Андрей Киясов: «Я ввел бы более жесткие меры, иначе мы не остановим коронавирус»

Андрей Киясов: «Главная особенность, что этот вирус поражает легкие, и поэтому огромному количеству заболевших одновременно может потребоваться аппаратная поддержка дыхания» Фото: Василий Иванов

«вакцина против коронавируса в нашем институте будет получена в мае»

— Андрей Павлович, как ученые оценивают ситуацию с коронавирусом? Все ли меры, предпринятые властями России и Татарстана, адекватны такой неординарной ситуации?

— Сложность в том, что человечество еще не сталкивалось с таким вирусом. Нет переболевших два, три года или десять лет назад. Значит, нет людей с приобретенным иммунитетом. Нет вакцинированных и нет вакцины. Нет адекватной, с доказанной эффективностью, противовирусной терапии. Вирус быстро передается от человека к человеку. Главная особенность состоит в том, что этот вирус поражает легкие, и поэтому огромному количеству заболевших одновременно может потребоваться аппаратная поддержка дыхания. Если мы будем продолжать гулять по магазинам, добираться до работы общественным транспортом и контактировать с коллегами, то мы можем получить такое количество заболевших, что не хватит ни врачей, ни аппаратов ИВЛ, ни больничных коек, да и много чего другого, что необходимо, чтобы вылечить больного COVID-19.  С моей точки зрения, все меры, предпринятые властью, адекватны. Можно было бы даже раньше начать. А сейчас я ввел бы более жесткие меры, то есть полноценный карантин, иначе мы не остановим распространение коронавируса и вместо китайского и японского сценария развития событий получим итальянский вариант.

— Институт фундаментальной медицины и биологии КФУ подключился к работе над вакциной против коронавируса?

— Да, в КФУ и конкретно в нашем институте в лаборатории профессора Альберта Ризванова активно ведутся работы по созданию вакцины против коронавируса. Сама вакцина в нашем институте будет получена в мае, до августа будут проведены доклинические исследования на мышах. Но надо понимать, что, даже если вакцина появится завтра, это не поможет вылечить больного. Человечество столкнулось с совершенно новой инфекцией. Кто-то переболеет и приобретет иммунитет. Надеюсь, что большинство из нас этот вирус обойдет стороной. Но он никуда не исчезнет. Все, вирус пришел, пришел надолго и будет циркулировать среди людей! Будут те, в ком вирус будет существовать, не вызывая болезнь, и эти люди будут периодически «вбрасывать» его в окружающее пространство. Поэтому, чтобы предупредить масштабную вспышку инфекции в будущем, нужна вакцина. Человечество стареет, количество людей из группы риска увеличивается. Нужны не только меры гигиенической, но и биологической профилактики.

— Вы говорите о поиске антивирусных препаратов? В каких направлениях ученые ищут лекарственные средства против COVID-19?

— Стратегия поиска лекарственных средств для лечения и профилактики коронавирусной инфекции развивается в нескольких направлениях. Первое — это разработка вакцин. Второе — поиск способа обмана вируса муляжами — «калитками» не на поверхности клеток, а вокруг. Растворимые формы АПФ2 (ангиотензинпревращающий фермент, мембранный белок — прим. ред.), то есть муляжи, заставят вирус отвлечься на них и снизят вирусную нагрузку на клетки, защитив таким образом легкие. Третье — попробовать сломать не «калитку», а проход через нее. По-научному, это ингибирование сериновых протеаз, то есть белков, по которым вирус идет как по дорожке, внутрь клетки, открыв замок «калитки».

Четвертое — это разработка новых, белковых, блокаторов АПФ2 для борьбы с COVID-19. Здесь самое интересное. Для лечения гипертонии активно ищут пищевые белки, то есть белки в составе нашей еды, которые блокируют или подавляют АПФ2. Около 13 процентов всех белков обычного куриного яйца составляет овотрансферрин. Он содержится не в желтке, а в белке, обладает антибактериальными, противовирусными и противогрибковыми свойствами. Кроме того, он является пищевым белковым блокатором АПФ2.

— Старые добрые антибиотики никак не помогут нам в борьбе со смертельными вирусными заболеваниями типа COVID-19?

— В последнее время в документах Всемирной организации здравоохранения название «антибиотики» заменили на более правильное определение этой группы лекарственных веществ — «противомикробные препараты». Микробы или бактерии — это клеточные формы жизни. У них нет такого ядра, как в клетках нашего организма, но есть ДНК с наследственной информацией и маленькие органы — органоиды, которые позволяют им существовать автономно, было бы только питание вокруг. Бактерии размножаются, как и клетки нашего организма — из одной бактерии при делении образуется две, из двух — четыре, и так до бесконечности. Основные противомикробные препараты могут нарушать процесс деления бактерии или работу органоидов, которые синтезируют бактериальные белки, а некоторые делают «дырки» в оболочке этих безъядерных клеток. Бактерии — это клеточная форма жизни, но безъядерная, поэтому их называют прокариоты, то есть доядерные. Мы с вами эукариоты — ядерная форма жизни. В наших клетках ДНК лежит внутри конверта ядерной оболочки.

Вирусы — это вообще неклеточные формы жизни. У вируса есть только оболочка, окружающая нуклеиновую кислоту. Нуклеиновая кислота — это «шпаргалка», где написана структура белка оболочки вируса. У вируса нет специальных органоидов для выработки своих вирусных белков. Для этого вирусы используют клетки организма-носителя. Вирусы — внутриклеточные паразиты. Вирус проникает в клетку для размножения, чтобы из одного себя сделать сотню подобных. Внутри клетки вирус теряет свою оболочку. Из одной копии нуклеиновой кислоты образуются сотни одинаковых копий-шпаргалок. В зараженной клетке-хозяйке с этих шпаргалок синтезируются вирусные белки. Они окружают многочисленные новые вирусные нуклеиновые кислоты. Внутри клетки образуется сотня вирусов. Клетка, переполненная вирусами, не может нормально функционировать и погибает. Сотни вирусов выходят на свободу, чтобы заселиться и размножиться в новых клетках.

«В КФУ и конкретно в нашем институте в лаборатории профессора Альберта Ризванова активно ведутся работы по созданию вакцины против коронавируса» Фото: pixabay.com/ru

«Нельзя исключить, что лекарства против гипертонии прикрывают «калитку» для коронавируса»

— Почему вирус SARS-CoV-2 выбрал человека для своего размножения?

