Алмаз Хамидуллин: «Когда я учился в школе, не уходил оттуда с мыслью, что педагоги – это неудачники»

Алмаз Хамидуллин: «Самое главное — подход администрации и вообще коллектива к образовательному процессу и к школе. Все-таки раньше, в советское время (я сам его, конечно, не застал), там было и воспитание, и образование» Фото: Алексей Белкин

«Мы родителям открытым текстом говорим, что у нас образовательные цели находятся на втором месте»

— Алмаз Нуртдинович, ехали к вам в лицей «Унбер» на такси, навигатор завел к гаражам, глухой кирпичной стене и колючей проволоке, за которой виднелось красивое здание новой с иголочки школы. Подумалось, что это такая метафора нашей сегодняшней жизни — оазис хорошего образования, который нужно защищать всячески, вплоть до колючей проволоки, чтобы ничто плохое туда не проникло.

— Это, на самом деле, первое впечатление. Вы не видели другую сторону этого района. Да, наша школа входит в жилой комплекс Art City, но если бы вы заехали с другой стороны, то впечатление было бы инsv. Для меня, как жителя района, это метафора, как преображается наш город, не только в центре, но и в других районах.

Действительно, этот новый микрорайон находится рядом со старыми пятиэтажками, и у нас учатся ребята, живущие и в них, и в новых домах. Но при этом никакого деления — школа была построена для всего микрорайона. Как раз одна из задач нашей школы, чтобы не было этого деления. Потому было принято решение о школьной форме, которая уравнивает ребят. Так что у нас нет условного деления на Art City и не Art City.

— После недавней стрельбы с жертвами в Пермском госуниверситете были ли у вас совещания по безопасности с властями? К тому же трагедию в гимназии №175 никто не забыл…

— Как только случилась трагедия в Перми, мы оперативно получили информацию о том, что нужно усилить контроль, бдительность. Мы сразу же закрыли ворота школы на замок, закрыли территорию, и наше частное охранное предприятие, где, как вы сами уже убедились, работают молодые бодрые ребята, организовали патрулирование каждые 15 минут по территории и по школе. Причем у нас есть «Инстаграм», где мы сразу опубликовали информацию об этом, и родители с пониманием ее восприняли, а когда приходили за детьми, ожидали их не у входа, а у ворот школы. Ну и классные руководители всех детей лично в руки передавали. Сейчас же работаем в обычном режиме.

— Есть ли в принципе возможность предупредить такие события?

— С одной стороны, конечно, это очень тяжело. Если так посмотреть, то подобное может случиться не только в школе, университете, но и в торговом центре, на улице, на остановке. Все закрыть, мне кажется, нереально. Но об особенных объектах вроде школ, вузов и так далее, разумеется, разговор другой. Сейчас и город нам выделил деньги на охранные предприятия. И хотя бы при входе в школу есть охрана. В идеале, конечно, надо, чтобы и на территории школы она была.

Есть мнение, что эффективнее всего, когда вход в школу и вход на ее территорию находятся в разных местах и оба под охраной. Выходит, чтобы найти доступ к детям, нужно пройти две точки. Но пока хорошо, что есть охрана на входе. Мы ждали, как же этот вопрос решится, ляжет ли он на плечи родителей. Но его на себя взяли республика и город, правда, не знаю, в каком соотношении идет финансирование.

— Но, согласитесь, убийца (не дай бог, конечно) может выбрать произвольный торговый центр или автобусную остановку, а в школу приходит совершенно конкретную.

— Самое главное — подход администрации и вообще коллектива к образовательному процессу и к школе. Все-таки раньше, в советское время (я сам его, конечно, не застал), там было и воспитание, и образование. А в последнее время парадигма сместилась в более официальную сторону, упор больше делается на оценки, ЕГЭ, на формальные вещи. Причем учителя в этом и не виноваты, потому что сверху идет давление, документы, отчеты бесконечные.

Мы в своей школе стараемся делать так, чтобы в первую очередь это было место, где ребенка принимают, любят, где ему комфортно. И мы родителям открытым текстом говорим, что у нас образовательные цели находятся на втором месте. Первая, повторю, — чтобы ребенок любил школу, чтобы ему приятно было здесь находиться, чтобы он понимал, что здесь комфортно, что его здесь любят, накормят. И только в этом случае можно говорить об образовательных целях. Иначе… Тот же вопросы питания очень важен! Если ребенок невкусно поел или ему досталось холодное блюдо, то как он придет на урок заинтересованным, веселым? О чем тут говорить? Ему вообще не до уроков будет. Поэтому здесь как в пирамиде Маслоу: сначала безопасность, питание и так далее. То есть все эти условия должны быть выполнены для того, чтобы ребенок задумался об образовании.

Многие педагогические сообщества, не только в Татарстане, но и в России, сейчас приходят к выводу, что нужно двигаться по такому пути. 

«Если ребенок невкусно поел или ему досталось холодное блюдо, то как он придет на урок заинтересованным, веселым? О чем тут говорить?» Фото: «БИЗНЕС Online»

Когда больше 30 детей — это тяжело

— А можно сделать так, чтобы ребенку было в школе хорошо, если в классе 35–38 учеников?

