Покорение Казани трудно трактовать как чисто русское предприятие, как противостояние православия и ислама, русских и татар

Вице-президент академии наук РТ, директор института истории им. Марджани Рафаэль Хакимов продолжает цикл статей о Великой Смуте — одном из самых загадочных и судьбоносных моментов в истории России. В своей очередной статье, подготовленной специально для «БИЗНЕС Online», он рассказывает о том, как покоренное многонациональное Казанское ханство выстраивало отношения с центром зарождающейся России.

Безумием окована земля,
Тиранством золотого Змея.
Простерлися пустынные поля,
В тоске безвыходной немея,
Подъемлются бессильно к облакам
Безрадостно-нахмуренные горы,
Подъемлются к далеким небесам
Людей тоскующие взоры.
Влачится жизнь по скучным колеям,
И на листах незыблемы узоры.
Безумная и страшная земля,
Неистощим твой дикий холод, —
И кто безумствует, спасения моля,
Мечом отчаянья проколот. 

Федор Сологуб. 19 июня 1902

НЕ В БИТВАХ, А В МОНАСТЫРЯХ

С тем, чтобы понять значение Казани и татарского фактора во времена Смуты (они не совпадают, но и разделить их сложно), нужно вернуться к точке появления России. Не аморфной «Русской земли» или «Святой Руси», чем ограничиваются историки, не любящие определенность, а именно России как государства, отличного от Московского государства и других княжеств.

Лев Гумилев считал Куликовскую битву поворотной в формировании общерусского сознания. «Этническое значение происшедшего в 1380 году на Куликовом поле оказалось колоссальным, — пишет он. — Суздальцы, владимирцы, ростовцы, псковичи пошли сражаться на Куликово поле как представители своих княжеств, но вернулись оттуда русскими, хотя и живущими в разных городах. И потому в этнической истории нашей страны Куликовская битва считается тем событием, после которого новая этническая общность — Московская Русь — стала реальностью, фактом всемирно-исторического значения». Метаморфоза удельно-княжеского духа в державный была, несомненно, решающей для появления самой идеи великой России. Она начала зарождаться в эпоху Куликовской битвы, но для современников не была столь очевидной, как это трактует Гумилев. Нижегородцы, рязанцы, тверичи вовсе не были горячими сторонниками московской гегемонии. Даже после распада Золотой Орды наряду с Московским существовало множество самостоятельных княжеств с очень разными интересами. Тверь, Рязань смотрели на Литву как союзника, Новгород и Псков — на Швецию, Нижнему Новгороду и так было хорошо — он богател за счет торговли и не тяготился небольшой татарской данью. Удельно-княжеский характер русских проявился в полной мере во времена Смуты, а потому рано было говорить о русском сознании в эпоху Куликовской битвы. Гораздо справедливее будет сказать, что не в битвах, а в монастырях зрела идея о русской державе как продолжении Золотой Орды в православной оболочке. Монастыри в то время были островками знаний и новых идей, они еще не были отягчены жесткой духовной иерархией, собирали в свои обители умных людей, как нынешние университеты, не платили дань, а потому процветали. А когда есть свобода мнения, не подчиненная клерикальным авторитетам, и достаточный запас финансов, то в голову приходят самые смелые мысли. Так и зародилась идея о Москве как третьем Риме. К тому же Москва была полна татарами из Орды, искавшими лучшей доли, или просто авантюристами, чьи амбиции не были удовлетворены в Сарае — они не были закрепощены земельной собственностью, легко меняли веру, хозяев и несли с собой не удельно-княжеское, а имперское сознание.

РУССКО-ТАТАРСКОГО ПРОТИВОСТОЯНИЯ НЕ БЫЛО

Точкой отсчета появления России можно считать время покорения Казанского, а вслед за этим Астраханского ханств. Именно тогда в гербе появляется над двуглавым орлом царская корона как знак кесаря, т.е. хана/царя. Московская Русь была великим княжеством, она еще далеко не Россия ни в географическом, ни в политическом, ни в этническом смысле. Россия возникает, как только Москва начинает захватывать новые нерусские неправославные территории. До покорения Казанского ханства существовала Московия, Московская Русь, Великое княжество Московское, но не Россия. С завоеванием «Татарского царства», пишет Сергей Соловьев, «явился наконец царь на Руси». То, что было «Русскою землею», становится Россией или, по словам Николая Карамзина, «новою Россиею». Эта метаморфоза произошла в результате борьбы постзолотоордынских государств за оставшееся в Евразии ордынское наследие. За первенство боролись Москва, Казань и Крым. Полутатарская Москва выигрывала, а Крымское ханство оставалось внешним игроком.