— У каждого вируса свои любимые клетки-хозяйки. Есть вирусы, размножающиеся внутри бактерий, — их называют бактериофаги. Есть вирусы, размножающиеся исключительно в клетках растений, а другим подавай клетки животных. Внутри многоклеточного организма вирусу нужны не все, а только избранные клетки: вирус гепатита размножается только в клетках печени, вирус иммунодефицита человека — в лимфоцитах Т-хелперах. Для каждого вируса любимой является та клетка, у которой есть «калитка», через которую вирус может проникнуть внутрь. Для SARS-CoV-2 такой «калиткой» является АПФ2. Этот фермент относится к ренин-ангиотензиновой системе, регулирующей обмен натрия и артериальное давление. Натрий и артериальное давление связаны как нитка с иголкой. Поэтому одна из рекомендаций в борьбе с сердечно-сосудистыми заболеваниями и гипертонией — это уменьшение потребления соли, то есть хлорида натрия. Натрий задерживает воду в организме, увеличивается объем циркулирующей крови, значит, повышается давление крови.

Ренин-ангиотензиновая система досталась нам не для гипертонии. Наши предки часто страдали от ранений и кровопотери. Поэтому нужны были механизмы повышения артериального давления после потери крови, чтобы наш предок мог добраться до укромного места и спрятаться от врагов или хищников. Как же это работает? Около каждого клубочка в почках на кровеносных сосудах есть клетки, чувствующие концентрацию натрия и артериальное давление. Если падает давление или снижается натрий, околоклубочковые клетки выбрасывают в кровь фермент ренин. Рен — это почка, а ренин — фермент из почки. Ренин расщепляет белок ангиотензиноген до ангиотензина-1. С кровью первый ангиотензин попадает в сосуды легкого, где его ждет АПФ2. Первый ангиотензин изменяется и становится вторым (ангиотензин-2). У ангиотензина-2 две функции — заставить мышечные клетки артерий сократиться и дать команду надпочечникам выбросить в кровь гормон альдостерон. Последний заставит почки задержать натрий в организме. Оба механизма повышают артериальное давление.

— Почему коронавирус вызывает вирусную пневмонию?

— В ренин-ангиотензиновой системе АПФ2 находится на мембране клеток, выстилающих кровеносные капилляры легких. Но до них вирус не добирается. Кроме капилляров, АПФ2 есть в клетках альвеол легких. Альвеолы — это наполненные воздухом мешочки, через стенку которых происходит обмен кислорода и углекислого газа. С воздухом, а значит, и с вирусом, в случае заражения контактируют два типа эпителиальных клеток альвеол. На плоских, через которые происходит обмен газами, нет АПФ2. На кубических, которые вырабатывают сурфактант, чтобы стенки альвеол не слипались, есть АПФ2. Через эту «калитку» коронавирус попадает в кубические альвеолярные клетки. Когда клетки погибают, в эпителиальной стенке альвеол появляется «дырка». Через «дырку» плазма крови попадает в альвеолу, она заполняется жидкостью, жидкость не позволяет воздуху заполнить альвеолу, нарушается газообмен. Если развивается дыхательная недостаточность, аппарат ИВЛ помогает заполнять легкие больного кислородом до того момента, пока организм сам не восстановит целостность эпителиальной выстилки альвеол.  

— Статистика по Китаю показала, что процент заболевших мужчин выше, чем женщин. Как это можно объяснить?

— Вернемся к «калитке». Ген АПФ2 находится в половой Х-хромосоме. У женщин две Х-хромосомы. У мужчин одна хромосома Х, а другая — Y. Теперь представим себе, что бывают гены, из которых получаются хорошие «калитки», а другие дают сломанные «калитки». Если их ровно половина, то 50 процентов мужчин очень восприимчивы к заражению. В этом же раскладе у женщин будет другая картина. Только у одной трети будет высокая восприимчивость, как у мужчин. Еще одна треть будет с двумя Х-хромосомами со сломанной «калиткой». Когда же одна хромосома с хорошей, а другая со сломанной «калиткой» — это третий вариант развития событий для женщин, и здесь может работать вариант инактивации одной из хромосом. Так чаще всего и бывает, что из двух Х-хромосом лишь одна активна. Поэтому среди заболевших меньше женщин.

— Почему чаще и тяжелее болеют люди старшего возраста?

— Здесь опять все связано с «калиткой» для вируса. Ученые показали это на мышах. АПФ2 бывает не только на клетках, выстилающих капилляры и альвеолы в легких. Этот белок был обнаружен в клетках почек, сердца и головного мозга. В ходе внутриутробного развития его много в почках, после рождения — в сердце и мозге. В легких он появляется постепенно, а в зрелом и преклонном возрасте, когда в других органах его концентрация снижается, в легких увеличивается и достигает максимальных значений. Это ответ на вопрос, почему чаще. На вопрос, почему тяжелее, могу предположить, что собранный в течение жизни букет заболеваний не способствует быстрому избавлению от вируса.

— Почему большинство тяжелобольных имеют сопутствующую гипертонию?

— Да, почти 24 процента случаев тяжелого течения заболевания наблюдаются у гипертоников. Но есть и парадоксальные данные. У курильщиков и бывших курильщиков процент тяжелого течения был ниже, чем у не курящих. Только не надо сразу бросаться курить! Может быть, курильщики просто не дожили до момента, когда они могли заразиться коронавирусом. Чисто теоретически можно еще предположить, что у курильщиков попадающий в дыхательные пути дым вызывает усиленное выделение мокроты. Вирус, оседая на мокроте, не успевает добраться до «калитки» на мембране клетки альвеол. Отхаркиваемая мокрота попадает через пищевод в желудок, а там, как и в кишечнике, практически нет клеток с «калиткой» для коронавируса. Кстати, в рекомендациях по лечению и профилактике COVID-19 встречается назначение лекарственных веществ, усиливающих образование и отделение мокроты.

Вернемся к гипертонии. Логическая цепочка очень простая: если много АПФ2, то много образуется ангиотензина-2, и развивается гипертония. Раз много АПФ2, то много «калиток» для SARS-CoV-2, и даже единичные вирусы могут быстро найти место входа внутрь клетки. А теперь самое интересное. Для лечения гипертонии используют различные препараты, но среди них есть блокаторы АПФ2. Они, как одеяло, покрывают АПФ2 сверху и уменьшают продукцию ангиотензина-2. Это эффект против гипертонии. Нельзя исключить, что, блокируя АПФ2, лекарства против гипертонии одновременно прикрывают «калитку» для коронавируса. 

«Собранный в течение жизни букет заболеваний не способствует быстрому избавлению от вируса» Фото: «БИЗНЕС Online»

«врач должен быть в первую очередь консультантом»

— Расскажите о вашем институте.

