Молодой актер и режиссер Вася Березин, прославившийся в Москве своими работами в заброшенных зданиях и подпольными выставками

«МЫ ПОСТОЯННО СТАВИМ НА ЗАБРОШКАх, ЗАХВАТЫВАЕМ ЗДАНИЯ ДЛЯ СПЕКТАКЛЕЙ»

—  Вася, журналисты любят давать героям своих материалов какие-то емкие определения, может, даже наклеивать ярлыки. Вас называют «театральным панком». Согласны ли вы с таким определением и, если да, что оно означает?

— Ну я бы, конечно, не вешал ярлыки про панков или рэперов. У меня вышло несколько альбомов, поэтому можно сказать, что рэпер. Но я избалован русским театром. Мои мастера в ГИТИСе Евгений Каменькович и Дмитрий Крымов учили главному — свободе, так что мы постоянно ставим на заброшках, захватываем здания для спектаклей. И именно из-за этого, наверное, какая-то избалованность получилась. Не принимаю очень часто многие театры, меня туда ногой не загонишь. Видимо, из-за этого какая-то панковость появилась. Потому что сам себе говорю: это можно, а вот это нельзя. То есть сам себе цензор.

— А можете сформулировать, что можно, а что нельзя в театре Васи Березина?

— Наверное, нет… Просто есть ощущение, думаешь, что это как-то не очень, когда ребята что-то делают, или как-то не так. Тогда сразу отметается. А вот это хорошо, ничего так… Какие-то подобные вещи.

— Что вас привело в Казань? Как родилась идея моноспектакля «Мне показалось»? Не кажется, что этот проект — некая институционализация в российском театре для вас? Одно дело, когда ты работаешь с фриками в заброшенном депо, а другое — делаешь спектакль с одной из главных отечественных театральных актрис Розой Хайруллиной. 

— Привел Сева Лисовский (режиссер, двукратный обладатель «Золотой маски» — прим. ред.) — мой друг и коллега. Всеволод Эдуардович давно говорил: «Васян, в Казань надо поехать». А я ему доверяю. После ГИТИСа пошел к нему, он тогда жил в «Театр.doc» и ел курочку. И мне дико понравился. Не было той грани, что Лисовский меня старше. Я говорил: «Ну давай что-нибудь сделаем!» Потом узнал, что ему много лет, и подумал: странно с ним разговариваю. В последний год, кстати, мы постоянно на «вы». При последнем разговоре предложил Севе: «Давай напишу вместо композитора музыку». Он ответил: «Иди на…» Беседа была на мате, а так всегда на «вы».

Я предложил один проект Инне Ярковой (директор творческой лаборатории «Угол» — прим. ред.) при первой встрече в Москве, надеюсь, мы это реализуем. Правда, она говорит, что я кокетничал. Предлагал: «Давай возьмем 10 коров, буду гулять с ними по Казани, зрители с нами тоже». Но вместо этого привез такого «зверька», как Хайруллина. Здесь останавливаются машины, чтобы не нее посмотреть… Это все-таки театральное животное.

Наверное, понимаю где-то в глубине души, что это какая-то институционализация, как вы говорите, причем не особо ее чувствую. Сказал Инне, когда пришел в «Угол», что мне здесь не нравится, предложил пойти в онкологическую заброшенную больницу. Она говорит: «Нет-нет, Вась, давай тут». В принципе я с ней согласился, пространство идеально подходит для этого проекта.

— Что в итоге увидит зритель в «Углу»?

— «Мне показалось» — это такая вещь про Розу, ее жизнь и столкновение перипетий, когда два чувака подписали бумажку и Советский Союз развалился. А жизнь-то не поменялась, просто какие-то бумажки… И вот это соединение ее прошлой жизни и сегодняшнего дня, встреча со мной, человеком из совершенно другого поколения…

Мы, наверное, каждую репетицию начинаем со слез, потому что все на такой грани, что хочется плакать, не хочется жить. Какие-то такие вещи с депрессивной ноткой. Но при этом всегда смеемся, скачем с одного и на другое. С Розой классно работать…

Я еще учился у Константина Богомолова, у него в театральной лаборатории, и про Хайруллину говорят, что она главный богомоловский артист. Я понимаю, откуда у режиссера в спектакле многие вещи — именно от нее. Театр возникает, когда Константин Юрьевич говорит какие-то вещи другому артисту, которому такое несвойственно, поэтому он получает такую театральность, а Роза живет этим.