Следует заметить, что Иван Грозный на Казань шел со своим верным другом касимовским ханом Шах-Али, возглавлявшим татарскую конницу. Вокруг Ивана Грозного было много «литовских» людей. Они появились не случайно, так как по бабушке царь происходил из рода Мамая, получившего в Литве на кормление урочище Глина. Отсюда происходят князья Глинские. Особенно много было вывезено из Литвы служилых людей во времена правления Елены Глинской. Понятно, что вывозили ратных людей, т.е. татар.

После покорения Казанского царства многие мурзы сохранили свои земли и дворянские привилегии, а кое-кто получил новые владения. Покорение Казани трудно трактовать как чисто русское предприятие, как противостояние православия и ислама, русских и татар, как это принято интерпретировать сегодня. Идеология противостояния — очень позднее изобретение, когда внешняя экспансия приостановилась и начался поиск внутренних врагов на радость как русским шовинистам, так и татарским националистам. На примере Смуты хорошо видно, что даже в ХVII веке не было русско-татарского противостояния, напротив, как русские, так и татары участвовали в самой разной конфигурации в запутанной политической борьбе, а поведение разноплеменных казанцев отличалось ярко выраженным автономным характером.

При Василии Шуйском гетман Станислав Жолкевский реально угрожал Москве, тогда царь прибег к последнему средству, «назвав» в Московское государство татар крымского царевича Баты-Гирея, чтобы те помогли воевать с королем и «цариком», т.е. Лжедмитрием. Крымских царевичей встретили с почетом в Серпуховском уезде русские бояре князь Иван Михайлович Воротынский, князь Борис Михайлович Лыков и Артемий Васильевич Измайлов. Летописцы свидетельствуют: «И бывшу бою тут великому, едва Вор усиде в табарех». Трудно сказать, насколько удачным был этот маневр, но факт, что с татарами москвичи могли договориться перед лицом польско-литовской угрозы. Но крымцев, видимо, использовали всего лишь как наемников, поскольку они довольно быстро ушли к себе: «Царевичи же поидоша опять за Оку, а сказаша, что изнел их голод, стоять не мочно. Бояре же отоидоша к Москве». Участие же других татар в битвах Смутного времени было постоянным и существенным.

В конце зимы 1609 года тушинцы в очередной раз пошли походом на Свияжск. Войска набирались в Алатыре, Курмыше, Ядрине, Арзамасе, Темникове и Касимове. Среди руководителей похода упоминается немало татар — это алатырский князь Еналей Шугуров, темниковский князь Брюшей Еникеев, касимовский новокрещен Иван Смиленев, но столько же и русских, таких как арзамасский воевода Федор Киреев, Яков Гладков, Василий Ртищев и Семейка Кузьминский. Против них из Казани выдвинулось войско, включавшее дворян, детей боярских, служилых князей и мурз, новокрещенов, татар, чувашей, марийцев, удмуртов, лаишевских служилых полоняников (немцев и литвинов) и казанских стрельцов. Битва состоялась южнее Свияжска, победа досталась казанцам. Интересно, что икона Казанской Божией Матери уже фигурировала в качестве защитницы.

Ключевая роль татар в ликвидации Лжедмитрия была далеко не случайностью. В начале Смуты Петр Урусов возглавлял конный отряд из казанских и арзамасских татар. Однако во время противостояния царя Василия IV Шуйского и самозванца Лжедмитрия II он перешел вместе со своим другом касимовским ханом Ураз-Мухаммедом на сторону самозванца, создав тем самым крупную боевую единицу из касимовских, романовских и астраханских (юртовских) татар. 1 апреля 1610 года после череды тяжелых поражений тушинских войск Ураз-Мухаммед и Петр решили сменить лагерь и посетили польского короля Сигизмунда III под Смоленском, где были им весьма благосклонно приняты. После возвращения в ставку самозванца во время охоты Ураз-Мухаммед был убит Лжедмитрием. Служилые татары не стали мстить за своего командира: скорей всего, он уже не особо устраивал их, а Урусов затаил обиду. «11 декабря было особенно злополучным днем для Лжедмитрия, — пишет немецкий хронист Конрад Буссов. — В это утро он поехал на санях на прогулку, взяв с собой по обыкновению шута Петра Кошелева, двух слуг и татарского князя с 20 другими татарами... Когда же Дмитрий отъехал в поле на расстояние в четверть путевой мили, открылся тайник, в котором долго была заключена злоба татар на Дмитрия. Князь Петр Урусов подъехал, как только мог ближе к саням Дмитрия, стал льстить ему и так смиренно говорить с ним, что Дмитрий не смог заподозрить ничего дурного. Князь же, очень ловко приготовившись к нападению, выстрелил в сидевшего в санях Дмитрия. Затем, выхватив саблю, снес ему голову и сказал: «Я научу тебя, как топить в реке татарских царей и бросать в тюрьму татарских князей, ничтожный обманщик и плут. Мы преданно тебе служили, а теперь я возложил на тебя ту самую последнюю корону, которая тебе подобает». Тут Петр Кошелев и двое слуг, сообщает Буссов, ускакали в Калугу и рассказали, как царя Дмитрия «короновал» татарский князь... «Короновав» же Лжедмитрия, князь ушел со своей дружиной к крымскому хану.

