Протоиерей Максим Козлов: «Еще три-четыре пандемии, и управлять человечеством окажется совсем легко»

Протоиерей Максим Козлов: «Я готов признать собственное бессилие в отношении распространения коронавируса и динамики развития инфекции. Тем более столько здесь намешано политических и околополитических стремлений людей, которые занимаются подобными трактовками» Фото: «БИЗНЕС Online»

«Слишком часто цифры по коронавирусу подверстываются под мировоззрение»

— Отец Максим, нынешняя Пасха — вторая в условиях пандемии коронавируса, но, насколько я понимаю, никаких строгих карантинным мер, которые бытовали в прошлом году, на этот раз не ожидается. Прихожане допущены в храмы, а не оставлены дома наблюдать за онлайн-трансляциями грандиозного пасхального богослужения. Так что же: мы стали меньше бояться коронавируса, или эпидемия объективно пошла на убыль — как в нашем сознании, так и в реальном, окружающем нас мире?

— Для начала констатирую: когда мы говорим про коронавирус, так трудно бывает очерчивать область объективного. От людей, либо облеченных авторитетом власти, либо медицинской квалификацией, мы постоянно слышим мнения, которые между собой же и противоречат. Случается, что от одного и того же человека с разницей в недели две-три транслируются разные высказывания, но неизменно с авторитетностью и уверенностью. Поэтому о том, что происходит с распространением инфекции, я не владею объективной информацией, и я не знаю, кто ею вообще владеет и как она передается из уст в уста. Ведь даже те, кто принимает решения во власти, тоже от кого-то ее получают. Но как можно говорить об объективности, если данные российского оперативного штаба по борьбе с COVID-19 и Росстата по числу умерших в нашей стране разнятся едва ли не в 1,5–2 раза из-за разных методик подсчета (к концу 2020 года оперативный штаб рапортовал о 55 тыс. смертей, а Росстат — более чем о 78 тысячах. Однако уже в феврале этого года Росстат докладывал о 162 тыс. россиян, умерших с начала пандемии от «китайского вируса», — прим. ред.)? Вероятно, дело в том, что одни считают людей, скончавшихся непосредственно от COVID-19, а другие — также и тех, кто умер от осложнений или ухудшения сопутствующих болезней.

Итак, я готов признать собственное бессилие в отношении распространения коронавируса и динамики развития инфекции. Тем более столько здесь намешано политических и околополитических стремлений людей, которые занимаются подобными трактовками. Я говорю и об энтузиастах вакцинации, которым нужны одни цифры, и об «антиковидных» активистах, которым необходимы совершенно другие показатели. И, к сожалению, так часто эти цифры подверстываются под мировоззрение…

Но что очевидно поменялось? Конечно же, мы стали меньше бояться коронавируса. Ситуация предыдущей весны и начала лета была ситуацией паники, по сути дела. Никто толком не знал, как лечится этот вирус, одновременно циркулировали страшные разговоры про нехватку аппаратов ИВЛ (искусственной вентиляции легких — прим. ред.) и самих запасов кислорода. Если же человека все-таки госпитализировали и подключали к ИВЛ, то это как бы означало самое страшное. С обывательской точки зрения такой человек рассматривался как обреченный, дальше — только могила.

Я помню, что в те дни я не сидел и недели без работы и постоянно перемещался по Москве — то есть относился к той категории людей, которые все же выезжали на рабочие места. Я трудился и как священник (настоятель храма преподобного Серафима Саровского вблизи комплекса «Москва-сити» — прим. ред.), и как глава церковного учебного комитета. Что бросалось в глаза на улицах? Непривычно пустой город. Погода в ту пору стояла хорошая: ранняя весна, много солнца — идешь по притихшему огромному мегаполису и видишь, как одуванчики расцветают, как зеленым дымчатым пухом раскрываются на деревьях первые листья, а настроение при этом не весеннее. Вместо этого на сердце тревога и давящая неизвестность. Сейчас не так. Даже осенью, во время второй волны, когда опять много людей заболевало, ощущения безысходности больше не было. И врачи научились лучше справляться с ковидом, и мы до известной степени смирились, что есть такое сопутствующее обстоятельство нашей жизни — коронавирусная инфекция. Те, кто теперь заболевает, переносят это легче, а медики лечат увереннее.

— Насколько Русская православная церковь сама пострадала от коронавируса?

— Все же процент смертности среди православного духовенства и тяжких случаев заболевания был значительно выше весной и в начале лета 2020 года, чем в конце осени и зимой. Субъективные впечатления по людям, которых я знаю лично, у меня примерно такие же. Среди моих знакомых число умерших или заболевших тяжело в основном легло на первую волну. Возможно, это была самая слабая (подразумеваю — физически слабая) часть нашего сообщества, а может, сам вирус мутирует и приспосабливается к человеческому организму.

— В открытых источниках упоминается, что с момента начала пандемии от инфекции скончались от 150 до 205 священнослужителей Русской православной церкви различного звания — в том числе несколько митрополитов, как действующих, так и пребывающих на покое. Среди действующих не только митрополит Казанский и Татарстанский Феофан (Ашурков), но и митрополит Чебоксарский и Чувашский Варнава (Кедров) (на момент кончины ему было 89 лет), а также митрополит Екатеринодарский и Кубанский Исидор (Кириченко), вместе с которым умерли его родной брат, протоиерей Владимир Кириченко, и родная сестра, монахиня Мария…

— К сожалению, это похоже на скорбную правду, но цифра более чем в 200 человек представляется мне завышенной. У нас есть рабочая группа, созданная святейшим патриархом в самом начале эпидемии (точное ее название — рабочая группа по координации деятельности церковных учреждений в условиях распространения коронавирусной инфекции). Туда стекается самая объективная статистика, и, согласно последним обнародованным данным, мы потеряли 152 служителя, из них 14 клириков приходов Москвы, 114 клириков епархий России и 24 клирика и насельника ставропигий, то есть монастырей и монашеских братств. Всего же, по информации рабочей группы, коронавирусной инфекцией переболели 4 769 клириков и монашествующих Русской православной церкви. Такие вот итоги, выраженные на бесстрастном статистическом языке.