«КАЖДЫЙ РАЗ Я ГОВОРЮ: «РАЗБУДИТЕ РОЗУ, ПРОВЕРЬТЕ, ЧТОБЫ НИЧЕГО НЕ СЛУЧИЛОСЬ»

— Даже будучи театральным животным, Хайруллина очень занята как артистка: МХТ им. Чехова, «Табакерка», Театр Наций, сериал «Ольга»… Почему она согласилась с вами работать?

— Нас пригласили в Ермоловский театр на «Крошку Цахес» Кирилла Вытоптова, мы сначала оба хотели отказаться, еще даже не зная друг друга. Типа это государственный театр, но согласились и пошли до конца. С первой встречи друг друга поняли, реально, как будто нашли друг друга. И было уже не важно где, главное — делать что-то вместе. Я просто предложил, что в Казани есть такая тема, может, сделаем. Роза согласилась. Кучу проектов мы еще напридумывали, разные фильмы вместе делать… То есть просто такое понимание по щелчку.

— Вы вместе работаете над драматургическим материалом для спектакля, как Ильф и Петров, как братья Стругацкие?

— Да, там текст и мой, и Розы, хотя хотелось бы чуть-чуть перевесить и добавить своего… Но личностные жизненные вещи — это одна часть, а будет еще другая, которую пишет Михаил Дегтярев — новый современный драматург, с которым мы познакомились на вечеринке. Спросил: «Чувак, напишешь пьесу вот для этого-то, такая-то тема?» И он написал свою часть. Дегтярев нам помогает выходить из такой дикой депрессии, чтобы не загнаться до какого-то самоубийства. Мы созваниваемся со словами «Ты живой?». Каждый раз я говорю: «Разбудите Розу, проверьте, чтобы ничего не случилось».

— Почему настолько личностная реакция именно на эту работу?

— Из-за того, что все кажется. И от этого становится дико грустно. Потому что кажется, что мне 26 лет, ей — 58. Мы загоняемся, и кажется, что и жизнь вся пролетела. Мне так дальше будет казаться и ей. Кажется, что не было никакой Москвы и Роза осталась в Казани. Она мне показывала балкон, говорила, что вот здесь жила, а тут гуляла, там что-то еще.

«Я СБЕГАЛ ИЗ ДОМА, ПРИЕЗЖАЛ В КАЗАНЬ, МЕНЯ ЗАБИРАЛИ МЕНТЫ»

— Вы ведь выросли в Вятских Полянах.

— Да, я там жил, школу окончил.

— Хоть это и Кировская область, но совсем рядом с Казанью. Наш город как-то присутствовал в вашем детстве?

— Я сбегал из дома, приезжал в Казань, меня забирали менты. Побаиваюсь города, если честно. И даже придумал такой проект для столицы РТ — «Насколько люди любят Казань». Мне так интересно, потому что у меня идет какое-то несовпадение. Здесь как-то неуютно, даже боюсь ходить по городу: раньше гопники все время докапывались, когда приезжал, и этот отпечаток остался. Но, например, Инна очень любит Казань, она заряжает любовью и возникает такой эффект Манделы (совпадение у нескольких людей воспоминаний, противоречащих реальной истории, — прим. ред.). Хочется вернуться в свое прошлое и поменять отношение.

— Знаю, что вы учились в одном классе со Славяной Кощеевой (она теперь ведущая актриса театра им. Качалова) и ходили в Вятских Полянах в детскую школу театрального искусства им. Калягина.

— Поэтому теперь прихожу к Сан Санычу (знаменитый актер Александр Калягин, председатель союза театральных деятелей РФ — прим. ред.) в Москве с разбитой коленкой, в разорванных джинсах. Просто могу зайти, сказать, что хочу у него сделать постановку и мне нужно из его сцены сделать огромный аквариум. Калягин в этот момент сидит с кнопочным телефоном (кстати, у Розы такой же) и общается с помощником президента России, пишет письмо, а здесь сидит нынешний Вася и загоняет о том, что на сцене нужно построить огромный аквариум, но в его театре Et Cetera она не выдержит…

Сергей и Наталья Суворовы — руководители школы им. Калягина — дают детям свободу. То есть мне мама разрешала в принципе в обычную школу не ходить, так как я был достаточно трудным ребенком. Потому что родителей потом могли лишить родительских прав, а у нас многодетная семья. И театральная школа была мегаспасением для всего города. Можно было что-то делать.

