Владимир Маяковский Маяковский посещал Казань трижды. Впечатления о городе нашли отражение в его стихотворениях «Казань», «Три тысячи и три сестры», «По городам Союза» Фото: ©РИА «Новости»

ПОЛИЦМЕЙСТЕР 6 РАЗ ПРЕРЫВАЛ ВЫСТУПЛЕНИЕ

Стара,

коса

стоит

Казань.

Шумит

бурун:

«Шурум...

бурум...»

(Стихотворение «Казань», libverse.ru 1928 год)

Владимир Маяковский написал это под впечатлением своего второго посещения столицы Татреспублики в январе 1927 года. Вообще-то он был восхищен тем, как его здесь принимали, но «Стара, коса» – комплимент, согласитесь, сомнительный. «Меня как жителя Казани тоже несколько смущает такая оценка классика, – говорит об этих строках в беседе с корреспондентом „БИЗНЕС Online“ Людмила Уфимцева, поэтесса и прозаик, член союза российских писателей. – Но я очень люблю, просто обожаю Маяковского и готова отстаивать его перед любой аудиторией. Он очень разнообразен. Но у меня почему-то рождается ассоциация с Евгением Евтушенко. Смотрите: к нам через много лет приезжает другой поэт, другого поколения. И тоже восхищен этой поездкой, тоже пишет о нашем университете (поэма „Казанский университет“  была создана в 1970 году – прим. ред.)».

Маяковский впервые побывал в Казани в 1914 году. «Это было во время нашумевшего турне футуристов, – пишет газета „Казанские истории“. – Футуристы, называвшие себя так потому, что они стремились создать искусство будущего, изощрялись в поисках необыкновенных форм и при этом меньше всего заботились о содержании создаваемых произведений, отрицая традиционную культуру. „Учредителями“ футуризма в России были Василий Каменский, Давид Бурлюк и Владимир Маяковский. Эта группа с декабря 1913 по 1914 год проехала по России с „поэзо-концертами“, выступив в 17 городах. В Казани их выступление состоялось 20 февраля 1914 года в Колонном зале Дворянского собрания на Театральной площади (ныне Ратуша на площади Свободы). <...>

Уже тогда Маяковский стремился к общению с огромной аудиторией. Как отмечала тогдашняя казанская пресса, на встречу собралось такое количество студентов, что «яблоку негде было упасть». Они так горячо приветствовали поэта, что полицмейстер шесть раз прерывал выступление. Многое в этом выступлении было скандальным, нарочитым и вызывало вопли негодования «чистой публики». Тройка друзей тщательно и долго распивала чай на сцене, стакан за стаканом, не обращая внимания на зрителей. Вместо председательского колокольчика в руках у одного из них был огромный пожарный колокол, которым он время от времени зычно благовестил. Скандальность выступлению Маяковского придавали его желтая кофта и галстук (кстати, эта желтая кофта дала название одному из современных казанских кафе, одно время бывшему главной городской площадкой для андеграундных и рок-групп – прим. ред.).

Но когда Маяковский начал говорить, большинство присутствующих было покорено содержательностью, ясностью, выразительностью его выступления. Вот как вспоминала через полвека эти события их участница, казанская школьная учительница литературы П. Лазарева: «Его речь опиралась на образы, на сравнения, неожиданные и меткие. Даже самые враждебно настроенные или равнодушные подчинились этому голосу. Особенно когда речь Маяковского, сама по себе ритмичная, естественно переходила в стихи. Он знакомил слушателей с новой поэзией. Непонятый многими ревнителями классической литературы, он привлекал молодежь своим новаторством, энергией, ломкой традиционных представлений о поэзии, что и выделяло его из всех и так привлекало к нему».