— Он был создан в мае 2012 года на базе биофака, поэтому его название состоит из двух частей: фундаментальной медицины и биологии. В настоящее время он поделен на две школы: Высшую школу медицины и Высшую школу биологии. Это 18 кафедр, а кафедры у нас очень крупные — до 20–30 человек. Также есть центр непрерывного образования и ординатуры, центр научной деятельности и аспирантуры, научно-клинический центр прецизионной и регенеративной медицины. У нас 30 научных лабораторий, три научно-образовательных музея, три научно-учебных базы практик. В институте обучаются около 3 тысяч студентов, из них медиков — почти 2 тысячи. В ординатуре учится 71 человек, в аспирантуре — 155, причем 23 из них — иностранцы. Профессорско-преподавательский состав — 374 человек, научных сотрудников — 267. Многие научные сотрудники еще и преподают.

— Вы создавали этот институт. Кто вам предложил взвалить на себя эту ношу?

— Предложил ректор КФУ Ильшат Гафуров. С созданием федерального университета планировалось возрождение медицины в рамках классического университета, потому что в 1804 году, когда в Казани создавался Императорский университет, было четыре отделения, и одно из них — врачебных наук и скотолечения. Подготовка врачей началась с 1806–1807 годов, первый выпуск состоялся в 1815 году. И первым ректором был медик — Иван Браун. Медицинский факультет был самым большим в университете. В 1930 году медицинские факультеты по всей стране были выделены в отдельные мединституты. А в 2010 году, в момент образования КФУ, решили вернуть медицину в лоно классического университета.

— А зачем, если уже есть неплохой мединститут?

— Дело в том, что в 1930-е годы выделение отдельного мединститута было оправдано: тогда надо было бороться с инфекциями, требовалось большое количество врачей. По сути, нужны были фельдшеры с высшим образованием для работы «на земле». Сейчас все поменялось. Во-первых, уже расшифрован геном человека, и нельзя останавливаться на достигнутом. Почему критикуют современную медицину? Именно потому, что медицинское образование не успевает за новыми технологиями. Надо ввести в медицину новые знания. История медицины очень интересна, например, в средневековье хирурги считались не врачами, а цирюльниками, врачами — только терапевты. Прежняя медицина была патерналистской, врач считался чуть ли не наместником Бога на Земле: пациент должен был его беспрекословно слушаться. А сегодня медицина должна быть партнерской. Лет 50 назад люди приходили к доктору и говорили: болит здесь. А сегодня практически любой житель развитых стран в медицине не профан.

— Открыл интернет — и все узнал…

— В интернете можно запутаться. В этой ситуации врач должен быть в первую очередь консультантом, он должен знать своего пациента и подсказывать ему. По смертности сегодня во всем мире лидируют сердечно-сосудистые заболевания, на втором месте — онкология, а на третьем — отравление лекарствами. Многие ходят в аптеку как в продуктовый магазин. А это не продукты питания, а химия! Почему КФУ решил создавать медицинский институт на базе биофака? Потому что сегодня знания биологов в области генетики и молекулярной биологии — теоретической базы современной медицины — намного глубже, чем знания преподавателей классических медицинских вузов. Мы используем имеющийся биологический потенциал для того, чтобы добавить эти новые знания в подготовку студентов и врачей.

— Как вы отнеслись к предложению ректора? Страха от предстоящего громадья задач не было?

— Нет, страха не было. Дело в том, что мне удалось два года поработать в Бельгии, а в Западной Европе медицинские факультеты есть в классических университетах. Я видел, как это устроено и как это должно работать. Единственное, о чем я подумал, — это то, что на некоторое время придется отложить свою научную работу. Но мне показалось, что это очень интересный проект. И ректор произвел на меня впечатление тем, что он горит желанием сделать из Казанского университета что-то уникальное.

— В мае 2020 года институту исполнится 8 лет. Все, что задумывалось сделать к этому сроку, получилось?

— Многое. Может быть, мы не доработали в области цифровой медицины. Что же касается геномной медицины, вот здесь мы, что называется, сделали: и в области клеточных технологий, и в области образования. Грех жаловаться, пока все нормально.  

«НЕ ВЫПАЛИ ИЗ ГОСЗАДАНИЯ ПО ОКАЗАНИЮ МЕДПОМОЩИ НАСЕЛЕНИЮ»

— КФУ отдали несколько больниц и поликлиник. Они сегодня работают на население? Чем эти учреждения стали отличаться от обычных? (Михаил Петрович)

— Когда мы начали развиваться, первое, с чем мы столкнулись, — это необходимостью площадки, где студенты могли бы учиться «у постели больного». На наше счастье, РКБ-2 и больница скорой медицинской помощи — так называемая «шестерка» — были не так переполнены студентами-курсантами. Ректор обратился к Рустаму Минниханову, и он отозвался на нашу просьбу, за что ему низкий поклон. Нужна была больница для обучения. Правда, планы на такую больницу у нас были шире — не только учить, но и проводить исследования. Но нам дали действующие клиники, и мы не можем изъять их из системы здравоохранения республики и города. Сегодня в этих клиниках нет только нейрохирургии и травматологии, а весь остальной перечень медицинской помощи мы оказываем. Более того, наша клиника единственная в Казани, которая оказывает урологическую помощь. Сегодня в бывшей РКБ-2 есть кардиохирургия, мы уже делаем операции на сердце. Там одно из лучших на сегодня аритмологическое отделение.

— Какие клиники и поликлиники сегодня занимает ваш институт?

— В состав университетской клиники КФУ вошли РКБ-2 на Чехова, горбольница номер 6 на Ершова, медсанчасть «Радиоприбора» на Шмидта, которая еще раньше была присоединена к «шестерке», детская больница на Лепского, больница акушерства и гинекологии «Красный Крест» на улице Большой Красной. Территориально все в центре, но разбросано. Ну и бывшая гостиница «Заря», в которой одновременно были и центр СПИД, и поликлиника.

В целом в реконструкцию зданий и закупку оборудования вложено порядка 1,5–2 миллиарда рублей спонсорских денег и средств самого университета. Во всех больницах созданы шикарные условия. И, что самое важное, мы не выпали из госзадания по оказанию медпомощи населению. К нашей поликлинике приписана 41 тысяча граждан по месту жительства и госслужащие, в прошлом году там было 25 тысяч пролеченных случаев. Правда, есть один парадокс, который мы никак не можем решить. Дело в том, что есть программа развития здравоохранения до 2025 года, деньги по которой из федерального бюджета выделяются субъектам. Но когда поликлинику и больницы передали нам, они оказались в составе университета, то есть в другом ведомстве — не в минздраве. Получается, что мы обслуживаем население республики, а денег по программе нам не выделяют.

