«Горжусь нашими людьми, все герои»

Лилия Горохова — заведующая психологическим отделением ДРКБ: Лилия Горохова заведующая психологическим отделением ДРКБ:
— Мне позвонили и сказали, что везут детей. За 27 лет работы нашей службы мы впервые видели такое массовое поступление пациентов. Подготовили воду, она нужна в таких ситуациях.

Поток пошел. Дети были в сознании. Первое, с чем сталкивается ребенок в этой ситуации, — состояние неопределенности, у него страх. Надо снизить уровень страха, тревоги, дать ресурсы. Потом стали подъезжать родители, с ними мы работали параллельно. Если есть мама и ребенок, то работаем через маму: держим ее состояние стабильным, насколько это возможно, чтобы она была ресурсной, и она уже работает с ребенком. Если нет такой возможности, сами выступаем как «значимый взрослый» для ребенка. Говорим, например: «Сейчас с тобой будут делать процедуры, такую-то и такую-то, это не больно, станут водить по животику, будет рентген». Если предстоят болезненные ощущения, мы говорим правду, что придется немного потерпеть. Это отвлекает от боли, которую ребенок уже испытывает. Если он говорит: «Не хочу укол», для нас это уже хороший симптом.

Мы ребенку на операционном столе говорили, в зависимости от возраста: «Какой ты герой, ты посмотри, ты уже побывал в боевых действиях». У ребенка плечики расправляются. «Девчонки будут за тобой бегать», «Шрамы украшают мужчину» и так далее. То есть формируем другой взгляд на себя и мир. Задача терапии — сделать из «минуса» «плюс». Тогда это даст новые ресурсы, возможность быть более адаптивным.

Хочу сказать большое спасибо следователям, они очень «экологично» работали, разговаривали с детьми, как папы, — с заботой, бережно.

Есть такое понятие, как «якорение ресурсного состояния». Например, я спрашиваю: «Какая твоя любимая игрушка?», «Где ты отдыхал?», — чтобы у ребенка включились другие ресурсы. Это получается не только с детьми, но и со взрослыми.
Задача психолога — минимизировать последствия стрессовой ситуации, чтобы не развилось посттравматическое стрессовое расстройство. Надо сделать так, чтобы последствия произошедшего не помешали ребенку оставаться адаптивным в этом мире.
Нельзя сказать, что с родителями сложнее работать. У взрослого есть прогностическое мышление, он сразу рисует себе образ будущего, как правило, страшного. Классический вариант — возбуждение, но это может быть и диссоциация, и уход. Мы столкнулись с обоими типами. У нас и родители, и дети вызывали восхищение. Я горжусь нашими людьми, без преувеличения они все герои.

Взрослые проходили по всем законам реагирования на стресс, от отрицания до агрессии. Это нормально. Наша задача — помочь родителям отреагировать, включить их ресурсы и сопровождать в течение всего процесса.

Хочу сказать спасибо всем казанским психологам из совершенно разных организаций, которые тут же откликнулись, через час они уже приехали. Приехали и врачи-психиатры, им тоже огромное спасибо, они оказывали медикаментозную помощь. Психологи из «Доверия» до сих пор работают в две смены без выходных, принимают всех детей и семьи, которые обращаются из этой школы.
У детей после таких случаев может развиться посттравматическое стрессовое расстройство. Конечно, у детей меняется мировосприятие. Ведь у ребенка еще до вербального периода формируется отношение к миру, и оно в большинстве случаев доверительное: «Этот мир меня ждет и любит, я в нем нужен, он безопасен». Психика базируется на этом. А когда происходят такие ситуации, это мировосприятие искажается. Сильно или частично, конструктивно или деконструктивно. Конечно, эти семьи будут работать с психологами, я уверена, что последствия сведутся к минимуму.

Если не лечить это расстройство, оно в дальнейшем может проявляться по разному, но всегда деструктивно. От неуправления эмоциями, необоснованных вспышек гнева, агрессии до невозможности адекватно взаимодействовать с миром.