Даже из этого эпизода видно, что касимовские и романовские татары были активными участниками всех событий вокруг Москвы, тем более Ипатьевский монастырь, где скрывался Михаил Романов, находился в Костроме — вотчине романовских татар, а Касимовское ханство расположилось на Рязанской земле, где происходили важнейшие события. Следует заметить, что вражды между русскими и татарами не было, как и между мусульманами и православными или новокрещенными. Было неприятие православными «латинства», но не мусульман. Особенно ненависть к иностранцам возникла ввиду отсутствия реальной помощи как от поляков, так и от шведов, к тому же вскрылся обман Сигизмунда с присылкой сына в Москву. Разочарование «немцами», литвой и поляками приходило по мере выяснения их неумеренных претензий на русские земли на западе и покушения на православную веру. Татары никогда к иноземцам не относились.

Пока вокруг Москвы происходили бурные события, в Казани все было спокойно, даже вести приходили с большим опозданием. Только в конце 1610 года местный крупный землевладелец князь Камай Смиленев собрал на Высокой горе войско из служилых татар, ясачных чувашей и марийцев для похода на Казань. Однако благодаря жителям Татарской слободы планы князя Камая по захвату столицы не сбылись.

В годы Смуты страна трещала по швам. Новгород был в руках Делагарди под шведским протекторатом, Смоленск захватил Сигизмунд III, Нижний Новгород и Казанское царство были практически независимыми. Казанский дьяк Никанор Шульгин, пользуясь полной политической и финансовой автономией Казанского царства, не только нашел общий язык со всеми народами края, но и потеснил казанских воевод (причем боярин Бельский был убит, вероятно, не без его участия). Он стал полновластным хозяином, некоторые историки называют его даже диктатором Казанского царства. Он вмешивался в дела других городов, казнил своих противников, жаловал сторонников и вел себя все более независимо по отношению к противоборствующим правительствам в центральной России. В его распоряжении находился крупный отряд казанских дворян и стрельцов и многочисленные служилые татары. Казань держалась своенравно, причем свой сепаратистский норов показывали не столько татары, сколько русские.

Это не значит, что Казань была безучастна к московским делам, призыв патриарха Гермогена также достиг Казани. Патриарх писал, что в полках Первого ополчения после смерти Прокофия Ляпунова власть захватили казаки, которые обсуждают возможность возведения на престол «проклятого паньина Маринкина сына» (сына Марины Мнишек и самозванца Лжедмитрия II). Патриарх проклинал Ворёнка и всех, кто его поддерживал, призывал нижегородцев не допустить, чтобы в Москве воцарился казачий царь. В Казани в полном соответствии с патриаршей грамотой «сослалися с Нижним Новым городом, и со всеми городы Поволскими, и с горними и с луговыми татары, и с луговою черемисою» и договорились, чтобы «быти всем в совете и в соединенье». Приезд казанского войска летом 1611 года в Первое ополчение во главе с настоящим, а не выборным боярином Василием Петровичем Морозовым повышал статус ополчения. Принесенный казанцами список чтимой иконы Казанской Божией Матери имел важное символическое значение для остававшихся под Москвой людей. Некогда само обретение этой иконы было связано с именем казанского митрополита Гермогена. Поэтому появление ее списка в полках ополчения имело дополнительный смысл, усиливая отклик на призывы томившегося в заточении первоиерарха русской церкви. Ратная сила, пришедшая из Казани, уже на следующий день вступила в бой и освободила Новодевичий монастырь от немецких рот.