— Чем ваши клиники отличаются от обычных для пациента?

— Во-первых, квалификацией врачей. К нам пришло много молодых талантливых врачей. Во-вторых, логистикой, которая выстроена под пациента. Приведу пример. Клиника одна, и должен быть один компьютерный томограф. Но это очень неудобно. Поэтому КТ у нас есть и на Ершова, и на Чехова. Наша поликлиника единственная, которая имеет КТ!

— Когда клиника КФУ заработает в полную мощь? На первом этаже стоит куча дорогущего оборудования, которое никто не использует. (Мурад)

— Последние два года шел ремонт, но мы работали на полную мощь, хотя и были проблемы, связанные с ремонтом. На сегодня ремонт закончен, оборудование стоит на местах. Видимо, ваш читатель был у нас давно.

— Вашему институту передали и здание госпиталя на Ершова. Вы там делали реконструкцию или просто ремонт?

— Реконструкцию, причем нам пришлось делать не так, как было в госпитале перед его закрытием, а как было во время его создания. Когда начали ремонт, открылись арки. И мы вместе с историками и архитекторами разбираться начали. Получается, что изначально не было маленьких палат, их потом «нарезали». И мы эти арки сохранили, сделав стены прозрачными — из стекла.

— А здание 6-й городской больницы — это здание Духовной академии, специально для нее в свое время строилось. РПЦ не просит вернуть?

— Я таких разговоров не слышал. Это здание долгое время было больницей и работало в системе здравоохранения, а мы его полностью отреставрировали и создали отличные условия для оказания медицинской помощи. 

— В своей поликлинике вы сделали все просто супер, но вот к узким специалистам очередь на месяц вперед. Почему?

— Это не от нас зависит. У каждого узкого специалиста есть определенная нагрузка, например, в день он может принять 10 человек и не больше, потому что на каждого пациента отведено определенное время. И все это контролируется страховыми компаниями. Поэтому очередь растягивается на месяцы.

— Почему нельзя обучать больше узких специалистов, чтобы не было к ним очередей?

— Это вопрос к министру здравоохранения РФ, потому что это системная проблема. Мы работаем по госзаданию. Конечно, можно наготовить узких специалистов, но потом они могут оказаться без работы.

— А управленцев для системы здравоохранения вы готовите?

— Нет, а надо бы. У нас есть в планах сделать такую ординатуру, но пока мы не готовы. Еще было в планах вместе с Институтом экономики и финансов КФУ создать такую магистратуру, чтобы будущие руководители медучреждений были и финансово грамотными. Но наш институт еще молодой, в прошлом году был первый выпуск. У нас еще все впереди!

«Что касается «проходного» балла на бюджетное отделение, назову нижний предел: самый высокий — по специальности «медицинская биохимия» (269), самый низкий — на педагогику (199)» Фото: «БИЗНЕС Online»

«ЦЕЛЕВИКИ — ЭТО ПРОСТО ОТДЕЛЬНАЯ КОНКУРСНАЯ ГРУППА»

— Какой средний «проходной» балл в институте? Много ли олимпиадников и 100-балльников по ЕГЭ поступает к вам? (Эльмира)

— В 2019 году были зачислены 17 олимпиадников и 100-бальников, из них на медицину — 14 человек, на биологию — два, на педагогику — один. Что касается «проходного» балла на бюджетное отделение, назову нижний предел: самый высокий — по специальности «медицинская биохимия» (269), самый низкий — на педагогику (199).

— Сколько у вас бюджетных мест?

— Расскажу по приему 2020 года: биология (бакалавриат) — 155, биология (магистратура) — 116, педагогическое (биология и английский язык) — 25, лечебное дело — 100, стоматология — 15, медицинская биохимия — 12, на медицинскую биофизику, медицинскую кибернетику и фармацию — по 10.

— В каждом районе Татарстана не хватает врачей по разным специальностям, а у вас учеба для студентов по медицине только платная, и цены высокие. Почему нельзя хотя бы из нуждающихся в медицинских кадрах районов брать на обучение студентов? (Гумер)

— Этот вопрос актуален, поскольку президент РФ сказал, что 70 процентов бюджетных мест на «лечебное дело» должно отдаваться целевикам.

— А как вы вообще относитесь к целевикам? Знаю, не все ректоры их любят, потому что они легко попадают в вуз, а потом плохо учатся.

— К целевикам как к категории я отношусь неплохо. «Поломка» происходит в момент, когда этих целевиков направляют. В прошлом году 63 бюджетных места должны были занять целевики, а с направлениями пришли всего 35. Их мы зачислили, а остальные места ушли в открытый конкурс.

— Кто направил этих 35? И с какими результатами ЕГЭ они к вам пришли?

— Они пришли по направлению минздрава РТ. Но с 2019 года действует постановление правительства РФ о целевом наборе студентов: на целевой набор могут направлять любые регионы (районы), но самое интересное, что целевиков могут направлять даже индивидуальные предприниматели. Наверное, эта норма действует не только в отношении врачей. Целевики — это просто отдельная конкурсная группа. Если план 70 целевиков, это не значит, что их придет 70, их и тысяча может прийти. Но у каждого из них должно быть направление, и мы с поступившими подписываем договор. 

Вот чего не надо делать, так это «пересаживать» этого целевика в целевую ординатуру. Если у вас в районе не хватает врачей первичного звена, так пусть он сначала отработает у вас три года, а потом на повышение квалификации приходит в ординатуру. В минздраве с этого года вышло новое положение по поступлению в ординатуру, по которому максимальные баллы начисляются за работу в системе здравоохранения. Таким образом они пытаются отсеять от бюджетной ординатуры нынешних выпускников вуза

— Но вот на 63 места пришли 35, и конкурса среди них не получилось. Вы взяли всех?

— Нет, у нас есть «отсечка». В положении о приеме в КФУ на медицинские специальности поставили «отсечку» 50 баллов: если у абитуриента по одному из предметов по ЕГЭ меньше 50 баллов, то он не может сдать нам документы. Сейчас эта норма уже узаконена по всей Российской Федерации.

— Если целевик плохо учится, вы имеете право его отчислить, как всех прочих?

— Отчисляем, как и всех неуспевающих. У нас сложно учиться, и процент отчисляемых у нас высокий. Раньше целевик отчислялся, и никто за это не нес ответственности, а по новому положению о целевом наборе, если его отчислят, то он должен вернуть в казну средства, которые государство потратило на его обучение. 

— Сколько стоит у вас обучение?

