XX съезд КПСС: как в Татарии было реабилитировано 50 тысяч «политических»

XX съезд КПСС

ВНУК ЗА ДЕДА ОТВЕЧАЕТ

«Закрытое утреннее заседание проходило без присутствия зарубежных представителей, стенограммы его выступления не велось, за время 4-часового доклада главы государства никто из присутствующих не проронил ни слова, — по просьбе «БИЗНЕС Online» восстанавливает подробности тех событий Елена Табейкина, потомственный историк, кандидат наук, доцент Казанского энергоуниверситета. — По свидетельству очевидцев, стояла такая тишина, что слышно было, как пролетает муха. Прений по докладу не открывали. Сам доклад был зачитан уже после окончания основной работы съезда, когда Хрущева переизбрали первым секретарем партии. Снять его с высшего поста было уже невозможно. Несмотря на такую секретность, сразу же после съезда с информацией об основных тезисах выступления лидера СССР делегаты выступали на заводах, в райкомах и обкомах партии. Практически сразу о докладе и его содержании стало известно за границей».

В день 60-летия хрущевского доклада по центральному ТV выступил уважаемый многими блестящий политолог и политик Вячеслав Никонов. Он же — внук делегата того самого ХХ съезда небезызвестного Вячеслава Молотова, фамилию которого сделали нарицательной не его пакт с Риббентропом и даже не его должности и близость к вождю в сталинском окружении, а одноименный «коктейль», любителями которого стали не только герои Второй мировой с обеих сторон, но и продолжают быть таковыми активисты киевского майдана и организации под названием «ДАИШ» (арабское название запрещенной в РФ группировки «ИГИЛ» — прим. ред.). Итак, рассказывая о впечатлениях деда о съезде, политик делает вывод о том, что главный его итог — подрыв мощи мирового коммунистического движения (из компартий сразу ушла половина их членов), нанесение ущерба политическому реноме СССР, достижение Хрущевым личных политических амбиций. В общем, беду принес в страну товарищ Хрущев, да и только. Нет, ну конечно, было что-то еще... Имя этому «что-то» — миллионы и миллионы граждан СССР.

Елена Табейкина

95-летний казанский экс-прокурорский подполковник юстиции Рафгат Гизатуллин вспоминает, что никаких особенных директив и указаний в связи с взрывоопасными московскими событиями в то время «на места» не поступало. «Работали как работали. Что-то смутное в виде слухов, конечно, просачивалось и до нас, но повседневную рутину не нарушало ничего особенного». Если, конечно, считать за «рутину» специфику прокурорской повседневности: убийства, насилия, грабежи... Но это всего лишь «уголовка» — не война же! «Все мы плакали, когда умер Сталин, — вспоминает Радия апа, супруга бывшего прокурорского. — Всех обуял страх неизвестности: как же дальше?». Не был исключением и ее супруг, хотя в приснопамятном 37-м его отца — оренбургского продавца (а может статься, и хозяина) продуктовой лавки — расстреляли без особых объяснений. Супруга «врага народа» и шестеро детей остались без кормильца и отца, но в 9-м классе Рафгата без особых разговоров призывают в армию. Почти сразу пришла война, и сапер-минер Гизатуллин прошел ее, слава аллаху, от начала до конца почти без царапин (при его-то воинской специальности!). 10-й класс фронтовик заканчивал уже после войны, его славное боевое прошлое (два ордена и около трех десятков медалей) стало хорошим подспорьем для учебы на юриста в Казани. Потом — следователь в Юдино, прокурор поочередно в нескольких районах ТАССР, работник республиканской прокуратуры — Рафгату абыю ни профессионального, ни боевого, ни просто человеческого опыта не занимать. И с верхотуры этого опыта уполномочен однозначно заявить, хотя он и осознал это позже: прошедший «где-то там» ХХ съезд и хрущевский на нем доклад в жизни его были значимыми хотя бы потому, что вернули доброе имя его отцу.

Рафгат Гизатуллин в молодости

ПРОБРАЛО ДАЖЕ ПАЛАЧА

Известный казанский профессор-историк Алексей Литвин, научные интересы которого всегда были связаны с изучением Гражданской войны, карательной политики советского государства, в одном из своих последних интервью сообщил о масштабах сталинских репрессий в Татарии: «По данным КГБ, с 1918 по 1953 год в Татарии по политическим мотивам были арестованы 40 496 человек. 4 399 из них были расстреляны. Всего же, по данным «Мемориала», с 1921 по 1953 год в стране было почти 5 миллионов политзаключенных. Из них 10 процентов осуждены несколько раз. В 1918 году в стране появились первые концлагеря — в Свияжске и в Арзамасе. Осужденных туда отправляли с такими формулировками: «посадить до окончания Гражданской войны», «посадить до свершения мировой революции». В 1930-е годы формулировки приговоров изменились: как правило, арестованных обвиняли в троцкизме, контрреволюционной деятельности. Татар, как и представителей всех других национальностей, кроме русской, обвиняли в национализме.

