Наталия Конева: «Дом, в котором папа родился, — большая изба, которая на севере называется пятистенкой. Она до сих пор сохранилась, хотя ее построил мой прадед еще в 1860-х годах» Наталия Конева: «Дом, в котором папа родился, — большая изба, которая на севере называется пятистенкой. Она до сих пор сохранилась, хотя ее построил мой прадед еще в 1860-х годах» Фото: © Сергей Пятаков, РИА «Новости»

«ПАМЯТНИК НА РОДИНЕ ГЕРОЯ СТОИТ ПЕРЕД ПОЧТИ НЕЖИЛЫМИ ДОМАМИ»

— Наталия Ивановна, ваш отец Иван Степанович Конев родился в простой крестьянской семье на севере. Как деревенскому мальчишке удалось добиться таких высот?

— После того как папы уже не стало, ко мне обращались его земляки. При этом я страшно удивлялась, почему же они все являются земляками, хотя живут в Вологодской, Кировской, Архангельской областях. Я тогда была молода, и не у кого оказалось спросить. Тогда я начала выяснять и поняла, что деревня Лодейно, где родился отец, расположена на совершенно уникальной территории. Местные называют себя жителями поюжья. Дело в том, что там протекает колоссальной красоты река Юг. Устье Юга — поюжье — та земля, где обитали предки отца. Были там новгородцы, выходцы из Московского и Суздальского княжеств, а также местные финно-угорские племена, все они привнесли туда свой типаж. Поэтому часть местных — статные люди с голубыми глазами. И мой отец не исключение: ростом 180 сантиметров, плечистый, поскольку в молодости имелись колоссальные физические нагрузки. Папа был плотогоном — гоняли плоты по северным рекам, поэтому надо иметь недюжинную силу. А еще у него удивительный цвет глаз. У нас ни у кого не повторилось: ни у моих сестры и брата, ни у меня, ни у моей дочки. У отца были чистые голубые глаза, которые он сохранял до конца жизни. Они не тускнели, не мутнели. Это порода!

Данная земля в разное время относилась к разным губерниям. Например, в то время, когда папа родился, это была Вологодская губерния. А еще там недалеко Котлас, который уже в Архангельской области, откуда даже проще добраться до папиной деревни, куда нет прямой дороги. Знаю, что он хорошо понимал и ощущал красоту родной северной природы.

— Вы приезжали на его родину?

— Да. Но почти всегда зимой, лишь однажды летом. И я была очарована, так как никогда не видела такой густоты и красоты лес, голубой мох, из которого торчат грибы.

Еще во время войны отец отправлял туда целую машину книг, чтобы сделать в деревне библиотеку. Для него, мальчишки, родившегося в глухом углу, это было важно. Я знаю, что в деревне жила семья купца Попова. Она была богатой, держала объекты инфраструктуры, покровительствовала школе, чтобы дети не росли совсем темными. Видимо, семья разрешала папе брать из библиотеки книги, возможно, с кем-то из Поповых он общался и даже ощущал их своими наставниками. Для того времени они были продвинутыми купцами первой гильдии, непререкаемыми авторитетами в этом глухом углу.

Хотя отца вряд ли можно назвать счастливым. Мама умерла, когда рожала его единственную сестру Марию. Папе тогда было всего два года. Потому его воспитывала тетка по линии отца, также привлекали к разной работе, ведь любая крестьянская семья — это тяжелый труд.

«Папа был интеллектуальным человеком, уже в молодости ему хотелось выйти из той среды, что он видел вокруг себя. Он всегда много писал, у меня осталось после него много материалов и записок» «Папа был интеллектуальным человеком, уже в молодости ему хотелось выйти из той среды, что он видел вокруг себя. Всегда много писал, у меня осталось после него много материалов и записок» Фото: © РИА Новости, РИА «Новости»

— Я знаю, что в родном доме вашего отца есть музей. Вы с кем-то из сотрудников общаетесь?

— Дом, в котором папа родился, — большая изба, которая на севере называется пятистенкой. Она до сих пор сохранилась, хотя ее построил мой прадед еще в 1860-х годах. Конечно, сейчас там осталось мало из оригинального быта тех Коневых. Поэтому энтузиасты отыскали в местных городках и деревнях посуду, домотканые коврики, иконы, ладанку, утварь тех времен. Говорят, что из подлинников только пузатый самовар. Когда я впервые вошла в дом, у меня были необычные ощущения: я находилась в месте, которое построил мой предок более 100 лет назад. Это невероятно! Там также восстановили сарай и колодец-журавль.

Сейчас у меня головная боль. Деревня Лодейно практически умерла, там почти никого не осталось. Потому памятник на родине Героя стоит перед почти нежилыми домами. Мне неприятно об этом думать, тем более мы не пришли к единому решению. Есть вариант сделать реплику дома в каком-то посещаемом месте и передать туда коллекцию музея. Мне жалко трогать сам дом. Пусть он останется там с табличкой «Здесь жил маршал Иван Конев.

— В какое людное место можно было бы перенести музей?

— Есть несколько вариантов. В 100 километрах оттуда находится Великий Устюг. Есть рядом Подосиновец и Демьяново с железнодорожной станцией. Какой-то выбор сделать придется. Нельзя, чтобы музей был в обезлюдевшей деревне.

«Отец как-то обронил такую фразу: «Мы были заражены идеей революции». Понимаете, это носило характер массового увлечения, поддержки» «Отец как-то обронил такую фразу: «Мы были заражены идеей революции». Понимаете, это носило характер массового увлечения, поддержки» Фото предоставлено Наталией Коневой

«МЫ БЫЛИ ЗАРАЖЕНЫ ИДЕЕЙ РЕВОЛЮЦИИ»

— Так как же деревенскому мальчишке удалось стать маршалом?

— Папа видел перед собой пример пробившихся в жизни Поповых. Поэтому ему хотелось учиться. Тогда его отправили в Николо-Пушемское земское училище, где в том числе преподавал старый русский земский интеллигент. Не будем забывать, что он учился еще до революции, поэтому в тех местах остались представители интеллигенции, которая считала своим долгом пойти в народ и учить детишек. Учитель хорошо относился к папе, видел, что у него есть природный ум. Там же, в училище, он получил за отличные успехи свою первую награду, о которой помнил всю жизнь, — книгу «Ревизор» Николая Гоголя. У меня даже сохранился его наградной лист с гербами, печатями, подписями.

