Юрий Дудь вспомнил историю двухгодичной давности, когда дербышкинские «гопари» обещали тому «подправить лицо», если он не извинится за шутку про название поселка Юрий Дудь в интервью с Долгополовым вспомнил историю двухгодичной давности, когда дербышкинские «гопари» обещали «подправить лицо» комику, если тот не извинится за шутку про название поселка

«СУФИЗМ В ЭТОМ СМЫСЛЕ, ПОЖАЛУЙ, САМАЯ ЗАБЫТАЯ СТРАНИЦА НАШЕЙ ИСТОРИИ»

Дербышки снова прославились. На этот раз в шоу у Юрия Дудя, который в интервью с Александром Долгополовым вспомнил историю двухгодичной давности, когда дербышкинские «гопари» обещали «подправить лицо» молодежному комику, если тот не извинится за шутку про название поселка. Вновь разгорелась дискуссия об этике эстрадного юмора, вновь необычный казанский топоним оказался в центре внимания. И, как это часто бывает в таких случаях, на поверхность всплыли не только зловонные баребухи интернет-хейтерства, но и ошметки нашей дремучей безграмотности — на этот раз касательно ислама и татарской культуры в целом.

Напомню, что, по одной из версий, название «Дербышки» происходит от слова «дервиш»: то ли человек с таким именем, то ли группа аскетов ислама основала некогда поселок. Есть и другие версии. Какая из них верна, не суть важно. Значимо то, что многие татарстанцы напрочь отвергают первую этимологию лишь на том основании, что, по их мнению, дервишей «у нас отродясь не было», ведь «это в первую очередь ближневосточная (средиземноморская) традиция».

Когда читаешь такого рода комментарии или встречаешь татар, ничего не слышавших о национальных традициях суфизма, то становится, конечно же, грустно. Увы, некоторые образованные татары прекрасно владеют мифологией древней Греции, разбираются в духовной культуре русского народа (спасибо российской системе образования), но об исторических истоках ментальности своего народа не знают не то чтобы на должном, но даже на элементарном уровне. Суфизм в этом смысле, пожалуй, самая забытая страница нашей истории.

Однако мы сегодня не будем заниматься ликбезом. Поговорим о суфизме в другом ключе: какую роль он может сыграть в современных процессах исламского возрождения? Может ли стать противоядием против его нежданных сюрпризов в виде воскрешения демонов прошлого, которых еще недавно мы ошибочно воспринимали навсегда умершими?

«СУФИИ ВОСПРИНИМАЛИ ЛЮБОВЬ КАК ВНУТРЕННЮЮ ИСТИНУ ИСЛАМА»

Исторически суфизм родился как протест против всевластия мусульманских правоведов. После смерти Пророка ислам постепенно был захвачен юристами и почти полностью подчинен их диктату. В результате духовная жизнь мусульман стала осмысляться сквозь призму формально-правовых категорий, вытравлявших изначальный дух живой веры. «Абу-Ханифа не учил любви, у Шафии нет хадисов о ней», — писал Аттар. Суфии же проповедовали чувственно-эмоциональную религиозность, основанную на искренности и любви.

Бескорыстная любовь превратилась в центральную тему суфизма. Яркой фигурой, воплотившей этот принцип, была праведница Рабиа. К слову, не исключено, что именно к ее имени восходит название известного озера в святом Болгаре. Среди историй, иллюстрирующих чистосердечие ее веры, есть такая. Однажды на улице Басры праведницу спросили, почему она несет в одной руке факел, а в другой — кувшин. Рабиа ответила: «Я хочу метнуть пламя в рай и вылить воду в ад, чтобы эти две завесы исчезли и стало ясно, кто почитает Господа из любви, а кто — из страха перед адом и с надеждой на рай». Другими словами, суфии в корне отвергали торгашеские отношения с Богом, основанные на поиске личной выгоды, пусть и потусторонней, поэтому почти каждый суфийский поэт высказывал мысль, что любящий должен любить так, чтобы не помнить об аде и рае, т. е. каждый должен следовать заповедям веры и творить добро бескорыстно. К слову, есть мнение, что эта идея безусловной любви легла в основу категорического императива Иммануила Канта, знакомого с мусульманской философией.

