика как поиск альтернативных путей развития общества приказала долго жить. Ну и конечно же, развилась в каждом из нас внутренняя цензура, не нужно даже учреждать специальные органы, достаточно окрика сверху. Кризис критики — выражение всеобщего и глубокого кризиса общества. Мысль умерла.

Солидарность общества вокруг простых лозунгов воспринимается как достижение. Но для общества важнее не единомыслие, а стабильность в условиях перемен, инновация на фоне сохранения базовых традиций, таких как открытость, терпимость к чужому мнению, стремление к знанию. Единомыслие — это всего лишь признак застоя. Инновационное общество не может существовать без дискуссии.

Перед властью всегда стоит выбор: инновационное общество с многообразием мнений и дискуссиями или застойное общество с единомыслием и вертикалью власти. Инновация требует поиска успешных путей решения проблем, а значит, плюрализма мнений. Власть страшится диссидентства, этот страх начался, когда главный диссидент истории Иисус поднял мятеж против имперской власти Рима. Справиться с христианством удалось, только задушив его в объятиях. Сам термин «диссидент» появился применительно к протестантам, нонконформистам, инакомыслящим. Протестантизм — это попытка спасти религию, погрязшую в смертном грехе. Джадидизм был тем же диссидентством, давшим свежий импульс развитию культуры татар. Для возникновения диссидентства должны существовать официальная идеология и запрет на инакомыслие. В России сегодня в этом нет необходимости. Всегда найдется возможность высказать свое мнение. Для власти опасны не высказывания, а их влияние на разрушение мнения большинства. Это очень сложно осуществить в силу давления психологии большинства на меньшинство, но тем не менее это происходит. Из истории мы знаем, что время от времени идеология меняется и инициатором выступает меньшинство, приобретающее влияние в силу существующего в обществе недовольства властью. Меньшинство может стать влиятельным при условии последовательности в своих взглядах, абсолютной уверенности в своей правоте, способности «вербовать» сторонников из числа большинства. Было выявлено, что, как только в ходе дискуссий появляются «перебежчики» из числа большинства, за ними тянутся все остальные, вызывая эффект снежной лавины. Все это требует наличия критической мысли.

Следование меньшинства за большинством, как правило, отражает публичную уступчивость, в то время как следование большинства за меньшинством свидетельствует о сознательном одобрении. Поскольку само положение меньшинства заставляет думать, а не просто слепо следовать, а любое присоединение к меньшинству связано с риском быть распятым, как Иисус, постольку принятие взвешенных решений становится частью политики меньшинства. Сила меньшинства в целеустремленности и разрушении иллюзии единодушия среди большинства. Когда меньшинство систематически выражает сомнение в мудрости большинства, представители последнего начинают свободнее выражать свои собственные сомнения и могут даже присоединиться к меньшинству. Представитель меньшинства, ранее принадлежавший к большинству, более убедителен, чем тот, кто изначально принадлежал к меньшинству. Гонения по отношению к меньшинствам со стороны лидеров большинства зачастую вызывают симпатии к гонимым. Мировая история знает немало примеров, когда ореол мученика помогал утвердиться лидерам меньшинства.

ТАТАРСТАН — СВОЕГО РОДА «ДИССИДЕНТ» СРЕДИ СУБЪЕКТОВ РОССИЙСКОЙ ФЕДЕРАЦИИ

Если бы Иисус Христос явился сегодня, никто бы не стал его распинать. Его бы пригласили к обеду, выслушали и от всей души посмеялись.

Томас Карлейль

Татарстан — своего рода «диссидент» среди субъектов Российской Федерации, поскольку мы всегда настаивали, что Россия — это федерация, что государственный суверенитет республики не означает развала страны, наоборот, сильная Россия строится благодаря сильным регионам. Договор — это форма согласия с центром и право республики на собственный голос и свой путь. Наше будущее начинается здесь, в Татарстане, а не определяется каким-то анонимным идеологом в московских кулуарах, прячущимся за спину Жириновского. Даже «архитектор» всех последних политических решений не выходит на белый свет, нашептывая свои мыслишки исподтишка. Публичные дискуссии в различных клубах больше похожи на пиар-компании, нежели спор идеологов, ведь главные фигуранты где-то прячутся. Анонимные идеологи — порождение последних лет. Никогда еще в истории страны не было такого, чтобы мы не знали в лицо «властителей дум». Трусливая идеология — странное порождение ХХI века. Начало 2000-х годов войдет в историю не своими идеями, находками, открытиями, а отсутствием какой-либо мысли в принципе, вакуумом идеологии, мировоззренческой пустотой.

Для стабильного общества важна иерархия ценностей, в которой находится место для достоинства каждого человека. В политике, конечно же, не пользуются такой мудреной лексикой, там русская речь переходит на иной уровень изъяснений, а вновь возникающие активные группы, как волчьи стаи, живут «понятиями». Но «корпорация Татарстан» должна иметь свои рамки правил игры, оградить территорию флажками, за которые молодые волки не должны заходить.

«Диссидентство» Татарстана — это всего лишь выражение инновационности нашего общества, противостоящего застою российской мысли. Инновационный регион постоянно порождает незнакомое, он творит различие, многообразие, в то время как для общего тренда в стране характерно стремление к единообразию. Наше единство не в унификации, а в признании разнообразия. Будущее возникает через новое. Творчество — это разнообразие. Наша сила в том, что мы разные, а не одинаковые и готовы дискутировать о самых острых проблемах. Только творческое многообразие может помочь вырваться из Средневековья и породить будущее. Наше будущее начинается здесь, а не в Москве. Столица нашей Родины шлет не обнадеживающие сигналы, а запреты и окрики: «Эй, ты! Как ты посмел ломать строй! Лечь! Встать! Стоять смирно!» Из этих окриков не появится будущее.

Будущее начинается ЗДЕСЬ!

Я озарен осеннею улыбкой —
Она милей, чем яркий смех небес.
Из-за толпы бесформенной и зыбкой
Мелькает луч, — и вдруг опять исчез.

Плачь, осень, плачь, — твои отрадны слезы!
Дрожащий лес, рыданья к небу шли!
Реви, о буря, все свои угрозы,
Чтоб истощить их на груди земли!

Владычица земли, небес и моря!
Ты мне слышна сквозь этот мрачный стон,
И вот твой взор, с враждебной мглою споря,
Вдруг озарил прозревший небосклон.

Владимир Соловьев. 26 августа 1897