Папа был интеллектуальным человеком, уже в молодости ему хотелось выйти из той среды, что он видел вокруг себя. Всегда много писал, у меня осталось после него много материалов и записок. А в последние годы жизни отец очень много занимался историей, аналитикой, теорией военного искусства.

Потом, когда он попал на фронт Первой мировой войны, уже появились другие наставники, которые, судя по всему, действовали очень активно. Политинформация в то время была на высоком уровне. Папа рассказывал, что военные знали обо всем, что происходило в Петербурге, обсуждали это, среди них пропагандировали одни большевистскую идею, а другие, напротив, были за белых. К ним в царскую армию даже привозили газеты, что не приветствовалось. Он вспоминал, что все знали, что у царицы есть Григорий Распутин, который на нее влияет, а она — на царя. И это мальчик 18 лет, которого из деревни послали в унтер-офицерскую команду!

Кстати, отца сначала отправили в учебную команду, где заметили его сообразительность и то, что с математикой неплохо, поэтому определили в артиллерию. Так что на Первой мировой войне он стал артиллеристом-разведчиком, артиллерию знал еще с тех времен. Поэтому в будущем все свои наступления в знаменитых операциях, даже в Берлинской, которая оказалась особенно мощной по артиллерийскому огню, папа сам со своими соратниками разрабатывал.

«Это была мечта о другой жизни, в которой, возможно, было много романтизма» «Это была мечта о другой жизни, в которой, возможно, много романтизма» Фото: © Израиль Озерский, РИА «Новости»

— В 1916-м ваш отец был призван еще в царскую армию, а через два года вступил в ряды большевистской партии. Как вы говорите, пропаганда шла со стороны и белых, и красных. Он вам никогда не объяснял, почему выбрал последних?

— Отец как-то рассказывал о том своим друзьям и обронил такую фразу: «Мы были заражены идеей революции». Понимаете, это носило характер массового увлечения, поддержки. Тем более папа как человек крестьянских корней видел, как люди жили, и надеялся на то, что новая власть распахнет двери. Это была мечта о другой жизни, в которой, возможно, много романтизма. Но, как я понимаю, раз они оказались заражены, то идея большевиков находилась на уровне подсознания у всей молодежи, вернувшейся с фронтов и желавшей мира, земли, семьи. Все были вдохновлены. Поэтому сейчас мы, будучи на такой дистанции от тех времен, должны наблюдать непредвзято, ведь революция на самом деле заражала. На нее нельзя смотреть только через призму кино, которое нам показывают. Это было многоцветье, мозаика. Таких крестьянских сыновей, как мой отец, имелось много, они многое повидали и считали, что будет новая счастливая, светлая жизнь.

Но пройти дорогами Первой мировой войны, хотя их отправили на Восточный фронт, ему по-настоящему не удалось. Сначала он был в учебках, а затем отправили на Украину, под Тернополь, где бойцов разоружили гайдамаки. Тогда папа впервые встретился с представителями другой политической силы, которые ратовали за свои идеи независимости. Когда разоружили, отец пытался спрятать под шинелью шашку, но кто-то заметил и выдал его — начальник отхлестал как мог.

После этого все разъехались по своим малым родинам. Папа отправился в Никольск Вологодской губернии. Как он потом писал, земство умирало своей смертью и все понимали, что пришла новая власть, а отец занимался ее организацией. Тогда еще не было Красной армии, но вооруженная сила понадобилась. Тем более как раз на Русском Севере началась интервенция и надо было готовить маршевые роты. Папа как молодой комиссар Никольского уезда готовил местный военком, роты для отправки на фронт.


Конечно, солдаты уже не хотели воевать, поэтому ему приходилось их убеждать. Он был очень хорошим оратором, харизматичным, энергичным человеком, как говорили те, кто его знал. Одна из первых маршевых рот отправилась под Царицын. Когда их посылали, одна из газет писала, что провожал на фронт «дорогой товарищ Конев».

Конечно, ему самому хотелось на фронт, он ощущал внутреннюю необходимость этого: отец отправился на Дальний Восток, с которым связана его большая часть жизни. Там он прошел Гражданскую войну. Ему было нелегко, ведь в 20 с небольшим лет пришлось ездить по железкам Дальнего Востока в бронепоезде «Грозный», комиссаром которого папа являлся. Так уж случилось в его жизни, что он видел, как действовали атаман Григорий Семенов, генерал Анатолий Пепеляев и Александр Колчак.

Я обратила внимание на сохранившийся уникальный дневник отца, который он вел в 1924 году. Да, его сложно сейчас расшифровать, так как он написан карандашом. Но какие-то вещи для себя я оттуда выдернула. Например, папа писал о том, что, мол, какой смысл агитировать за новую власть среди простых ребят на поезде — сначала следовало им привить элементарную культуру: пользоваться зубной щеткой и расческой, соблюдать гигиену, а уже потом что-то говорить о мировой революции по учебнику Евгения Преображенского и Николая Бухарина. Он даже писал, что необходимо, чтобы к ним приезжали артисты и показывали спектакли.

На Дальнем Востоке отец серьезно заболел тифом, из которого его вытащила будущая первая жена Анна, с которой там познакомился. Она привозила ему еду, отпаивала морсом. У меня в архивах сохранилась справка о том, что папа переболел тяжелым сыпным тифом.

В следующий раз на Дальний Восток судьба метнула отца в самый трудный 1937 год, что его спасло от репрессий. Он оказался в пустыне Гоби в Монголии, где выполнял задачи, поставленные лично Иосифом Сталиным, — ввести особый корпус наших войск, чтобы сохранить Монголию от интервенции.

«Он был очень хорошим оратором, харизматичным, энергичным человеком, как говорили те, кто его знал»Фото предоставлено Наталией Коневой

«ОТЕЦ САМ ВСЕГДА ЕЗДИЛ НА ПЕРЕДОВУЮ»

— Подождите, но как же Конев дорос до военачальника?

— Часто спрашивают про социальные лифты. У моего отца это получилось благодаря характеру и желанию выйти из захолустья. В итоге он попал на курсы. Наша новая власть понимала, что настоящую профессиональную армию не построить, если не прибегнуть к знаниям, которыми владели опытные специалисты — те, кто преподавал или служил в старой армии. На этих курсах усовершенствования высшего начальствующего состава (КУВНАС) Красной армии преподавали вполне известные люди, например министр в правительстве Александра Керенского, представитель Генштаба царской армии, — новые теоретики и старая школа протягивали друг другу руки. Эти события были важны для отца, он часто о них вспоминал. Более того, сохранились даже конспекты его лекций, а также книг не только российских авторов, но и зарубежных.