«Мы в России даже весной 2020 года находились в исключительной ситуации. Да у нас был — но самый короткий для значимых стран мира — промежуток недопуска людей на массовые богослужения» Фото: «БИЗНЕС Online»

 «Эта удаленность сделала прихожан ближе, а приходы — сплоченнее»

— Христианство имеет огромный опыт соприкосновения с эпидемиями, начиная от тех, что сотрясали античный мир в первые века нашей эры, и тех, что пришли на заре Средневековья, как юстинианова чума, и заканчивая испанкой и тифом в начале XX столетия. И никогда христиане не складывали своего оружия перед пандемиями: проповедовали, служили, причащали, утешали. А сейчас, на ваш взгляд, христианство достойно выдержало удар? Я говорю о христианстве вообще и о православной вере в частности.

— Следует признать различие в восприятии пандемии христианством современного мира от христианства предшествующих веков. И это различие совсем не в том, что в прежние времена трезвый церковный взгляд пренебрегал необходимыми мерами противодействия болезни. Конечно, не пренебрегал! Но сообразно с медицинскими представлениями эпохи. Скажем, христиане VI века не могли иметь эпидемиологических подходов начала ХХI века. Если же мы будем говорить о более близких нам временах Российской империи, то, разумеется, в общегосударственных карантинных мерах, которые тогда предпринимались, церковь активно участвовала. В том числе публично поддерживая эти меры проповедью и разумным словом. В то же время священники, само собой, не оставляли мест своего служения.

Но тут важно увидеть вот какую разницу. Если мы говорим о не древних временах, а о синодальной эпохе, то в тот исторический период миряне, как правило, причащались очень редко. Это несколько иной контекст, в котором довелось служить нашим предшественникам — с точки зрения не вероучительной, а, так скажем, нейтрально-эпидемиологической. К примеру, нынешний ритм причащения предполагает, что среднестатистический воцерковленный человек стремится прикоснуться к святым церковным таинствам раз или два в месяц. А тогда, в синодальную эпоху, большинство православных приступали к таинствам раз-два в году — в основном Великим постом. При этом старые эпидемии чаще всего разворачивались в жаркое время года, и на постные недели их пик приходился редко. Потому полной аналогии с коронавирусом здесь не проведешь.

При всем при том мы не можем не отметить, как легко значительная часть современного христианского мира пошла на отказ от богослужебной жизни, стоило лишь ВОЗ (Всемирной организации здравоохранения) объявить о начале пандемии. Я говорю в первую очередь об инославном христианском мире — картины пустой площади перед собором святого апостола Петра в Ватикане в период празднования «католической Пасхи» были слишком ярки и показательны. Чем грандиознее сооружение, тем ощутимее в нем отсутствие людей. Однако и православных странах Южной и Центральной Европы наблюдалась похожая ситуация. В той же Греции храмы были иногда закрыты не только для паствы, но и для священников: богослужения здесь не проводились вовсе на протяжении определенного промежутка времени. И никакого общецерковного гласа против этих мер так и не прозвучало.

Потому можно сказать, что мы в России даже весной 2020 года находились в исключительной ситуации. Да у нас был — но самый короткий для значимых стран мира — промежуток недопуска людей на массовые богослужения. При том, что — будем честны — этот недопуск, как и вся строгость законов в нашей стране, сочетался с необязательностью (сквозь пальцы) его исполнения. Но даже в то время православные службы совершались везде — божественные литургии, поминовения, живых и усопших и так далее. Онлайн-трансляции богослужений во множестве храмов и монастырей оказались налажены на удивление быстро. В интернете практически всегда можно было найти любую службу суточного круга на сегодняшний день — если уж не своего храма, то какого-либо другого. Более того, в очень многих местах завелись и новые формы коммуникации на приходах — через Zoom-конференции и другие формы удаленных контактов. Мне говорили об этом клирики разных храмов: парадоксально, но эта удаленность на выходе сделала прихожан ближе, а приходы — сплоченнее. Многие познакомились в интернете и узнали друг друга лучше, чем ходя в один и тот же храм на протяжении лет. Обычно в храме мы не проговариваем многих вещей — мы общаемся в некотором заданном контексте прежде всего. А тут люди начали именно разговаривать друг с другом.

— Неудивительно. Ведь не редкость увидеть в притворе надпись: «Многие скорби посылаются разговаривающим в храме». И как после этого общаться?

 — Да, а тут прихожане стали говорить. И в этом смысле оказалось, что в контексте скорби выросли и добрые всходы. Но, конечно же, не дай нам Бог опять возвращения в эту реку. Кажется, что все можно воспроизвести паллиативно и дистанционно, но это не так. Самое главное — участие в святых церковных таинствах — невозможно дистанционно. Таинства Христовы — это то, к чему мы всегда приобщаемся в храме.

— В связи с этим у меня вопрос, и он дискутировался в некоторых православных кругах во время пандемии. Причаститься дистанционно нельзя — это понятно. Но вот дистанционная исповедь почему невозможна? Разве современные средства связи такого не позволяют? Или это прельщение, впадение в ересь?

— Возможно, что в будущем (правда, я не знаю, каком именно будущем) это тема, допускающая обсуждение. Но я бы пока стал исходить из неких исторических аналогий. Скажем, в XIX веке мы знаем святых, которые находились в активной переписке со своими духовными чадами. Часть этого эпистолярного наследия уже давно стала сокровищницей нашей духовной литературы. Письма святителя Феофана Затворника, письма святителя Игнатия Брянчанинова, письма великих оптинских старцев об этом свидетельствуют. В XX веке мы знаем письма игумена Никона Воробьева (большинство из них опубликовано в сборнике «Нам оставлено покаяние»). Есть и множество других примеров. Можно говорить о высокой степени доверительности такой переписки, но при этом ни в одном из посланий духовным чадам не шла речь о подмене сакраментальной исповеди как таковой. Да, там были сокровенные моменты, которые доверялись духовным наставникам без всякой мысли, что это станет известно. И все равно это не исповедь. От писем Игнатия Брянчанинова до писем Иоанна Крестьянкина — это лишь разновидность православной эпистолярной традиции.

