Армандо Диамантэ: «Я говорю: «Не превращайтесь в ДК КАМАЗа, ребята!»

Армандо Диамантэ: «Я сам ни на грамм не поменялся. Сам захотел именно в театр, именно просил тогда мэра Челнов Василя Гаязовича Шайхразиева, что хочу после телевидения руководить театром»

«Мастеровые» не авторский театр, у нас другая концепция»

— Армандо Луиджиевич, вы инициировали в «Мастеровых» очередную «тихую революцию». Театр покинул главный режиссер Денис Хуснияров, высказавшись в СМИ, что категорически не согласен с планами дирекции. В свое время наше с вами знакомство случилось также после шумного ухода главрежа, Георгия Цнобилдзе. Но в этот раз все же ситуация иная, за пять с половиной лет ваш тандем с Хуснияровым добился солидных творческих результатов. Честно говоря, даже немного обидно, что вы так расстались. Что же случилось, с какими планами был не согласен теперь уже бывший главный режиссер?

— Я думаю, что тут дело не в планах дирекции, на тот момент и планов-то особых не было. Просто красивый ответ для журнала «Театр». На самом деле, существует такой цикл: 5–6 лет, и что-то меняется. Главный режиссер Валентин Ярюхин здесь тоже пробыл 6 лет, потом ушел. Мы очень благодарны Денису, он очень много дал театру, многие наши успехи — это его заслуга. Но мы должны идти дальше, «Мастеровые» не авторский театр, у нас другая концепция.

— Новым главным режиссером театра с октября стал Андрей Шляпин. Не сказать чтобы это имя было на слуху. Чем обусловлен выбор, кто вам посоветовал Шляпина?

— Его нам порекомендовали Олег Лоевский, Нияз Игламов и Радион Букаев. У трех разных, но очень авторитетных в мире театра людей была в списках одна и та же фамилия, это заинтересовало. Мы с Андреем встретились, пообщались и теперь работаем вместе.

— При этом не можем вам не сделать комплимент, что за годы директорства в «Мастеровых» многие в театральном мире Татарстана, кто очень скептически относился в свое время к вашему назначению, изменили мнение, если судить по личным разговорам.

— Я сам ни на грамм не поменялся. Сам захотел именно в театр, именно просил тогда мэра Челнов Василя Гаязовича Шайхразиева, что хочу после телевидения руководить театром. Мне было очень интересно. Что касается вообще всех этих историй, да, это бесценный опыт — с тем же Цнобиладзе… Вообще, это же интересно, ты погружаешься в новый мир — например мир театра. И пытаешься смотреть внимательно как менеджер, как здесь работают механизмы. Кстати, одним из проводников в мир театра для меня был Денис Хуснияров, потому что я ходил и задавал ему вопросы. Я говорю: «Денис, почему вот так делается? Почему вот это модно?» И потом, когда уже стал ездить во многие театры Москвы и Питера, смотреть, как там устроено. Сейчас я могу сказать, что представляю, как устроен мир театра. Но, честно говоря, если бы не проект с новым зданием «Мастеровых», то вполне возможно, что я уже подумывал бы свою театральную миссию завершать.

— Почему?

— Прошло 8 лет руководства театром, как и на «Эфире» был тоже период в семь с половиной лет, и я подумал бы: ну что, ну не руководить же всю жизнь театром? На «Эфире» мы поработали, каких-то определенных результатов там достигли, взялись за театр, начали здесь работать, надеюсь, что достигли каких-то результатов. Я ловил себя на мысли, что стало скучновато. Но когда появился проект нового здания, то понял, что это совершенно другое.

«Мастеровые» не авторский театр, у нас другая концепция

«Мне не нравится, как у нас работает художественно-постановочная часть»

— Привести в «Мастеровые» больше зрителей — это вызов для вас?

— Вот у нас зал — 150 мест. Если мы откроем сайт «Мастеровых», то увидим, что часто на пару недель вперед все продано. Это прекрасно. Но это когда у тебя 150 мест. А если у тебя 500? Сможешь ли ты? Это совершенно другой уровень. Совершенно другая техника, бюджеты, возможности. Это другая лига. Это все равно что ты выступал, условно, на каких-то автосоревнованиях на LADA, а потом тебе предоставили крутой автомобиль и сказали: а теперь покажи, что ты можешь! Так что это вызов, конечно. Опыт будет удачным, если вы увидите уже расписание нового театра: 500 мест — мест нет. Все, значит, мы смогли. А это очень сложная задача. И еще остался ряд вещей в театре, которые не сделаны.

— Например?

— Мне не нравится, как у нас работает художественно-постановочная часть. Она работает как обычно работают в театрах. Но если с точки зрения менеджмента смотреть, исключительно организацию работы, планирование… У меня даже был такой опыт — многие организации к нам достаточно дружественно относятся — я попросил камазовцев, внедрявших у себя бережливое производство: давайте в театре попробуем внедрить бережливое производство! То есть это такой ребус — а вообще такое возможно или нет? И вот они приходили, мы им рассказывали, как все здесь устроено, они пытались рассмотреть эту структуру с точки зрения бережливого производства… Если бы такой проект был сделан… ХПЧ надо серьезно заняться, мы пригласили специалиста из Томска, у него опыт работы в больших театрах, и сейчас мы создаем новую структуру.