КРЕСТЬЯНСКАЯ ТЕМА ПОПОЛАМ С МАТЕРКОМ

После Октябрьской революции Маяковский еще два раза побывал в Казани – в 1927 и 1928 годах. К этому времени он был уже признанным поэтом-трибуном, который трудился над своими стихами не покладая рук и в поисках для них материала («тысячи тонн словесной руды“) он годами ездил по Советскому Союзу, посещал десятки городов, встречался с сотнями людей. Автор книги «Маяковский едет по Союзу» Павел Лавут (1898–1979) – советский актер и концертный администратор, литератор-мемуарист – прим. ред.) сопровождал Маяковского в его поездках по стране в 1926–1930 годах, помогая ему в организации многочисленных творческих встреч. Вот как он описывает «волжский вояж» поэта:

«Отклонив все намеченные мной маршруты, Владимир Владимирович предложил волжские города. Это было в январе 1927 года. Я советовал дождаться навигации, чтоб соединить полезное с приятным. «Сейчас морозные дни. Придется передвигаться и в бесплацкартных вагонах. Утомительные ночные пересадки“, – говорил я Маяковскому. Но он продолжал настаивать, и меня буквально ошарашил: «Во-первых, не люблю речных черепах, а во-вторых, это не прогулка, а работа с засученными рукавами!

Да, он всю жизнь ездил, творил, выступал с засученными рукавами! Именно эта волжская эпопея, с которой и начался «болдинский» год Маяковского, являет собой яркий пример его титанического труда. Мы тронулись вниз по Волге... по железной дороге.

На рассвете отправляемся в Казань, с ночной пересадкой в Арзамасе. Бесплацкартный холодный вагон. Вещи уложили на верхние полки, а сами уселись внизу <...> Маяковский разговорился с соседом. Спросил, где работает, куда и зачем едет. Тот постепенно выложил всю свою биографию. Собеседник оказался юристом, едет в район по судебным делам и до утра просидит в Арзамасе в ожидании транспорта, попросту говоря – лошадки. И тут же, по просьбе Маяковского, выложил суть уголовного дела, которое рассматривается в районе. Увлеклись рассказом... И вдруг юрист, не помню, с чего именно началось, поведал о своей неудаче:

– Вы знаете, у нас вчера в Нижнем выступал Маяковский. Я очень хотел попасть, но, к сожалению, не смог вырваться: предотъездная суета...

Владимир Владимирович ему в тон:

– Со мной такая же история. Я тоже хотел пойти на вечер, но заели командировочные дела.

– Мне особенно досадно, – продолжал юрист. – Мои родные и близкие были в театре, восторгались, как он здорово выступает. Такой талант! Стихи читает превосходно. Он рассказывал о поездке в Америку <...>

На станции Зименки вошли и пристроились с мешками у противоположного окна два окающих крестьянина. Они о чем-то горячо спорили. Один при этом энергично уплетал свои запасы: он чавкал, ворчал. Многие его слова с трудом улавливались. Другой, с жидкой бородкой и лукавым взглядом, что-то доказывал, поддевал его. Они то и дело вплетали в разговор нецензурные слова.

Маяковский молчал. Я, зная, как он не терпит ругани, удивился и решил было сам вмешаться. Но Владимир Владимирович жестом остановил меня: «Не мешайте, пусть поговорят, как привыкли. Иначе у них не выйдет „свободного разговора“. Просто интересно послушать» (шепотом, чтоб юрист не разобрал: «Искусство требует жертв!»). Он развернул газету и сделал вид, что занят чтением. Временами даже, глядя в окно, поворачивался к ним спиной. Этот «свободный разговор» я узнал в стихотворении «По городам Союза» (1927 год), кстати сказать, вобравшем в себя все волжское путешествие.

Так возникла крестьянская тема, которая, вообще-то говоря, скупо представлена в творчестве поэта.

КАК ПОЭТ НЕ МОГ ПОПАСТЬ НА СОБСТВЕННЫЙ ВЕЧЕР

В Казани, к счастью, мороз значительно ослабел. Настроение заметно поднялось: билеты на оба вечера расхватали в один день. Оперный театр осажден – толпа катастрофически разрастается. Появляется конная милиция – такое я наблюдал впервые. Студенты требовали входных билетов, и дирекции пришлось согласиться. Толпа хлынула в театр. Стеклянная резная дверь разбита. Студенты пробрались даже в оркестр.

Я объяснил Маяковскому, как пройти в театр. Хорошо ориентируясь даже в незнакомых городах, он обычно находил дорогу без расспросов.

Пора начинать, а Маяковского нет. Странно и на него не похоже!