— Сегодня применяется подушевое финансирование. Все специальности разбиты на три группы, где третья — самая дорогая. В стоимости обучения учтено все: зарплата преподавателей, стоимость и объем расходных материалов, спортинвентаря, прохождение практики и т. д. Медицинские специальности попали в третью группу. И внутри этой группы стоимость разных специальностей тоже рассчитана. Например, медицинская биофизика и кибернетика: поскольку у них очень много лабораторных, то и стоимость одного студента выше. И есть законодательно закрепленная норма: стоимость обучения внебюджетника не может быть дешевле, чем оно обходится государству. А федеральные (КФУ) и национальные исследовательские (КАИ, КХТИ) университеты еще имеют повышающий коэффициент, потому что учитываются затраты на научную деятельность.   

Все крутится вокруг целевиков. У нас есть опыт двух лет, когда мы брали целевиков не на бюджетные места, а в специальные группы. К нам были направлены 50 человек из Альметьевска, Челнов, Нижнекамска и районов Заволжья, обучение которых оплачивала республика. И во второй год прислали 50 человек. Но что интересно: первые 50 человек учатся все до сих пор и хорошо, а из второй партии на сегодня остались только 20 человек, остальные были отчислены за неуспеваемость. Мы не можем фильтровать на входе — они целевики от района, именно район их отбирал. 

— Видимо, в первый раз серьезно отнеслись к отбору, а во второй раз по блату набрали…

— Вы правы.

«Назовите профессии, где люди работают по двое суток подряд: рабочий день, ночное дежурство и опять рабочий день?» Фото: «БИЗНЕС Online»

«НАДО ЛИ ШЕСТЬ ЛЕТ УЧИТЬСЯ НА ВРАЧА?»

— В чем причина нехватки медицинских кадров?

— Очень многие уходят из профессии.

— Мало платят или работа тяжелая?

— Работа у врача на самом деле нелегка. Назовите профессии, где люди работают по двое суток подряд: рабочий день, ночное дежурство и опять рабочий день. А ведь в этой профессии очень много женщин.

— Но дежурство ведь не каждый день, наверное?

— Пусть два раза в месяц, но бессонная ночь вышибает, почему и происходит изношенность врачей… Конечно, очень многие ушли из профессии в 90-е годы. Был большой отток врачей, когда к нам пришла большая фармацевтика: врачи ушли медицинскими представителями, распространителями и т. п. Вы знаете, ведь докторов Хаусов не так много… С другой стороны, а надо ли 6 лет учиться на врача?

— То есть пусть будет больше фельдшеров?

— Да! Мне кажется, медицину надо разделить. В реактивной медицине главное — это спасти жизнь, то есть не дать умереть. И главное — научить врача быстро распознать болезнь и направить к соответствующему специалисту. За шесть лет учебы не надо пытаться впихнуть в студента вообще все по медицине, голова все равно останется пустой. Надо научиться четко спасать жизнь, а дальше в клинике лечить. В годы войны вообще ограничивались трехгодичной подготовкой врачей.

— Чем отличается обучение в Институте фундаментальной медицины и в обычном мединституте? Кто преподает — те же самые? (Ирина)

— У нас практически нет преподавателей из медуниверситета. Конечно, кто-то перешел, в частности моя кафедра. Остальные — наши штатные. К нам пришли работать из разных регионов страны, мы отбирали по конкурсу. Но костяк составляют преподаватели бывшего биофака, ведь там были кафедры биохимии, микробиологии, физиологии.

— Кого готовит ваш институт — врачей-ученых для преподавания и научной деятельности или врачей-практиков для системы здравоохранения? (Юрий)

— Готовим и тех и других, причем качественно. Сегодня все выпускники, прежде чем уйти в «поле», проходят первичную аккредитацию, и все выпускники этого года прошли ее, никто не завалил, а средний балл был от 95 до 98 из 100. По новым государственным образовательным стандартам для фундаментальной медицины (биохимия, биофизика, кибернетика) кроме научной и профессиональной компетенций заложены требования еще и педагогической компетенции.

50% ВЫПУСКНИКОВ — В ОРДИНАТУРУ, 50% — В КЛИНИКИ

— Сколько у вас в целом выпускников? Институт-то молодой совсем…

— Их немного пока: две группы «лечебников», одна группа стоматологов, по одной группе фармацевтов, биохимиков и биофизиков, а в каждой группе 25 человек.

— Ведется ли статистика трудоустройства выпускников ИФМиБ по специальности? (Рустем)

— 50 процентов выпускников ушли в ординатуру в казанские и московские медицинские вузы. А остальные 50 процентов работают в клиниках.

— Есть ли у вашего института гранты (программы) по обмену студентами, например, с медвузами Германии? Если есть, где о них можно узнать и как попасть в эти программы? (Маргарита)

— У нас есть программа «Николай Лобачевский» для обучения в магистратуре Германии, а также программа «Эразмус» (Erasmus). За последние три года наши студенты прошли стажировку в Институте сердца и легких имени Макса Планка, Гисенском и Йенском университетах, в университете Тюбингена, Кельнском и Гамбургском университетах, Дрезденском технологическом университете, Франкфуртском университете имени Иоганна Гете. Кроме того, много наших студентов стажируется в Японии. Три наших выпускника поступили в двойную аспирантуру — у нас и в университет Каназавы. По программе правительства РТ «Алгарыш» студенты ездят по обмену в Португалию, США и Францию. Почему так активно ездят наши студенты? Дело в том, что мы немного переделали наши учебные планы, подогнали под европейские. 

— А сложно в программу попасть?

— Нет, надо хорошо учиться и следить за информацией.

— Иностранцы у вас учатся?

— Учатся — и по лини Россотрудничества, и частным образом. Если по линии Россотрудничества, то за них платит государство и выделяет дополнительные места. На медицинских специальностях иностранных студентов более 35 процентов. Из дальнего и ближнего зарубежья примерно пополам. Из дальнего зарубежья это Иран, Ирак, Индия, Африка, и даже из Австралии был один.

— Сложно было сделать набор студентов в новый институт?

— На нас играют рейтинги КФУ. По направлению «Наука о жизни» мы попали в 500 лучших университетов мира. В прошлом году по клинической медицине мы были в позиции 500–600, а в этом году попали в 401–500. В России впереди нас только МГУ. 

«Паоло — талантливый хирург. Но потом его понесло»

— Иностранные «светила» у вас свои курсы читают?