А так у нас определенные части, получается, рванули: актерские, режиссерские. Это да, мы смогли какой-то определенный результат показать. А вот, скажем, структурные вещи — они отстают. Потому надо доделать, как-то нехорошо. Причем другие театры и другие ХПЧ не показатель. Я вообще очень редко что беру из театров. Потому что опять же с точки зрения менеджмента театры отстали очень сильно. Они не являются показателем. Те же кинотеатры гораздо дальше продвинулись, и поэтому их опыт достаточно интересен. Но в то же время не воспринимайте все буквально. Попкорн продавать мы не будем, никто в зале сидеть и хрумкать не станет.

Опять же, возьмем классику, антракты. Что такое антракт? Обычно в театре это люди выходят, естественно, в дамский туалет, буфет… Вот она, классика антракта. А мы теперь работаем над антрактами так, что это как отдельный спектакль. Отдельное шоу.

— Как на спектакле «Пигмалион. Шоу»?

— Смотрите, это уже становится флагманом! «Пигмалион» отлично подошел по своему формату. Это шоу.

— И в фойе настоящий мюзик-холл.

— Да-да-да. Это было умышленно сделано. Здесь, знаете, в чем повезло? Во-первых, очень хорошо откликнулась вся бригада, которая делала «Пигмалион». Они нам очень сильно помогали. Придумывали эти фотозоны, там что-то делали. То есть обычно бывает так: «Ребята, не грузите меня, вот вам спектакль, в крайнем случае еще я вам придумаю афишу — утвержу. Художник нарисует, а я, режиссер, утвержу».

Но опять же у афиши театральной есть такие моменты: либо она носит эстетский характер — показывает уровень, а есть еще чисто маркетинговая задача — продажи. То есть она должна завлекать! И не всегда эти две задачи совпадают. То есть, например, придумают афишу, я говорю: классно! Но с точки зрения маркетинга я не понимаю, с помощью каких инструментов она будет продавать. Она стильная, но, когда ты делаешь какой-то продукт, он же на определенную аудиторию.

Например, тот же «Пигмалион» — ребята, не судите строго. У меня огромное количество вопросов к «Пигмалиону».

«Вообще нормальный, хороший спектакль, я имею в виду фестивальный, в режиме «один раз в месяц» и идет. И даже это не противоречит коммерческой линии»

«Денег на спектакли нам никто никогда не давал ни в каком количестве»

— Но это очевидный кассовый хит. Такое качественное развлечение в конце рабочего или выходного дня.

— Исключительно такая задача и ставилась. Денег на спектакли нам никто никогда не давал ни в каком количестве. Повезет грант выиграть — хорошо. Нет так нет. Мы работаем только с собственными деньгами. Это участь любой коммерческой структуры по большому счету. Не заработал денег — нет. И получается, что мы поставили сложную задачу, нет у нас талантов выбивать из государства деньги, как у Славутского, например. Я совершенно искренне говорю — таких талантов у нас нет. Когда меценаты, государство или еще кто-то оказывают такую мощнейшую поддержку, я могу только снять шляпу перед своим коллегой.

Но мы работаем сами. Помните известное латинское выражение — необходимость обостряет разум? То есть ты поставлен в такую ситуацию… Когда я говорил Хусниярову: «Денис, мы не можем ставить нетленку за нетленкой, потому что нетленки — это условно фестивальное направление». Это все-таки узко сегментированная область. Эстеты пойдут на «Три сестры», а я говорю: «Ну будут три учительницы по литературы в зале сидеть и получать удовольствие». Денис просил Чехова, я упирался целый год. Опять же утверждал: «Денис, ну очень тяжело сейчас продавать Чехова».

Почему? Ну давайте рассмотрим сюжет как таковой. Сюжет о чем? Томятся, томятся и томятся. Три часа они пьют чай, вспоминают, ностальгируют, потом снова пьют чай — какой воздух, самоварчик, посидели: «Ах, боже мой, боже мой, как мы жили». И все это продолжается три или четыре часа. В современном мире, я не говорю про адептов настоящей литературы высокой, их не так много… В современном мире, где экшен, где клиповое мышление, где постоянно что-то… Сейчас и кино по-другому снимают. Я включаю телевизор и начинаю смотреть. Если в течение 10 минут меня не заинтриговали — выключил, поставил другое кино. Это тестовые 10 минут. Наверное, то же самое есть у театра. Книгу тоже начинаешь читать, если она тебя увлекает, то всё. Поэтому я как продюсер не скрываю, что основная функция директора театра — абсолютно не хозяйственная, а продюсерская. Если у него нет, конечно, отдельного продюсера.

— Если раз в месяц показывать «Три сестры», то 150 человек на 12 месяцев умножить — 1,8 тысячи человек. Неужели не найдется в год столько зрителей в Челнах у Чехова, к тому же спектакль Хусниярова обласкан фестивалями?

— Найдется. Но когда я смотрю афишу, то вижу, что на иные спектакли билетов уже нет, а на «Три сестры» что-то в продаже еще есть.

— На «Три сестры» можно школьные классы приводить.

— Четыре часа спектакль идет. Здесь еще проблема в объемности. Причем я смотрел «Три сестры» Юрия Бутусова в театре имени Ленсовета в Питере, я досмотрел, был одним из немногих, кто сидел до самого конца.

— Ну там пять с половиной часов. Треть зала уходит, зато оставшаяся в полном восторге, лишний раз подтверждая культовый статус этого выдающегося режиссера.