— У нас школа самая обычная, муниципальная. Муниципальный многопрофильный лицей на 1 501 ученика. Собственно, у нас заполняемость такая же, как и во всех школах, — большая. Был демографический рост и у нас — например, очень много учеников начальных классов, нехватка учителей для них. Все как у всех.

— Так можно ли охватить вниманием 35 учеников? Один из наших корреспондентов в свое время учился у Павла Шмакова, тогда еще был Академический колледж при КГУ, и Павел Анатольевич в те времена говорил, что даже при 15 учениках в классе остаются «неохваченные» ребята.

— В старших классах у нас уже не 30 человек, поменьше. Ребят много именно в начальной школе. Действительно, когда больше 30 детей, — это тяжело. Тяжело классному руководителю выстроить воспитательную работу, так как надо к каждому ученику найти подход. Оптимально, чтобы было 24 учащихся. В таком случае педагог, профессиональный, сможет выстроить работу.

Но, разумеется, не только на самом учителе стоит такая задача, а вообще на школе. Ученик взаимодействует с 10–15 педагогами, и если каждый из них будет относиться к нему, так скажем, добродушно и при этом по-хорошему строго, то у учеников не будет вот этой злости к школе.

— Сколько вы набрали в этом году первых классов?

— 8, хотя по проекту наша школа рассчитана на 6. Кстати, это мы еще мало набрали, другие школы в новостройках по 10–12 первых классов набрали. Это очень большая нагрузка для всех.

— Вам, как молодому директору, насколько привычен весь новый фронт работы?

— Все по-новому совершенно. Потому что до этого я был просто учителем, работал с мальчиками в лицее для одаренных детей. Сейчас у меня совсем сменилось окружение, плюс масштабы. Предыдущее мое место работы было рассчитано на 300 человек максимум, а здесь школа на 1,5 тысячи учеников. Конечно, сейчас все иначе: большой лицей, начальная школа, мальчики, девочки. Я сталкиваюсь с теми проблемами, с которыми не встречался раньше. Но пока нормально, стараемся все успеть.

— Родители не пытаются учить жизни с «высоты прожитых лет»?

— Родители приходят по своим вопросам, конечно, но ни разу я не слышал, чтобы обо мне говорили подобное, мол, он молодой, ничего не знает. У меня опыт хороший, я участвовал в конкурсах, знаком со многими российскими и зарубежными практиками, взаимодействовал со многими учителями и руководителями. И также у нас есть четкий план — куда мы идем и какую школу строим. Добавлю, что с родителями нам повезло, много инициативных, которые не только критикуют, но и сами включаются и помогают. Мы с самого начали хотели донести идею, что школа не чья-то, а общая у всех. И от каждого из участников образовательного процесса будет зависеть наша успешность.

«Действительно, когда больше 30 детей, — это тяжело. Сложно классному руководителю выстроить воспитательную работу, так как надо к каждому ученику найти подход. Оптимально, чтобы было 24 учащихся» Фото: «БИЗНЕС Online»

— Давайте сразу зададим и волнующий многих вопрос: как у вас с татарским языком в «Унбер»? Таблички на трех языках в коридоре мы видели. А сколько процентов учеников выбрали татарский для предмета «Родной язык»?

— Порядка 60 процентов, но самое главное не это. Важнее, какой у нас здесь коллектив учителей татарской языка и подход. У нас очень современные учителя по татарскому со своей методикой преподавания! Мы специально брали молодых педагогов, которые  будут интересны нашим детям. Мы работаем по учебникам «Салям!», и один из наших учителей — его разработчик, Рашат Якупов. Есть Айдар Шайхин — директор музея Шарифа Камала, Гульфия Ильнуровна — один из самых классных учителей в республике. Она в игровой манере, через песни, ведет уроки. Наш главный подход заключается в том, чтобы детям было интересно, мы убираем лишнюю грамматику, ненужный официоз. И самый главный показатель для нас — что с начала занятий в сентябре количество желающих учить татарский язык в качестве родного увеличивается. Ребята видят, как проходят уроки, и хотят в татарскую группу. Это сейчас для школы редкое явление. Как мне кажется, эта положительная динамика говорит больше, нежели процент учеников, выбравших татарский язык как родной.

Также мы запланировали ряд проектов для популяризации татарского языка на уровне города и на уровне республики. Например, наш учитель Рашат Якупов был участником запуска проекта вагонов метро в честь родных языков. Пусть год пройдет, думаю, нам будет о чем рассказать, многое сейчас пока только в планах.

Рашат Якупов: «Есть школы с негласной установкой на уроке татарского только петь и плясать»

«Родители первое время тоже удивлялись»

— У вас, конечно, интересная биография. Выпускник МГУ возвращается в родной Нижнекамск… По официальной версии, вас позвали в родную школу, а вы согласились. А как было на самом деле?

— Официальная версия правильная. (Улыбается.) Меня действительно пригласили, что было, да, одним из факторов, который повлиял на принятие решения, но не основным. Еще одним фактором было то, что, когда я еще обучался в МГУ, у нас был факультет педагогического образования — на втором этаже, прямо над факультетом вычислительной математики и кибернетики. Тогда я решил, что мне нужен еще один диплом, на всякий случай, и поэтому поступил туда. Соответственно, когда предложили работать в Нижнекамске, я согласился. Тем более не просто поехал как совсем новичок, у меня был небольшой багаж, так как проходил практику в московской школе.