Жестче скажу: даже в ситуации лагерей и тюрем советского времени (в ситуации, которая была иной, чем нынешняя) мы не знаем сколь-нибудь ставших парадигматичными примеров, которые могли бы укрепить подобную практику. Чтобы человек, сидящий в лагере, писал своему духовнику, а тот по прочтении письма отпускал бы ему грехи.

Здесь у меня два соображения. Одно связано со словами преподобного Серафима Саровского. Святой Серафим справедливо говорил в свое время о том, что он знал людей, которые склоняли главу под епитрахиль и над которыми священник читал разрешительную молитву «прощаю и разрешаю», но которым Бог ничего не прощал. И других людей знал Саровский чудотворец, которые не имели с собой рядом священника, но имели стремление раскаяться и искреннее покаяние. Таким людям сам Ангел Господень говорил: «Прощаю и разрешаю». Мне думается, об этом нам сегодня не стоит забывать. Необязательно искать такого своеобразного, «дистанционного» контакта со священником настоятельнее, чем общения с Богом. Господь ведь знает о твоей невозможности в какой-то решающий момент оказаться в храме рядом со священником (если это и в самом деле невозможность). Если ты, не будучи в храме, хочешь покаяться, Господь примет твое покаяние и крепкую веру.

Это, так скажем, мое околобогословское соображение — может, вполне немощное. Второе — практическое. Исповедь среди прочего обязательно подразумевает тайну. При том, насколько сейчас прозрачен, ненадежен и открыт любому недоброжелателю интернет, пользоваться им в качестве донесения сокровенного в глубинах твоей души как минимум неблагоразумно. Иными словами, соблюдение тайны исповеди всемирная сеть нам совсем не гарантирует.

«Маска — это уже скорее не средство профилактики коронавируса и не медицинская процедура, а признак лояльности» Фото: «БИЗНЕС Online»

 «Обозначая присутствие маски на твоем лице, ты как бы говоришь: «Я играю по правилам»

— И все-таки трудно избавиться от чувства нарастающего абсурда, глядя на эту пандемию. Более года во всех СМИ, от мировых до отечественных, шла массированная атака на психику каждого человека. Нам внушали не просто страх перед коронавирусом — нам внушали страх смерти, некий коллективный ужас. И люди действительно поверили — они даже стали самоконтролироваться, одергивать друг друга: «Немедленно наденьте маску!», «Почему вы кашляете? Сидите дома!» Еще в 2019 году представить что-нибудь подобное было невозможно.

— Действительно, важная составляющая нашего времени, которую просто нельзя не заметить, — это ношение «чего-то» на лице. Сначала повсеместно вводили маски и перчатки, затем разрешили ограничиться маской. Но это, как мне кажется, может быть и обычный кружок, наклеенный человеком на собственный лоб. Маска — это уже скорее не средство профилактики коронавируса и не медицинская процедура, а признак лояльности. Просто обозначая присутствие маски на твоем лице (не обязательно надевая ее по-серьезному — вспомним застиранные повязки, сползшие на подбородок у прохожих на улице), ты как бы говоришь, что «я играю по правилам, которые предложены, я против них не протестую». Это, по сути, колоссальная всемирная проверка, насколько человечество может быть лояльно всему, чему угодно, — даже без внятных логических объяснений. Невольно задумаешься о том, что слова «близ есть, при дверях» («так, когда вы увидите всё сие, знайте, что близко, при дверях» — Евангелие от Матфея 24:33) звучат как никогда актуально. Ведь если так легко, без очевидного гигантского катаклизма, можно было весь мир ввести в состояние послушности — часто алогичной, то, если катаклизм будет посерьезнее, тогда что? Тогда управлять человечеством окажется совсем легко.

Об этом нельзя не задумываться — вне политики, но в контексте эсхатологии. На мой взгляд, нынешняя пандемия — это такой эсхатологический звоночек о готовности человеческого рода к последним временам. Именно поэтому, как мне кажется, нам, христианам, бессмысленно, памятуя Апокалипсис, пытаться преобразовать весь мир вокруг. Нам нужно сохранить самих себя в трезвом мировоззрении и вере, Церковь вне отступления от многовекового предания, и пытаться донести это до тех людей, с которыми мы имеем настоящую — то есть не в соцсетях или где-то виртуально, —  а личную коммуникацию. Собственно говоря, проповедь — это личное сообщение. Спаситель по воскресении говорит апостолам: «Вы же свидетели сему» (Лк.24:44–48). И они пошли в мир как «мартирес», что не очень правильно переведено с греческого на русский язык как «мученики». На самом деле буквальный перевод этого слова — «свидетели». Свидетели того, что они видели и слышали, и того, что они осязали руками, — Христа, который воскрес. И что это и есть жизнь вечная. Вспомним: апостолы и ученики Спасителя умирали не за Христа — за кого-то умирали античные герои, а также герои мировых войн ХХ столетия. Нет, они умирали во Христе, и это невозможно не почувствовать в древних житиях апостолов и первых мучеников. Они не то чтобы преодолевали страх смерти — они его не чувствовали. Они ждали приобщения к тому, что являлось целью их земной жизни.

— В таком случае Пасха Господня, которую мы сегодня празднуем в 2021-й раз от Рождества Христова — и есть мощнейшее оружие против страха, внушаемого коронавирусом. Как говорится на пасхальных службах: «Смерть! Где твое жало? Ад! Где твоя победа?»