— К концу, может, треть, может, половина уходит — я не подсчитывал. Но да, отряд терял своих бойцов по ходу боя. И мы тоже где-то, наверное, треть, может, 40 процентов после первого действия «Трех сестер» теряем. Ничего страшного. Понимаете, мы можем жить вот в таком формате, и мы делаем подобные спектакли для тех, кто понимает, некоммерческие проекты. И при этом умудряемся жить. Почему? А потому, что у нас есть «Свидетель обвинения», у нас есть «Дуры мы, дуры». У нас есть «Пигмалион», который был сделан исключительно для чего? Зарабатывать деньги, с помощью которых мы ставим, скажем, спектакли. Вообще нормальный, хороший спектакль, я имею в виду фестивальный, в режиме «один раз в месяц» и идет. И даже это не противоречит коммерческой линии.

«Работать без Лены Сорочайкиной — это тоже интересный эксперимент. И Лена сама с интересом смотрела, как это все делается. Без ревности»

«Давай, спасай ситуацию, ничего не надо эстетствовать»

— Никто не разбежался из театра «Мастеровые» за пандемийный год? Как это было, когда нельзя было даже репетировать и все сидели по домам?

— Да, когда совсем нельзя было репетировать, все сидели по домам. Очень сильно скучали. Но мы технически просто всех отправили в отпуск, выделили отпускные, чтобы люди хоть с деньгами какими-то были. Нам повезло, у нас деньги имелись. Но вместо того, чтобы тратить их на проекты, мы их просто прожрали, потому что новых подпиток не появилось, а ситуация оказалась такой достаточно серьезной.

Смотрите, у нас во время пандемии репетировался спектакль «Жизнь прекрасна». Режиссер — Алессандра Джунтини, которая ставила у нас «Танец Дели». Это тоже не железное правило, но у нас режиссеры, как правило, так получается, питерские в основном. Спектакль уже был практически готов, но пандемия, все закрыто. Мы этот проект заморозили, ждали улучшения ситуации, прежде чем выпустить. И если бы кто-то сказал там, условно, что пандемия продлится три месяца, а потом случится вот то-то, было бы проще. А здесь непонятно. Мы же думали: ну ладно, на две-три недели закроют. А тут проходит месяц-другой… И потом появилось разрешение — 50 процентов зрителей на спектаклях.

Мы снова вызываем Алессандру Джунтини, потому что за время пандемии они все это потеряли. Имеется в виду весь спектакль. И заново проходит репетиционный процесс, и мы выпускаем этот продукт. Потом мы понимаем, что люди еще боятся немножко идти в театр. То есть мы готовы, а люди боятся. Потому первые разы, когда нам 50 процентов разрешили условно, людей приходит 30 процентов. И мы не понимаем, что происходит. Сейчас уже этого нет, но тогда было. И мы понимаем: есть понятие окупаемости спектакля. Ну, например, она составляет 30–40, иногда, в плохих ситуациях, 50 процентов. Вот «Пигмалион», кстати, спектакль недешевый в самом прокате, но он отбивает себя безусловно. Однако мы понимали, что «Жизнь прекрасна» не будет тем флагманом.

И последние остатки денег потратили на «Опасный поворот». Режиссера Валентина Левицкого срочно выдернули из Питера — давай детектив. Его «Свидетель обвинения» идет пять лет, до сих пор полные залы, хотя я смеюсь, по-моему, все знают уже, кто убийца. «Давай, спасай ситуацию, ничего не надо эстетствовать. Ни на какую „Золотую маску“ мы в данный момент не претендуем. Нам нужен хит», — говорю я режиссеру. Он делает этот спектакль, но он не становится мегахитом. И тогда говорю себе: в чем моя ошибка? Слишком тяжелая вещь. Пристли — это уже такой серьезный автор. Я ему предлагал, я говорил. Но вот тянет у нас режиссеров в психологизм, и это утяжеляет конструкцию. Он делает спектакль вкусным, прекрасным. Но каждый раз, когда ты завышаешь какие-то эстетские моменты… Когда ты на достаточно высоком уровне, то чуть дальше уходишь от массового зрителя.

— Почему у режиссера Ильи Архипова с «Пигмалионом» получился хит?

— Разговор был у меня с Денисом. Я говорю: «Денис, мы всё после пандемии пытаемся сделать мегахит. Давай попытку №3». И тогда он сказал, что есть такой Илья Архипов. Он работает полностью со своей командой. Очень интересный тоже эксперимент. У нас же всегда делала спектакли наш главный художник Елена Сорочайкина. Ну давайте, попробуем сделать автономный от Лены проект.

— Сорочайкина — едва ли не лучший театральный художник в Татарстане.

— Потому работать без Лены Сорочайкиной — это тоже интересный эксперимент. И Лена сама с интересом смотрела, как это все делается. Без ревности. Я же у нее потом мнение спросил: как тебе? Она сказала: костюмы, конечно, вау. Она это оценила.

И потом еще, смотрите, важно всегда думать наперед. Как в моих любимых шахматах. Намного наперед. Я давно думал, каким спектаклем открывать новое здание. Это важно, чтобы не получилась такая история, как с татарским театром имени Гилязова, который переехал в новое здание, но нет такого «бабах» — грандиозного открытия.

— Они решили бахнуть на четыре часа спектакль по Шамилю Идиятуллину «Город Брежнев». То есть вы как менеджер сомневаетесь в том, что надо было так делать?

— У них нет продюсера, кстати. Я это понял сразу. Потому что продюсер на многие вещи сказал бы: ребята, я понимаю, что вас тянет к творчеству, но давайте не терять какой-то…

— Фарид Бикчантаев, кстати, поддержал своего ученика, худрука театра Олега Кинзягулова. Он сказал: «Смотри, у тебя будет первый спектакль в Челнах, который идет четыре часа. Ни у кого не было, а у тебя будет!»