Плюс у меня был положительный образ учителя. Когда я учился в школе, то не уходил оттуда с мыслью, что педагоги — это неудачники, которые не смогли устроиться в жизни. Передо мной был образ иной, что педагоги активны, они с нами занимались, уделяли время. Не так, что урок закончился — и всё. Мы иногда с ними и в футбол играли, ходили на пикники, между нами было общение. То есть мы получили такую любовь в школе, что, когда я сам туда возвращался, то понимал, куда иду и зачем. Меня, конечно, спрашивали, не жалел ли я о своем решении, но у меня не было ни мгновения, когда бы я засомневался в его правильности. 

«Когда я учился в школе, то не уходил оттуда с мыслью, что педагоги — это неудачники, которые не смогли устроиться в жизни. Передо мной был образ иной, что педагоги активны, они с нами занимались, уделяли время» Фото: © Виталий Аньков, РИА «Новости»

— Наверняка ваши однокурсники по главному университету страны сегодня работают в больших корпорациях, кто-то за границу уехал…

— Да. Конечно, они в свое время очень удивились моему решению, как и некоторые мои друзья. Родители сначала тоже удивлялись.

— Были же и другие варианты?

— Да, на последних курсах я прошел несколько этапов собеседования в Boston Consulting Group. Вообще, к нам в МГУ консалтинговые и IT-компании частенько приходили. Прошло уже достаточно времени — и все нормально, не жалею до сих пор, как уже сказал. Кроме того, окружающие тоже со временем свыклись с этим и убедились, что решение было действительно правильное.

— И вы стали работать в лицее-интернате в Нижнекамске.

— Я закончил лицей-интернат №24, поступил в МГУ, отучился там и вернулся в свой родной лицей, там 6 лет отработал.

— Лицей-интернат для мальчиков — что это такое?

— Обычно, когда люди слышат слово «интернат», то у них могут возникнуть ассоциации, что это заведения для брошенных детей и так далее. Мы даже одно время думали о том, чтобы сделать ребрендинг и назвать заведение «лицей-пансионат». Это такая аналогия с Великобританией. Там пансионаты — это большие школы с историей, в которых обучаются все топы страны.

Вообще, это лицей для одаренных детей, там очень сильно развито олимпиадное направление. Нижнекамский лицей и лицей №2 в Казани, в котором я работал до недавнего времени, — это уже бренды, которые знает вся республика и не только. Например, в казанском лицее в нашем выпуске были и из Махачкалы ребята, из Екатеринбурга, даже Москвы. То есть люди приезжали из других крупных городов, чтобы учиться в этом лицее. Там очень большой конкурс на поступление. В Казани в последние годы были больше пяти человек на место. Там обучаются только мальчики с пятого по 11-й класс. То есть они заканчивают свою начальную школу и поступают в пятый класс. Раньше поступали в 7-й. Проживают они там буквально два года, и то первое время, чтобы была, скажем так, языковая практика, чтобы ребята сплотились. А с 8-го класса непосредственно там в основном проживают только иногородние.

— Вы какое-то время тоже жили в лицее.

— Первое время, когда только переехал. Работал и учителем математики, по совместительству был воспитателем. Учительское время было с 8:00 до 16:00, а с 18:00 до 23:00 — воспитательская работа. Получается, круглые сутки ты находишься в лицее. У нас и комната была своя, где мы могли переодеться, оставить вещи.

— Вы ведь были еще совсем юным…

— 22 года.

— И как справлялись с оравой пацанов, у которых начинается половое созревание?

— Когда разница в возрасте меньше, это гораздо легче. Мне было 22 года, мальчишкам — 13 лет, а это небольшая разница. Но, естественно, есть элемент дисциплины и строгости, потому что с мальчиками, пусть не как в казарме, но нужна определенная строгость. Они все равно частенько уважают силу, порядок. При этом у нас было много мероприятий для сплочения класса.

Плюс это лицей, который я сам закончил, поэтому знал все его традиции, практически все мои учителя продолжали учить, так что мы вместе с ними и работали.

— То есть все-таки дети, которые учатся там, далеко не гопники.

— Это все-таки не типовой лицей, да, там проводится конкурс при поступлении. Туда отбираются и поступают реально те дети, которые высоко мотивированы в учебе.

«Если случилось мелкое хулиганство, то разбирали только с учениками. И для начала я, как классный руководитель, с ними сажусь, беседую, и если всё поняли, извлекли уроки, то родителям и не сообщается» Фото: Алексей Белкин

«Когда я сам учился, буллинг был, да. Сейчас — нет»

— Неужели никогда не было эксцессов? Не приходилось разбирать какие-то дисциплинарные ситуации? Даже среди математиков наверняка есть хулиганы.

— Конечно. Для понимания скажу, что это не школа, где дети учатся и с ними нет никаких проблем — нет, их очень много. Были случаи, когда уходили дети из самого интерната, те, кто уходил домой и не возвращался. Или наоборот, если в семье ребенка случались сложности, он мог прийти и сказать, что теперь будет жить здесь. Возникало множество различных кейсов.

