В ГОСТИ С «РАБОЧИМ» КРОВАВЫМ ВИЗИТОМ

Менее чем через три месяца после назначения, в ночь с 29 на 30 ноября 1937 года, прямо в кабинет Ахметсафы Давлетьярова, главы правительства Татреспублики – председателя ее Совнаркома, депутата Верховного Совета СССР, входят сотрудники НКВД с каменными лицами и ордером на арест. «Это случилось, когда он, засидевшись допоздна, готовился к очередному заседанию правительства, которое должно было состояться на следующий день, – пишет „Республика Татарстан“ в очерке, посвященном 100-летию со дня его рождения (июль 2005 года). – Не посторонним человеком был Ахметсафа Мустафович и для нашей газеты. В ходе массовых репрессий, обезглавивших коллектив „Красной Татарии“ летом 1937 года, семь дней – с первого по седьмое августа – он исполнял обязанности ее редактора». Обезглавленным в конце лета 1937-го оказался не только ведущий партийный орган республиканской периодики, но и ее учредитель – Татарский обком ВКП(б).

За пару недель до давлетьяровского назначения республику «с рабочим визитом» посетил сам Маленков (Георгий Максимилианович Маленков (1901–1988), ближайший соратник Сталина, один из руководителей партии и государства – прим. ред.). Сменивший к тому времени Николая Ежова на посту заведующего отделом руководящих органов ЦК партии (Николай Иванович Ежов (1895–1940), генеральный комиссар госбезопасности, один из главных организаторов массовых репрессий 1937–1938 годов, также известных как Большой террор. Расстрелян по обвинению в подготовке антисоветского государственного переворота – прим. ред.), Маленков проводил в тот период кампанию проверки и обмена партийных документов. В ходе этой проверки были составлены учетные карточки-досье на всех членов и кандидатов ВКП(б) – около 2,5 миллионов. На базе собранной картотеки, в которую также вошли данные на беспартийных руководителей и специалистов, была построена грандиозная централизованная номенклатурная кадровая система, ставшая главной партийной специальностью Георгия Максимилиановича. Летом 1937 года по поручению Сталина вместе с тем же Ежовым, а также другими высшими партийными бонзами М.П. Фриновским, А.И. Микояном и Л.М. Кагановичем, Маленков выезжал в Беларусь, Армению, Грузию, Таджикистан, Татарскую АССР, Новосибирскую и Свердловскую области, в другие районы страны для «проверки деятельности местных парторганизаций, НКВД, УНКВД и других государственных органов», где был развернут массовый террор.

ОБЕЗГЛАВЛЕНЫ ОБКОМ И СОВНАРКОМ

26–28 августа 1937 года в Казани в его присутствии состоялся II пленум Татарского обкома ВКП(б), в работе которого приняло участие всего 15 из 61 члена обкома, избранного два месяца назад на XVIII областной партконференции, 9 из 21 кандидата в члены обкома. Остальные были уже арестованы (подробнее читайте в недавней публикации «БИЗНЕС Online» – прим. ред.). На пленуме заклеймили не только партийное руководство ТАССР, но и правительство республики – республиканский Совет народных комиссаров. Как враг народа был исключен из партии, снят с должности и арестован его председатель Киям Абрамов (Киям Алимбекович Абрамов (1897–1938), председатель Совнаркома Татреспублики с 1930 по 1937 год – прим. ред.), выполнявший свои обязанности в течение 7 лет и получивший за это пытки и расстрел в период Большого террора, а после посмертной реабилитации – историческую оценку как «творец татарского экономического чуда» тех лет. Его преемник Давлетьяров попал в расстрельный список от 19 апреля 1938 года, подписанный лично Сталиным, Молотовым, Кагановичем и Ждановым, среди 155 видных деятелей и руководителей ТАССР «1-й категории» (так руководители страны деликатно заменили в этом документе слово «расстрел») под номером 53. Первым в нем, по алфавиту, значился Абрамов.

Они оба были расстреляны в Казани в один день – 9 мая 1938 года. Хотя, судя по документам высших партийных органов республики того периода (а точнее – по отсутствию в них какого-либо упоминания о Давлетьярове), Ахметсафа Мустафович вступил в круг высшего руководства ТАССР лишь в застенках Черного озера. Очевидно, им или на краткое время «заткнули» кадровую дыру, возникшую после расстрельного II пленума обкома, либо Давлетьяров успел натворить за три месяца на посту предсовнаркома что-то такое, за что «удостоился» смертоносного росчерка пера самого вождя народов и его ближайших приспешников.

«ЕГО НАЧАЛИ БИТЬ УЖЕ В СВОЕМ КАБИНЕТЕ»

 «РТ» приводит выдержки из показаний арестованного: «Еще в тот период (28–32 гг.) в откровенных беседах друг с другом мы выражали недовольство политикой партии по национальному вопросу. Мы рассматривали эту политику как не отвечающую интересам национальных республик, приходили к тому выводу, что Москва не считается с республиками, попирает их права и проводит колонизаторскую политику.

Мы также проявляли большие колебания в вопросе коллективизации сельского хозяйства, расценивая это мероприятие партии как не жизненное <...> Мы считали, что коллективизация преждевременна, что крестьяне к этому еще не подготовлены, что эта политика партии обречена на провал. Когда же не на словах, а на деле, на базе сплошной коллективизации, началось повсеместное наступление на кулака, мы были не согласны с политикой партии, считая совершенно не нужными такие меры, как выселение кулаков. <...> Мы говорили об отсутствии демократии в партии, о том, что проводится совершенно неправильная политика в отношении троцкистов и правых, что такие „личности“, как Троцкий и Бухарин, без основания ущемляются, им не дают высказываться и защищать свои идеи».