— Может, Калягин помог вам и в ГИТИС поступить?

— Вообще, нет. Мы тогда и не особо знакомы были. Ну и у меня программы никакой даже не было, когда я в ГИТИС поступал. Чем отличается мастерская Каменьковича и Крымова от мастерских Олега Кудряшова или Сергея Женовача? Тем, что наша реально свободная. У нас может поступить человек, который не подготовлен вообще. Он может прийти, выйти на сцену, сказать, мол, так и так, начать сочинять какое-то стихотворение прямо на ходу… И можно таким понравиться, и студента возьмут только за это ощущение свободы.

— Странно, что вы как актер не работали в спектаклях Крымова, кажется, что это вполне ваш режиссер.

— Я репетировал с ним в «Школе драматического искусства» спектакль «О-й. Поздняя любовь», он за него потом получил «Золотую маску». Но что-то я не смог там. Просто мне интереснее про мою бабушку, которую не очень любил, Царствие ей Небесное, а Крымову нужно было чуть-чуть другое. Поэтому я там не смог. Но у меня искусство про себя, и у него — тоже, этим мы похожи. 

«СЕЙЧАС ВЗЯЛ АРТИСТА СЛАВУ, ОН ПОБЕДИТЕЛЬ ПОДПОЛЬНЫХ БОЕВ ММА И ЖИВЕТ НА УЛИЦЕ»

— Вы, правда, жили какое-то время в Москве на улице или это художественное преувеличение?

— Правда. Я ночевал на улице, в подъездах…

— Но у вас же была койка в общежитии ГИТИСа?

— Прийти можно было, но намерено от этого отказался. У меня было такое леворадикальное мышление. Чуть раньше познакомился с Кириллом Кто (российский художник, работающий также в области граффити, — прим. ред.) — учителем, другом, мастером, товарищем, который всегда ко мне может прийти, у которого до сих пор нет дома, он сейчас лежит в психиатрической больнице. Такой стиль…

У меня актеры тоже с таким стилем. Сейчас взял артиста Славу, он победитель подпольных боев ММА и живет на улице. Это просто такой стиль, чтобы в ГИТИСе не попасть в инкубатор. Я иногда туда захожу, смотрю спектакли, и кажется, что это инкубатор, всё на одних и тех же фишечках, а мне такое не особо нравилось. Просто хотелось быть чуть-чуть другим. Пытался, например, ходить босиком от общежития до ГИТИСа, потому что знал, что так делал Эймунтас Някрошюс.

— В итоге он создавал великие спектакли в больших театрах с колоннами.

— Я тоже делал в больших театрах, имеется в виду, что в заброшенных. Но сейчас в Ермоловском театре понимаю, что мне не страшен серый волк в форме худрука или еще кого-то. Я сам себе цензор и понимаю, как на таких площадках работать.


«МНЕ ДИКО ЗАХОТЕЛОСЬ СДОХНУТЬ, ПРЯМО НА ПОЛНОМ СЕРЬЕЗЕ»

— У вас уже достаточно большое количество реализованных театральных проектов, а можете какой-то из них назвать программным для себя?

— Мы с Юрием Муравицким делали «Богадельню» по Ги Дебору. В принципе, с этой постановки все и началось. Мы ее иногда играем, потому что и Михаил Угаров приходил смотреть, и Лисовский… Я ставил Ги Дебора, потому что его дико сложно было читать. Думал: «Чувак, как ты можешь так писать, это просто невыносимо».

Еще бы отметил спектакль «На… театр». Нам на постановку один испанский миллионер дал бабок, чтобы мы поставили его пьесу. Андрей Андреевич Филиппов, он пишет стихи.

— Шутка такая?

— Нет, это правда. И мы с ребятами репетировали-репетировали, а потом они прекратили, так как панки совсем. В общем, перестали ходить на репетиции. Отчего мне дико захотелось сдохнуть, прямо на полном серьезе. Я не понимал: как же так, мы же занимаемся искусством, ритуалами и прочим, как они могли так поступить и не прийти на репетицию из-за какой-то херни, из-за какой-то встречи.

И решил, что надо выходить из этой ситуации и, раз творческий человек, сделать нужно как-то творчески, и придумал «На… театр», куда каждый может прийти. Два раза получал по лицу на спектакле, меня били актеры, это было смешно.