Наконец, догадавшись, что он не может попасть на свой собственный вечер, я взываю к милиции. Его извлекают из толпы уже изрядно помятого. Но он приятно возбужден: ему, пожалуй, нравится все это, он энергично шагает по сцене, раздвигает театральную мебель, чтоб просторнее было. Нашлись «энтузиасты», которые проникли и под сцену. Их удаляют. Маяковский уговаривает оставить их, но безрезультатно. И «зайцы», топоча и крича, взмыли из подземелья в небеса. Казалось, рушатся лестницы: втиснулись меж сидящих, заполнили все пространство, нависли с третьего яруса, того и гляди, грохнутся эти человечьи гроздья вниз, на партер.

Маяковский поднял голову, вперив взор в верхний ярус, открыл от удивления рот и застыл в такой позе на несколько секунд. Зал пуще прежнего расшумелся. <...>

Маяковскому долго не давали начать: буря аплодисментов, которую не могли остановить ни его поднятая рука, ни призывы. Он развел руками, улыбнулся и сказал:

– Я уже выступал в Казани вместе со своими соратниками по искусству Василием Каменским и Давидом Бурлюком. Это было в те далекие времена, когда помощники присяжных поверенных говорили про нас, что этих-де молодых людей в желтых кофтах хватит не более как на две недели. Но пророчества эти, как видите, опровергнуты уже тем, что я по прошествии 13 лет опять стою перед казанской аудиторией.

«ПОЭТЫ ЗАПОЭТНИЧИВАЮТСЯ, КОМИССАРЫ ЗАКОМИССАРИВАЮТСЯ»

– Небрежное отношение большинства поэтов к литературной работе вообще очень характерно для нашего времени. И вообще, – шутит Владимир Владимирович, – поэты, едва что-нибудь напечатав, быстро запоэтничиваются (как, бывало, комиссары закомиссаривались) и воображают себя не только Пушкиными, но даже... Маяковскими.

Газета «Красная Татария» потом писала об этом выступлении: «Такой же большой и мощный, как его образы. Над переносицей вертикальная морщина. Тяжелый, слегка выдающийся подбородок. Фигура волжского грузчика. Голос – трибуна. Хохлацкий юмор почти без улыбки. Одет в обыкновенный совработничий пиджак, лежащий на нем мешком. На эстраде чувствует себя, как дома. К аудитории относится дружески-покровительственно».

Казанский триумф Владимир Владимирович объяснял главным образом тем, что Казань – старинный университетский город и столица республики.

– Обязательно еще раз сюда приеду! Столпотворенское вавилонье! Только Шаляпин может сравниться со мной! (Шаляпин был на устах, быть может, еще и потому, что Казань – родина гениального артиста).

Студенты хотели еще в театре договориться с Маяковским о его выступлении в университете. Но постеснялись. Утром они робко постучали в дверь номера, а минут через пять их лица сияли от счастья. Выступление было назначено на сегодня в два часа дня. И хотя объявить об этом они смогли незадолго до начала, актовый зал был так же переполнен, как накануне – театр».

«ЧИТАТЬ СТИХИ – ЭТО РАБОТА, И ПРИДЕТСЯ СНЯТЬ ПИДЖАК»

«Сейчас вы уже вряд ли найдете живых свидетелей той встречи, – сказала в беседе с корреспондентом „БИЗНЕС Online“ Светлана Фролова, руководитель музея истории КФУ. – Но и у нас в музее, и в библиотеках можно отыскать прекрасные свидетельства очевидцев выступлений Маяковского в Казанском университете. Например, известный ученый Александр Ключевич в своей книге „Воспоминания химика-выпускника КГУ“ делится очень интересными впечатлениями о тех событиях».