Суфии воспринимали любовь как внутреннюю истину ислама, в то время как религиозный закон выступал лишь его внешней оболочкой. Отсюда они стали различать в исламе шариат (закон) и хакикат (истину). По мнению ал-Халладжа, человек остается на тропе шариата, пока не дойдет до пристанища единения с истиной, по достижении ее шариат перестает быть ценной. В результате формулируется аномистический подход к исламу, выражающийся в отношении к религиозному закону, шариату как к чему-то формальному, внешнему, необходимому лишь на начальном этапе суфийского пути. Сторонников религиозного формализма суфии нередко шокировали полным пренебрежением формальными требованиями религиозного закона ислама.

«Духовная жизнь мусульман стала осмысляться сквозь призму формально-правовых категорий, вытравлявших изначальный дух живой веры» «Духовная жизнь мусульман стала осмысляться сквозь призму формально-правовых категорий, вытравлявших изначальный дух живой веры»

Наряду с этим в суфизме существовала и другая, номистическая, тенденция, в рамках которой от каждого суфия требовалось смиренно «поцеловать порог шариата». Предполагалось, что закон без истины — одна видимость, а истина без закона — лицемерие. Их соотношение сравнивалось отношением тела и духа: без духа тело превращается в труп, но и дух полнокровно обитает лишь в теле.

Обе эти трактовки — радикальная и умеренная — ставят своей целью преодолеть тотальный легализм в исламе, разорвать или хотя бы ослабить путы формализма, законничества. В сущности, этим же самым занимаются и современные мусульманские реформаторы, когда говорят, что незачем превращать средневековые нормы шариата в идола, требующего беспрекословного подчинения. Убивать за грех, преследовать за инакомыслие, насаждать сексизм, допускать браки с малолетними и прочие отрыжки средневековой ментальности не есть суть нашей религии, это лишь ее исторические интерпретации, которые могут быть отвергнуты без какого бы то ни было ущерба для духовности ислама и подлинной религиозности. Хотя в обоих случаях наблюдается стремление вырваться из-под власти закона, между суфиями и реформаторами есть принципиальная разница. Первые основывают свой подход на эзотеризме, вторые — на рационализме.

«ИНСТИТУТ ДУХОВНОГО НАСТАВНИЧЕСТВА БЫЛ СВОЕГО РОДА НОВОВВЕДЕНИЕМ В МУСУЛЬМАНСКОЙ РЕЛИГИОЗНОЙ ЖИЗНИ»

Как известно, суфизм стал синонимом мистицизма. Суфийский иррационализм усугубляла идея наставничества. Предполагалось, что истину Бога можно обрести лишь под руководством духовника (шейха, муршида, пира, устаза), абсолютное подчинение которому возводилось в ранг главнейшего условия следования по Пути. «Мюрид в руках шейха подобен трупу в руках обмывателя трупов», — говорили об этом сами суфии.

Институт духовного наставничества был своего рода нововведением в мусульманской религиозной жизни, ведь «официальный» ислам не знал посредников между человеком и Богом, которые играли бы такую же роль, как церковь и клирики в христианстве.

Со временем этот институт гипертрофировался до катастрофических масштабов. «Послушание мюрида своему шейху выше послушания его Богу», — писал Зуннун аль-Мисри. Послушание перерастало в безмерное почитание и слепое обожание. Шейхам начинали приписывать различные сверхъестественные способности от чтения мыслей до фантастических полетов по планете (например, некоторые устазы, по мнению их мюридов, каждую ночь проводили в молитве внутри Каабы, хотя и проживали на территории Дагестана или Турции), а отдельные авторы ставили суфийских наставников даже выше пророков.