— В связи с этим мы, христиане, можем себя спросить: насколько при декларации себя последователями христианского вероучения мы в своем практическом мировоззрении этим руководствуемся? То есть на сколько процентов наше мировоззрение мотивируется Божьими заповедями, христианскими ценностями и правдой Евангелия и насколько в то же время мы люди века сего? Собственно, весь этот страх смерти для верующего человека — это в конечном итоге проявление неверия. Неверия в то, что меня ждет жизнь вечная, лучшая, и возможная встреча с Богом, которого я исповедую. Вот когда такой катастрофический страх смерти, когда все что угодно, но только не думать об этом — подобное, увы, говорит о том, что мы, нынешние христиане, на самом деле христиане на 5, 10 или максимум 15 процентов. В своем мировоззрении и поведении мы в значительной мере люди века сего. И на этом нас и ловят — и в случае с коронавирусом, и в каких-то иных, когда нас призывают принимать ценности и установки нынешнего секулярно-безбожного мира.

— Когда вы сказали про «эсхатологический звоночек», сразу вспомнилась фраза из Апокалипсиса Иоанна Богослова «о гладах и морах», то есть об эпидемиях. И о том, что «восстанет народ на народ, и царство на царство», то есть грядут большие войны. Сейчас мы как раз и живем в условиях «мора» и в предчувствии глобального военного конфликта, который еще недавно запросто мог начаться в Донбассе.

— Мы, как известно, не знаем ни дня, ни часа наступления последних времен. И в истории человечества, и в истории нашей Родины случались эпохи, когда у людей тоже возникало — и, может быть, с бо́льшим основанием, чем у нас, — право задать этот щемящий вопрос: «Не ныне ли, Господи?» Первые послереволюционные годы ХХ века — разве это не время, когда православный человек мог спросить себя: «Попущенная после более чем 900 лет христианской истории катастрофа — то, что невозможно было даже представить себе еще 10 лет назад в нашем православном Отечестве — о чем это нам свидетельствует? Не о том ли, что в земной истории скоро будет поставлена точка?» Можно вспомнить здесь и пророческое произведение русского философа Владимира Соловьева «Три разговора о войне, прогрессе и конце всемирной истории», где реконструируется, как к началу ХХ столетия можно было себе представить наступление царства антихриста. Но, конечно, нам теперь видится, что это царство куда как ближе. Помимо названных признаков мы можем вспомнить и слова апостола Павла, который характеризует людей последнего времени с помощью целого набора отрицательных этических характеристик («самолюбивы, сребролюбивы, горды, надменны, злоречивы, родителям непокорны, неблагодарны, нечестивы, недружелюбны, непримирительны, клеветники…» (2 Тим. 3:1-5)). Но, наверное, и раньше встречались люди очень разные — казалось бы, что с того? Однако сейчас мы наблюдаем некий принципиальный выбор в сторону отказа от этических ценностей христианства в частности и монотеистической религиозной традиции в целом — ради так называемой «новой этики». Она, в свою очередь, решительно порывает со всем, что было связано с цивилизацией монотеистических религий. Такого, конечно, не было в истории человечества никогда прежде.

Пока это касается в основном цивилизованного мира Запада (как он сам себя именует), но можем ли мы знать, как широко это распространится? Мы уже имеем некую общность глобального мира, какой не бывало никогда — ни во времена эллинизма, ни в период географических открытий и промышленных революций. Но мы же смотрим из сегодняшнего дня — мы не знаем, до какой степени эта взаимосвязь человечества, допускающая управление из единого центра, может дойти ко временам антихриста. Пока к этому, как представляется, еще есть некоторые препятствия в виде национальных государств и отсутствия поголовной готовности руководствоваться директивами «мирового правительства» С другой стороны, еще три-четыре пандемии и две-три небольших ядерных войны с уничтожением части человечества, введение лимита на ресурсы, на воду, на воздух — и мы наверняка услышим вопль, что нам нужен единый координирующий центр для всей оставшейся части человеческого рода. Увы, представить это слишком несложно из перспективы нынешнего времени.

Вот только для христианина какой из всего этого вывод? Думаю, вывод двуединый. Первый — слова из Священного Писания: «Ей, гряди, Господи Иисусе!» (Откр 22:20). Но если так, то мы не должны бояться трех с половиной лет (согласно пророку Даниилу, антихрист будет царствовать три с половиной года. Откровение апостола Иоанна уточняет: 42 месяца, что совпадает с ветхозаветными пророчествами, — прим. ред.), за которыми начнется вечное Царство Божие.

Второй вывод. Это повод для нас жить ответственно, памятуя общехристианское предание: в последние времена у христиан уже не будет подвигов, но за одно сохранение верности христианству, за одно призывание имени Божия в молитве (но за такое призывание, которое все-таки говорит, что человек христианин по сути, а не по имени) человек спасется. Это нам такое укрепление: зная, что мы сильно отличны от христиан древности, мы все-таки уповаем на спасение — просто потому, что мы остались христианами в мире, безумно отступающем от Христа.

«Резко возрастает примитивность и ограниченность мышления молодых людей, что на поверхности связано с интернетизацией, клиповым сознанием, неспособностью усваивать печатный текст дальше полутора экранов» Фото: «БИЗНЕС Online»

«Хочется сказать режиссеру Богомолову: «Либо крест сними, либо трусы надень»

— В последние времена, как мы знаем из Священного Писания, возобновятся гонения на христиан. Сейчас многие христианские церкви, и протестантская, и католическая, и православная, составляют свой «мировой индекс гонений на христиан». Цифры эти не то чтобы очень шокирующие, но возрастающие. Известно, что по числу убитых или преследуемых христиан лидирует Африка (главным образом Нигерия), на втором месте — Китай. Если же говорить о современной России, то ситуацию здесь во время нашего предшествующего интервью вы определили как «период уникального благоприятствования православной церкви со стороны российской власти». Но ведь ничто не вечно — может оборваться и эта симфония властных и церковных институтов. Тем более что в обществе чувствуется глухое раздражение, которое в основном адресовано власти, но рикошетом (как это уже и было однажды в нашей истории) задевает и Русскую православную церковь. Это чувствуется и в кликушестве некоторых «популярных блогеров», и в крикливой риторике «либералов» или каких-нибудь псевдоисламских фундаменталистов. Не сгущаются ли тучи?