ДОГОВОР МЕЖДУ МОСКВОЙ И КАЗАНЬЮ

Среди гражданских бурь и яростных личин,
Тончайшим гневом пламенея,
Ты шел бестрепетно, свободный гражданин,
Куда вела тебя Психея.
И если для других восторженный народ
Венки свивает золотые —
Благословить тебя в далекий ад сойдет
Стопами легкими Россия.

Осип Мандельштам. Ноябрь 1917

Несмотря на участие казанцев в московских ратных делах, особая позиция Казани явно проглядывалась. Текст, направленный казанским правительством в Пермь в сентябре 1611 года, похож на политический манифест: «И Митрополит, и мы всякие люди Казанского государства, и князи и мурзы, и Татаровя, и Чюваша, и Черемиса, и Вотяки, сослалися с Нижним Новым городом и со всеми городы Поволскими, и Горными, и Луговыми, и с Горными и с Луговыми Тотары, и с Луговою Черемисою, на том чтобы нам бытии всем в совете и в соединение и за Московское и за Казанское государьство стояти, и друг друга не побивати, и не грабити, и дурна ни над кем не учинити; а кто до вины дойдет и ему указ чинити с приговору, смотря по вине; и воевод и дияков, и голов, и всяких приказных людей в городы не пущати, и прежних не переменяти, быти всем по прежнему; и казаков в город не пущати же, и стояти на том крепко до тех мест, кого нам даст Бог на Московское государьство Государя, а выбрати бы нам Государя всею землею Российския Державы; а будет казаки учнут выбирати на Московское государьство Государя по своему изволению, одни не сослався со всею землею, и нам того Государя на государьство не хотети». Фактическая независимость Казанского государства подкреплялась желанием Шульгина быть полным хозяином, что отразилось в очень важном пункте договора: «и воевод, и дьяков, и голов, и всяких приказных людей в городы не пущати и прежних не переменяти, быти всем по прежнему». На деле эта норма несменяемости должностных лиц означала передачу власти в руки Шульгину. Казанские власти установили самостоятельные отношения с Ногайской Ордой, которая начиналась сразу за Камой. Шульгину удалось установить контроль над Вятской землей: «велел по записи крест целовать на том, что вяцким городом быть х Казанскому государству, а Московского государьства ни в чем не слушати, и с Казанским государьством стояти за один, и друг друга не подати, и для государева царского оберанья выборных людей и денежных доходов к Москве не посылать, а прислати в Казань». Сегодня мы сказали бы, что Никанор Шульгин объявил суверенитет Казанского царства.

Автономность отдельного региона в России того времени было делом обычным, но в Казани эта земская самостоятельность приобрела большие масштабы. К тому же Казань занимала ключевое положение на Волге и на пути в Пермь, у нее был высокий «царствующий» статус, что видно по пышным обращениям к Казанскому правительству. Например, из Ярославля писали «в царьствующий преславный град Казань», из Костромы — «в Богом держимаго Казанского государьства области», от Прокофия Ляпунова из подмосковного ополчения — «в великое государьство Казанское, в вотчину Московского государьства». Ляпунов сделал оговорку о первенстве Москвы над Казанью, но фактически этого не было. Большое значение царства Казанского в делах Русского государства осознавалось всеми. В ярославской отписке после изложения всех вестей и призывов к соединению даже сочли необходимым оговориться: «Мы вам меншие, болшим не указываем: сами то можете своим премудрым, Богом данным, разумом разсудити».

В обращениях порой говорится не о царстве Казанском, а «Казанской земле», в этом случае имеется в виду Совет, в который входили «Василий Морозов, Никонор Шулгин, Степан Дичков, и головы, и дворяня, и дети боярские, и сотники стрелецкие, и стрелцы, и пушкари, и затинщики, и всякие служилые и жилецкие люди, и князи и мурзы, и служилые новокрещены, и татаровя, и чуваша, и черемиса, и вотяки, и всякие люди Казанского государства». Заметно стремление казанцев включить в Совет как можно больше представителей разных чинов и всего населения Казанского государства, в этом перечне упоминаются даже служилые новокрещены и вотяки (удмурты). Такой состав и обеспечивал спокойствие в царстве Казанском и особое земское самосознание у русских казанцев.

