«Происходит упрощение, дегенерация экономики»: Александр Аузан о цене разрыва с Западом

Александр Аузан: «Курс корабля, который был направлен на интеграцию в международные институты, где победой считалась сначала конвертируемость рубля, а потом вступление в ВТО и так далее, теперь сменился, и он явно движется в другую сторону» Фото: «БИЗНЕС Online»

«Иран получил свой набор санкций за 40 лет, а мы за три недели»

— Александр Александрович, до недавнего времени мы были полноценным участником мировой финансовой системы, построенной на биржевой торговле, основанной на долларе и других резервных валютах. А также полноценными участниками мировой экономики, основанной на разделении труда и капитала, участвовали в международной производственной кооперации и торговле. Как наша экономика, которая 30 лет строилась в виде открытого участника глобальных финансово-хозяйственных процессов, будет выживать в новых условиях?

— Действительно, курс корабля, который был направлен на интеграцию в международные институты, где победой считалась сначала конвертируемость рубля, а потом вступление в ВТО и так далее, теперь сменился, и он явно движется в другую сторону. Но хочу заметить, что это не в 2022 году произошло. Начиная с 2014-го в нашу сторону подули холодные ветры. Я бы сказал, игрушечную порцию санкций мы получили уже в 2014-м. Поэтому кое-что знакомое в таких осложнениях для нас уже есть, но такой силы санкционного шторма, конечно, не ожидали. Я думаю, что такого прежде вообще не было. Иран получил свой набор санкций за 40 лет, а мы за три недели, причем более жесткий. В результате такого поворота мы один за другим отдаем институты интеграции в мировую экономику, рубль неконвертируем. Собственно, на этом основан управленческий маневр Центрального банка, который позволил ему восстановить по крайней мере ограниченный контроль над валютно-финансовыми рынками.     

Теперь о том, что этот крутой поворот будет означать для российской экономики. Упрощение. В биологической эволюции есть реакция организма на резкое изменение в сторону ухудшения внешней среды обитания. Организм упрощается. В биологии это называется дегенерацией. У нас не первый раз экономика будет проходить через такое превращение. В начале 1990-х годов бывшая советская экономика проделала такой путь, который снес у нее надстройки, связанные с ракетно-космическим, электронными и прочими комплексами, многочисленными организациями, институтами и так далее, которые нам тогда показались избыточными. Сейчас уже происходит упрощение экономики, когда сносит те институты, которые мы наработали за 30 лет. При этом больше всего под ударом оказываются как раз финансовая система, консалтинг, логистика, сфера услуг, то есть те отрасли, которых не было в советское время и которые выросли за последние 30 лет. Это цена поворота, и она, конечно, будет немаленькой.      

— С нами разрывают производственные и логистические цепочки, удаляют из всех возможных кластеров и кооперативных сообществ. С кем теперь будем кооперироваться и куда пойдем?

— Давайте посмотрим в коротком и длинном периоде, чем это чревато. Непосредственно сейчас в ходе упрощения будет происходить технологическое отступление. Мы станем сползать. Это уже происходит на автозаводах. АвтоВАЗ уходит на «Евро-0», то есть на технологический стандарт 1988 года. Лидер рынка КАМАЗ — на «Евро-2», если мне не изменяет память, это 2005-й. Такая технологическая деградация будет идти во многих отраслях: где-то на минус один уровень, где-то на минус два. Где-то данный процесс будет отбрасывать к 2010 году, а где-то — к 1990-му. Мне думается, что это самый тяжелый процесс технологической деградации, тем более ее нельзя допустить в нескольких критических точках. В частности, там, где это касается вооружений, энергетики, связи, транспорта. Там потребуется всеми силами стараться сохранить нынешний уровень.

Что будет дальше? Попытка заместить партнеров с коллективного Запада. В данном случае под словосочетанием «коллективный Запад» следует понимать не только США и ЕС, но и Японию с Южной Кореей. Это не географическое понятие. Это, я бы сказал, группа наиболее развитых стран. Их попытаются заместить не только китайскими связями. Хотя, конечно, первое, что напрашивается, — КНР, потому что страна находится на этапе бурного развития, в том числе технологического, и есть надежда, что Китай может дать нам недостающее. Но боюсь, что эта надежда в двух отношениях не должна нас обманывать и преувеличивать возможности. Во-первых, Китай не обладает полным электронным стеком. Это означает, что он сам не производит все необходимое. Такой стек существует только у США, и то он международно раздвинут. Во-вторых, есть проблема вторичных санкций. То есть что-то, наверное, Китай готов давать, но на таких условиях, чтобы самому не попасть под удар санкционного шторма, не оказаться внутри бури, которая разыгрывается в мировом экономическом пространстве. Кроме Китая будут попытки что-то заместить производителями из азиатских, южноамериканских, центральноамериканских, возможно, ближневосточных стран. Сможет ли нам что-то дать, например, Израиль или будет избегать санкций со стороны коллективного Запада, потому что он, конечно, очень близок к нему?