— «Три сестры» у нас идут четыре часа. Да дело не в этом! Ставь хоть 18 часов! Важно, для чего ты это делаешь, с какими ресурсами. Чтобы были адекватно вложены средства.

«Я, когда ходил в Набережночелнинский татарский театр, был там и на первой постановке, и на «Город Брежнев» тоже заходил. Ты мог поставить такой спектакль и в своем старом здании. А тебе дают новое для того, чтобы у тебя появились новые возможности»

«Это очень серьезный вопрос — выбор названия для открытия долгожданного нового здания»

— В общем, вы знаете, чем открывать будущее новое здание «Мастеровых» в сезоне 2022/23.

— Открытие здания должно привлечь не только своим залом, понимаете? Ты делаешь некий продукт, а привлекаешь стенами. Наверное, это не совсем правильно. И сам продукт, и стены, все в совокупности должно быть. Это очень серьезный вопрос — выбор названия для открытия долгожданного нового здания.

Я, когда ходил в Набережночелнинский татарский театр, был там и на первой постановке, и на «Город Брежнев» тоже заходил. Ты мог поставить такой спектакль и в своем старом здании. А тебе дают новое для того, чтобы у тебя появились новые возможности. Следовательно, логично, что это все нужно уметь использовать. Новый звук, новый свет, новое пространство — сцена. То есть все. И к этому надо заранее готовиться! Кто так не считает, поступает по-другому.

Изначально я полагал, что открываться нужно мюзиклом. Вот это было бы грандиозно. Но что такое поставить мюзикл? Я проанализировал, что такое мюзикл. Понял, что это огромное количество средств. Это совершенно другой подход, совершенно другой уровень работы — замахнуться на мюзикл. И тут появилась возможность сделать маленький шажок в данном направлении. Мы не делали «Пигмалион» мюзиклом, но это первый шаг в ту сторону. В этом и задача. У тебя патрон из дроби, и ты можешь пальнуть в зайца и убить зайца, если попадешь. Но у тебя не так много патронов, поэтому ты ждешь, пока зайцы соберутся в одном месте, чтобы твоя дробь, которая рассыпалась, еще кого-нибудь прихватила. Вот это разумный расход средств и возможностей. Новый рынок, абсолютно новое направление — мюзикл. Непонятно, там надо изучать, кто это делает, как это делает.

Но все же мюзикл мы решили оставить на 2023 год. Откроем мы сезон в новом здании постановкой «Обыкновенное чудо» Шварца, согласитесь, это название вообще очень подходит к появлению нового театра в нашем городе. Что это, как не обыкновенное чудо? Ставить будет Андрей Шляпин. А вот художником по свету мы пригласили Евгения Леонидовича Ганзбурга, одного из лучших специалистов в России, он поможет нам освоить новые возможности. А Архипов нам поставит сказку «Алиса в Зазеркалье» к Новому году. Уверен, что получится красиво.

— Намного больше будет пространства на сцене в новом здании?

— Намного. Как минимум раза в два. Какие-то спектакли не встанут на большую сцену, какие-то встанут. Теперь мы уже делаем с расчетом. Мы художникам говорим: сейчас ты умещаешься в этом пространстве, но потом это же, либо чуть-чуть дополнив, тебе придется вынести в другое пространство.

— У вас там будет одна сцена?

— Две, иначе куда мы денем наш репертуар?

— Ждать в малом зале экстремальный артхаус?

— Понимаете, я за гибкое мышление. Мы говорим: давайте попробуем, давайте какие-то вещи сделаем. Давайте посмотрим, как это идет. Я никаких не хочу давать зареканий: вот этого не будет. Идей много, все станем пробовать.

«Мастеровые» — муниципальное учреждение. А руководство города не вмешивается в нашу политику. И в этом плане мы очень благодарны»

«Никто ни в какой форме не вмешивается ни во что происходящее в театре»

— Интересно, Казань как-то присутствует в вашей жизни как руководителя театра в Набережных Челнах? В виде министерства культуры РТ или как-то еще?

— Допустим, мы считаем, что у «Мастеровых» есть определенный успех. Так вот, одна из заслуг и сильнейших сторон, я считаю, какого-то прогресса заключается в том, что никто ни в какой форме не вмешивается ни во что происходящее в театре. Не дает никаких ценных указаний, не машет величественно рукой, куда нам надо идти. Мы сами определяем свой путь. И это идеальная форма, которая при определенных способностях менеджмента дает результат. Поэтому с Казанью мы не коммуницируем. Каких-то указаний от министерства культуры не получаем. Но мы немножко разные ведомства, все-таки не забывайте, что «Мастеровые» — муниципальное учреждение. А руководство города не вмешивается в нашу политику. И в этом плане мы очень благодарны.

— Вы очень редко приезжаете в Казань со спектаклями, кажется, что это неправильно.

— Смотрите, я весной пообщался с Александром Яковлевичем Славутским, руководителем театра имени Качалова. Я ему объясняю свою позицию следующим образом. Мы русский драматический театр, вы русский драматический театр. Говорю: мы должны выступать на сцене русского драматического театра. У нас очень теплые, дружеские отношения с Камаловским театром. Но, мне кажется, как-то странно, что мы выступаем, например, в малом зале театра имени Камала. Это с точки зрения дружбы здорово. А с точки зрения маркетинга я не понимаю, почему русский театр не может выступить на сцене русского театра. Непросто у нас идут переговоры с Александром Яковлевичем. Он не говорит нет никогда. Но сложно там.