— То, что лед тонкий и потрескивает под ногами, я думаю, все мы ощущаем. Да, по-прежнему на уровне верховных институций государства есть очень высокая мера понимания роли церкви и поддержки ее инициатив. Трудясь в области духовного просвещения, я могу засвидетельствовать очень достойный уровень рабочего позитивного взаимодействия с теми государственными ведомствами, которым делегировано взаимодействие с Московской патриархией и которые являются корреспондирующими в областях, с нами пересекающихся. Похожие отношениях выстроены и с Вооруженными силами и правоохранительными органами, отчасти с социальными ведомствами.

Однако это все хорошо работает на «верхних этажах» власти. Когда мы спускаемся к среднему звену чиновничества, ситуация уже не такая благоприятная. Но тревожит меня даже не это, а то, что значительная часть городской образованной молодежи относится к Русской православной церкви либо отстраненно, либо с воспитанными и усвоенными с детства негативными штампами. Я имею в виду примитивные и стандартные штампы: «часы», «яхта», катание на Mercedes… Редко, когда глубже.

Тут есть несколько моментов. С одной стороны, это непуганое поколение: оно даже не помнит 90-х годов, не говоря уже о других трагических узлах нашей истории. Они могли пережить это время в младенчестве или в раннем детстве. Это все равно что родившиеся в 1943 году. Они, конечно, могут назвать себя современниками Великой Отечественной войны, но не более. Так и родившиеся в 1995–1996 и прочих годах: как они могут истолковать всю непростоту жизненных контекстов в эту эпоху? С другой стороны, резко возрастает примитивность и ограниченность мышления молодых людей, что на поверхности связано с интернетизацией, клиповым сознанием, неспособностью усваивать печатный текст дальше полутора экранов и при этом с постоянной вовлеченностью в информационный процесс, отучающий от самостоятельной умственной работы. Такой человек все время что-то потребляет, не вырабатывая своего внутреннего творческого «я» — он лишь постоянно усваивает даже не рецепты, а рецептики, доступные ему на поверхности. Соответственно, манипулятивная управляемость сознанием у подобной личности очень высока — вне зависимости от государственно-патриотических ориентаций или их отсутствия. В любом случае внутренним ориентиром является комфортность личного существования — либо в государственно-почвеннической парадигме, либо в либеральной. Но на первом плане, как я уже сказал, именно комфортность материального и психологического состояния.

Все это создает атмосферу, в которую христианство не вписывается. Христианство — это в первую очередь религия не комфорта. Она все время говорит человеку: «Нет, ты не имеешь права успокоиться и считать себя хорошим, ты не можешь жить с этим ощущением внутренней „хорошести“». К тому же христианство свидетельствует не о земном, а о небесном, которое является конечной ценностью. Экономическое преуспеяние считается опасным для спасения души: слишком высокий социальный или финансовый статус — это всегда риск. Есть иные, более настоящие ценности, чем свобода личности, свобода слова или свобода перемещения. Помните у Пушкина:

«Не дорого ценю я громкие права,

От коих не одна кружится голова.

Я не ропщу о том, что отказали боги

Мне в сладкой участи оспаривать налоги

Или мешать царям друг с другом воевать;

И мало горя мне, свободно ли печать

Морочит олухов, иль чуткая цензура

В журнальных замыслах стесняет балагура…»

Это все лжеценности. «Слова, слова, слова», как уточняет Александр Сергеевич. Подлинная ценность — это свобода от греха, которая лучше достигается в ситуации тех или иных внешних ограничений, нежели в условиях бесконтрольной реализации греховной личности.

Мы понимаем, что в мире, где господствуют лжеценности, нет места христианству. Поэтому так легко начать шельмование церкви. Мы ходили по тонкому льду даже в начале пандемии. Ведь звучали голоса: «Православные храмы — это возможный источник инфекции. Это они, целующие кресты и подходящие к причастию из одной чаши, во всем виноваты!» А один ветеран Госдумы РФ недавно вообще призвал православных дома сидеть, в политику не лезть и вообще из своих церквей носу не показывать.

— Кстати, в некоторых странах Африки и Ближнего Востока христиан напрямую объявили разносчиками коронавируса.

— Такого рода обвинения и сейчас звучат. По счастью, наша страна пока в стороне от нынешнего западного тренда на BLM или на «новую гендерность» — с последующим размыванием богоданного мужеско-женского существования человеческого рода. Тут мы пока еще едем в том вагончике, который, по словам московского театрального режиссера Константина Богомолова, хорошо бы отцепить от летящего в бездну поезда (имеется в виду цитата из статьи Богомолова «Похищение Европы 2.0»: «Надо просто отцепить этот вагон, перекреститься и начать строить свой мир», — прим. ред.) Замечательные слова, но смущает то, что режиссер Богомолов как раз один из тех, кто постоянно подцепляет наш вагончик к тому самому безумному полуночному экспрессу — по крайней мере именно так он поступает в своем творчестве. И при этом кричит: «Отцепите, отцепите!» Что же получается? Модный ныне худрук театра на Малой Бронной одновременно и все крючки в ту сторону бросает, и в то же время умоляет: «Чур меня, чур!» Это как-то непоследовательно. Хочется сказать расхожей фразой: «Либо крест сними, либо трусы надень».