Казанское государство не приняло участия ни в приготовлениях к избирательному Земскому собору, которые в других землях начались в ноябре 1612 года, ни в самом соборе, который открылся 7 января 1613 года. Обеспокоенное земское правительство отправило в Казань посольство во главе с архимандритом Костромского Ипатьевского монастыря Кириллом (в монастыре в это время жил будущий царь Михаил со своей матерью-инокиней), но миссия не имела успеха. Саботируя Земский собор, Шульгин не прерывал контактов с Москвой и не вступал с Советом всей земли в открытое противостояние. Так, в конце 1612 года в Рязанскую землю отправился внушительный отряд из 4 600 свияжских татар под командованием головы Ивана Чиркина и князя Аклыча Тугушева. Его приход сыграл решающую роль в войне не в пользу казаков Заруцкого.

После избрания Михаила Федоровича на царствие в 1613 году выяснилось, что казанская рать не торопиться воевать за московских правителей. Хотя по требованию правительства казанцы во главе с Никанором Шульгиным, который стал именоваться воеводой, и выступили против Заруцкого, сражаться с казаками они не спешили, несмотря на просьбу Земского собора «итти на вора, на Ивашка Заруцкого, не мешкая, и над ним промышляти». Дойдя до Арзамаса «добре мешкотно», многочисленное войско Шульгина (дворяне, дети боярские, стрельцы, служилые татары, марийцы, удмурты) остановилось здесь в полном бездействии. По словам Шульгина, по приговору «казанских всяких служилых людей» войско выступило обратно в Казань, так как взятые на три месяца «запасы» подошли к концу. Правительство приняло объяснения Шульгина и даже обратилось к нему с новой просьбой — отобрать 600 «лутчих ратных людей» из казанского войска и послать их в Рязань на помощь М.А.Вельяминову, что он и сделал. Вскоре стало известно, что в Казани противники Шульгина в его отсутствии окрепли, взяли власть в свои руки. Пока шла борьба за Москву, Шульгину многое прощалось и сходило с рук. Его даже повысили до ранга воеводы, но с укреплением Москвы такой сепаратист уже был не нужен. Никанора Шульгина не казнили, а приказали доставить в Москву. Жизнь он завершил в Сибири. Кстати, после падения правительства Шульгина в Казанском царстве поднялись восстания, которые с трудом были подавлены.

После избрания Михаила Романова у казаков во главе с предводителем Иваном Мартыновичем Заруцким оставалось одно знамя — «воронёк». Польский ротмистр Николай Мархоцкий дал следующий отзыв о Заруцком: «Родом из Тарнополя, Заруцкий, будучи ребенком, был взят в орду. Там он и научился хорошо понимать татарский язык, а когда подрос, ушел к донским казакам и прятался у них много лет. С Дона, будучи среди казаков уже головой и человеком значительным, он вышел на службу к Дмитрию. К нам он был весьма склонен, пока под Смоленском его так жестоко не оттолкнули. Был он храбрым мужем, наружности красивой и статной». В королевских обозах под Смоленском побывал не только Иван Заруцкий, похоже, все основные игроки времен Смуты ходили на поклон к Сигизмунду III.

Стремительная охота за Заруцким закончилась его окружением в Ногайских степях, где он вырос и возмужал. Астраханцы, уставшие от Смуты, не поддержали его. Заруцкий был схвачен 24 июня 1614 года на Яике, на Медвежьем острове. Затем его и Марину Мнишек с сыном торжественно провезли по волжским городам, включая Казань, и доставили в Москву. Формально Смута завершилась казнью малолетнего сына Марины Мнишек — потенциального претендента на царский престол. Голландский поэт Элиас Геркман так описал эту сцену: «Затем публично повесили Димитриева сына, которому было около 7 лет [на самом деле четыре года]. Многие люди, заслуживающие доверия, видели, как несли этого ребенка с непокрытою головою. Так как в это время была метель и снег бил мальчика по лицу, то он несколько раз спрашивал плачущим голосом: «Куда вы несете меня?» Но люди, несшие ребенка, не сделавшего никому вреда, успокаивали его словами, доколе не принесли его (как овечку на заклание) на то место, где стояла виселица, на которой и повесили несчастного мальчика, как вора, на толстой веревке, сплетенной из мочал. Так как ребенок был мал и легок, то этою веревкою по причине ее толщины нельзя было хорошенько затянуть узел, и полуживого ребенка оставили умирать на виселице». Смута отыгралась на детской невинности.

Пред этой гордою забавой
Пред изможденностью земной
Предстанут громкою оравой
Храм обратя во двор свиной
Пред бесконечностью случайной
Пред зарожденьем новых слов
Цветут зарей необычайной
Хулители твоих основ

Давид Бурлюк

Мнение автора может не совпадать с позицией редакции