Одно из исключений из этого «правила» — дело татарского драматурга, писателя Карима Тинчурина. Его арестовали по доносу и судили в 1938 году как японского шпиона. Были разнарядки: столько-то человек осудить как японских шпионов, столько-то — как польских... Судя по делу, Тинчурин был исключительно порядочным человеком, ни на кого не стал доносить. Он говорил: «Я никогда не видел живого японца — хоть покажите!» Молодой следователь, тоже татарин по национальности, на допросах ставил на колени этого уважаемого человека, которому было 50 лет... Я решил разыскать этого следователя, узнать о его судьбе. Оказалось, Берия «почистил» его в 40-м году, он стал секретарем какого-то сельского райкома. Из партии его потом исключили. А когда репрессированных начали реабилитировать, он называл себя жертвой культа личности.

По делу одного из палачей мы с Аязом Гилязовым даже написали повесть. Охотника, уроженца одной из татарских деревень, который белке в глаз попадал, взяли на работу в «казанскую Лубянку», на Черное озеро. Он казнил осужденных, стреляя им прямо в сердце. Считал: то, что он делает, необходимо народу и стране. Но однажды среди арестованных оказался его односельчанин, друг детства. И палач не стал его убивать, только ранил. Ночью он выкопал этого человека из общей могилы заключенных на Архангельском кладбище, отвез его к своим знакомым, помог сменить имя. Во время войны палач стал известным снайпером. После войны он встретил своего друга в родной деревне...»

Рафгат и Радия Гизатуллины

ДЕВЯТАЕВ ТАК И ОСТАЛСЯ ВРАГОМ

«Первый том мы выпустили в 2000 году, — рассказывает корреспонденту «БИЗНЕС Online» Михаил Черепанов, член редколлегии Книги памяти жертв политических репрессий Республики Татарстан, заведующий музеем-мемориалом Великой Отечественной войны в Казанском кремле. — Поручение о выпуске этой книги было от правительства республики. Реабилитация проходила уже давно, в 50-х годах. В 1989-м пошла самая главная ее волна. Большая волна была и в 94-м. Еще при Ельцине 18 октября 1991 года вышел закон Российской Федерации «О реабилитации жертв политических репрессий», а потом его постоянно дополняли в 92-м, 93-м и так далее.

Ну так вот, после ХХ съезда и пошли реабилитации именно партийные в эти годы — с 1956-го до 1958-го. Всяких писателей, секретарей обкомов-райкомов и так далее начали реабилитировать в эти годы. Даже вот агента ГРУ полковника Бушманова, друга нашего Михаила Девятаева, реабилитировали в 1957-м. То есть основная масса политических реабилитаций началась именно после этого доклада, конечно. А вот Девятаева не реабилитировали вообще. О нем вопросов никто не поднимал.

— Но его же выпустили!

— Ты не путай разные вещи. Бериевская амнистия 1953 года — она была для всех преступников. Для полицаев, власовцев, всяких там бендеровцев, уголовников, насильников, да кто его знает, для кого там еще! Взяли и всех выпустили, понимаешь? В связи со смертью Сталина и годовщиной Победы. Просто «по доброте душевной» Берия так решил. Про эти события есть замечательный фильм «Холодное лето 53-го». Это не политика государственного масштаба, это были чисто бериевские вещи. А вот настоящая политическая реабилитация, когда уже признали, что это никакие не уголовники, никакие не бандиты и враги народа, а безвинные жертвы политических разборок, началась только после доклада Хрущева. Более того (и я об этом много раз писал), у нас политических реабилитировали, конечно, 50 с небольшим тысяч по Татарии. А вот те, кого арестовывали ни с того ни с сего, за «колоски» или «нарушения трудовой дисциплины» (опоздания на несколько минут на работу и прочее), за недосдачу двух-трех мешков навоза в налог, уголовниками так до сих пор и числятся. Реабилитации для них никакой не было. Так что и Девятаев, наш легендарный Герой Советского Союза, до сих пор «враг народа», потому что был в плену. И цифры до сих пор (кто из них враг, а кто — нет) неизвестны, потому что их не все еще рассекретили.