«Надо заметить, что чаще всего в семинарию идет молодежь не из топовых школ и не те, у кого ЕГЭ зашкаливает за 90 баллов» Фото: © Владимир Вяткин, РИА «Новости»

 «У семинаристов те же гаджеты в руках и интернет-зависимость очевидная»

— Хочу вас спросить как председателя учебного комитета Русской православной церкви и одновременно ректора недавно созданной (на базе известной семинарии) Сретенской духовной академии. Мы говорили о проблеме примитивности современного мышления нашей молодежи, но ведь эти люди — во многом продукт реформ министерства образования РФ, направленных на упрощение и стандартизацию знаний. Может ли классическое духовное образование стать здесь достойной альтернативой, а выпускники семинарий и академий — носителями не только познаний в литургике, но и всей «цветущей сложности» русской культуры? Ведь даже в советское время, начиная от педагогов-новаторов вроде Антона Макаренко, из ребенка пытались воспитать разносторонне развитую творческую личность, а сейчас — просто квалифицированного потребителя. Способна ли церковная школа, как средняя, так и высшая, стать ковчегом для желающих получить настоящее классическое образование?

— Это отдельная огромная тема, заслуживающая отдельного же разговора. Пока позволю себе начать с оговорок. Я, во-первых, не согласен, что советская школа была лучшей по сравнению с нынешней и вообще великолепной. Мне, конечно же, невозможно помнить школу 1940–1950-х годов (в силу возраста — я еще не такой старый), но ту, которую я застал в 1970–1980-е годы, я не могу безоговорочно поднять на пьедестал. Могу сказать, что все, чему я научился толком, в меня вложили либо в семье, либо на занятиях с репетиторами при подготовке к поступлению в университет. Тот же путь у многих моих сверстников, тех, которые были неравнодушны к знаниям. Да, потом я обучался в Московском государственном университете, и там учили реально. Что к нынешнему моменту я помню из курса средней школы и что вошло в меня как некие специальные познания, мне сейчас трудно сказать. Да, учили довольно подробно химии и физике, был еще ряд предметов, которые давались углубленно. Но спроси теперь моих сверстников: а что из этого осталось и что пригодилось?

 — Я воспитывался в той же школе 1970–1980-х годов и помню, что не только естественно-научные, но и гуманитарные дисциплины находились на особой высоте: литература, история…

— Все сильно зависело от наших преподавателей. Учебники, лежавшие на наших партах, были, мягко говоря, не очень качественными — с этим узкоклассовым подходом, с «лишними людьми» русской литературы, с «народным стоном» на каждой странице и с генеральным направлением социальной темы так называемого критического реализма. Что до истории, то она тоже была подвергнута примитивизации в вульгарной псевдомарксистской трактовке. Поэтому, на мой-то взгляд, учителя в то время были еще хорошими, а не учебники! Рассказывать могли интересно — заслушаешься. А сейчас подвывелось поколение педагогов, которые способны захватить своим рассказом учеников, их стало процентно меньше.

Да, теперь в обществе очень распространен ностальгический миф о Советском Союзе, и часть этого мифа — легенда о некоем прекрасном среднем образовании. Но вы же, наверное, не про районную школу в каком-нибудь поселке вспоминаете? И даже не на рабочей окраине Москвы?

— Я вспоминаю одну из выборгских средних школ — в часе-полутора езды от Петербурга, на границе с Финляндией. Рядом со школой, кстати, стоял огромный православный собор, построенный еще в XVIII веке.

 — Так это еще ничего себе школа! Я тоже учился в спецшколе в Москве. Помню, классе в 8-м, накануне перехода в старшее школьное звено, нас всех свозили на экскурсию в ПТУ (профтехучилище) металлистов — посмотреть в назидательных целях, как оно устроено. Дескать, если будете плохо себя вести и плохо учиться, то пойдете после 8-го класса сюда. Пэтэушников в честь нашего визита выстроили рядами, как в колонии, и тут же стояли мастера весьма сурового вида — их рукам, пожалуй, не хватало только нагайки. Мы, московские школьники, прошли сквозь эти ряды как сквозь строй. Да, после этого некоторые из нас стали лучше учиться, так что воспитательная мера не прошла даром.

Я к чему об этом вспоминаю? Это ведь тоже все было — это не придумано мною. Будем объективны. Но, конечно, аномальность нынешнего среднего и высшего образования в России состоит в том, что оно находится в состоянии вечного реформирования. Я говорю даже не о конкретной болонской системе образования (единой для всех европейских стран — прим. ред.) — у нас уже ничего от нее не осталось, кроме разве что разделения на бакалавриат и магистратуру. А так и близко не похоже, не говоря уже о том, плохо это или хорошо — копировать болонскую модель. У нас и без того что ни день, то новые федеральные государственные образовательные стандарты (ФГОС). Это уже похоже на комедию: был ФГОС 3+, а теперь уже с двумя плюсами! И потом наверняка появится четвертый стандарт и так далее — невозможно остановиться. В то же время сложно понять, откуда это идет, кто это инспирирует? На одной встрече с высокопоставленным чиновником минобра я недавно услышал: «Отчего у нас все время новое? Давайте остановимся!» Мне хотелось спросить: «А вы кто? Разве не вы отвечаете за то, чтобы все это остановить?» Подводя итог: вечная реформируемость и неустойчивость — это и есть, на мой взгляд, главная беда российского образования.

Что мы имеем в духовной школе? Прежде всего то, что абсолютное число наших абитуриентов — вчерашние школьники, которые выходят из тех учебных заведений, что и поступающие в светские вузы. С теми же колоссальными провалами общегуманитарных и общечеловеческих знаний, уровня культуры и прочего. Они такие же молодые люди, как и их современники. Надо заметить, что чаще всего в семинарию идет молодежь не из топовых школ и не те, у кого ЕГЭ зашкаливает за 90 баллов (как средний показатель по предметам). Учатся они также с трудом, и те же гаджеты у них в руках, интернет-зависимость очевидная. Я иногда обращаю внимание: у некоторых даже на великопостном богослужении руки чешутся достать из кармана мобильник и прочитать сообщение. Один мальчик мне трогательно объяснял: «У меня мировоззрение такое — я не могу не ответить человеку. Если я этого не сделаю, ему будет обидно!» Я говорю: «Давай будешь оставлять телефон при входе в храм — надо ведь учиться с собой справляться и освобождаться от этой зависимости».