Бывали и драки. В последнее время их стало совсем мало, но, когда я только-только в Нижнекамск приехал, они еще случались. В памяти, видимо, еще оставалось движение группировок.

— Хорошо, вот подрались ребята — вам как воспитателю, педагогу что нужно делать в этот момент?

— Во-первых, если произошло что-то действительно серьезное, то мы сразу оповещаем всех родителей, и, чтобы каждый имел целостную картину, собирали всех вместе. Иначе каждый родитель говорит, что виноват не его ребенок. Если с ними раздельно говорить, выходит, что оба ребенка не виноваты. Поэтому в случае серьезного конфликта собираемся с родителями, разговариваем. Если обошлось без физических травм, то решаем все на месте. Самое главное, что для учеников это остается таким уроком.

Если случилось мелкое хулиганство, то разбирали только с учениками. И для начала я, как классный руководитель, с ними сажусь, беседую, и если всё поняли, извлекли уроки, то родителям и не сообщается. Если же подобное случилось не впервые, тогда привлекаем заместителя по воспитательной работе. Для детей это кажется уже более строгой мерой. Если ситуация повторяется еще раз, идем к директору. А раз доходит до него, то это уже очень серьезный вопрос. Вот так поэтапно  работали.

И дети понимали, что с классным руководителем можно по-доброму поговорить, мол, да погорячились. Это все-таки мальчики. Найдя общий язык, можно разойтись.

— А проблема буллинга? Она не острее в чисто мужской среде?

— Я бы так не сказал. Все же когда нет девочек, между ребятами есть какое-то единство, формируется братство. Да, бывают подколы, троллинг, но не слишком злой, так как нет соревновательного момента перед девушками, нет нужды покрасоваться…  Да, порой мальчики самоутверждаются за счет буллинга, но тут если иерархия и выстраивается, то она не сопровождается издевательствами. В наше время особо такого не случалось. У меня был класс, который я выпустил, и за пять лет был только один случай, когда мальчик в 11-м классе подрался с учеником из другого класса. Между собой же, в классе, конфликтов вообще не было, хотя они и жили вместе, а потому может быть еще больше причин для конфликтов. Когда я сам учился, буллинг был, да. Сейчас — нет.

Кроме того, так как у нас лицей особый и дети одаренные, у нас было модно быть олимпиадником и достигать успехов. Скорее был троллинг детей, которые не могли ничего занять.

— Вы все-таки за то, чтобы существовали такие школы, где учеников разделяли по половому принципу?

— Я вижу в этом целесообразность и замечаю результаты. Ученики, которые у нас выпустились, стали хорошими семьянинами, успешно устроились, поступают в топовые вузы не только нашей страны, но и мира. Об этом говорит также большой ажиотаж при поступлении. В лицее №2 Казани, когда я там работал, каждый год мы открывали 50 мест, а поступали 300–500 человек. То есть все хотят туда поступить, это не только наше желание. В принципе у населения есть такой запрос. Если бы мест было больше, думаю, и поступало бы больше.

— В рядовой средней школе есть ли смысл такие эксперименты устраивать? Или все-таки это должна быть школа именно для одаренных детей?

— Ну в общеобразовательных школах такие разделения делать, наверное, необязательно, тем более с учетом наших многолетних российских традиций. Все-таки это не настолько принято у нас, как, скажем, в некоторых восточных странах. У нас другие традиции, другой менталитет и делать все школы такими, очевидно, не нужно. Хотя на определенные слои населения такая схема разделения работает, и успешно, никаких проблем за столько лет существования. У нас случается так, что те, кто отучился в нашем лицее, потом приводят своих детей. Это тоже является показателем преемственности и конкурентоспособности лицея.

— Сколько таких учебных заведений у нас, в республике?

— В Татарстане таких около 30: Лицей Иннополис, IT-лицей, лицей-интернат №2 в Казани, 4-я гимназия для девочек, 12-я гимназия для девочек, лицей-интернат №7 и много других. Хотя IT-лицей в начале был только для мальчиков, затем там стали учиться и девочки, в инженерном изначально и девочки, и мальчики, как и в Иннополисе. Открыли в Богатых Сабах лицей-интернат, в Актаныше. В свое время даже хотели делать ассоциацию всех этих лицеев, чтобы они по единой методике работали.

— Эта идея все еще актуальна?

— Да, конечно. Во-первых, это возможности для детей, которые учатся где-нибудь в деревнях. Например, у меня был ученик, который приехал из деревни в Пестречинском районе. Он к нам поступил и стал 200-балльником, что стало для него шикарным социальным лифтом. Если бы он продолжил учиться в деревенской школе, неизвестно, чем бы это закончилось. А так для него открылись все двери, он мог выбирать практически любой вуз. Совсем как у меня. Я тоже сначала учился в обычной нижнекамской школе — в 15-й гимназии. Хорошая школа, но обычная. Но я поступил в лицей и благодаря ему без экзаменов поступил в МГУ. Это в том числе и за счет того, что там на очень хорошем уровне математика и английский язык. Если бы учился в средней школе, уверен, что без экзаменов бы точно не поступил. Или поступил бы не в МГУ, а в другой, возможно, не самый топовый вуз.