Я с этим столкнулся — среди умерших в нашей знаменитой казанской психушке, например, «политических» много, но далеко не все. Большинство из них были по «колоскам», опозданиям на работу, нарушениям паспортного режима и все такое. Никто их никогда не считал — вот в чем дело. Может, где-то они и посчитаны, но кто же их рассекретит? То есть признается в собственных, пусть даже былых, но грехах!»

«Один из «административно погибших» — Губочкин Федор Косьянович 1894 года рождения, уроженец села Бетьки Набережночелнинского района, — продолжает рассказ Черепанов. — Имел четырех детей, был бригадиром в колхозе. Арестовали его 4 января 1942 года. За что, никто не знал. Как сообщила в редакцию его племянница Елена Андреевна Губочкина, вся родня считала, что его сразу расстреляли, потому все боялись за свою судьбу. И жена, и дети, и другие родственники постарались выехать из села Бетьки. Страх живет в памяти Губочкиных до сих пор.

Мне удалось найти Федора Косьяновича в списках умерших в исправительно-трудовой колонии №5 на острове Свияжске. Оказалось, что скончался он 16 августа 1943 года. В деле Ф. К. Губочкина №15166 зафиксировано: «Осужден 3 января 1942 года по статье 111. Формулировка обвинения убийственная: «Халатность: не доведя до конца одно мероприятие, принимался за другое, не ставя в известность начальников своих». За это «страшное преступление» работоспособный человек в годы войны был отправлен не на фронт или оборонный завод, а осужден на 3 года исправительно-трудовых лагерей, где его замучали голодом. Правда, уже после смерти Губочкина в лагерь доставлен был приговор народного суда от 20 августа 1943 года: «Из-под стражи освободить». Только освобождать было уже некого...

Михаила Девятаева не реабилитировали вообще. О нем вопросов никто не поднимал

«ПРОИЗВОДСТВЕННЫЙ ПЛАН» УНИЧТОЖЕНИЯ СОГРАЖДАН

«Прошло уже почти полвека с тех пор, как партийные чиновники разрешили советскому народу считать своих родных и близких, вырванных из мирной жизни, замученных в лагерях и тюрьмах, безвинными жертвами, — Черепанов старается сдержать эмоции. — Правда, сделано это было с большими оговорками. Поначалу были объявлены безвинными были только те, кто лично устанавливал, проливая кровь (в том числе и чужую), ту самую власть, которая их потом и сгубила. Оправдали и тех, кто был объявлен предателем лишь за то, что оказался во вражеском плену. Таких было около 800 тысяч. Работы по их реабилитации хватило на десяток лет.

В конце 50-х годов разрешили считать невинными и тех, кто всю жизнь трудился, укрепляя советскую власть экономически, а пострадал от нее лишь за то, что не полностью соответствовал положению раба (или, как выражался один из руководителей установления советской власти в России Лев Троцкий, «белого негра»). Таких оказалось несколько миллионов. И процесс реабилитации затянулся, а вскоре и совсем заглох».

«Архивы снова закрыли в 1995 году, — писал не так давно Литвин. — В них смогли нормально поработать только те, кто попал туда раньше. Н. Петров, зампредседателя совета научно-информационного и просветительского центра общества «Мемориал», успел набрать хорошие материалы по истории репрессий и инакомыслия в СССР. А мне в архиве ГБ на Лубянке в 1993 - 1994 годах уже не давали описей документов: я мог только гадать, что там есть. Называл тему — мне приносили документы. А все ли приносят, уже не знал...»

Потому что документы эти даже в хорошо отапливаемых архивных читальных залах, что называется, леденят кровь...

30 июля 1937 года все областные и республиканские управления НКВД СССР получили оперативный приказ народного комиссара внутренних дел СССР №00447 Н. Ежова, утвержденный на заседании Политбюро ЦК ВКП(б). Во втором отделе приказа «О мерах наказания репрессируемых и количестве подлежащих репрессиям» есть пункт 2:
«Согласно представленных вами учетных данных утверждаю вам следующее количество подлежащих репрессии:
Татарская АССР первая категория (расстрел) — 500 человек,
вторая категория (высылка) — 1500 человек».