— Конечно! У нас очень много соотечественников, которые в разное время уехали за рубеж. Яркий пример — Рустем Литвинов. Докторскую он защищал в казанском меде, но уже давно живет в Филадельфии и занимается наукой в Пенсильванском университете. Он ученик профессора Зубаирова, всю жизнь занимался проблемами тромбозов. Еще есть Богданов, Серебрийский и многие другие. Ряд таких ученых не только читают лекции, но даже создали у нас лаборатории. А лекции записаны на видео, они есть на образовательном портале КФУ.

— Было ли ошибкой приглашать на работу в КФУ иностранного ученого Паоло Маккиарини, которого потом обвинили в шарлатанстве и даже судили в Швеции за гибель его пациентов? (Андрей)

— Паоло Маккиарини по мегагранту приехал в Краснодар, а потом еще получил грант российского научного фонда (РНФ). Ему по техническим условиям не удалось создать лабораторию в Краснодаре, и РНФ попросил разрешить создать лабораторию на свой грант на нашей базе. Как трансплантолога мы его не приглашали, он делал заплатки на пищевод в экспериментах на животных, то есть не ту работу, за которую его критиковали. Объясню читателям: Паоло — талантливый хирург, он занимался трансплантацией трахеи в Италии и Швеции. Но потом его понесло: он решил, что вместо трахеи можно вставлять чуть ли не пластиковую трубку, и начал этим заниматься. Хотел Нобелевскую премию получить… Скандал разразился потому, что его пластиковые трахеи не работали. Но мы с самого начала не понимали, как ему можно доверять, и очень тщательно контролировали его работу у нас. А как хирург он в России не мог работать, потому что у него не было аккредитации врача. И он уехал, когда закончился грант РНФ.

— Такие ученые-авантюристы — это вред медицинской науке или возможность сделать открытие?

— Вред. Это как со стволовыми клетками…

— Про них у нас тоже есть вопрос: как влияют на организм внедренные стволовые клетки, нет ли пагубных последствий? (Алия)

— Без стволовых клеток мы с вами не могли бы жить, потому что за счет них у нас идет постоянное обновление клеток. Но на этом поле появилось очень много шарлатанов, которые предлагали омоложение с помощью стволовых клеток. Стволовые клетки ведь разные. Это как мяч: есть для тенниса, есть для волейбола, для гольфа… Они все разные, но все называются «мяч». Точно так же и стволовые клетки — они все разные. Ни у кого не вызывает сомнений, что трансплантация костного мозга спасает жизнь больным с лейкозами. Русфонд выбрал наш институт для проведения генотипирования для проверки на совместимость. Практически мы единственные в России, кто может это делать грамотно и на хорошем оборудовании. У нас уже 33 тысячи потенциальных доноров, и пять из них уже нашли реципиентов, то есть пять жизней может быть спасено. А это тоже стволовые клетки.

Лет 10–15 назад в России был один-единственный зарегистрированный клеточный препарат «Диплоидные клетки человека», его выпускали, кажется, в Екатеринбурге. И у этого препарата было единственное показание — при пародонтозе. Когда вываливаются зубы из десен, эти клетки подкалывают вокруг зуба, чтобы его укрепить. А у нас начали омолаживать этими клетками! Была проверка и Росздравнадзора, и прокуратуры, трясли все пластические клиники, которые покупали этот препарат. Хорошо, что в Казани те, кто его брал, не успели использовать… Регенеративная медицина, когда используют стволовые клетки для наращивания ткани в целях исправления какого-либо дефекта, — это правильное направление, но когда на этом хотят заработать и под этой маркой вкалывают что угодно… Стволовые клетки — это ведь чужеродный материал, их надо подбирать по совместимости. Даже когда кровь переливают, смотрят по группе крови и резус-фактору. А когда клеточный материал сажают без разбору, могут вызвать кучу иммунных проблем.   

«История медицины очень интересна, например, в средневековье хирурги считались не врачами, а цирюльниками, врачами —только терапевты» Фото: president.tatarstan.ru

«Должен быть даже не земский доктор, а семейный врач-консультант»

— Читатели интересуются научными достижениями института. Какие новые лекарства открыты вами? Что вы можете предложить нашей медицине? (Павел)

— Что касается лекарства, то это научно-образовательный центр фармацевтики «Химия». Там было разработано 10 новых лекарственных препаратов, причем два из них уже доведены до стадии клинических испытаний — один противовоспалительный, другой противораковый. Они даже получили золотую медаль международной выставки в Женеве в прошлом году.  Остальные 8 пока проходят доклинические испытания, это антибактериальный, противогрибковый, антисептический, противоэпилептический, противоопухолевый (ноу-хау), антимикобактериальный (ноу-хау) лекарственные препараты, а также лекарственные препараты для лечения осложнений сахарного диабета.

Разрабатываются новые типы лекарств для генной и клеточной терапии. В случае генной терапии в организм человека вводятся дополнительные копии генов, которые либо корректируют наследственные заболевания, либо ускоряют регенерацию поврежденных тканей. Клеточная терапия также направлена на усиление естественной способности организма к регенерации. Ученые КФУ разрабатывают новые методы лечения нейродегенеративных заболеваний (болезнь Альцгеймера, боковой амиотрофический склероз, рассеянный склероз), ишемических заболеваний (недостаточное кровоснабжение сердца, мозга, мышц), различных травм (периферическая нервная система, травма спинного мозга, переломы).

Все люди в мире отличаются друг от друга, и не только цветом кожи. Как известно, потомки Адама и Евы из Северной Африки расселялись по миру, и потомки Евы пришли на территорию России с востока, а Адама — с запада. Всем известен пример непереносимости алкоголя у народов Севера, поскольку у них по-другому работает ген, расщепляющий алкоголь. Вот то же самое работает и с лекарственными препаратами. Я считаю, важно развивать фармакогеномику, и мы в этом направлении движемся. Любой препарат кроме пользы может принести и вред, потому что дозировка должна быть индивидуальна. Ярким примером наших достижений является диагностика наследственного рака. Наши ученые совместно с коллегами из республиканского онкодиспансера провели исследования в области мутации генов.

Любой ген — это слова, составленные из букв. Для примера возьмем короткое слово «кот». Мутация, которую обнаружили у Анджелины Джоли, это как если бы слово «кот» превратилось в слово «кит». Это уже не работающий ген, почему и возникает опухоль. А во время исследований нашими учеными была замечена другая мутация: был «кот», а стал «код». Это говорит о том, что генофонд России немного отличается от жителей Европы и Америки, поэтому при диагностике необходимо учитывать этноспецифичность. Когда мы говорим, что надо перенимать опыт и открытия западных ученых в области медицины, надо четко понимать, что все люди уникальны. И вот для каждого индивидуума должна быть разработана своя карта лечения. Почему я и говорил, что должна быть не патерналистская, а партнерская медицина. Должен быть даже не земский доктор, а семейный врач-консультант, который помогал бы разбираться.