Так что я вижу, как это работает и на собственном примере, и на примере своих учеников. Двое моих детей поступили в вуз Гонконга с полным грантом, университет входит в мировой рейтинг топ-50. Это ребята казанские, а не деревенские, но для них это тоже мощный социальный лифт. Обычно говорят:  чтобы поступить в зарубежные вузы, нужно учиться в международных школах со специальной системой обучения. Нет, вот наша российская лицейская система.

— Но эти ребята из Гонконга, конечно, в Казань не вернутся, как вы из Москвы в Нижнекамск.

— Не знаю, почему нет? Например, мой ученик, который сдал ЕГЭ на 200 баллов, поступил в Высшую школу экономики на педагогическое направление и хочет стать учителем. А один из тех, что поступил в Гонконг, говорит, что рассматривает вариант возвращения.

«Мой ученик, который сдал ЕГЭ на 200 баллов, поступил в Высшую школу экономики на педагогическое направление и хочет стать учителем» Фото: «БИЗНЕС Online»

«Есть проблема излишней документации, бюрократизации, которую очень срочно нужно убирать»

— Вы работали в Нижнекамске, потом переехали в Казань, участвовали во многих конкурсах, часто побеждали. Можете ли себя назвать в хорошем смысле слова карьеристом? Просто, кажется, одна из главных проблем нашего образования и наших учителей в том, что у них очень часто нет амбиций. 

— Ну точно не карьерист, иначе бы я не отказывался стать заместителем директора, директором, когда мне предлагали. А предложения были, особенно после конкурса «Учитель года» в 2017 году. 

Я не карьерист, но определенные амбиции у меня есть, опять же в хорошем смысле этого слова. И вообще, у меня есть, наверное, такой азарт спортивный. Вот как с 7-го класса пошли олимпиады, желание побеждать, так все это и осталось.

И второй момент, немаловажный, — благодаря этим конкурсам профессия педагога становится не очень скучной. Это ведь все равно в целом монотонная работа, хотя ты ежедневно общаешься с детьми. А так ты идешь на профессиональный конкурс педагогов, на конкурс для управленцев «Лидеры России» и прочее. От этого становится веселее работать, плюс расширяется кругозор, круг общения. Например, я раньше думал, что победа в конкурсе «Учитель года» — это почти предел: поставил статуэтку на полку — и дальше работаешь. Оказывается, нет. Поучаствовал в нем однажды, дальше тоже хочется участвовать. Например, на днях я был в Ростове-на-Дону в составе жюри на «Учителе года». То есть эти конкурсы дают возможность выезжать в регионы, смотреть, что там происходит, как там люди работают. Надеюсь, участие в международном конкурсе даст возможность ездить уже в другие страны. Понимаете, это делает и жизнь человека разнообразнее, и профессию учителя. Тем более в этой профессии часто случаются выгорания. 

«И на татарском могу математику преподавать, и на английском, и другие языки знаю»

— Но большинство ваших коллег не то, что в конкурсах не участвуют, они ломаются уже на том, что в процессе работы надо заполнять множество бумажек.

— Вы правы. Потому что, даже когда на «Учителе года» разговариваешь с коллегами, процентов, наверное, 95 участников говорят, что их заставили. Сказали: «Все, ты участвуешь». Я же, наоборот, когда приехал в Казань, сам подошел к директору и спросил, можно ли участвовать, потому что хочу. Знаю, что вот это давление отчетности и прочее тоже влияет на мотивацию педагогов. Однозначно есть проблема излишней документации, бюрократизации, которую очень срочно нужно убирать. Если это сделать, учитель станет ближе к детям. Это действительно так. Иногда кажется, что дело только в зарплатах, что их надо поднимать. Да, нужно, но и с документацией нужно что-то делать, оставить минимум отчетности.

Откуда у нас это? Идет недоверие к работе учителей, постоянно требуют отчеты, проверяют на качество… А нужно больше доверять, тогда он станет, повторю, ближе к детям, начнет больше времени уделять подготовке к урокам, общению с ребятами.

В чем преимущество нашего 2-го лицея-интерната Казани? Есть такая семейственность, администрация делала от себя все зависящее, чтобы у учителей было минимум вот этой бумажной волокиты. Я работал учителем математики, и у меня было достаточно времени ездить с детьми на турниры, проводить время вне уроков, общаться. Потому что я выполнял самый-самый минимум по этой отчетности. В школах этого не хватает.

— Вы полуфиналист «Лидеров России». Собираетесь еще участвовать, чтобы стать победителем?

— Мне этот конкурс очень понравился! Это совершенно другой конкурс, и он кардинально отличается от «Учителя года». Понравился сам полуфинал. Если раньше я соревновался с коллегами, то здесь уже были именно управленцы из таких крупных компаний, как МТС и Сбербанк. Поэтому, чтобы еще раз это ощутить, планирую снова поучаствовать.