— Вы ему звоните или просто сталкиваетесь на каких-то мероприятиях?

— Нет, на каких мероприятиях мы можем вообще сталкиваться?

— Ну, может, вам депутатом Госсовета РТ стать?

— Нет, не надо мне становиться депутатом Госсовета, пусть каждый занимается своим делом. У него есть силы на всех фронтах, а у меня еще, кроме театра, есть нейрофизиология и куча других увлечений.

То есть нужна площадка. Мы в этом году не приехали, но я думаю о том, что в Казань приезжать надо. Но опять же я говорю, что мы живем на свои собственные деньги. То есть как мы сейчас куда-то поедем? Поездка стоит денег, перевозки стоят денег, гостиница стоит денег. Нам никто на это никаких средств не дает. Поэтому чисто экономический есть еще момент.

Так что живем по средствам, скажем так. В Казань приехать хотим. Было бы интересно привезти, например, того же самого «Пигмалиона» туда и посмотреть, как это будет смотреться. Но если я говорю как продюсер, мне еще нужно все это изучить. Я, к сожалению, вообще не так часто в Казани бываю. Я бы даже сказал, что в последнее время редко бываю. Когда еще являлся членом Общественной палаты РТ, тогда хоть по этим делам приезжал. Теперь я член комиссии по культуре при президенте Татарстана, но она собиралась всего один раз в Казанской ратуше. Вот там я был. Там даже появилась возможность у всех высказаться. 

«Я сегодня даже просить ничего не хочу, Рустам Нургалиевич!»

— Вы говорите, что на вас никто и ничего не влияет…

— Ну рынок влияет, получается.

«Чудное совпадение, когда и спектакль достаточно высокого уровня, и зрители его любят»

— Это понятно, а какие-то известные люди дают советы? Тот же выбор главного режиссера, вы назвали имена тех, кто помог определиться. С профессиональным сообществом насколько у вас контакт завязан?

— Смотрите, давайте так. Есть культурное сообщество — критики, режиссеры. Тесный круг, я поддерживаю со всеми ровные отношения, но не сказал бы, что глубоко погружаюсь, потому что это немножко другие вопросы. Я предоставляю возможность, например, у нас была театральная лаборатория в июле.

— Насколько вы довольны ее результатами?

— …любопытно. Но пока в проекты не вылилось. Однако будем продолжать, это интересный опыт.

— Вообще чем вы руководствуетесь, когда приглашаете режиссера на постановку, есть какой-то свод правил, может быть?

— Самый главный критерий приглашения в наш театр — это профессионализм. Прежде чем ставить у нас, человек должен уже себя проявить, побеждать на фестивалях, быть на слуху. Вот, к примеру, я общался с Денисом Бокурадзе (худрук театра-студии «Грань» в Самарской области — прим. ред.), обсуждал наши возможности, с ним непросто говорить, он не любит ставить вне стен своего театра. Хочу слетать в Красноярск, познакомиться с Романом Феодори (главный режиссер Красноярского ТЮЗа — прим. ред.), в общем, жизнь как-то идет, что-то получается, что-то нет.

Есть ряд моментов, который обсуждается с режиссерами, например, правила, которые театр «Мастеровые» не нарушает. И об этих правилах сразу каждому режиссеру говорится, что мы не ругаемся матом, мы против оголения бессмысленного и совсем уж откровенного. И третье — мы не курим настоящие сигареты на сцене.

— Всего три правила?

— Да, пожалуйста, все остальное на ваше усмотрение. Всего три, и все как бы соглашаются. Вы можете сказать: ну как же, у вас же есть оголение в «Собачьем сердце». Там со спины, и там было оправдано, у меня даже вопросов к режиссеру Семену Серзину не возникло. Вообще очень интересный проект был с «Собачьим сердцем». Но это отдельная история. Вот и все ограничения. Я думаю, что эти условия абсолютно миролюбивы.

Сейчас я вам скажу те вещи, может быть, посчитаете, что они входят в противоречие с какими-то вещами, про которые говорил выше. Я все-таки понимаю, что театр — это один из последних оплотов такого высокого, чистого искусства. Понимаю, и хотелось бы это в театре сохранить. Не все у нас решают деньги. Вот, как это ни странно, с одной стороны, говорю о рыночной составляющей, о каких-то важных моментах, а с другой — никогда у нас не решалось все исключительно: «А, плевать, нам нужны деньги, давайте закроем на это глаза!» Не закроем. Мы не будем ставить непонятно что исключительно для заработка. Пока нам удается держаться, и это говорит о том, что интерес к высокому творчеству в любом случае присутствует. Если бы он вообще не существовал, было бы тяжело. Да, мы придумали вещи с локомотивами — то есть когда два-три хита тащат. И это позволяет распределить… Хотя у нас были такие вещи, чудное совпадение, когда и спектакль достаточно высокого уровня, и зрители его любят. Классический пример — это «Ревизор». Вот это прямо классика. «Ревизор» до сих пор раскупается полностью. И в лонг-лист «Золотой маски» он попал.

Когда мы начали делать «Кроличью нору», я был вообще где-то процентов на 60 убежден в провале. Думаю: «Ну все, никто не будет смотреть 40 минут, как дама ревет, вспоминая своего умершего ребенка. Кому это нужно? Зачем эта американская история? Она вообще никому не ляжет, мы сейчас в тартарары провалимся». И был срочно параллельно подготовлен проект «Свидетель обвинения» по Агате Кристи. То есть как спаситель и того, и другого. Как нечто, которое вытащит нас. Но там мы понимали, что делаем. А «Кроличья нора» тоже стала нашим успехом.