Разумеется, объективность такого рода признаний надо учитывать вкупе с показаниями, например секретаря следственной части Юговской, которая после его задержания сообщила, что «Давлетьяров был арестован ночью, и сразу его стали допрашивать прямо в кабинете. Работники говорили, что его били...» Вряд ли «эффективность» следственных действий снизилась на «казанской Лубянке». К тому времени стали известны случаи гибели допрашиваемых в Казани. Были забиты насмерть писатель Шамиль Усманов, профессор-медик Сулейман Еналеев и несколько менее известных заключенных. Жестоким допросам подверглись первый татарский профессор-химик, ректор Казанского госуниверситета Гильм Камаев (Камай), Альфред Лепа (Альфред Карлович Лепа (1896–1938), первый секретарь Татарского обкома партии с 1933 по 1937 год; расстрелян вместе с Абрамовым и Давлетьяровым, реабилитирован посмертно – прим. ред.) и многие другие. Нарком внутренних дел Татреспублики, а вскоре – руководитель Татобкома партии Александр Алемасов (Александр Михайлович Алемасов (1902–1972), первый секретарь Татарского областного комитета ВКП(б) с 1938 по 1942 год, организатор массовых репрессий в Татарской АССР в 1937–1938 годах – прим. ред.) лично сломал на допросе единственную руку своему недавнему непосредственному начальнику Кияму Абрамову (подробнее на «БИЗНЕС Online» – прим. ред.). То, что сотрудниками НКВД ТАССР при арестах и следствии в те дни грубо нарушались законы, применялись пытки, было официально установлено и изложено уже 8 января 1939 года спецпредставителем союзного прокурора Вышинского на закрытом заседании бюро Татарского обкома партии. Но Давлетьярову и ряду других политзаключенных это не успело спасти жизни. Выездная сессия Верховного суда ТАССР на закрытом заседании 9 мая 1938 года приговорила Давлетьярова со стандартной обвинительной формулировкой – «за участие в пантюркистской националистической организации и связи с правотроцкистской террористической организацией к высшей мере наказания – расстрелу». В тот же день приговор был приведен в исполнение.

ЖЕНА ПОПАЛА В ГУЛАГ, НЕ ПОДПИСАВ ПРОТИВ МУЖА ОБВИНЕНИЙ

Позднее следственные органы пытались замести следы и выдали родственникам справку о скоропостижной смерти Давлетьярова в заключении в 1942 году. Но сыновьям Ахметсафы Мустафовича удалось установить, что, скорее всего, погребен он был сразу после расстрела в братской могиле на Архангельском кладбище... А спустя десятилетие в мордовских лагерях сгинула и его супруга, не подписавшаяся под обвинениями против мужа.

В Государственном объединенном музее Республики Татарстан хранится папка «Политические репрессии 1930–1940-х годов». В ней представлены личные документы, апелляции, жалобы репрессированных, материалы обысков, копии из архивно-следственных дел. Также здесь есть несколько писем, отправленных политическими заключенными из лагерей к родным в Казань, среди которых письма жены председателя СНК ТАССР Давлетьярова Рабиги Сарымсаковой.

Ее арестовали через год после супруга. Сарымсакову отправили в ГУЛАГ по печально знаменитой статье – «член семьи изменника Родины». Она содержалась в заключении в специализированных лагерях Мордовской АССР. Как отмечают многие заключенные и исследователи советских репрессий, в период с 1937 по 1938 год именно в Мордовии, в Актюбинске для жен «изменников Родины» стали создаваться специальные лагеря. «Из бесед с женщинами мы узнали, — пишет Павел Аксенов (Павел Васильевич Аксенов (1899–1991), председатель Казанского городского совета депутатов трудящихся в 1930–1935 годах, член бюро Татарского обкома партии, отец писателя Василия Аксенова, муж Евгении Гинзбург – прим. ред.) в свой автобиографической повести „Последняя вера“, — что в конце 1937 года в Темниковских лагерях Мордовской АССР было собрано более 20 тысяч жен наиболее крупных деятелей партии и государства. Мужья их к тому времени были уже ликвидированы». В 1942 году Сарымсакова погибла в заключении. Ее письма в большинстве своем адресованы оставшимся на воле детям и матери. В них мало говорится об обращении с заключенными в лагерях, об отношении заключенных к политической обстановке в стране.

«Милая, дорогая мама! – Пишет в одном из своих посланий политзаключенная. – Я хочу, чтобы ты, кроме Биби, мне написала, конечно, попросив кого-нибудь, хотя бы девушек, которые у вас живут, как ты справляешься в хозяйстве, с детьми, не очень ли беспокоят они тебя, как твое здоровье? Я очень хочу от тебя такое письмо, которое написано от твоих слов.

[В] этот раз пишу по-русски, боясь, что мои же письма (декабрь, январь) не дошли. Если у вас будет возможность, если только будет возможность, если только можно доехать, то пришлите мне сахар и масло, хорошо бы, если сливочное. Я и так в каждом письме только и прошу то одно, то другое, не имея представления о ваших возможностях. Я не знаю, что бы вы могли прислать.

Мне не нужно ничего вкусного и лишнего, только самое первое, необходимое для моего здоровья. И этого просить я не имею права, так как для этого я ничего, никакого средства не могла оставить. Буду ждать с нетерпением от вас письмо – письмо регулярное. И прошу, чтобы вы мне на письма ответили, на все мои вопросы.

Целую вас всех крепко. Ваша Рабига».

Все ее письма преисполнены нежности и материнской заботы, хотя это документы гулаговской эпохи, когда умирала надежда...

Подготовил Михаил Бирин