— Из МХАТа им. Горького вас не гонят со спектакля «Синяя птица»? Расскажем читателям, что вы даете там нескольким зрителям наушники и они поверх «Синей птицы» в постановке Станиславского слушают еще один спектакль.

— Нет, мы там сидим достаточно тихо… Нас даже Татьяна Васильевна Доронина (президент МХАТа им. Горького — прим. ред.) лайкнула в «Инстаграме», мы не ожидали, что так будет… Ну наш спектакль же никому не мешает, я посмотрел «Синюю птицу» больше 30 раз и выучил все мизансцены. Просто мне интересно, как она живет… Это такая экскурсия спектакля, а звук идет через мессенджер. Такая, можно сказать, открытая репетиция «Синей птицы». Наша постановка всегда разная, потому что они разные штуки забывают там: то ударить по башке палкой, то про улей на сцене…

— Но главная идея этого вашего спектакля тоже из серии «на… театр» или, наоборот, признание ему в любви?

— Дикое признание в любви к театру! Мне очень нравится этот спектакль, там так ядрено играют — это же поставил сам Станиславский 100 лет назад! По этой «Синей птице» можно понять, как ставил Константин Сергеевич. Вот где на самом деле настоящая школа Станиславского! Там все видно, главное — сохранить мизансцены: «Пойдем за синей птицей длинной вереницей…» И все идут хором, с руками…

— А какова судьба спектакля по пьесе «=ё32ешг2шь», которую написал кот Валера?

— Мы его уже играем, ввели кота на «Электрозаводе». По приезде с Юрием Куклачевым надо разговаривать, чтобы в его Театре кошек шел спектакль… Там как бы сын не против, а он там и рулит. Я им писал, но они так как-то отреагировали. А когда уже лично на Куклачевых вышли… У нас же написано «для котов и компов». Но кот начал уже писать новую пьесу. Год не садился, но начал уже писать, интересно, что он сделает.

Последняя премьера у меня была «Исповедь» Блаженного Августина, это все на латыни. Мы играем в «Башмет-центре». Это пока, наверное, одна из моих самых сильных работ, потому что там откровения. И никто ничего не понимает — главный признак того, что интересно и прикольно. И приходят люди, которые знают латынь.

«КОНЕЧНО, ДИКИЙ БЫЛ ЗАРЯД ОТ ТОГО, ЧТО БОГОМОЛОВ ВЕРИТ»

— Вас вообще как зрителя можно застать в каких-то известных театрах или нет?

— Из того, что смотрю, — это часто подпольный такой авангард. А на большие штуки не особо хожу на протяжении уже многих лет.

— В одном интервью говорили, что вам очень нравится «Волшебная гора» Богомолова в Электротеатре Станиславский.

— Но я там участвовал, изначально мы вместе это делали. Богомолов как бы сливает там каждого артиста. А потом мы с ним выпускали «Триумф времени и бесчувствия» в «Стасике», я там еще играл в прошлом году.

— Богомолова много обсуждают в театральном мире, многие его не любят, но не только из-за спектаклей…

— Я всегда буду за него. Тут такая штука, что я его поддерживаю. Самое главное — Константин меня поддерживает. Никто не верил, кроме него. Конечно, дикий был заряд от того, что Богомолов верит. Это было главным и ключевым моментом. Я просто думаю в последнее время, как уже выше сказал, что у меня есть какая-то избалованность от театра…

— Опять на какие-то радикальные жесты тянет?

— Нет. Радикальные жесты все равно откуда-то возникают. Появляются в чем-то другом, но они есть, потому что по натуре я такой и не могу сделать как-то иначе. Мне нравится, как Богомолов разбирает тексты. Когда я у него учился, он всегда показывал работы, всегда, каждое занятие у него было много работы. И Константин каждый свой спектакль довел до конца. То есть у него есть такое негласное правило — доводить постановки до конца, в любой форме.

Поэтому я не мог не выпустить тот спектакль, на репетиции которого ребята перестали ходить. Пусть будет «На… театр», пусть в такой форме, пусть я окажусь один на нем, никого не будет, но доведу его до конца. Это для меня важно.

— Богомолову все время прочат место главного режиссера, как только оно освобождается в каком-то московском театре. Вот сейчас освободилось в Театре на Малой Бронной. Если вас Константин Юрьевич позовет ставить в «своем» театре, пойдете?

— Скажу так: сомнения должны быть, мы в это играем… Это такое правило: специально буду сомневаться. Типа не знаю, а что там…

— То самое кокетство?