Кстати, со многими из татарстанской команды, с кем мы ездили на полуфинал в Нижний Новгород, продолжаю общаться. Вообще, здорово было, нас здесь собрали, познакомили, провели тренинг. Это хороший нетворкинг. Этот конкурс я вообще всем советую. Самое интересное, что на момент участия я еще не был директором школы. Многие думают, что нужно обязательно быть управленцем с большим опытом, однако при желании и остальные могут поучаствовать.

— А вы расстроились, что не попали в финал?

— Я всегда немножко расстраиваюсь, но, во-первых, меня порадовало, что не хватило всего 2 баллов для попадания в финал. Во-вторых, на меня положительно повлияло, несмотря на то, что я не был крупной управленческой акулой, само участие в «Лидерах России». Порадовало, что чувствовал себя довольно уверенно и спокойно в некоторых моментах и управлял ситуацией, хотя был просто учителем. И хоть я не прошел дальше, все равно сделал для себя определенные выводы. Для меня это было очень полезно.

«Другая проблема — о ней мы тоже говорили — отсутствие мотивации, особенно когда речь заходит о предметной составляющей. Например у физики, химии и биологии есть лабораторная часть, у математики ее нет» Фото: © Владимир Трефилов, РИА «Новости»

«Я сам стараюсь создать такой образ успешной профессии»

— Вы, рассказывая о конкурсе Global Teacher, в котором сейчас участвуете, говорили, что в заявке нужно было описать трудности работы учителя в стране, в регионе. Вы что написали?

— В этой анкете я в первую очередь написал именно о проблемах с документацией, бюрократизацией. И в качестве решения (а нужно было не просто обозначить существующие проблемы, но и способы, которые, по мнению конкурсанта, могут их решить) предложил мобильное приложение. На протяжении полутора лет я разрабатывал мобильное приложение для родителей, учителей и учеников, которое упрощает работу. По плану, когда все это пройдет апробацию, родители все примут, приложение должно самую сложную часть документации убрать.

«Выход в финал был полной неожиданностью»: учитель математики из Казани претендует на $1 миллион

Другая проблема — о ней мы тоже говорили — отсутствие мотивации, особенно когда речь заходит о предметной составляющей. Например, у физики, химии и биологии есть лабораторная часть, у математики ее нет. В России сейчас два популяризатора математики, на которых я опираюсь: Николай Николаевич Андреев и Алексей Владимирович Савватеев. Например, Андреев делает модельки, с помощью которых математику можно «потрогать». То есть он делает ее практико-ориентированным предметом, показывает, где ее в жизни можно применить. А то, что раньше нам говорили, мол, математика нужна только для того, чтобы тебя в супермаркете не обманули, — одно из самых неправильных объяснений. 

Ну и важный у нас в стране вопрос — статус педагога и каким образом его поднять. Это я тоже обозначил как одну из проблем. Решение, во-первых, на личном примере. Я сам стараюсь создать такой образ успешной профессии, в которой можно себя раскрыть, самореализоваться. Во-вторых, я рассказал и о тех, кто, может быть, глядя на меня, стал учителем. Действительно, некоторые ученики у меня выбрали эту профессию. На уровне республики и всей страны я стараюсь формировать позитивный образ учителя. Вкратце примерно так.

— Рядовой учитель обычной средней школы, прочитав наше с вами интервью, может подумать: «Вот сидит молодой человек, у него отличное образование, его отметила власть, дала хорошую должность, у него все отлично. А у меня 25 гопников в классе, которые ничего не хотят и кидают в меня мокрыми тряпками». 

— Они так не смогут сказать, потому что до сентября этого года я работал таким же учителем, власть меня нигде не отмечала. А если посмотреть на лицей №2 Казани, то можно убедиться, что не настолько там шикарные условия, есть свои проблемы. Много можно искать причин, но все-таки решающим фактором является мировоззрение человека и отношение к тому, что происходит вокруг него. Знаю множество примеров учителей, которые сами для себя решают, как они относятся к этому всему.

Есть много педагогических кейсов, когда с неодаренными академически детьми тоже можно что-то выстроить. Это опять же зависит от желания, от подхода педагога. Каждый учитель сам для себя решает, призвание для него его профессия или нет. Если призвание, то своей позицией, своей работой он создает хороший кейс и родители, дети уходят благодарными. У нас в стране огромное количество учителей, от которых дети уходят с благодарностью.

— То есть любого ребенка можно заинтересовать учебой и все зависит только от педагога?

— Нельзя сказать любого, но в большей степени повлиять на это можно. К тебе приходят на урок 25 человек, они, по сути, полностью тебе отданы, и ты можешь говорить им что угодно. Дверь за учителем закрывается, и никакая проверка не сможет проследить, о чем вы там говорите. Дети сами, конечно, потом могут рассказать, но все же. Так что да, учитель может детей заинтересовать. И вообще, если ты пришел в эту профессию, причем осознанно, то, по идее, и это должен делать. 

Естественно, много случаев когда в нашу профессию приходят, так скажем, не совсем по своей воле. Как раньше было? В педвузы поступали те, кто не смог поступить никуда. А потом из этих выпускников в школы приходили те, кто не смог никуда устроиться.