Папа говорил: «Я учился со страстью». То есть у него были эмоции, желание узнать что-то новое. Хочу отметить, что он читал книги не только по специальности, но и художественную литературу. Отец был уверен, что кругозор — это особая вещь. У меня в библиотеке стоят книги в тонких обложках, которые были выпущены в 1941–1944 годах. Видимо, тогда тоже понимали, что во время войны человеку нужны минуты, когда он может взять в руки не только донесения, указы, директивы. Я была очарована этим. Например, папа читал историческую книгу про Петра Багратиона или, что меня поразило, о Николае Римском-Корсакове или Николае Пржевальском. Казалось бы, где война, а где Пржевальский!

После курсов отца как человека, подающего надежды, отправили в особую группу Военной академии имени Фрунзе, которую он окончил в 1934-м. Вместе с ним тогда учились проявившие себя на войне люди, многие стали элитой в годы Великой Отечественной войны. Там был сгусток всего передового, что им могли бы дать. К несчастью, многие, кто преподавал там, оказались расстреляны в 1937 году. Я читаю фамилии и с ужасом понимаю, что эти люди — учителя моего отца. Прекрасные лекции по истории инженерного дела читал тот самый генерал Дмитрий Карбышев. А начальником академии был один из первых маршалов, Шапошников Борис Михайлович, к которому отец относился как к наставнику и учителю. Тот показывал, что такое высокопрофессиональный человек, он был эрудированным, любил искусство, женился на солистке Большого театра. Слушатели его звали «нашей энциклопедией».

Я помню прекрасную историю. Однажды Шапошников, когда отец еще командовал полком в Нижнем Новгороде, приехал с проверкой. Папа в это время был в отъезде. Тогда Шапошников, по его воспоминаниям, сказал: «Командир уехал? Хорошо, я подожду». Отец с уважением говорил, что тот не стал проверять полк без командира: «Я проверяю, но ты командир, потому не собираюсь делать это втайне от тебя. Хочу, чтобы ты понимал, где твои достижения, а где неудачи». Никогда не дискредитировать командира — это важная мысль. Потому отец сам всегда ездил на передовую, разбирался с командирами, объяснял. В современной жизни это тоже важно.

«Папа писал о том, что, мол, какой смысл агитировать за новую власть среди простых ребят на поезде — сначала следовало им привить элементарную культуру: пользоваться зубной щеткой и расческой, соблюдать гигиену»Фото предоставлено Наталией Коневой

— Я читала, что Ивана Степановича называли солдатским маршалом. Почему, как думаете?

— Расскажу одну историю. На фронте с отцом находился генерал Крайнюков Константин Васильевич. Он был членом военного совета, который занимался вопросами тыла, обеспечения, работой с личным составом. Сначала 1-м Украинским фронтом командовал генерал Ватутин Николай Федорович, который попал под обстрел бандеровцев на Украине, получил тяжелую рану и которого эвакуировали в госпиталь в Киев, где он скончался от заражения крови. После того как Ватутин ушел из жизни, отца назначили командовать этим одним из самых больших фронтов. Крайнюков писал, что когда приехал мой отец, то он первым делом сказал: «Завтра, Константин Васильевич, по нашим армиям проедемся, а сейчас расскажите, как снабжаются, питаются солдаты, какая горячая пища, что у них с обмундированием. Давайте сядем и об этом поговорим». Я недавно прочитала данный момент в воспоминаниях Крайнюкова и подумала, что, если бы его подобное не поразило, вряд ли бы он стал об этом писать. Я так думаю, что именно такое отношение к рядовым передавалось из уст в уста. Потому люди знали, что приехал командующий, для которого ты не просто винтик в его гениальных планах, а человек, о котором нужно подумать.

Еще хочу добавить одну деталь. Некоторые люди в мемуарах о войне вспоминали, как двигали армию, как форсировали реку, завоевывали плацдарм, вошли в город, а некоторые (откуда это?) писали о том, какими были наши солдаты. В последних существовала крестьянская закваска, они не боялись физического труда. Не секрет, что в составе армий были люди разного социального положения, но большинство из районов и сел нашей страны.

— Вы отметили, что именно то, что вашего отца отправили на Дальний Восток, спасло от репрессий. Почему вы считаете, что ему это угрожало?

— Дело в том, что судьба свела его с еще одним учителем, о котором он был всегда высокого мнения. Это генерал довоенного времени Иероним Петрович Уборевич, который командовал Белорусским военным округом. Именно там оказались все те будущие маршалы, включая Георгия Жукова, моего отца, Матвея Захарова, Кирилла Мерецкова и других. Известно, что Белорусский округ всегда был на острие, так как нередко враги шли именно через Беларусь на Москву и Ленинград.

В армии в 1937 году начались репрессии, поиски врагов народа. Под этот напор репрессий попали многие люди, которых отец лично знал, например Василий Блюхер, Александр Егоров и Уборевич. Последний очень хорошо относился к папе и видел в нем способного человека. Отец рассказывал, что Уборевич мог ночью поднять всех и вместе со своей дивизией отправить в марш-бросок. Он готовил армию к войне, понимая, какие вещи стали происходить в Европе.

Когда начали сгущаться тучи, все поняли, что что-то станет происходить. Был 1937 год, уже многие исчезли. Даже на отца имелся донос, что якобы он на митинге неправильно оценил роль Сталина. Так что папа тоже писал оправдательные записки, которые сохранились в его личном деле. Но, поскольку сложилась трудная ситуация на Дальнем Востоке, наше правительство решило ввести войска в Монголию. Поскольку Конев имел авторитет человека, который знает Дальний Восток, поэтому, видимо, Сталин решил отправить его туда. Незадолго до этого отца вызвали к вождю из Минска по тревоге: «Ничего лишнего не берите, только необходимое, и срочно приезжайте». Папа думал, что или совсем все плохо, или выживет. С таким настроением он уезжал из Минска. А всего за пару дней до этого был в квартире Уборевича, отец вспоминал, что тот был мрачным и, видимо, ощущал, что находится под угрозой.