— Это не кокетство, а действительно сомнения… Может, во дворе там можно поставить спектакль, может, еще где-то как-то там. То, что мне свойственно на сегодняшний день. Только исходя из этого, будут какие-то сомнения. С драматургическим материалом очень важный момент: либо так, либо никак.

«Бабы и деньги? Я до сих пор могу купить хлеб в магазине и съесть с каким-нибудь майонезом — это будет и обед, и ужин. Потому что это я, так вырос»

«С БОМЖАМИ ПОЕСТЬ, ПООБНИМАТЬСЯ С НИМИ, ЭТО ТАКОЙ СТИЛЬ»

— Вы какое-то давление властей испытываете, работая в Москве? Или, например, внутренний цензор мешает…

— Внутренний цензор тоже есть. Финансовая сторона, конечно, влияет. Хочется, чтобы она становилась все больше и больше, а я богаче и знаменитее.

Дальше… Допустим, у меня играет актриса из Pussy Riot Вероника Никульшина, ее на следующий день сразу же задерживают после спектакля — и это самый большой страх. Не забирают Петю Верзилова, а именно ее. Это такой метод. У меня в детстве сестру укусила собака, но если бы я рыпнулся, то укусила бы вообще все лицо. Поэтому через остальных ребят как-то это воздействует…

— Вообще, в столице есть такое комьюнити театральных людей, где все объединяются в трудные минуты?

— Интересный вопрос… Мне кажется, в театральном мире все друг друга поддерживают. Есть такая поддержка у меня от Валерия Рыжакова, Василия Муравицкого, Елены Ковальской… Хотя это больше такой интерес: кто и что сделал. Типа этот там что-то сделал, да, интересно, а тот профилонил, ага…

— «Театр.doc» по-прежнему остается в Москве главным центром притяжения всех театральных бунтарей?

— Ну это вообще больной такой вопрос «Театр.doc».

— Вы ведь тоже выходец оттуда, можно так говорить?

— На лекциях там мы с Ксенией Перетрухиной (театральный художник — прим. ред.) познакомились. Мы ругались, у нас был такой формат. Елена Гремина и Угаров разрешали на месяц мне полностью брать «Театр.doc». Я брал и руководил им. Это была полная свобода и доверие. При этом Угаров у меня преподавал, но к нему не ходил. Мы познакомились с ним так: «Вася, а вы что заканчивали?» Я отвечаю: «У Каменьковича и Крымова в ГИТИСе учился». Он говорит: «Я там преподавал». Я сказал: «Знаю, просто к вам не ходил. Честно говоря, мне было неинтересно, вот и не ходил». И ему это нравилось. Причем он делал читку, которую я разносил. Вот такой щегол, а говорю: какая-то херня, мне это не нравится. Поэтому, наверное, можно сказать, что я выходец из «doc». Ну «Театр.doc»  — это грибницы.

— Без отцов-основателей — Угарова и Греминой — есть кому это знамя нести дальше?

— У нас везде стартап. У Лисовского стартап «Трансформатор», у меня тоже есть стартап «Бинарный Биотеатр» — это такая форма. Есть предложение от Лисовского, что «Театр.doc» должен быть так устроен, когда на месяц или вообще год его дают новой команде. Мне кажется, это хорошее решение. Но, кто сейчас окажется, неизвестно. Так или иначе «Театр.doc» всегда будет существовать в любой форме. Просто интересно, как он станет развиваться.

— Вы говорите, что хотите быть богатым и знаменитым, но вряд ли тот театр, которым занимаетесь сейчас, это подразумевает. Ваш друг Лисовский отмечает, что современным театром можно заниматься, если перестать зависеть от двух вещей — «баб и денег».

— Бабы и деньги? Я до сих пор могу купить хлеб в магазине и съесть с каким-нибудь майонезом — это будет и обед, и ужин. Потому что это я, так вырос. Могу переночевать на улице. Просто башкой-то понимаю, что нужно быть богатым и знаменитым, но до сих пор беру пакетик, роюсь в мусорках, могу оттуда поесть, пойти дальше. Слава богу, что люди просто принимают, что я такой. Для меня это абсолютно нормально… Блин, от этого походу не сбежать. С радостью бы так сделал, но от себя не уйдешь. С бомжами поесть, пообниматься с ними, это такой вот стиль… Это просто я. Но скоро стану богатым и знаменитым.