«Я говорю: давайте сейчас откроем фотографии всех театров лондонских с единственной целью — мы смотрим, какие урны там расположены. Давайте посмотрим Милан, Париж. Нас не интересует, что стоит у ДК за углом, нас интересует, что стоит там. Были выбраны те урны, которые сейчас имеются, потому что они соответствуют стилю»

«Все, начиная с мелочей, делается в другой стилистике, чтобы не было колхоза»

— В целом, когда смотришь спектакли «Мастеровых», иногда приходится удивляться хорошему вкусу, в общем, в театральной провинции. Тому самому вкусу, который часто изменяет и столичным театрам. Не зря регулярно можно слышать, что именно «Мастеровые» — это лучший русский театр в РТ.

— Ты подбираешь команду, людей, имеющих определенный вкус.

Армандо Диамантэ: «Мы ликвидировали администраторов как пережиток прошлого...»

— И у аудитории есть этот вкус?

— А мы, понимаете, уже постепенно людей приучаем к тому, что делаем. У них есть всегда возможность сравнить. Можно сказать, вы единственный театр. Да, но антрепризы приезжают, московские, питерские, пожалуйста. Идут в ДК КАМАЗа, и люди смотрят, что им предлагают. И уже могут сравнивать. То есть вот продукт полноценный, а вот антреприза. Что больше нравится, то и выбирайте.

Опять же, нам чуть-чуть повезло. Нам, возможно, сложнее было бы держать все время уровень, если бы имелась большая конкуренция, десяток театров. А здесь по большому счету единственный русскоязычный полноценный театр профессиональный в городе, и потому у людей есть выбор — либо принимать то, что предлагают, либо не ходить. Вот они принимают то, что есть. Для нас это очень важно.

Вот то, что вы говорите про стиль. Даже в мелочах. Вы были в наших туалетах? Зайдите. Это мелочь. И там мы стараемся. Причем это постоянная работа.

И провинция — это всегда, я считаю, у тебя в голове. Вот это очень важно. Ты провинциален, потому что провинциален в своей голове. Потому что ты думаешь, что не можешь вот так сделать. А если ты достаточно широкого кругозора… Вот даже мелочь. Урны, которые стоят перед театром. Этот ужас, который располагался перед театром. Я сказал, что это надо убрать. Это вообще не соответствует. И вы не представляете, сколько времени это заняло. Сейчас же есть интернет. Начали мы с Лондона. Я говорю: давайте сейчас откроем фотографии всех театров лондонских с единственной целью — мы смотрим, какие урны там расположены. Давайте посмотрим Милан, Париж. Нас не интересует, что стоит у ДК за углом, нас интересует, что стоит там. Были выбраны те урны, которые сейчас имеются, потому что они соответствуют стилю. И это политика: вот такое не соответствует нашему стилю, подобное надо выбивать из головы, вот это не пойдет, это ведерко с целлофаном внутри и какой-то наклеенной бумажкой — это не наш стиль. Все, начиная с мелочей, делается в другой стилистике, чтобы не было колхоза.

Армандо Диамантэ: «Мой кабинет полностью выстроен под мои «хотелки»

— А вы не боитесь нынешнее здание «Мастеровых», намоленное, терять?

— Нет. Мы другое намолим, это же от нас зависит. Мы намолили это здание, мы намолим и то тоже. Команда же переезжает. Город объявлял ведь о своих идеях, здорово, если здесь останется какой-нибудь театр. ТЮЗ, например. Хотя я вообще против ТЮЗов, как это ни странно. Вообще, как форма, я считаю, что юношеские, детские спектакли должны быть во всех театрах. Не надо для этого делать что-то отдельное. И проблема Казанского ТЮЗа в моем представлении, что нужно именно сначала убрать слово «ТЮЗ» и сделать из него полноценный театр.

«У нас, кстати, шутка есть, что надо «русский» убрать в названии и поставить «английский драматический театр», потому что у нас слишком много английских вещей. У меня кабинет в английском стиле»

«Гузель Яхина — милая талантливая девочка в моих воспоминаниях»

— Не хотели бы поставить в «Мастеровых» спектакль по какому-то, условно, татарскому тексту? По-русски, конечно… Или сделать, скажем, инсценировку «Зулейха открывает глаза»? Это был бы хит, куча споров.

— Здесь ситуация проще, я лет 20, не меньше, знаком с Гузель Яхиной. Давно-давно мы с ней познакомились. Мы с ней встретились на общегородском конкурсе на нестандартное мышление в Казани. Она там заняла первое место, я — третье. Меня вообще тяготит постоянное стремление к хайпам. Ах, вот это модно, значит, надо это схватить и хайпануть, сейчас «Зулейха» там, и всё. У нас, кстати, шутка есть, что надо «русский» убрать в названии и поставить «английский драматический театр», потому что у нас слишком много английских вещей. У меня кабинет в английском стиле. На самом деле, когда мы говорим, что у нас русский драматический театр, это не совсем правильно. У нас русскоязычный драматический театр. Мы не несем каких-то идей. Мы предоставляем весь мировой театр на русском языке.

И идеи постановки, как это сделали в татарском театре, «Города Брежнева» у нас даже не возникало, потому что мы вообще… Я все-таки такой космополит.

— Вы против местечковости в любой форме?