Есть такая травматика, которая касается самих родителей, когда страх за ребенка приводит к искажениям в процессе воспитания. Это не только гипертревога и страх за ребенка, но и агрессия на самого ребенка. Раздражение из-за того, что родитель не справился с психотравмой. Вся психосоматика может вылезать, начиная от непонятных головных болей, гипертонии, язвы желудка и так далее.

«Наши семьи поддерживают друг друга. У одного ребенка было 15 родственников!»

Ольга Антонова — клинический психолог ДРКБ: Ольга Антонова клинический психолог ДРКБ:
— Я работаю в команде психологов ДРКБ, но два дня веду прием в нашей поликлинике на Бигичева. В этот день у меня был прием, я начала принимать первого пациента. Позвонила наша заведующая и попросила срочно приезжать в стационар. В приемном отделении среди множества людей я сразу стала искать взглядом белые халаты коллег. Каждый работал либо с родителем, либо с ребенком.

Нужно подходить не только к тем, кто очень беспокойно себя ведет, но и, наоборот, тихо сидит в уголочке. Я сразу обнаружила такого человека, это был один из родителей. Первое время многие просто не знали, что с детьми, и нужно было помочь им в этот период неопределенности. Мы для них являлись проводниками. Были и очень возбужденные мамы и папы, их нужно было отвести в сторонку и работать отдельно, чтобы они не «продуцировали» все вместе. Мы развели разные семьи по кабинетам. У одного ребенка было 15 родственников, все приехали, когда узнали, что случилось. В одной семье кто-то вел себя тихо, а кто-то — бурно, например, тетя вела себя адекватно, а мама себя очень плохо чувствовала. Благодаря этой тете мы работали с мамой, потому что она была более опорная в этот момент. Тех родителей, которые уже успокоились, наоборот, нужно было усадить вместе, чтобы они поддерживали друг друга. Раза три мы их разъединяли и соединяли. А потом увели в «Дом Рональда Макдональда» (бесплатная семейная гостиница на территории ДРКБ, где родители могут жить вместе с проходящими лечение детьми, — прим. ред.), напоили чаем, кофе, накормили. Там они уже все были стабильны, уже появилась информация о детях, и мы их потихонечку к ним водили.

Я подошла к одной девочке, которая только после операции приходила в себя. Она открыла глазки, мы познакомились, я спрашиваю: что маме передать? А она говорит: «Передайте маме, что со мной все хорошо».

Родителям мы прямо объясняли: дети считывают с наших глаз, и если ребенок видит в глазах матери панику, то у него самого начинается паника. А если мама спокойна, ребенок выдыхает. Было такое, что мама собиралась, говорила, как мы ее учили, а когда девочку увозили в операционную, мама у нас тут же падала в обморок.

На возраст ребенка можно опираться, чтобы представить, на каком языке с ним разговаривать, а девочка перед тобой или мальчик — без разницы.

«К крови мы привыкли, но в этот раз эмоциональное состояние дестабилизировалось»

Эльвира Морозова — клинический психолог ДРКБ: Эльвира Морозова клинический психолог ДРКБ:
— Около 10 часов поступила информация, что привезут детей из школы. Как я поняла, был взрыв. Первая мысль — взорвался бытовой газ. Мы все направились в приемное отделение, я услышала сирену, потом уже увидели детишек на каталках. Пока доктора оказывали первую помощь, мы не вмешивались. Если ребенок был в сознании, спрашивали: «Как дела, как тебя зовут?», чтобы отвлечь от происходящего. Были разные картины, которые до сих пор стоят перед глазами.