В Монголии папа просидел довольно долго. Там, в степях, блестяще выполнили свою задачу, был бросок через пустыню Гоби, чтобы отрезать все возможности занятия Монголии и отстоять ее независимость. Туда ввозили не только еду, но и дрова, так как отапливать оказалось нечем. Там была тяжелая обстановка, но, видимо, Монголия так далеко, что туда не дошли репрессии, хотя отец был любимым учеником Уборевича, которого расстреляли как врага народа.

«Люди знали, что приехал командующий, для которого ты не просто винтик в его гениальных планах, а человек, о котором нужно подумать» «Люди знали, что приехал командующий, для которого ты не просто винтик в его гениальных планах, а человек, о котором нужно подумать» Фото: © Георгий Петрусов, РИА «Новости»

«ОТЕЦ ПОДПИСАЛ ЭТУ СТАТЬЮ, НА ЧТО ЖУКОВ БЫЛ ОЧЕНЬ ОБИЖЕН»

— Насколько знаю, Жуков тоже примерно в те годы был в Монголии. Когда они познакомились?

— Отмечу интересную историческую деталь: именно те войска, которые отец в Монголии приводил к определенному уровню боеготовности, потом воевали с Жуковым на Халхин-Голе. Возможно, там они тоже пересекались, я не знаю. Но в Москве встречались точно, потому что отец приезжал докладывать Сталину о ситуации в Монголии. Тогда в 1938 году собирались в узком кругу на ближней даче Сталина и он расспрашивал не только про боевые, но и бытовые подробности. Отец рассказывал о быте и нравах монгольского народа, что для него оказалось в диковинку, так как до этого он там не был. И Сталину, как я понимаю, тогда доклад папы понравился.

Потом он встречался с Георгием Константиновичем во время знаменитой игры, когда Жуков командовал «синими» и победил, тем самым показав, что произойдет после нападения Адольфа Гитлера. Мой отец тоже там был. После этой игры переназначили командующих в округах. Все прекрасно понимали, что грядет война. И моего папу тогда отправили командовать Северо-Кавказским военным округом. Штаб был в Ростове-на-Дону, туда переехала и его семья. А утром 22 июня туда же позвонил моему отцу Жуков и просил срочно вылететь и возглавить 19-ю армию, которая стояла под Черкассами на Украине.

Во время войны отец часто встречался с Георгием Константиновичем. Они всегда оказывались на важных направлениях, которые дают историкам возможности сопоставлять и рассматривать психологические нюансы и тонкие вещи. Да, конечно, это были два сильных человека, я тут готова сослаться на мнение Александра Василевского, который знал обоих очень хорошо, тем более возглавлял Генштаб во время войны, сам планировал и разрабатывал многие операции. Он писал: «Жуков — одна из наиболее ярких фигур среди полководцев Великой Отечественной войны. Пожалуй, столь же сильный характер имел Конев. По моим наблюдениям, он любил много бывать в войсках». Сначала в битве под Москвой, потом на Курской дуге, так как отец возглавил Степной фронт, и Жуков приезжал, чтобы координировать действия фронтов. Потом они встречались на Украине, в Польше и, наконец, в Германии, где два фронта — 1-й Белорусский и 1-й Украинский — брали Берлин.

«Г. К. Жуков (в центре снизу)— одна из наиболее ярких фигур среди полководцев Великой Отечественной войны. Пожалуй, столь же сильный характер имел И. С. Конев (слева снизу)» «Жуков (в центре снизу) — одна из наиболее ярких фигур среди полководцев Великой Отечественной войны. Пожалуй, столь же сильный характер имел Конев (слева снизу)» Фото: © Виктор Темин, РИА «Новости»

Сталин хотел первым брать этот город, поскольку у него были донесения разведки, что союзнические войска собираются первыми взять Берлин и даже назначили командующим фельдмаршала Бернарда Лоу Монтгомери. Он был предназначен для данной роли. Потому в нашей армии даже существовала шутка: «Хотелось Монти взять Берлин, да не вышло». Сталин понимал, что конец войны — это вишенка на торте. И тут важны стремительность, динамика и темпы наступления, чтобы ни у кого не было возможности изменить ход истории. Для вождя как политика и стратега важно поставить точку в войне, поскольку именно победители пишут историю. Поэтому Жуков и Конев должны были наступать на Берлин, а Константина Рокоссовского отправили севернее.

Сталин вызвал моего отца и Георгия Константиновича в Ставку и на карте (я ее видела) провел разграничительную линию до города Люббен — это примерно 60 километров от Берлина. У фронта моего отца была задача выйти на Эльбу и там встретиться с американцами. Однако, как рассказывал папа, уже тогда на встрече со Сталиным хоть и не говорилось прямо, но подразумевалось, что, кто первый войдет в город, тот его и возьмет. Во время Берлинской операции были свои эмоциональные моменты. Так, фронт Жукова замедлился на Зееловских высотах, которые предназначены, чтобы задержать наступление наших войск. Так что маршал, нацеленный на Берлин, был вынужден пробивать хорошо укрепленную оборону немцев.

17 апреля (это важный день для отца) наступление его войск оказалось стремительным и эффективным. Позвонил вождь, спросил, как дела. «Хорошо, товарищ Сталин, преодолели первую линию, прорвали оборону немцев, идем ко второй», — ответил мой отец. Тогда вождь сказал, что у Жукова дела замедлились: «Вы не могли бы через ваши боевые порядки пропустить войска Жукова?» «Зачем? — честно спросил мой отец. — Мы имеем возможности и силы, чтобы повернуть две танковые армии на Берлин». Сталин издал указ. Отец тут же позвонил своим командармам Павлу Рыбалко и Дмитрию Лелюшенко, которые двинули армаду танков вперед на Берлин. Они довольно быстро прошли вторую линию обороны, преодолели реку Нейсе.

Однако в Берлине решили разводить войска. К концу апреля Сталин провел новую разграничительную линию, и войска Рыбалко, которые уже практически находились на траверсе Рейхстага, надо было отводить. Конев позвонил и сказал: «Павел Семенович, нужно отводить войска. Это приказ». Как писал отец, было трудное решение, но приказ есть приказ. Войска отвели за новую разграничительную линию. Да, наверное, эмоционально нелегко. Но все равно после войны было великое единение людей, достигших победы.

— Известно, что в 1946 году, когда на Жукова посыпались обвинения в присвоении себе заслуг в победе над Гитлером, ваш отец, как и прочие генералы, высказался в поддержку. Но спустя 11 лет, напротив, выступил на стороне противников и написал статью, в которой утверждалось, что «Жуков не оправдал доверия партии, оказался политически несостоятельным деятелем, склонным к авантюризму в понимании важнейших задач внешней политики СССР и в руководстве министерством обороны». Как думаете, почему?