— Понимаете, все у нас проходит другого рода цензуру. Не географическую, а скорее репертуарную, художественную. То есть приоритет местной вещи, если в остальных параметрах она проигрывает, наверное, было бы странно выбирать такую вещь. То есть это должна быть драматургия вне зависимости от географии… Я не говорю о том, что местная драматургия не может быть великой и сродни Шекспиру. Пожалуйста, если мы натолкнемся на такую вещь.

— Но у вас не возникало желания поработать со старой знакомой Гузель Яхиной?

— У меня была мысль такая — пробный шарик. Мы вообще за все новое. И я с Денисом Хуснияровым разговаривал — давайте я позвоню Гузель и скажу: «Приезжай в Челны, мы тебе устроим творческий вечер в здании театра». У нас по понедельникам спектаклей иногда не бывает, артисты отдыхают. А любой продюсер против, чтобы здание простаивало. Пользуясь моим знакомством с Гузель и, в принципе, нормальными отношениями, можно это обсудить. Это все технически надо обговорить, и мы попробуем провести такой творческий вечер.

Но я вообще не совсем понимаю такой огромный ажиотаж вокруг «Зулейхи». Не потому, что она плохо написала, Гузель пишет достаточно хорошо. А потому, что я вообще не понимаю, почему у нас люди такие нетерпимые. Если она так считает, то она так считает. Это ее точка зрения. Ну пусть считает, зачем ее надо клеймить? Для меня это вопрос.

— Какой вы ее запомнили 20 лет назад?

— Она милая талантливая девочка в моих воспоминаниях. Она, по-моему, была школьницей, когда мы познакомились, и была художником. И победила на нестандартном мышлении как художник. Мы с ней пообщались, а потом много лет не разговаривали. И вдруг выходит роман «Зулейха открывает глаза». И я смотрю, автор — Гузель Яхина. Я говорю: где-то я слышал это сочетание — Гузель Яхина. Как она выглядит? Ба-а, да это же та Гузель-художница.

— Она сильно изменилась внешне?

— Нет, она узнаваема. Я как раз выступал на этом фестивале — писал прозу. Вы знаете, как мы познакомились? Она подошла ко мне и сказала: «Я считаю, что первое место нужно было отдать вам». Это вообще очень приятно, когда ты занял третье место, а обладатель первого… Это ее личное мнение, не говорю о том, что так действительно нужно было сделать. Но, понятно, на конкурсе нестандартного мышления художникам проще, чем литераторам. А Гузель в любом случае очень талантлива.

«Помните, я говорил, что наступает определенный период, когда ты уже начинаешь думать: ну все я уже там сделал. Как-то в интервью спрашивали: чем бы вы занялись, если бы не было театра? Я задумался и говорю: «Возможно, я был бы директором больницы»

«Я четыре месяца проработал в челнинской БСМП заведующим платным отделением»

— У какого количества сотрудников театра «Мастеровые» есть антитела?

— Уже у 95 процентов, все-таки тесный контакт происходит. У нас люди в театре в основном все переболевшие. Я вакцинировался. Потому что, как это ни странно, но был в очаге, работал в БСМП (больница скорой медицинской помощи — прим. ред.), однако есть, вероятно, люди, у которых организм не хочет ковидом заражаться. Невосприимчив. Но береженого Бог бережет, я себе прививку сделал. Пусть будет «Спутник» внутри.

— Нормально перенесли?

— Нормально. А так и должно было быть, если ты невосприимчив, ты и это не воспримешь. У меня то же самое произошло с прививками и против гриппа. Был такой период, когда мы театр еще не открыли, но репетировали. И как-то у нас во время репетиции все заболели разом. Тяжелых случаев не оказалось. Костюмер только в больнице немного полежала. А у большинства это день, два. Сорочайкина, если бы видели, как она прыгала! «А у меня ковид, ля-ля, ура!» — вот так скакала. Вы никогда такого ковидного не видели.

В прошлом году я четыре месяца проработал в челнинской БСМП заведующим платным отделением. И такой контраст был между больницей и театром, просто фантастический. После этого я еще больше театр полюбил. Поголовно всех стопроцентно в «Мастеровых» проверили на антитела. Вот это было совпадение, когда я и заказчик, и исполнитель.

— Что это был за опыт в БСМП? Кто вас туда позвал, почему вы согласились? Или и здесь сами захотели и предложили?

— Помните, я говорил, что наступает определенный период, когда ты уже начинаешь думать: ну все я уже там сделал. Как-то в интервью спрашивали: чем бы вы занялись, если бы не было театра? Я задумался и говорю: «Возможно, я был бы директором больницы». Сейчас, говорю, нет такой должности, она есть только на Западе. Здесь у нас главврач, и считается, что так нужно, а я на стороне менеджмента, думаю, что даже больницей может руководить менеджер. А еще у меня много лет тяга к авиации, я бы с удовольствием работал в аэропорту. Я все время, кстати, шучу с нашим аэропортом Бегишево, говорю: «Вы меня ждете? Вы готовы к моему приходу в авиацию?»

Так как я знаком в том числе с главврачом БСМП, мы разговорились, он меня пригласил. Там приходили на собеседование кандидаты на заведующего. Он попросил с точки зрения менеджмента посмотреть, что это за люди. Я пришел, посмотрел, люди немножко слабоватые, неготовые для этого. А потом как-то я предложил: ну давайте, мне интересно, новая область. Город очень не хотел отпускать. А я без разрешения города не могу еще чем-нибудь заниматься. По контракту так записано. И вот я их убеждал. Они говорят: нет, зачем, театр вдруг потеряет какие-то вещи или еще что-то. Но я не уходил из театра, я сразу сказал, что театр — это мой основной вид деятельности и это только как побочка. А она очень хорошо делилась. Потому что в больнице жизнь обычно происходит в первую половину дня. В театре наоборот — только после обеда и вечером.