— При каких условиях это может быть реальностью?

— Практически каждый из нас сегодня имеет смартфон. У смартфона есть программа, которая считает потраченные калории. При помощи смартфона можно снять ЭКГ (электрокардиограмма). Даже есть программа, когда смартфон можно использовать как микроскоп. Имеющиеся сегодня гаджеты при наличии определенных датчиков можно использовать для мониторирования состояния. А эти датчики уже появляются. Если у вас что-то произошло со здоровьем, зачем сразу бежать в поликлинику и сидеть в очереди рядом с больными гриппом? Если с вашим сердцем какой-то сбой, информация об этом сразу поступит вашему врачу, и он порекомендует, что вам предпринять. Мы объясняем студентам, как цифровые технологии будут внедряться в практику медицины. Это самая важная наша задача сегодня — подготовить медицину будущего.

— Для такой цифровой медицины сколько докторов должно быть, сколько пациентов должно быть у одного доктора, чтобы быть на такой короткой связи?

— Таких докторов пока мало. А реально такая связь уже действует: в районе сняли ЭКГ и передали ее доктору на планшет.

— Когда цифровизация полномасштабно заработает? У нас чаще на первичное звено здравоохранения жалуются, на поликлиники.

— Первичное звено страдает потому, что, во-первых, количество больных, приписанных на одного врача в поликлинике, просто огромное. Во-вторых, врачу приходится тратить много времени на писанину: сначала запишет и введет в компьютер жалобы больного, потом запишет свои рекомендации. А зачем писать, если можно использовать диктофон? При необходимости аудиозапись можно распечатать с помощью специальной программы. Но и сейчас может быть другой подход: ответы на необходимые вопросы доктора пациент может предварительно изложить врачу-консультанту. Просто надо грамотно выстраивать логистику, удобную и врачу, и пациенту. А мы пока работаем так, как работали 50–60 лет назад. Но если 50–60 лет назад надо было записать только рукой, то сегодня все это надо еще ввести в компьютер, направить в ОМС.

— Но зато эти бумаги помогут разобраться, если вдруг врач сделал что-то не так…

— Конечно, врачебные ошибки бывают, но не думаю, что много врачей, которые делают во вред.

— Не специально во вред, а по невнимательности или по незнанию.

— Сегодня у врача есть помощник — коллективный разум. Кстати, я не вижу проблемы в том, что врач гуглит. Если ты чего-то не знаешь или забыл, не стесняйся и открой справочник. И нас так учили. Главное — не навредить.

— Считаете, врачебная ошибка — это единичные случаи, исключение из правил?

— Когда не ту ногу отрезали, это халатность и врачебная ошибка. А если доктор что-то не понимает, для этого есть консилиум. Нет, я не исключаю, врачебные ошибки как факт существуют. Самое страшное — это когда пациент умер.

«Мозг — очень важная тема, потому что уже строятся искусственные нейросети, например, Google — это та же самая нейросеть, как у человека» Фото: Василий Иванов

«РЕАЛИЗУЮТСЯ ТРИ ПРОЕКТА, СВЯЗАННЫЕ С ИЗУЧЕНИЕМ МОЗГА»

— Читатель спрашивает: в вашем институте изучают мозг человека?

— Да, такое направление исследований у нас есть. У нас реализуются три интересных проекта, связанных с изучением мозга. Один проект — это лаборатория Рустема Хазипова, где изучают развитие мозга, эпилепсию и то, как алкоголь влияет на развивающийся мозг. Второй проект — реабилитация после повреждения спинного мозга. Ведут эти исследования Татьяна Балтина и Игорь Лавров, они пытаются путем разных стимуляций — и фармакологических, и электрических — заставить поврежденный мозг работать. Третий проект вообще парадоксальный, он не только медицинский. В чем прелесть классического университета — у нас есть лингвисты, и этот проект называется «Нейролингвистика». Его суть в том, что лингвисты вместе с врачами разрабатывают методы, как после инсульта восстановить речь у пациента.

— Работают ли ваши ученые в области долголетия? Каких результатов достигли? (Ильхам)

— Как шутят врачи, если не умрешь от сердечно-сосудистых заболеваний и от рака, будешь жить долго. Когда мы боремся с этими заболеваниями, считаю, это и есть борьба за долголетие. Но реальной геронтологии у нас нет.

— Что для практических врачей вы можете предложить? Без теории, ближе к практике (Павел)

— Если это спрашивает практикующий врач, то он прекрасно понимает, что есть порядок оказания медицинской помощи и есть рекомендации. Мы не зря создали экспериментальную клинику «Научно-клинический центр прецизионной и регенеративной медицины». Там на основе договора каждый может заказать научное исследование на себя — теми средствами, которых нет в ОМС и ВМП (высокотехнологичная медицинская помощь — прим. ред.). 

— Что у вас есть по генной диагностике, чтобы нам, врачам, направлять к вам больных для диагностики? У вас есть врач-генетик? (Роберт)

— Для этого у нас есть всё, но мы не можем охватить всех одномоментно. Но если у врача есть проблема в диагностике каких-то заболеваний, то надо обратиться к нам, чтобы очертить проблему. Почему Русфонд обратился именно к нам? Потому что у нас есть всё, в том числе специалисты.

— Каков порядок обращения в ваш институт со стороны врачей-практиков?

— У нас есть замдиректора по науке, есть директор научно-клинического центра прецизионной и регенеративной медицины. Можно написать им на электронную почту, и дальше идет прямая связь.                         

«лучше в геном не лезть»

— В какой области медицины можно ждать  научного прорыва?

— Геном расшифровали, сегодня международный проект — это мозг. Мозг — очень важная тема, потому что уже строятся искусственные нейросети, например, Google — это та же самая нейросеть, как у человека. Если разобраться, как работает мозг, могут быть сконструированы совершенно новые логические нейросети, которые позволят облегчить нашу жизнь. Но расшифровка генома человека не дала ответы на все вопросы, наоборот, она поставила еще больше вопросов. Просто на этом инструментарии необходимо дальше идти. Думаю, на этом направлении еще будут большие научные прорывы. Сегодня говорят о редактировании генома, о создании другого вида медицинской помощи или услуг, которые связаны с индивидуальными особенностями.