Таким образом, мы делаем что можем. Но могу сказать — надежда у меня не на те усилия, которые мы предпринимаем, а на «благодать Божию, которая немощная врачует и оскудевающая восполняет». Уже за одну решимость ребят пойти в семинарию, а не куда-то, где они смогут лучше, благополучнее, защищеннее и стабильнее устроиться, я готов бороться за их будущее. Они же все читают и знают, что пишут о церкви в СМИ и в мировой сети. Им внушают заранее, что вы, дескать, будете у епископов рабами, у вас не будет социальной защищенности и к тому же к вам наверняка станет кто-то приставать. И вообще: «Мутные перспективы у института, куда вы идете», — говорят им. Тем не менее ребята к нам поступают — да, со своими немощами и грехами, но идут с тем, чтобы стать пастырями Церкви Христовой. А Господь, по слову Иоанна Крестителя, «может из камней сих воздвигнуть детей Аврааму» (Мф 3:9). Так и из нынешних ребят, выпускников обычных школ, Он творит хороших священников. Не потому, что их как-то по-особенному воспитывали и учили в семинарии, а за эту решимость в жизни поступить по правде Божией. Ради этого мы и работаем — чтобы помочь нашим ученикам сделать такой шаг.

«Есть решение, реализовать которое готовится Казанская семинария, — об открытии магистерского профиля по исламоведению. Я думаю, это очень правильно, поскольку, именно с данным направлением связано, с одной стороны, будущее казанского духовного образования, а с другой — то, что соединяет нас с его великим прошлым» Фото: tatmitropolia.ru

«В Казанской семинарии мы предполагаем открыть магистерский профиль по исламоведению»

— Каковы перспективы у Казанской духовной семинарии? Укрепилась ли она за последние годы? Каков ее рейтинг среди других духовных учебных заведений России? Изменилось ли что-то после кончины владыки Феофана и перехода семинарии под юрисдикцию нового владыки Кирилла (Наконечного)?

— В прошлом году мы обошлись без рейтингов по причине распространения COVID-19. Этому предшествовало решение, обоснованное и понятное, — о том, что в 2020 году рейтинг не обновляется. Следующее обновление ожидается не ранее конца текущего года, и тогда будет корректнее говорить об изменениях в цифрах.

Что касается жизни Казанской духовной семинарии, то, с одной стороны, конечно, уход такого яркого и сильного руководителя, каким был владыка Феофан (я сейчас говорю даже безотносительно его достоинств как епископа), не может пройти даром — нам всем нужно адаптироваться к новой реальности и научиться жить в ее рамках. Как, например, Московской областной епархии предстоит научиться жить без митрополита Ювеналия (митрополит Крутицкий и Коломенский 15 апреля этого года выведен за штат согласно церковному прошению. В настоящее время владыке 85 лет — прим. ред.). Я говорю о реальности даже не административной, а личностной — все-таки тот же владыка Ювеналий управлял своей епархией 44 года, начиная с июня 1977-го. Конечно, у Татарстанской митрополии и Казанской духовной семинарии с владыкой Феофаном связан не такой продолжительный отрезок жизни, но зато его можно назвать поворотным. Как опытный епископ митрополит Феофан сменил местный вектор (мы понимаем, каким, к сожалению, он был) на динамику развития. При этом были поставлены очень высокие задачи, и одна из них — двигаться в сторону возрождения Казанской духовной академии. Мы много спорили на эту тему с владыкой Феофаном и отнюдь не сразу пришли к взаимопониманию по очередности действий, которые нужно совершить на предстоящем пути. Хотя последние год-полтора мы с ним очень тесно взаимодействовали, часто перезванивались и делали это уже в каком-то внутреннем согласии.

Какова ситуация на данный момент? Есть решение, реализовать которое готовится Казанская семинария, — об открытии магистерского профиля по исламоведению. Я думаю, это очень правильно, поскольку, именно с данным направлением связано, с одной стороны, будущее казанского духовного образования, а с другой — то, что соединяет нас с его великим прошлым. Потому что Казанская академия всегда была миссионерской, ее специализация по преимуществу заключалась в изучении нехристианских религий. В нашей жизни, конечно, важнее основательное, научное и при этом конфессионально целостное изучение ислама. Кстати, открытие магистерского профиля по исламу будет подразумевать обязательное изучение арабского языка. В настоящее время планы, о которых я говорю, утрясаются, но есть задумка один подготовительный год целиком посвятить изучению арабского языка и арабистики в широком смысле слова. Это очень важно, поскольку, не зная арабского, вы никогда не станете авторитетным в арабском мире и никогда не будете ни с кем говорить там на равных. Нам предстоит исследовать это с точки зрения нашего православного вероучения и мировоззрения. Мне кажется, если подобное удастся осуществить и это станет полноценной магистратурой по исламоведению, то наряду с достижением параметров государственной аккредитации это путь в среднесрочной перспективе к восстановлению Казанской духовной академии. Но все же порядок таков: сначала результаты, а потом высокое имя.

Что касается кадровых назначений, с этим связанных, то здесь все находится в динамике и в развитии. Вот когда профиль в Казани будет открыт, тогда мы и представим первоначальный состав преподавателей и тех, кто будет отвечать за административные вопросы. В настоящее время все на подготовительной стадии.

— Насколько Русская православная церковь подготовлена к диалогу с исламским миром после ухода из жизни такой фигуры, как владыка Феофан? Кстати, в 2022 году Казань будет отмечать 1100-летие официального принятия ислама Волжской Булгарией. Подразумевается, что это автоматически означает 1100-летие исторического бытия ислама на территории современной России.