— Почему в больнице проработали всего четыре месяца?

— А город дал разрешение только до Нового года. Единственный способ был уговорить, я сказал: «Давайте хотя бы до Нового года».

— Каких результатов добились за это время? Чем можете похвастаться?

— Очень немногим, кстати. Потому что там особая система. Там уже привыкли все как-то работать. Мои взгляды, возможно, в новинку оказались, потому что там были нюансы. Например, когда ты общаешься с коллективом или еще что-то, я всегда смотрел глазами пациентов. Это нормально с точки зрения менеджмента. Важен клиент. Но там существует и еще своя какая-то этика. Однако самое тяжелое в больнице было… Почему я говорил про контраст? То есть с утра ты занимаешься, там у людей боли, проблемы, люди болеют, умирают. И там эта аура, а ты должен абстрагироваться. А если, как в театре, начинаешь все близко к сердцу воспринимать, то смерть любого пациента для тебя будет искренней болью. С этим крайне тяжело работать.

Я очень благодарен руководству больницы за опыт, потому что я так много узнал о медицине, что, кстати, учитывая мой интерес к нейрофизиологии, совпадает с моими интересами. Это многого стоит. К сожалению, я не знаю в том направлении, которое нами было определено с главным врачом, идут ли они по нему. Хотя мы с главврачом общаемся, дружим, да и наши артисты иногда тоже болеют.

«Думаю, что провинциальность есть в каждом из наших сотрудников, просто от нее надо отказываться»

— Что еще в планах, не хотите стать театром республиканского подчинения, как Татарский театр имени Гилязова?

— А вы считаете, что мы в худшем положении, чем они?

— Кажется, что это дает дополнительные финансовые возможности.

— Знаете, наши финансовые вопросы мы решим сами. Зато там могут возникнуть другие вопросы, куча других вопросов.

— Которые сейчас можно спокойно решать на уровне города?

— Да. Потому что это очень сложно согласовывать даже чисто логистически. Мы работаем в тех реалиях, в которых мы работаем сейчас. Самое главное, резюмируя, — это гибкость мышления, небоязнь что-либо пробовать, небоязнь провалиться. Да, мы идем на риски. Безусловно, они должны быть обдуманы. И необходимо видеть концептуально. Не просто «сейчас нам нужно закрыть» — это тактические вопросы. А решать вопросы стратегически гораздо важнее. Кстати, когда у нас было заседание комиссии по культуре при президенте РТ, там присутствовали министр культуры РФ Ольга Любимова и президент Рустам Минниханов, первый президент Минтимер Шаймиев, и обсуждался серьезный вопрос концепции развития культуры до 2030 года, которое министерство культуры Татарстана представило. И я сказал одну фразу, просто боюсь, что ее не услышали, или не поняли, или не обратили внимания.

— Что любая концепция устаревает уже в тот момент, когда она принимается.

— Приблизительно, да.

Я говорил о том, что, ребята, есть одна проблема, мир не стоит на месте. И все это очень сильно меняется. И пока мы принимаем какую-то концепцию… Например, в шахматах (такой классический пример, один из моих любимых) ты продумываешь, как сыграешь эту партию, но всегда должен хотя бы предположить, как будет играть твой соперник. Переводя это с шахматного на жизненный язык, ты должен понимать, какие изменения произойдут, и это учитывать. У тебя программа должна обладать какой-то определенной гибкостью. Что при наступлении таких-то вещей мы идем туда.

И в чем сложность придумывания таких больших концепций, например, до 2030 года — абсолютно непонятно, что будет через несколько лет. Потому что само явление культуры — оно подвижное. То, что мы считали актуальным, становится неактуальным. То, что мы считали новым, не является новым. Самый мой больший шок был знаете какой, когда я начал заниматься театром? Мне попалась замечательная книжка, она называется «Постдраматический театр» Лемана. И шок у меня случился, когда он описывал все эти новые явления в театре, которые сейчас считаются передовыми. Он описывал театр 1970-х! Я понял: что для нас было передовым, современным, свежим — это 70-е годы на Западе! Как же мы сильно отстаем. Мы считаем, что делаем что-то новое, а они скажут: «Как они любят наше ретро, эти ходы 70-х годов используют». Удивительно, но это был самый большой шок. Когда я понял, что ничего нового, оказывается, в этом нет. А что же у них тогда сейчас новое?

То есть провинциальность театра зависит только от содержания мозга и руководителей, и зрителей. Вот один из законов менеджмента: если ты хочешь стать первым, вся твоя команда должна быть первой в своих областях. Там, где очень много субъективного, где очень много оценочного, крайне тяжело понять, насколько ты продвинут. Я не могу сказать, что мы полностью такие все продвинутые, что у нас нет провинциальности. Думаю, что провинциальность есть в каждом из наших сотрудников, просто от нее надо отказываться. Когда ты говоришь: нет-нет, это не то, это местечковое, это ДК КАМАЗа! Да простят меня коллеги. Я говорю: «Не превращайтесь в ДК КАМАЗа, ребята!» Сразу прошу прощения у коллег, за то, что упомянул их всуе, такое святое учреждение культуры. Ты не будешь провинцией, если сам этого не хочешь. И неважно, где ты живешь.