— В 1946 году Сталин собрал высший военный совет, на который пригласил моего отца, Рокоссовского, Рыбалко, Василия Соколовского и других. Там был поставлен вопрос, что Жуков неправильно позиционирует себя и свою роль в войне, что все победы приписывает себе, неправильно себя ведет. И это досье на маршала доложено вождю. Отец откровенно рассказывал о данном эпизоде Константину Симонову, хотя дома о знаковом сюжете не упоминал. Так вот, он сообщил, что в ту минуту понял, что сгущаются такие тучи, когда Жукова могут репрессировать. Сталин был очень недоволен: «А что мы сидели и делали, Георгий Константинович?» Тогда отец подумал, что или пан, или пропал — выступать надо было первым. Папа встал и сказал, что у маршала может быть непростой характер, его можно критиковать, но он честный и порядочный человек, который во время войны был на передовой, жертвовал собой для того, чтобы добиться победы. Защитил, одним словом. Потом выступали в поддержку и другие военачальники. Поэтому Сталин понял, что они не приветствуют его шаг. Все-таки после войны он должен был прислушиваться к мнению таких авторитетных людей. Потому вождь решил не предпринимать никаких жестких шагов, а отправил Жукова командовать Одесским военным округом.

«В 1946 году, когда перед генералами был Сталин — человек неробкого десятка, который решал судьбы многих людей, они все как один встали на защиту Жукова» «В 1946 году, когда перед генералами был Сталин — человек неробкого десятка, который решал судьбы многих людей, — они все как один встали на защиту Жукова» Фото: © Иван Шагин, РИА «Новости»

— Я читала, что якобы в начале войны, напротив, Жуков спас вашего отца, которому грозил трибунал.

— Все эти истории про то, кто кого спасал, были написаны значительно позднее, уже после довольно неприятной для отца истории в 1957 году, когда во времена Никиты Хрущева Жуков вмешался в политическую интригу. Никита Сергеевич ощутил в маршале ту силу, которая его очень пугала. Сегодня мы называем это бонапартизмом, кстати, не вижу в подобном ничего плохого и оскорбительного, когда сильный волевой человек, представляющий силовые структуры, замешан в политике. А Жуков говорил на пленуме, что ни один танк без его ведома из ангаров не выйдет. Хрущев от этого напрягся. Материалы того пленума опубликованы. В итоге отец получил статью из главного политуправления, где сказали печатать под своим именем. Он всю ночь сидел и что-то правил. А говорилось в ней, что Жуков преуменьшал роль партии, не учитывал того и сего. И там была использована как раз фраза про бонапартизм. Да, он вмешался в политическую борьбу, где проиграл Хрущеву.

Отец подписал эту статью, на что Жуков был очень обижен. С тех пор прошло много времени, но в мемуарах маршала читалась обида. «Ты что, не можешь написать опровержение?» — спрашивал он у моего отца. «Вы же знаете, что опровержение никто не напечатает, потому что это точка зрения партии, а она у нас закон», — ответил папа. Потому их отношения были испорчены, Жуков отцу даже книжку воспоминаний не прислал.

А уже потом появилась история про то, что он спас моего папу после Вяземской катастрофы. Но тех, кто тогда присутствовал при принятии решения в отношении отца, уже нет на свете, включая Вячеслава Молотова и Климента Ворошилова. Я знаю только один документ, который улетел в Ставку после тех событий, — это шифровка, подписанная моим отцом, начальником Западного фронта Соколовским и членом военного совета Николаем Булганиным. Они заявляли, что из-за сложившейся на фронте обстановки просят объединить все фронты под одним командованием. А для того чтобы действия были эффективными по отражению страшного удара немцев, просили, чтобы объединенными силами фронтов на московском направлении командовал Георгий Константинович, который к тому времени уже имел авторитет. Что при этом Сталин говорил Жукову, а тот — ему, мы оставляем за скобками. Ни одного свидетеля тех событий уже нет.

— И все же почему ваш отец в 1957-м согласился подписать статью против маршала?

— Это любопытный вопрос, я его задавала и военным, и их потомкам (вдруг что-то слышали). В 1946 году, когда перед генералами был Сталин — человек неробкого десятка, который решал судьбы многих людей, — они все как один встали на защиту Жукова. Однако в 1957-м на пленуме, когда снимали маршала, ни один не встал и ничего не сказал в его защиту. Почему так произошло? Ведь там сидел не Сталин, а Хрущев, который, напротив, провозгласил борьбу с культом, волюнтаризмом. Это вопрос для историков, пусть думают.

— Но ваш отец не отвечал на него?

— Нет, он данную тему не затрагивал. Все равно уважение к Жукову у папы было всю жизнь, несмотря на все коллизии и на фронте, и после войны. Не надо думать, что это послевоенная борьба за власть. В 1957 году отец не стал сопротивляться линии партии, Хрущев ему сказал, что все равно статья пойдет за его подписью.

Сожалел? Конечно. Я знаю, что папа пытался налаживать отношения. Он позвал всех своих боевых товарищей на свой последний 70-летний юбилей. Жуков тоже пришел. Тогда все были в гражданском. Маршал в темном элегантном костюме со звездами Героя. Это было застолье, где собрались звезды войны, а также писатели Симонов и Борис Полевой. И вот один генерал начал рассказывать, как правильно командовать фронтом, что ездить на передовую и ползать на брюхе неправильно. Жуков сидел, терпел, но потом встал и сказал: «А вот я командовал фронтом и всю передовую на брюхе исползал». И мой отец также вскочил: «Это правда! И я тоже» Все они на передовой сидели и без того не отправляли войска в наступление. Тогда Жуков и мой отец друг к другу подошли, обнялись. А Симонов написал, что, когда это произошло, все поняли, что главное было на войне, а все ненужности, острые шипы остались в прошлом. Главное — та тяжело добытая победа и тот военный гений и искусство, которыми обладали те люди.

Папа умер за год до Жукова. Мне рассказывали дочери Георгия Константиновича, что он собирался прийти и проститься, но врачи запретили. Тогда маршал прислал нам с мамой соболезнования. Оба — мой отец и Жуков — являлись свидетелями грандиозных событий, каждый сыграл свою роль. Они это понимали. Хотя обида у Георгия Константиновича на ту статью с подписью моего отца была безмерная.