Иначе говоря, сотрудникам НКВД давался «производственный план» уничтожения собственного народа. Рядом публикуется еще один любопытный документ из архива КГБ РТ — «Сведения об использовании лимита по состоянию на 30 декабря 1937 года».
В нем секретарь оперштаба НКВД Татарской республики младший лейтенант госбезопасности Горский рапортует о том, как выполняется план репрессий:
«1 категория (расстрел): лимит — 2350 человек, осуждено 2196 человек, остается 154 человека.
2 категория (высылка): лимит — 3000 человек, осуждено 2 124 человека, остается 876 человек».

Вдумайтесь: план из центра был таков — 500 человек приговорить к расстрелу. Через несколько месяцев офицер НКВД Татарии рапортует, что только в республике расстреляно 2 196 человек и лимит не исчерпан. Осталось «недорасстрелянных» 154 человека! Что это, как не инициатива снизу? «Творчество масс» на местах. И это лишь в течение 1937 года.

Подобные сведения занесены в компьютер работниками редакции Книги памяти при помощи сотрудников КГБ, МВД и прокуратуры Республики Татарстан, членов патриотической организации казанских студентов «Снежный десант».

Михаил Черепанов (фото: tatmuseum.ru)

БАБИЙ ЯР ПО-ТАТАРСТАНСКИ

«Общие цифры репрессий системы против мирного населения Татарии таковы, — продолжает Черепанов. — Арестовано и осуждено по 58-й статье («Антисоветская деятельность и пропаганда») с 1918 по 1987 год более 54 500 человек. Приговорено к высшей мере наказания — расстрелу — около 10 процентов, умерло от голода, болезней и пыток в заключении еще 15 процентов. 8 процентов жертв политрепрессий — женщины. Это тысячи чьих-то матерей, жен, сестер и дочерей, интеллигенции и крестьянок, простых домохозяек.

Звучит кощунственно, но формально еще можно «оправдать» расстрелы тех, кто сопротивлялся власти большевиков, — солдат и офицеров Белой армии, зажиточных хозяев, не желающих отдавать свое имущество, бывших помещиков и капиталистов, священников, не смирившихся с новыми порядками, хватавшихся за вилы крестьян. Но чем можно оправдать массовое уничтожение женщин и детей, осуществляемое не только в годы Гражданской войны, но и в мирные 30-е годы? Какая логика классовой борьбы может дать право кому бы то ни было лишать жизни матерей, оставляя сирот? Ради какой идеи можно безжалостно убивать престарелых и молодых женщин?

На страницах Книги памяти жертв политических репрессий Республики Татарстан подобных примеров немало. Приведу лишь некоторые.

17 декабря 1918 года в Чистополе расстреляны 53-летняя русская дворянка В. А. Бутлерова, уроженка деревни Красный Яр, и две ее дочери — Виктория и Татьяна. Чистопольская ЧК обвинила их в том, что они «выдавали врагу советских работников». Такой же приговор вынесла 21 марта 1919 года Мензелинская ЧК 50-летней хозяйке аптеки в деревне Новые Челны Т. В. Ермолаевой «за сочувствие белогвардейцам во время Гражданской войны». Видимо, лечила раненых.
Но это было лишь начало. Самое страшное началось в 30-е годы. Встречая вполне естественное сопротивление сельчан в процессе коллективизации (а проще сказать, конфискации всего нажитого), борцы за великую идею не выбирали средств. Всех несогласных ждала или ссылка, или заключение.

11 июля 1931 года в Казани по решению тройки ГПУ ТАССР расстреляли 60-летнюю крестьянку из села Каразерик Ютазинского района Г. Гарипову, чтобы остальные были сговорчивее.

В 1937 году по строго секретному оперативному приказу народного комиссара внутренних дел СССР Н. Ежова №00447, утвержденному лично секретарем ЦК И. В. Сталиным, органы НКВД начали уничтожение «врагов народа» и членов их семей.

Сначала арестовали тех, кто когда-то проживал за пределами СССР. 21 ноября 1937 года прокурор СССР приговорил к высшей мере наказания 30-летнего кассира сберкассы станции Агрыз М. Г. Маслакову за то, что она родилась на станции Фульэрди Китайско-Восточной железной дороги (в начале века это была территория Российской империи), и 39-летнюю мать-домохозяйку из Казани Е. И. Кудиенко за то, что она когда-то проживала в Манчьжурии. 27 ноября этих «японских шпионок» расстреляли в Казани.

16 ноября 1937 года привели в исполнение приговор 49-летней жене муллы З. М. Мухутдиновой из деревни Верхняя Каменка Черемшанского района. Вопреки всем законам, ее расстреляли «за поджог дома председателя сельсовета», совершенный ею в 1931 году, хотя она только что отсидела за это 5 лет.