Естественно, далеко не все мусульмане были согласны с таким развитием ислама. В авангарде борьбы с бездумным раболепием перед шейхами встали салафиты, обвинившие суфиев в мифотворчестве и непростительных нововведениях. Хотя салафиты представляют собой другую крайность ислама, основанную на богословском формализме, нельзя не отметить их положительной роли в деле борьбы с суфийскими сказками и баснями, но стоит отметить, что нередко в этой борьбе вместе с водой выплескивался и ребеночек.

«Кто хочет, тот его практикует [суфизм], а кто не разделяет его идеи, тот ограничивается требованием устава муфтията, где прописано следование нормам мазхаба Абу-Ханифы и не более того» «Кто хочет, тот его [суфизм] практикует, а кто не разделяет его идеи, тот ограничивается требованием устава муфтията, где прописано следование нормам мазхаба Абу-Ханифы и не более того»

«ПОЭТОМУ СУФИЗМ ОСТАЕТСЯ ЧАСТНЫМ ДЕЛОМ КАЖДОГО ИМАМА»

Считается, что суфизм и религиозный закон примирил в лоне ислама имам аль-Газали. Он показал, что давнее противоборство между буквой и духом ислама необязательно, оба подхода могут уживаться вместе. Суфизм стал рассматриваться как часть «традиционного», «ортодоксального» ислама. В результате из элитарного движения утонченных искателей истины и самоотверженных аскетов он постепенно превращается в массовое явление. Начинается эра тарикатов, а суфизм становится народным со всеми негативными последствиями этого. Слепое шейхопочитание, баснотворчество, неприемлемое для салафитов и рационалистов, усердно создавались и тиражировались именно в этот, поздний, период.

Однако у татар традиции суфизма всегда оставались скорее интеллектуальными, философскими, чем народными. Мюридизм для нашего народа был совершенно не характерен. Возможно, это одна из причин, почему джадидизм (читай: реформаторство) смог возникнуть и активно развиваться в лоне татарской религиозной культуры: народно-вульгарный суфизм не душил в нем принципов рационализма, как это имело место в других частях мировой исламской ойкумены.

Возникает вопрос: если суфизм помогает преодолеть ограниченность богословского формализма, то может ли он стать альтернативой реформатству? В принципе, да. Однако проблема заключается в том, что суфизм невозможно возродить административным путем. Суфизм — это искренность, любовь, а подобные категории абсурдно спускать людям через директивы. Поэтому, как бы нынешнее руководство ДУМ РТ ни было комплементарно настроено к такому мировосприятию, даже при желании оно не сможет насадить суфизм сверху. Оно, конечно, издает суфийскую литературу, кстати, в том числе и татарских богословов, однако к реальному возрождению суфизма это не имеет никакого отношения, т. к. искренность и любовь невозможно передать через книги, что, конечно же, в муфтияте прекрасно понимают. Суфизм в этом плане сродни спорту. О спорте тоже можно писать книги. Но если им не заниматься, то все теоретические выкладки, какими бы точными они ни были, останутся для человека пустым звуком, поэтому суфизм остается частным делом каждого имама: кто хочет, тот его практикует, а кто не разделяет его идеи, тот ограничивается требованием устава муфтията, где прописано следование нормам мазхаба Абу-Ханифы и не более того. И по-другому быть не может.

Реформаторство в этом плане является более выигрышным инструментом преодоления средневековой косности ислама, ибо он действует на том же поле, что и богословские формалисты. Как говорится, клин клином вышибают: книжное знание Средневековья, уже отжившее свой век, вытесняется тем же книжным знанием, но только адекватным для нашей эпохи. Получается своего рода исламский палимпсест: устаревшие буквы затираются другими, но более приемлемыми.

Главное — общими усилиями сделать так, чтобы возрождение духовности не превратилось в свою противоположность и демоны прошлого, прикрываясь религией, не прорвались бы в наш день: чтобы больше не практиковались браки с детьми, а в мусульманских книгах не рассказывались бы всякие небылицы типа историй про существ, рожденных от союза человека и собаки. Лишь интеллектуальная вакцинация защитит ислам от устаревших идей, подтачивающих его изнутри…

Мнение автора может не совпадать с позицией редакции