Тем не менее моя мама сохраняла все статьи, где говорилось о маршале, а когда он болел, навещала его в госпитале, он ей подписал книгу. Она ощущала, что Жуков — свой человек.

«Я знаю, что он сожалел, пытался налаживать отношения. Отец позвал всех своих боевых товарищей на свой последний 70-летний юбилей. Жуков тоже пришел»Фото предоставлено Наталией Коневой

«ТОВАРИЩ КОНЕВ, СЕЙЧАС САЛЮТ БУДЕТ, — СТАЛИН РАДОВАЛСЯ КАК РЕБЕНОК. — ПОЙДЕМТЕ К ОКНУ»

— Я знаю, что ваш отец виделся не только со Сталиным, была короткая встреча с Владимиром Лениным, с которой остался даже снимок.

— Да, он сфотографировался с участниками подавления Кронштадтского мятежа. Оригинал снимка отец подарил музею, но у меня есть копия.

— Конев рассказывал о своих оценках Ленина и Сталина?

— Когда издавали полное собрание сочинений Ленина, отец их выписывал. Мы с мамой ахнули. Это новое издание он не просто читал, но еще и делал заметки в некоторых работах, особенно там, где Ленин писал о войне и военных. Его папа воспринимал как мудрого человека, остро понимающего, что такое отношение к военным и войне. Отец ценил в Ленине практика и мудреца, он считал, что тот не был склонен к опрометчивым решениям. Потому, когда огромный объем книг встал на полку, я поняла, что это не просто ради декораций. А в сталинском собрании сочинений я таких пометок не видела. Почему? Не знаю.

Тем не менее Сталин был тем человеком, которого папа наблюдал в разных проявлениях, поэтому точно не мог оценивать одномерно. Он видел его и как человека, стоявшего за репрессиями знакомых ему людей, и то, каким он был в начале и конце войны, а также в послевоенный период.

Я вспоминаю один забавный случай. Как-то отец прилетел в Москву докладывать вождю о ситуации на фронте. В тот день должен был состояться салют в честь взятия какого-то города. «Товарищ Конев, сейчас салют будет, — Сталин радовался как ребенок. — Пойдемте к окну». Бабахнул салют, а отец подумал: «Да, но я видел на фронте фейерверки посильнее».

— Почему же Конев отказался командовать парадом Победы?

— Он считал, что не кавалерист и не имеет нужной выправки. Поэтому отказался и решил идти со своим фронтом. На что Сталин ответил: «Товарищ Конев, вы зазнались».

Парад Победы 1945 годаФото предоставлено Наталией Коневой

«ЕГО ЛЮБИМОЕ РУГАТЕЛЬНОЕ СЛОВО БЫЛО «БАРСТВО»

— Поговорим о ваших родителях. Они познакомились на войне.

— Мама увидела отца таким, каким он был зимой в 1941–1942 годах на Калининском фронте. Ее послали наладить ему быт, потому что он мучился от язвы. Это была для нее колоссальная ответственность. И вот она увидела худого измученного человека. По признанию мамы, почувствовала себя за ним как за каменной стеной, что с папой не страшно. Он прошел с ней всю войну. В те времена гражданский союз тоже был популярен, с первой женой папа не расписан, но двух детей записал на себя. Официально с мамой зарегистрировали брак только в 1961 году, но написали, что фактически вместе с 1942-го.

Мама была сильным человеком. Об этом можно судить хотя бы по тому, как собранно она пережила свою болезнь в конце жизни. Ни слезинки не уронила. Я потрясена! Мама была сильным человеком, но всегда понимала, что выбрала свой путь. Она никогда не старалась быть главой в нашей семье. Знала, что должна посвятить свою жизнь моему отцу. Они были вместе 31 год, и 31 год мама являлась его вдовой. Она никогда не забывала об отце, хотя овдовела, когда ей было около 50 лет. Однако не предпринимала попыток, чтобы потом устроить свою судьбу. Мама всегда была элегантно одета, обладала хорошим вкусом. Отец в этом смысле гордился ею. Их первый выход на прием в Кремль оказался праздником, ему делали комплименты, какая у него красивая молодая жена.

— Как вы думаете, чем она его подкупила?

— В ней была чистота. Мама являлась дружелюбной и открытой людям. Ее фронтовые подружки говорили, что была доброй. Думаю, она являлась человеком, который умел слушать, а для отца это важно. Также показала себя тем, кто не будет никогда его предавать. Кротость — ее сознательный путь. Мама писала, что это счастье, когда жизнь сводит с большим человеком, когда ты понимаешь, что рядом с тобой такая личность. Она встраивалась в жизнь отца, это был ее выбор, он не заставлял, не сгибал, но выбор сделан.

«Мама была сильным человеком. Об этом можно судить хотя бы по тому, как собранно она пережила свою болезнь в конце жизни. Ни слезинки не уронила. Я потрясена!»Фото предоставлено Наталией Коневой

— Для посторонних людей все герои Великой Отечественной войны, да и в принципе исторические личности — это картинка в учебнике. Но каждый из них был живым человеком со своими достоинствами и недостатками. Вы родились после войны, когда вашему отцу было почти 50 лет. Каким вы его запомнили?

— Да, папа получил меня к своему 50-летнему юбилею. Но ведь всегда есть возраст биологический и физический. В то время он был очень импозантным, моложавым. Его, наверное, стала подтачивать болезнь ближе к 70 годам, когда отец справлял свой юбилей, понимая, что тот будет последним. А вот если говорить о моем детстве, я чувствовала, что он крепкий и моложавый мужчина. Я видела его в разных обстоятельствах: на охоте, рыбалке, в отношениях с другими людьми, как умел вести за собой. Папа был харизматичным. Когда люди собираются за столом, всегда есть человек, к которому бессознательно начинают обращать взоры. Вот и отец умел так организовывать пространство, притягивая к себе внимание. Все, кто его знал, вспоминали, что он был энергичным человеком, у которого глаза блестели.

