В юбилей Шаляпина в Казани давали «Бориса Годунова»

Федор Шаляпин в роли Бориса Годунова

«ЖАЛЬ, ЧТО КЛЮЧЕВСКИЙ НЕ УМЕЕТ ПЕТЬ»

По воспоминаниям современников, Федор Шаляпин был потрясающим Годуновым. Роль мятущегося и противоречивого царя была по характеру близка бунтарю Шаляпину. Когда он начал работать над образом, живя на даче у друзей, там же в это время находился историк Василий Ключевский.

Они подолгу гуляли, и Ключевский рассказывал певцу о всех тонкостях эпохи Годунова, о быте и нравах персонажей того периода. В его рассказах и сам царь Борис, и окружавшие его люди становились понятными и выпуклыми. «Эх, жаль Ключевский не умеет петь», - думал Шаляпин. Ключевский и вправду в этом случае напоминал летописца Пимена. На премьере в Москве  певец имел оглушительный успех, и партия Годунова навсегда осталась одной из лучших в его репертуаре.

Казанская постановка – перенос легендарного спектакля  Леонида Баратова в декорациях Федора Феодоровского, что уже многие годы идет на сцене Большого театра и представляет собой жанр так называемой «большой оперы», то есть масштабного сценического полотна.

Спектакль Баратова традиционен, к этому сейчас можно по-разному относиться, но в этом есть своя прелесть. Прелесть, подчеркивающая особенности старой и доброй  русской оперной школы с культом певца и мощи его голоса, с доминантой дирижера и мощными хорами. У Баратова не было попыток самовыражения, главным для него было через музыку Мусоргского раскрыть характеры героев народной драмы, написанной Пушкиным.

Естественно, в последние годы ряд постановок «Бориса Годунова» можно отнести к авангардистским. Нам то показывали депутатов с мобильными телефонами, то нищую Русь, на головы граждан которой постоянно сыплется черный снег – пепел, как это было в постановке Андрея Тарковского. На их фоне постановка Баратова может считаться пафосной, но эта пафосность не смущает. Она заложена в самом жанре «большой оперы».

ОН ЦАРЬ ЕЩЕ

Центр и нерв фестивального спектакля – Михаил Казаков. Мощный голос, великолепное интонирование, темперамент – это не обсуждается. Казаков поражает не только своим басом с богатством оттенков – он потрясает игрой, ежесекундным проживанием образа.

Когда он появляется в первом акте в сцене коронации, и мы еще даже не слышим знаменитое «Скорбит душа», перед нами уже человек, несущий в себе драму. Походка, положение рук, взгляды – во всем этом есть некая раздвоенность. С одной стороны – нужно сохранить лицо, народ смотрит на своего царя, нельзя дать слабинку. С другой – душа-то скобит под тяжестью греха.

Вот эта больная совесть, этот нераскаянный грех, который постепенно переходит в навязчивую идею – та линия, по которой от сцены к сцене Михаил Казаков развивает образ. Развивает многопланово, на полутонах, но иногда, что особенно заметно в последней картине, переходя на крупные мазки.

Кажется, что Годунов уже смят и сломлен, мозг воспален и рассудок уже не слушается. Но секундное появление Щуйского (Олег Мачин) – и он снова может править. И звучит знаменитое грозное: «Я царь еще!». Этот сильный окрик, когда Шуйский в страхе исчезает, кажется, лишает его последних сил. Дальше бред, агония.

Последние секунды спектакля Казаков проживает на пределе возможного. Несколько шагов по ступеням к трону – и Годунов падает назад. Но даже падает он величественно – он царь еще. Царь, хотя эпоха Годунова завершилась, и мы знаем, что за ней последует. Народ в этот момент безмолвствует. Впрочем, почти что как всегда. 

Мнение автора может не совпадать с позицией редакции