Бывают случаи, когда учителя очень неправильно выстраивают взаимосвязь с учениками, психологически давят. Это реальность. Я не говорю, что все прекрасно, просто давайте изменим свой подход. Все это тоже нужно решать. И одни из способов — привлекать в школу успешных выпускников, чтобы успешные старшеклассники поступали в педвузы, потом успешные студенты шли работать в школы.

— Сейчас часто говорят, что Казани нужно вернуть пединститут.

— Я не смогу здесь профессионально ответить, потому что не обладаю достоверной информацией, как там обстоят дела. Но убежден, что его нужно делать очень конкурентоспособным, предложить зарплату учителям еще выше, чтобы была конкуренция, чтобы сюда попадали лучшие. Если с нашими детьми будут заниматься лучшие, то нам же от этого станет лучше.

«Сейчас учитель, если он еще и хороший, может зарабатывать до 100 тысяч рублей, но нужно понимать, какими усилиями. Для этого необходимо работать с утра до ночи, с учетом репетиторства» Фото: «БИЗНЕС Online»

«Эту грань, когда учитель с душой подходит к делу либо без, очень сложно отрегулировать»

— Зарплаты по-прежнему низкие у учителей или сейчас уже нельзя так говорить?

— Сейчас думаю ситуация стала лучше. Когда я приехал в Нижнекамск, моя зарплата была 13 тысяч рублей. Тогда в сравнении с другими профессиями я получал очень мало. Менеджер в каком-нибудь магазине сотовой связи мог получать раза в два-три больше. Это в 2010 году.

Сейчас учитель, если он еще и хороший, может зарабатывать до 100 тысяч рублей, но нужно понимать, какими усилиями. Для этого нужно работать с утра до ночи, с учетом репетиторства. А как бы хотелось в идеале? Чтобы зарплата у учителя была достойная за 18 часов нагрузки, тогда он с полной отдачей будет подходить к этому делу и, как мне кажется, улучшится качество образования. Сейчас, если педагог хочет нормальную заработную плату, ему надо брать сверхставку (в среднем полторы, а то и больше). 

— Есть ли какие-то внебюджетные механизмы, чтобы, например, доплачивать премии?

— Да. Мы стараемся делать школу с внебюджетной стороны успешной: кружки, бассейн, классы полного дня — все, что может быть интересно жителям и ученикам нашего округа. Это нужно для того, чтобы у учителям платили достойную зарплату и у нас преподавали лучшие из них. Хотя у нас уже сейчас работают одни из лучших — и по республике, и по стране.

— В годы учебы приходилось сталкиваться с разным стилем со стороны классных руководителей. Кто-то считал, что главное — это дисциплина и график дежурств, другие звали учеников в походы и на сплавы с понятными рисками. Вам какой подход ближе?

— Мне ближе подход второй, когда учитель полностью вовлечен в работу с классом. С другой стороны, мы не можем этого от него требовать. Это опять-таки работа тех классных руководителей, которые считают, что преподавание — это их призвание, которые не формально подходят к выполнению своих обязанностей, а полностью включаются в работу, выстраивают взаимоотношения с детьми, их семьями. Но, повторяю, этого мы требовать не можем. Есть определенные другие требования, функционал, который должен делаться, и всё. Вот эту грань, когда учитель с душой подходит к делу либо без, очень сложно отрегулировать. 

— А это не перебор — вот так с палатками куда-то ходить, не возникает ли излишнего панибратства? 

— Нет, я на собственном примере это знаю. Чтобы отношения с учениками не превратились в панибратство, я старался выстраивать и соблюдать границы. Просто когда все идет лишь формально, то и ребенок начинает относиться к процессу обучения формально. Ну отдежурил и отдежурил. У него не формируется любви к школе, привязанности, уважения. Другой момент — что у учителей здесь свой подход. Есть строгий учитель, и он такой, потому что ему неинтересно, а другой бывает строгим, но в его строгости дети видят любовь.

«ЕГЭ — это нестрашно. Он пройдет, потом вуз будет, собеседование и так далее. Просто это один из этапов, и он никак не повлиял на успешность моих детей. Они ЕГЭ очень хорошо сдали» Фото: «БИЗНЕС Online»

«Я всегда говорил, что ЕГЭ — это нестрашно»

— Не секрет, что в России в последние годы молодеет политика. И тот же министр по делам молодежи РТ Дамир Фаттахов, который сейчас уехал на повышение в Москву, устраивал неформальные встречи с теми, кто выходил на несанкционированные митинги… Вы со своими старшеклассниками как-то общаетесь на эти темы?

— Когда я был классным руководителем, на эту тему не разговаривали. Но в целом с детьми нужно быть близкими. Если какие-то вещи с ними просто формально проговаривать, они отдалятся от нас. С ними нужно выстраивать диалог — это самое главное! И неважно, кто, к чему и как относится.

— Вот случился опять какой-нибудь несанкционированный митинг — и ваш десятиклассник оказался в кутузке. Какие с ним будете потом проводить профилактические мероприятия?

— Общевоспитательные какие-то, наверное, беседы. Конкретно политические вопросы очень тяжело обговаривать. У детей же все равно свое видение, и здесь нельзя ломать человека. Но при этом нужно постараться объяснить, что он должен сам взглянуть на ситуацию шире. Часто подростков загоняют в очень узкий коридор, в котором он видит перед собой только одну дверь, один выход, и ему кажется, что только он и правильный. Наша задача — расширять этот коридор, показывать, что есть разные пути.