Уже после 70 лет он стал по-другому себя ощущать. Поэтому переключился на мемуары, работу с книгами, архивами. Надо сказать, папа оставил после себя огромное наследство, в том числе документальное. У него не было пассивности ума, которая может случиться после 70 лет. Он выписывал много журналов: «Новый мир», «Знамя», «Октябрь», «Неву» и даже «Иностранную литературу». Последний мне очень помог, когда я задумалась поступать в университет. А когда мы уезжали с государственной дачи после папиной смерти (собраться надо было за месяц, хотя мы там 25 лет прожили), я открыла шкаф и обнаружила подшивки журнала «Интернациональная литература» за 1935 год. Я в шоке: каким образом это там оказалось? В папиной библиотеке было много таких книг, которые меня поражали. Я даже иногда с ним спорила: «Зачем тебе Гай Юлий Цезарь „Записки о Галльской войне“?» Мне казалось, что это чудовищная книга. Он говорил: «Нет, дорогая, ты не понимаешь. Очень интересно посмотреть, как бились с варварами».

«Строгость отца вот в чем проявлялась. Он всегда говорил, что надо научиться трудиться в самом широком смысле: не только сидеть за книжками, но и пойти поработать в саду»Фото предоставлено Наталией Коневой

— Каким отцом являлся Иван Степанович? Может, у вас существовали какие-то традиции в семье?

— Папа был очень строгим. При этом его доброта не предполагала сюсюканий. В школу он никогда не ходил, а я никогда не просила, потому что понимала, что если отец пойдет туда в своей форме, то это будет что-то феерическое, мальчишки станут на него прыгать и приставать к нему. Надо сказать, что и мама не все родительские собрания посещала, потому что поводов не было, я училась всегда прилично.

Строгость отца вот в чем проявлялась. Он всегда говорил, что надо научиться трудиться в самом широком смысле: не только сидеть за книжками, но и пойти поработать в саду. Папа любил яблоневый сад, который сам посадил с отцом мамы. Его любимое ругательное слово было «барство». Я пыталась отлынивать, мне казалось, что лучше почитать, полежать в гамаке или поехать куда-то с друзьями, а он говорил: «Что же это за барство?»

Хотя мой отец был не молод, но он всегда умел что-то рассказать, чем-то заинтересовать. Помню, мы отправились в Чехословакию еще в мои школьные годы и папа сказал, что надо ехать в замок Меттерниха, а потом направились в замок, где умер Казанова. И все это он сопровождал рассказами. А когда я приезжала на каникулы в Германию, то меня отправляли и в Лейпциг, и в Веймар, и, конечно, в Дрезденскую галерею.

Отец всегда просил меня поступать в жизни так, чтобы ему было не стыдно. Слово «честь» мы все время сейчас спрягаем с дворянскими временами. Но оно важно было и для командиров Красной армии. Безнравственность являлась для отца чем-то невозможным. А прощать меня, когда я увиливала от чего-то, он был все равно готов. Поскольку у него хорошо развита интуиция (это тоже полководческое свойство), то, когда я пыталась что-то округло рассказать, куда же я отправляюсь, папа говорил: «Ты, наверное, вот это хочешь сделать. Хорошо. Давай. Но только к такому-то часу возвращайся».

«Хотя мой отец был не молод, но он всегда умел что-то рассказать, чем-то заинтересовать»Фото предоставлено Наталией Коневой

Еще я ему очень благодарна за то, что моя жизнь всегда была наполнена книгами. Он же хотел, чтобы я стала врачом. Это была его тайная мечта. Старшая дочь отца Майя была филологом-полонистом, а тут и младшая туда же… «Может, все-таки медицина?» — говорил он. «На худой конец химия», — отвечала я. Папа тут же начинал рассказывать про даму-химика, которую знал во время войны и которая ставила ему в Берлинской операции дымовую завесу. «У нее было призвание. А ты? Врач! Мы же болеем с мамой», — говорил он. Я отказывала и думала, что отец меня сейчас задушит в объятиях любви и заставит заниматься и готовиться к медицине. Не стал. Я ему за это очень благодарна.

Я еще была тем славна, что в школьные годы писала роман. Я понимала, что слово и любовь к папе на всю жизнь. Я благодарна ему, что он никогда не запрещал мне читать книги, которые имелись в нашей библиотеке. А они были разные. Сначала меня застукали за чтением Оноре де Бальзака, потому что отец выписал все 24 тома. Он не вырывал у меня эти книги. Ги де Мопассана в моих руках воспринимал с неудовольствием. «Папа, мне надо прочитать „Пышку“», — говорила я, и отец кивал. Потом меня застукали за Стефаном Жеромским, там были какие-то эротические любовные истории, а я еще школьница. Наверное, надо забрать у меня эту книгу, но папа не стал. «Ты что, читала Жеромского? — спросил он. — Ну ладно».

И самое потрясающее. Как член ЦК, а им отец оставался до конца жизни, он получал спецвыпуски книг зарубежных авторов, которые были запрещены к изданию в нашей стране, причем не только художественную литературу, но и публицистику. Все эти книги в одинаковых обложках цвета топленого молока. Были у него возможности получить также редкие издания. Я очень хорошо помню, что моя сестра Майя являлась большим любителем поэзии, со многими поэтами, кто сейчас уже легенда (Булат Окуджава, Юрий Левитанский), дружила. «Папа, сейчас издается Цветаева, я прошу тебя, достань эту книжку в ЦК», — попросила она, и отец подарил ей свой экземпляр. Так что я узнала о Цветаевой еще в те времена, когда о ней мало кто говорил. Майя ему притаскивала Михаила Булгакова, который еще даже и не издавался. Мы всей семьей читали «Собачье сердце». Для того времени это было что-то!

«Победа — это не птица, летящая вспять, а победа тех поколений, которые были до нас. Если они еще остались на земле, то надо испытывать к ним уважение»Фото предоставлено Наталией Коневой

«ВЕЛИКАЯ ОТЕЧЕСТВЕННАЯ ВОЙНА — ЭТО НЕ ГОЛОВА, ПОВЕРНУТАЯ НАЗАД, А ЗВЕЗДА, КОТОРАЯ ВПЕРЕДИ»

— Как вы думаете, удастся ли следующим поколениям сохранить память о подвиге советского народа в Великой Отечественной войне и должным образом чтить его?

— Я недавно прочитала фразу, которую сказал Сталин на Ялтинской конференции: «Да, конечно, пока все мы живы, бояться нечего, мы не допустим опасных расхождений между нами. Но пройдет 10 лет или, может быть, меньше и мы исчезнем. Появится новое поколение, которое не прошло через все то, что мы пережили, которое на многие вопросы, вероятно, будет смотреть иначе, чем мы». Это правильная мысль о том, что перестанут существовать свидетели той победы. Каким будет мир спустя всего 10-летие, задумывался уже Сталин.