13 декабря 1937 года за «сокрытие своего социального происхождения» была приговорена к смерти 28-летняя С. Ш. Матыгуллина из Казани. Бригадира завода №40 им. Ленина не спасло даже то, что она была с 1929 по 1933 год кандидатом в члены ВКП(б).

21 декабря 1937 года тройка НКВД ТАССР по тому же приказу «припомнила» 50-летней домохозяйке А. П. Лыхиной-Серебряниковой из Чистополя, что она «бывшая купчиха, служила у Колчака, дискредитирует политику советской власти». В деле упомянуто, что в 1936 году ее сын осужден за антисоветскую деятельность к 10 годам ИТЛ. Народная власть сочла необходимым конфисковать все ее имущество, а хозяйку — расстрелять.

Памятник жертвам политических репрессий в Казани (фото: inkazan.ru)

«Непростительное преступление» перед советской властью совершила и 55-летняя жительница Казани Е. Н. Писарева. 16 декабря 1937 года товаровед татарской конторы «Главрезина» была расстреляна потому, что ее «брат был разоблачен как изменник». Не забыли забрать и ее имущество.

Не было пощады и 44-летней продавщице казанского магазина №3, кандидату в члены ВКП(б) с 1931 года. П. И. Камалетдиновой. Мало того что она была немкой и родилась в Германии, она «поддерживала связи с родственниками в той стране». Наверное, писала им письма. Приговаривая ее к расстрелу 14 октября 1938 года, тройка НКВД ТАССР учла и то, что муж ее тоже был осужден. Решено было не оставлять сыну «врагов народа» и их скромное имущество.
В подобном преступлении «разоблачена» уроженка Волынской губернии С. В. Венцековская. В свои 32 года она имела дочь, была инструктором Татарского обкома ВКП(б) по Татнаркомлегпрому. Была в партии с 1926 года. Раз полька по национальности, значит, «общалась с родственниками, живущими в Польше». 3 октября 1938 года расстреляли и ее.

Той же участи «заслужила» 44-летняя полька, домохозяйка из поселка Камское Устье А. И. Коляда-Волынец. Прокурор СССР 13 января 1938 года согласился с доводами оперативников НКВД, что она «поддерживает связь с родственниками» в своем родном польском городе Вилейка.

Удачным, по мнению прокурора СССР, было и «разоблачение» бывшей дворянки из Казани 51-летней В. Р. Трацевской. Эта полька, находясь на иждивении сестры, умудрилась стать «участницей шпионской католической организации и занялась сбором разведданных». Судя по всему, для польской разведки. 7 июля 1938 года женщину расстреляли в Казани.

Не заслуживала снисхождения и уроженка Кишинева М. Я. Павленко. Она посмела «выйти замуж за человека, которого НКВД назвало агентом румынской разведки». Правда, свадьба состоялась задолго до ареста жениха. Но это не остановило прокурора СССР. 6 апреля 1938 года он обрек 32-летнюю молдаванку на казнь. Приговор был приведен в исполнение 27 июня.

39-летняя Е. Г. Келер высшей меры наказания «заслужила» вполне. Во-первых, эта русская машинистка казанского завода СК-4 была родом из финского города Темерфорс. Во-вторых, она поддерживала связь с родственниками в этой стране. А в-третьих, прокурора СССР возмутил тот факт, что она «не донесла на мужа», которого тоже посчитали шпионом. 5 февраля 1938 года она разделила участь родного человека.

В 1941 году началась война с Германией. Руководство компартии, советского государства показало свою беспомощность в организации обороны. На ком можно было выместить свой позор? На оккупантах? Но они оказались временно сильнее. Выход был найден тот же — «бей своих, чтоб чужие боялись». И били. Один из примеров — судьба 59-летней уроженки села Бурундуки Кайбицкого района М. Б. Ишмухаметовой. В 1937 году тройка УНКВД Тульской области осудила ее «как социально-вредный элемент» на 3 года лишения свободы. По возвращении на родину, 24 июля 1941 года женщина снова была схвачена. На сей раз Верховный суд ТАССР приговорил ее к расстрелу «за агитацию против колхозов».

По данным архивов республики, только в ТАССР по политическим мотивам было арестовано более 50 тысяч человек. Каждый пятый из них расстрелян или умер в заключении. Это и есть те «щепки», которые летели в процессе «рубки леса» — строительства «самого справедливого общества на земле». Не слишком ли дорогая цена, чтобы так быстро о ней забывать?»