— Редактирование генома — это не опасно для будущего человечества? В Китае попытались этим заниматься…

— Как отредактировать в каком-то органе отдельные клетки? Этого пока никто не может. Поэтому китайский исследователь начал это делать на оплодотворенных яйцеклетках. Он схитрил: подсадил в яйцеклетку дефектный ген. Есть так называемый си-си-ар 5 дельта — это белок, который сидит на лейкоцитах и именно через него входит вирус иммунодефицита. Если этот белок не поломанный, вирус заходит, а вот если мутирующий, то есть поломанный, то человек не заболевает вирусом иммунодефицита. Хэ Цзянькуй как раз и сажал в яйцеклетку дополнительно мутирующую часть, чтобы дети были устойчивы к вирусу иммунодефицита. Но я согласен с вами, что лучше в геном не лезть.

Но есть другие интересные темы, сравнимые с редактированием генома. Генетическая информация у нас находится в ядре клетки. Мы говорим, что у нас 46 хромосом. Но у нас есть еще 47-я хромосома, и она нам досталась от мамы. Это митохондриальная ДНК. И там применяется другой тип редактирования генома. Например, ребенок от трех родителей. Что делать, когда у мамы есть поломанная ДНК в митохондрии? Берется яйцеклетка мамы (с больными митохондриями) и берется яйцеклетка донора (с хорошими митохондриями), из яйцеклетки мамы берут ядро и пересаживают в донорскую яйцеклетку. Получается, что делают гибридную яйцеклетку, где ядро (23 хромосомы) — мамины, а митохондрии — донорские. После этого отцовский сперматозоид оплодотворяет яйцеклетку, и получается, что 23 из 46 хромосом — мамины, 23 — папины, и только митохондрии — от донора. В итоге — ребенок от трех родителей.

«Реально работающих лекарственных препаратов не так много» Фото: Олег Спиридонов

«смотреть на аптеку как на продуктовый магазин нельзя!»

— Биологический факультет КГУ имел большие научные успехи, был одним из лучших факультетов университета. Не потерялся ли он в новом институте, где предпочтение отдают медицине? Какими темами занимаются сегодня ученые-биологи? (Маршида)

— Нет, биологическое направление не потерялось, а в связке с медициной даже еще полезней стало. Такие направления, как микробиология, зоология, ботаника, биотехнологии по-прежнему активно развиваются. По биологии публикаций даже чуть больше, чем по медицине: 286 против 245. В области биологии есть много интересных находок. Очень активно развивается сотрудничество с японским Институтом физико-химических исследований RIKEN.   

Ну как медицина может быть без биологии? Приведу такой пример. Есть один вид комара, личинка которого высыхает, а при попадании в воду оживает. А сам комар, если высыхает, не оживает. Вроде просто факт, но возникает вопрос: а почему так происходит? Значит, у личинки есть гены, вырабатывающие какой-то продукт, которой дает оживление при попадании воды. И в природе таких вещей много, которые надо изучать и применять в медицине для человека. Медицина — это часть биологии.

— Из чего, из каких биоматериалов будет выращиваться искусственная конина и осетрина? Какова себестоимость этих биоматериалов? (Мурад)

— Этот вопрос продиктован публикацией в вашей газете… В Израиле есть стартап, который уже продает искусственное мясо. Решили попробовать и у нас. Мы сказали, что мы можем выращивать, но себестоимость будет огромная. Но я на этот проект смотрю с другой позиции — как на возможность создать клеточные «заплатки» для лечения людей. Например, из мышцы лошади иголкой взяли материал, а вокруг каждого мышечного волокна есть стволовые клетки, которые называются клетки-сателлиты, они начинают делиться, и из них образуются новые мышечные волокна. То же самое из мальков рыбы: берут миобласты и из них наращивают мышечные волокна. Но это только мышечная масса, там нет соединительной ткани и жировых клеток. Кстати, с клетками-сателлитами была работа по производству «заплаток на сердце» при инфаркте миокарда. В чем проблема после инфаркта? Человек выжил, но на сердце остается рубец, через который не проходят импульсы, поэтому нарушается ритм сердца. И вот вместо погибших сердечных мышечных клеток применили скелетные мышцы. Я смотрю на этот процесс создания конины и осетрины так: есть заказчик, который заказал нам, и мы это делаем. При этом нас не интересует себестоимость, волнует другое: овладев этими технологиями, мы сможем двигаться в других направлениях, связанных с медициной.

— И часто вам подобные заказы делают? 

— На заказах в год мы зарабатываем порядка 500 миллионов рублей.

— Как у вас обстоят дела в плане стимулирования медиков, есть какие-то доплаты, премии? (Светлана)

— Конечно, премии есть везде, и рейтинг высчитывается. Средняя зарплата, включая гранты и премии, по профессорско-преподавательскому составу — 80 тысяч рублей, а по научному составу — 82 тысячи рублей.

— По зарплатам и премированию институт самостоятелен в своих решениях или есть общие правила в КФУ?

— Общие правила для всего университета, они принимаются на Ученом совете.

— Какой лично у вас индекс Хирша? (Паша)

— Мой индекс цитируемости по Scopuc — 11, по РИНЦу — 14, по Google Scholar — 12. Мне не стыдно…

— Почему вы так плохо относитесь к студентам-мусульманам? (Хайрутдинов Ришат Равильевич)

— Честно говоря, я не понимаю этот вопрос… Я никогда не делил людей по национальному и религиозному принципу, тем более студентов. Министр здравоохранения РТ Марат Садыков и бывший министр здравоохранения РТ Айрат Фаррахов были моими студентами, и у меня с ними очень хорошие дружеские отношения до сих пор. Единственная моя слабость — я к дуракам плохо отношусь. 

— В медицине есть такие вещи, которые непонятно как, но работают?

— Есть. Включите телевизор: это вся реклама лекарственных препаратов. На самом деле большинство из них — это плацебо. Люди думают, что оно им поможет, а реально не помогает. Например, кагоцел в свое время даже вошел в список жизненно важных препаратов, а сегодня в рекомендациях для педиатрии его нет. Есть интересная книга Питера Гётше «Смертельно опасные лекарства» — о том, как большая фармацевтика обманывает потребителей. Я еще раз повторю: смотреть на аптеку как на продуктовый магазин нельзя! Реально работающих лекарственных препаратов не так много, самый классический пример — это аспирин. Парацетамол из этой же серии, но это опасный препарат.

— Вам не кажется, что фармацевтическая «мафия» руководит уже нашей жизнью?

— Кажется, почему я вам и рекомендую прочитать книгу Питера Гётше. Фармацевтические компании навязывают нам свою продукцию через рекламу, они даже подкупают врачей.

— Ваш совет людям, чтобы как можно дольше жить здоровым?

— Жить радостно и ни в чем себе не отказывать…

— Андрей Павлович, спасибо за интересный и полезный разговор. Успехов вам!