И вот прошло 75 лет, осталось очень мало живых свидетелей тех событий. Мы видим прекрасных стариков в роликах, которые показывают по телевидению. Они такие искренние, чистые, непридуманные. Но их очень мало. У тех же, кто не переживал эти события, таких как я, оценка чуть сверху, не из окопа. Конечно, мы знаем, что поколенческая проблема восприятия войны существует. Если те, кто участвовал в войне, понимают цену жизни и смерти, то для нас это кино: пальба, летящие трупы все-таки некое отражение. Отражения хороши, потому что твое сердце так не задевает, как если бы ты оказался в этой гуще, потому возникает дистанция.

Недавно в одном из телеграм-каналов писали, что нельзя идти вперед с повернутой назад головой. Да, конечно, так двигаться совершенно непродуктивно. Но мне кажется, что здесь совсем другая метафора должна существовать. Когда-то был популярен французский поэт Шарль Бодлер, который написал «Цветы зла», там есть одна фраза: «Я думаю о тебе, Андромаха». Андромаха — героиня «Илиады» Гомера. Этот образ для Бодлера как для нас герои Куликовской битвы. Почему он так пишет? Потому что Андромаха, Илиада и Троянская война — неприкасаемая звезда. То же самое, мне кажется, для нас Великая Отечественная война. Это не голова, повернутая назад, а звезда, которая впереди, величайший нравственный авторитет. Не только хроника, бои, танки, цифры, но и именно моральный авторитет того поколения, которое сознательно сделало свой выбор и являлось до конца ему верным. Если ты переставал быть таковым, перемещался в категорию предателей. Для меня нет прощения власовской дивизии. В каких бы чудовищных условиях бойцы ни оказались, они переступили рубеж.

Потому Победа — это звезда, наша Илиада. Почему на нее ориентируемся? Потому что важно найти нравственный ориентир. Всегда ли я могу думать о себе или надо позаботиться о других? Так и сейчас, кто-то верит в коронавирус, а кто-то считает это медийной историей. Даже если там часть правды, все равно ты должен собой заслонить людей, которые за тобой.

Потому Победа — это не птица, летящая вспять, а победа тех поколений, которые были до нас. Если они еще остались на земле, то надо испытывать к ним уважение. А мы это делаем не всегда. Ветеран что-то рассказывает, а у нас не хватает терпения его выслушать.

— Как вы относитесь к акции «Бессмертный полк»? Выходите с портретом Конева?

— С одной стороны, я должна бы пойти. С другой — мой отец не только часть моей жизни и семейной истории. Он один из героев страны и этой войны. Может быть, папа не только мне принадлежит, но и его соратникам, их потомкам. Мне кажется, что его действия — часть из учебников истории. Для меня помнить — это не значит выйти с портретом. Я делаю все для того, чтобы память об отце сохранилась. Участвую во многих медийных историях, не отказываю, если кто-то что-то хочет о нем узнать. Я сделала две книги о папе. Стараюсь рассказать правду не только о нем, но и о тех, кто был рядом. Я собрала подборку писем, которые писали солдаты моему отцу. Это мне помогает понимать какие-то события того времени.

«Мой отец не только часть моей жизни и семейной истории. Он один из героев страны и этой войны. Может быть, папа не только мне принадлежит, но и его соратникам, их потомкам»Фото предоставлено Наталией Коневой

— В преддверии 75-летия Победы в Праге снесли памятник вашему отцу. Как вы восприняли это известие?

— Многие добивались от меня комментариев, рассчитывая, что я в эмоциональном всплеске буду возмущаться. Памятник — это часть истории, монумент не только личности, но и нашей Победе. Я так расцениваю. Другое дело, что памятник имеет черты лица моего отца. Потому, когда он валяется на траве с петлей на шее, это меня очень задевает. Да, мне неприятно. Хотя я переживаю подобное уже второй раз. Впервые это случилось в Кракове, когда в 1989 году сняли памятник моему отцу и перевезли в Киров, хотя там он смотрится не так естественно, так как сделан для других пространств.

Я понимаю, что в Праге было политическое событие в преддверии 75-летия Победы. Те силы хотели именно это продемонстрировать. Но я бы хотела сказать, что сейчас идет переосмысление истории. Наши фронты освобождали большие территории Европы. История моего отца связана с Европой — Польшей, Германией, Прагой. А после войны еще и в Вену попал. Так что прошелся, что называется, по европейской истории.

Я видела документальные кадры 1945 года, когда освобождали Прагу. Я была потрясена. Армию забрасывали цветами, а когда она выходила из Праги, вы бы знали, что творилось в толпе, как ее приветствовали, обнимали ликующие граждане. Мой отец встречался с Эдвардом Бенешем. Потом Чехословакия приняла решение развиваться по социалистическому пути, мой отец и наша армия к этому отношения не имели. Но сегодня Европа нам говорит: «Мы жертва. Сначала Гитлера, он нас распял». Хотя ведь там этот протекторат Моравии с Богемией прекрасно переносили. Более того, почти до последнего, до мая, чешская промышленность выпускала боеприпасы и военную технику для немецкого рейха. В составе вермахта воевали солдаты чешского происхождения. И говорят, что они жертвы. Хотя жертва вовсе не обязана идти в вермахт. Это легкая позиция — быть жертвой. Просто сказать: «Не мы выбирали». А кто тогда?

Кому-то хочется обнулить историю, стереть все, начать заново и пойти по другому пути, но камни мешают, которые торчат и пытаются о чем-то напомнить. Но обнулить историю до конца невозможно. Память не только в камнях, но и в душах людей. Все равно в семьях это передается. Были и те среди чехов и словаков, кто яростно сражался с фашизмом. Другого пути, кроме как искать солидарность, нет. Никто не даст гарантии, что помощь народа, который имеет родственные славянские корни, не понадобится, на каком-то крутом повороте эту братскую помощь захочется получить. И оскорбление, растирание памяти ногой, плевки не будут сопутствовать тому, что кто-то бросит все и помчится проявлять солидарность.

Поэтому путь один — находить в молодом поколении историков, которые отбросят ангажированность и расскажут обо всем: и о коллаборационизме, и о двойственности, которая была к рейху, и об отношениях с СССР, который то приходил, то выходил. Молодые историки и молодые поколения не должны бояться об этом говорить. Историю вычеркнуть нельзя. Ее надо научиться принимать.