Тот же ЕГЭ. К сожалению, некоторые учителя своих учеников устрашают им. Я же всегда говорил, что ЕГЭ — это нестрашно. Он пройдет, потом вуз будет, собеседование и так далее. Просто это один из этапов, и он никак не повлиял на успешность моих детей. Они ЕГЭ очень хорошо сдали. Так и в политических вопросах. Сегодня у ребенка одно мировоззрение, один взгляд, завтра — другой.

— ЕГЭ когда-нибудь отменят в России или это невозможно?

— Чтобы его отменить, нужно придумать какую-то альтернативу. ЕГЭ очень хорошо выполняет свои функции.

— Вам нравится ЕГЭ?

— Мне он нравится больше, чем традиционный экзамен, который был раньше. Я сам его не сдавал, так как был среди последней плеяды выпускников, у которых он еще был на выбор, а уже на следующий год ЕГЭ ввели как обязательный.

Но сдавал для себя и столкнулся вот с чем: я математик, давалось 25 задач, которые я решил буквально за 15 минут. Но затем мне нужно было потратить два часа, чтобы все правильно оформить и чтобы в оформлении не было орфографических ошибок. Для меня, как для математика, это неприемлемо.

И все же для точных наук ЕГЭ — очень хорошо. Да и для гуманитарных — тоже. Другой момент, что экзамен нужно совершенствовать, нужно убирать слишком большое давление, однозначно. Нужно думать над тем, как работать со школами, которые начинают затачиваться под ЕГЭ. Это еще одна проблема. В Москве даже есть тенденция, когда ребята уходят на семейное обучение и сидят с репетиторами, готовясь к ЕГЭ. Потому что родители делают для себя вывод, что ребенку незачем изучать историю, если он поступает на математический факультет. Решение этих проблем и надо придумать.

А так этот экзамен дает возможность ребенку из любой деревни, из любого города поступить в любой вуз страны. Кстати, у моих детей, которые поступили в Гонконг, при приеме смотрели результаты ЕГЭ. У них должно было быть 280 баллов из 300, чтобы их взяли. Так что экзамен сейчас признают даже за рубежом.

«Знаете, когда я работал учителем, у меня всегда была управленческая тяга. Даже когда мне говорили, что я конкретный математик и мне нужно решать задачки, в олимпиадах участвовать, в конкурсах, мне все равно была интересна эта сторона» Фото: Алексей Белкин

«Бабушки и дедушки рассказывали, что у нас в роду были управленцы»

— Каким вы себя представляете лет через 10? Также работающим в системе образования и если да, то в качестве кого? Или будете уже чиновником?

— Пока непросто на этот вопрос ответить, но, наверное, нет. Хотя раньше я себя и директором-то не видел. 11 лет проработал в школе и думал всегда, что буду просто учителем. Повторю, что мне еще три года назад предлагали стать директором, но я отказывался, так как не проявлял неинтереса.

Я работал, у нас было математическое движение, математические лагеря, турниры мы делали, всероссийские, международные. Мне это давало драйв. Я делал то, что любил, занимался с олимпиадниками, с математиками. Но в последний год, когда предложили эту школу возглавить, у меня наступило пресыщение олимпиадным делом, и я все же выбрал позицию директора. И пока мне нравится! В этой работе все новое, я учусь, возникают новые проблемы, о которых раньше не догадывался, но о которых меня предупреждал мой директор: «Вот я же тебе говорил, что так и будет».

— Например?

— Что будет нехватка учителей. Мы планировали учителей на 800 учеников, а пришли 929. Оказывается, надо было заранее подумать.

— И где вы взяли недостающих педагогов?

— Кого-то взяли по совместительству, кто-то с последних курсов педвуза пришел, а кто-то еще не определился со школой.

— Правда ли, что сейчас многих учителей, которые уже на пенсии, зовут работать?

— У нас такого нет, но, думаю, практика такая есть. Я знаю, что во многих школах Казани действительно имеется нехватка учителей начальной школы, математиков не хватает.

— Но вы сами чувствуете, что находитесь в таком шорт-листе у наших властей города, республики, они очень внимательно за вами следят, за тем, как вы себя проявите, и что от этого будет зависеть ваша дальнейшая карьера?

— Нет, я этого не чувствую. Знаете, когда я работал учителем, у меня всегда была управленческая тяга. Даже когда мне говорили, что я конкретный математик и мне нужно решать задачки, в олимпиадах участвовать, в конкурсах, я все равно проявлял интерес к этой стороне. Мне даже бабушки-дедушки рассказывали, что у нас в роду были управленцы. Видимо, на генетическом уровне во мне это есть, какой-то нераскрытый потенциал. Тем более, как я говорил, мне конкурс «Лидеры России» очень понравился.

Просто я за то, чтобы эффективно работать на своем месте. Сейчас я хочу на позиции директора выстроить супершколу. Но нужно, конечно, чтобы прошло время, пока мы только на стадии становления. К концу года или, может, на второй-третий год станет яснее.