— С одной стороны, мы не можем говорить об отсутствии у нас экспертов по исламу и людей, которые способны квалифицированно осветить ситуацию как в церковно-практическом, так и в богословском контексте. Такие специалисты у нас есть как в отделе внешних церковных связей  (ОВЦС, откуда вышел в свое время и владыка Феофан), так и среди независимых экспертов. Я специально сейчас не называю имен, чтобы не рисковать кого-то упустить. Но, с другой стороны, наличие этой неширокой группы экспертов не снимает факта, что мы ощущаем очевидную их нехватку. Предполагаемое открытие центра по исламоведению — это как раз свидетельство того, что нам нужно самим готовить специалистов. Впрочем, есть еще один важный фактор: экспертное сообщество — это одно, а авторитетный участник диалога — другое. И в данном качестве митрополит Феофан занимал, разумеется, особенное место — как человек, который на протяжении многих лет имел насыщенный опыт межрелигиозного и межконфессионального общения в соединении с его личными лидерскими и человеческими качествами, дававшими тот удивительный результат, которого он, в частности, смог достигнуть на заключительном этапе своей жизни в качестве казанского правящего архиерея.

Есть утраты, которые невосполнимы простым перемещением по горизонтали в должностях. Такие люди, как владыка Феофан, вырастают не вдруг. Но это уже дело Божие — показать, кто подхватит это знамя столь достойного участия в диалоге православия и ислама. Наше дело — готовить будущую смену, и в этом я вижу одну из задач Казанской духовной семинарии, то, чем ей предстоит заняться в ближайшие годы.

«Чем больше у нас будет опор на настоящее (как возрожденный Казанский собор), а не на фиктивное, тем больше надежды на стабильность нашего будущего» Фото: «БИЗНЕС Online»

«Небо открыто, врата Царские распахнуты, Царствие здесь, и ты просто приди и не откажись»

— Летом этого года в столице Татарстана грядет большое событие — освящение воздвигнутого при владыке Феофане собора Казанской иконы Божией Матери в Богородицком монастыре. Известно, что казанский богородичный лик, найденный в пепле пожарища девочкой Матроной, когда-то помог возродиться из пепла всей России. Какие смыслы вы связываете с этим будущим освящением?

— Воссоздание Казанского собора в Богородицком монастыре, на месте обретения прославленной иконы, — это знаковое действие не только для Русской православной церкви, но и для всей современной России, в контексте обретения ее себя самой — с опорой на Россию историческую, на то, чем действительно было крепко наше государство, наше общество и наша церковь. Для меня субъективно это еще одно напоминание о том, что при обращении к отечественной истории неправильно было бы идти путем, который ныне символизируется памятником «Примирение», поставленным недавно в Крыму, в Севастополе (монумент открыт на берегу Карантинной бухты и посвящен 100-летию окончания Гражданской войны на юге России. Как сообщают крымские СМИ, «доминанта скульптурной композиции — женская фигура, образ России, образ матери, которая призывает к примирению двух своих сыновей. Их фигуры стоят у подножия постамента. Старший — поручик Белой армии, который принял присягу Российской империи, и младший — командир-красноармеец, вдохновленный идеями грядущих перемен», — прим. ред.).«И белые, и красные — мы все твои сыновья, Россия», как бы говорит скульптурная композиция. Согласен, все они сыновья, но, как мы помним из Евангелия, есть старший сын и блудный сын. И блудный тогда снова водворяется в доме отчем, когда он возвращается в него из далекой страны через покаяние, а не когда он блудодействует и творит все, что считает нужным, ушедши от отца. У нас не может быть никакого неприятия тех людей, кто был по красную сторону баррикад до 1917 года и после, но которые при этом оставались с нравственным сознанием, основанным на христианстве. Но это не значит, что мы можем оправдать идеологию безбожного коммунистического тоталитаризма. Я лично не могу поставить знак равенства между государственным патриотизмом Российской империи XIX века и советским патриотизмом, начавшим бытовать с 1930-х годов.

Между прочим, у нас уникальная страна, где по-прежнему стоит несколько тысяч памятников вождю мирового пролетариата. Несколько тысяч! И подавляющая часть из них вовсе не выдающиеся произведения ярких скульпторов XX века (таковые, безусловно, мы обязаны сохранить), а беспомощные реплики, расставленные по лицу нашей Родины. Их число вполне сопоставимо с количеством храмов в России. Но чем больше у нас будет опор на настоящее (как возрожденный Казанский собор), а не на фиктивное, тем больше надежды на стабильность нашего будущего.

— Что бы вы, отец Максим, пожелали православным прихожанам на Пасху-2021?

— Эту часть нашего общения невозможно начать иными словами, кроме как «Христос воскресе!». Потому что без этих слов нет христианства. В исторической жизни церкви случаются разные немощи, да и мы, церковные люди, можем быть причастны к разным грехам и способны оказаться носителями отнюдь не того мировоззрения, которое должны исповедовать как верующие во Христа. Но есть нечто непреложное и несменяемое, не зависящее от внешних обстоятельств, расположений государственных властей или же их опалы, от множественности верующих или, наоборот, от их небольшого числа. Христос воскрес, победил смерть, дает нам возможности жизни вечной и такого странствия по земной жизни, при котором причастность к вечному тобой лично переживается и воспринимается.

Иногда это дается даром. Вот пасхальная ночь — это время, когда отверстое небо можно увидеть даром. Как говорит Иоанн Златоуст в своем замечательном слове на Пасху, как бы ты готовился к этому или не готовился, постился или не постился, но небо открыто, врата Царские распахнуты, Царствие здесь, и ты просто приди и не откажись быть там, где можешь приобщиться благодати, потому что Бог воскресший тебя любит и дарует тебе это по своей любви. «Все пользуйтесь богатством благости! Никто пусть не плачет от бедности, потому что явилось общее Царство». Поэтому просто придем и станем причастны тому, что сегодня нам открыто.