«Это было, кажется, в 1927 году, – пишет Ключевич. – Случайно узнав, что Маяковский будет выступать в актовом зале [Казанского университета], я поспешил туда. Зал был уже переполнен, мне пришлось стоять, записей я не делал и запомнил немногое. Никакого „ведущего“ не было. Маяковский вошел и остановился почти в центре зала (стульев, помнится, не было, или их убрали в сторону). Заметив, что в зале душно, он сказал, что читать стихи – это работа и придется снять пиджак, что и сделал. Читал он что-то свое — припоминаю только „Товарищ Нетте“, а ему передавали много записок, на которые он отвечал незамедлительно. На вопрос, правда ли, что он невысоко ценит поэзию Пушкина, отвечал, что актуален лишь вопрос о мере современности многих произведений Пушкина, а среди них имеются и прекрасные стихи, и продекламировал „Пророка“ (а читал он прекрасно). На близкий по характеру вопрос о Блоке ответил аналогично и прочитал „Незнакомку“, а на вопрос о Пастернаке – „Марбург“. Спросили: „Правда ли, что профессор такой-то (я фамилию не помню) называет Вас тихим помешанным?“ Он сразу ответил: „Такого профессора не знаю. Но почему же тихим – тогда уж лучше буйным“. Записки собирал. По ним угадывалось, что в зале немало людей, недооценивающих или плохо знающих поэзию Маяковского, или даже ее отвергающих. Да и только ли студенты здесь были? А в заключение он предложил нам посетить его вечернее выступление в городском театре. Однако мы знали, что уже очень мало шансов достать билет, да и не всем это было по карману. В целом впечатление от встречи с Маяковским было, конечно, сильное».

«Маяковский буквально загорелся, отменив еще вчера намеченные планы, – дает свою версию тех событий Лавут. – Он думал, вероятно, о совпадении: сегодня (21 января 1927 года – прим. ред.) траурный день, третья годовщина со дня смерти Ленина, выступать придется в здании, где учился Владимир Ильич. С этой трибуны, быть может, звучал голос Володи Ульянова и здесь он принимал участие в студенческих „беспорядках“. Обо всем этом думал Маяковский, входя в Казанский университет.

В эти траурные дни Маяковский нарушил свой постоянный принцип: исключил из программы, в первую очередь резко-сатирические стихи, меньше острил... Все выглядело строже и спокойнее: отрывки из первой и второй и полностью вся третья часть поэмы „Владимир Ильич Ленин“ составили стержень программы...

Через год, в этом же зале прозвучат проникновенные строки („По городам Союза“, 1927 год), написанные под впечатлением прошлогодней встречи:

Университет –

горделивость Казани,

и стены его и доныне

хранят любовнейшее воспоминание

о великом своем гражданине.

В тот же день, 21 января 1927 года, Маяковский побывал в редакции газеты «Красная Татария». Здесь поэт поделился своими мыслями о советской литературе, говорил об огромной ответственности писателя, поэта, художника перед народом, рассказал о впечатлениях от заграничной поездки.

В третий раз Маяковский посетил Казань в 1928 году. Во многих источниках сообщается, что 23 января он выступал в здании Татарского государственного академического театра имени Камала, который тогда располагался по адресу улица Горького, 13. Поэт читал поэму «Хорошо!», своего рода программное произведение. Кроме того, сделал доклад о современной литературе. Успех выступления был, как и ожидалось, снова триумфальным.

Что касается сомнительных строк про «криву Казань», то главное содержание стиха все-таки оптимистично. А сюжет его таков: три поэта приносят Маяковскому свои переводы знаменитого «Левого марша». Поэты – татарин, мариец и чуваш. Что касается двух последних, то достоверно и документально не подтверждено, что такие встречи были, а вот татарина определенно звали Адельша Нурмухаметович Кутуев, который более известен в литературе под псевдоним Адель Кутуй.

Я

в языках

не очень натаскан –

что норвежским,

что шведским мажь,

Входит татарин:

«Я

на татарском

вам

прочитаю

„Левый марш“.

(Стихотворение „Казань“, 1928 год)

Всенародная книга памяти Пензенской области, откуда поэт-фронтовик родом, сообщает следующее: «В 1922 году Кутуев переехал в Казань, где поступил в политехнический институт. В это время он находился под магическим воздействием поэзии Владимира Маяковского. Через год он встретился в Москве со своим кумиром и прочитал ему „Левый марш“ на татарском языке. Начиная с этого времени он стал публиковаться в литературных изданиях под псевдонимом Адель Кутуй. Позднее он станет первым переводчиком Маяковского на татарский язык, а увлечение футуризмом найдет отражение в его первом поэтическом сборнике».

Подготовил Михаил Бирин