Дети с ДТП к нам часто приезжают, мы видим разные травмы, к крови привыкли, но в этот раз эмоциональное состояние дестабилизировалось. У меня ведь тоже дети маленькие. Я даже выпила валерьянку, но потом сказала себе: «Ты на работе, включайся, дети в безопасности». Мозг работал на автопилоте, мы даже не помнили, когда в последний раз ходили в туалет.
У меня доли секунды была тревога, а представляете, в каком состоянии были родители? У многих был взгляд: «Помоги!» Один мужчина даже сказал: «Мне страшно». Другой мужчина просто сидел и смотрел что-то в телефоне. Я спросила его, он не знал, что с его ребенком. Я его взяла под курацию, вытащила из толпы, посадила в коридоре, и мы начали с ним беседу: что он знает о своем ребенке, когда в последний раз с ним разговаривал. Когда я уже могла его оставить, привезли девочку. Она была в сознании, с мамой приехала. Мама была спокойна, уже знала, что с ребенком. Мы ей объяснили, что сейчас будут брать их пальчика кровь, сделают УЗИ. А она боялась уколов. Мы это обыграли через супергероя, возраст соответствующий.
Были трое родителей, которые не проявляли эмоции. Это особенность нервной системы, темперамента и воспитания, потому что мы все по-разному воспитаны. Мальчикам, например, в детстве говорили, что им нельзя плакать, они выросли, стали мужчинами и не плачут, сдерживаются. Это нас беспокоило. Их мы выводили на разговор, чтобы они проживали, не внутрь уходили, а проговаривали, хотя бы озвучили, что им страшно.

Дети нас интуитивно чувствуют на расстоянии. Около 6 вечера пришла информация, что состояние одного ребенка стабилизировалось, и именно в этот момент родители тоже стали стабильны, пошли на контакт. Я закрепила с ними, что их молитвы сделали это. Мы очень много говорили про молитву, так совпало, что все это случилось за день до окончания священного поста, плюс сыграло роль вероисповедание родителей. Некоторые даже пост держали. У всех разные ресурсы, у кого-то это вера, и это очень мощный ресурс.
Юлия Мишина — психолог ДРКБ: Юлия Мишина психолог ДРКБ:
— Когда начали привозить первых деток, мы помогали их завозить и успокаивали, насколько это было возможно, потому что их сразу отвозили в реанимацию или оказывали помощь сразу в приемном покое. На тот момент работали больше с детками. Некоторых привозили сами родители: они приезжали в школы, забирали своих детей и везли сюда. Родитель кричит, ребенок на каталке тоже — в такие моменты приходилось оттаскивать их друг от друга. Нельзя передавать такое состояние ребенку.
После нескольких таких ситуаций мне кто-то сказал: «У тебя халат в крови». А мы уже начали поднимать детей в отделение, и я поняла, что не могу к ребенку бежать в крови. Забежала в комнату, отстирала халат и побежала к детям.

Родители нуждались в информации о своих детях, а врачам было не до этого. Мы оказались единственным проводником, кто хоть что-то мог сказать родителям про детей, у нас есть возможность зайти в любое отделение и узнать, в каком состоянии ребенок. Были ситуации, когда я подходила к детям и спрашивала: ты знаешь телефон своей мамы? Затем с моего телефона звонили их родителям. У кого не было такой возможности, я говорила: «Скажи своей маме, что с тобой все хорошо», снимала их и показывала маме в приемном покое. Любым способом мы пытались эту связь между близкими наладить. Когда разрешили, мы водили родителей к детям. Один папа за мной бежал по лестнице на 6-й этаж, я его сводила, мы вернулись. Он на меня смотрит и спрашивает: «А вы всегда так бегаете на 6-й этаж?» Я это сделала специально, стресс снимается физической нагрузкой.
На следующий день праздник был, но ни у кого не возникло вопросов, выходить или нет. Мы все понимали, что нужны здесь. Заходишь в палату, а родители благодарят, просят прощения, что кричали на нас. Мы с ними такой контакт наладили в первый день, что все наши слова уже принимались безусловно. Уровень доверия достиг максимума, все что мы рекомендовали, уже принималось: если говорили, что нужно сесть и посидеть, человек садился.

Спасибо огромнейшее врачам, они реально спасли детей. А мы были сопровождением, переводчиками. Специфика оказания помощи требует и медицинского образования, чтобы переводить с языка врачей на язык родителей.