Вторая линия поведения — это попытка сделать самим, совершить импортозамещение. Я думаю, что и то и другое будет предприниматься, но даже все это вместе вряд ли позволит нам избежать упрощения и технологической деградации. Смягчить — да. Но все равно последствия окажутся, я бы сказал, весьма заметны.

«Другая экономика у нас будет не через три-пять лет, а уже в течение этого года. Новая по отношению к тому, что у нас было в 2021-м» Фото: «БИЗНЕС Online»

«Другая экономика у нас будет не через три-пять лет, а уже в течение этого года»

— Следующий этап — какая-то новая экономика, которую анонсируют наши чиновники. Говорят, мы ее должны за ближайшие три-пять лет построить. Какой окажется эта экономика? Какая модель будет лежать в ее основе?

— Наверное, прежде всего данный вопрос нужно задать тем людям, которые объявляют об этом. Я бы немножко по-другому сказал. Другая экономика у нас будет не через три-пять лет, а уже в течение этого года. Новая по отношению к тому, что у нас было в 2021-м. Но, с моей точки зрения, по своей модели она будет напоминать то, что было 100 лет тому назад во времена новой экономической политики (НЭП) в СССР. Будет НЭП 2.0.

В чем будет заключаться модель этой новой экономики, которая возникает у нас на глазах? Для того чтобы ответить на данный вопрос, нужно заглянуть в историю и посмотреть, чем был НЭП тех далеких советских ленинских времен. А это жесткая политическая власть, государственный контроль над промышленностью с попытками планирования и свобода предпринимательства, чтобы кормить и одевать страну. Сейчас это будет выглядеть с немножко измененными названиями — как либерализация малого и среднего предпринимательства, государственная помощь крупному бизнесу, который действительно сильно пострадал от санкционных ударов, думаю, с попытками создания крупных проектов и использованием цифровых технологий для планирования. Жесткую политическую власть мы уже наблюдаем. Пожалуй, будет еще одно отличие от того, что было 100 лет назад, — большая отрасль серого параллельного импорта. Попытка получить в обход санкций технологически необходимые элементы, инвестиционные товары и так далее создаст очень сложную, гораздо более сложную в реализации, чем контрабанда, отрасль деятельности, связанную с логистикой, перегрузкой с борта на борт в океанах, с юридическими и расчетными схемами, которые должны обеспечить прохождение товара и в то же время защитить участников проекта от вторичных санкций. Я думаю, что мы увидим контуры данной отрасли к концу года. Это будет модель, которая, я думаю, сложится в этом году и укрепится в следующем. И в ней, разумеется, есть та же проблема, что наблюдалась в НЭПе.

В такой модели два регулятора: директивный со стороны планового центра и рыночные цены. Каждый из этих регуляторов, работая независимо, может решать определенные задачи. Но при попытке, например, директивно регулировать цены, что весьма вероятно (потому что мы это уже видели в предыдущие годы соглашения об ограничении роста цен в торговых сетях), будет очень плохая и опасная штука, поскольку она не дает нормально работать рыночному регулятору и вызывает дефициты. Она не уменьшает, а плодит проблемы. Если вы запустили данный регулятор, то дайте ему работать. Означает это, что его нельзя смягчить? Можно. Просто нужно оказывать прямую, адресную помощь тем группам населения, которые страдают от высокой инфляции. Дайте им за счет государства дисконтные карты, которые программируют скидки на определенные виды товаров, и не потребуется хвататься за ценовой механизм. Вероятность того, что вторжение в ценовой механизм будет происходить, довольно высокая, по простой причине — жесткая политическая власть склонна к тому, чтобы директивные механизмы использовать не только там, где она работает с государственным капиталом и контурами цифрового планирования, но и в других местах. Конфликт регуляторов более или менее неизбежен в этой модели и в этой перспективе.

— То есть это будет уже обкатанная во времени и на российских реалиях модель полузакрытого типа с элементами современных инноваций?

— Да, эта экономика не новая, и те, кто так говорит, очевидно, не до конца понимают, в чем именно будет ее новизна. Она, вероятно, будет иметь модификации, потому что сработают цифровые технологии, но в целом, конечно, будет не инновационной. А если говорить о задаче на более отдаленное будущее, то очень важно в процессе упрощения экономики не потерять наши собственные, очень свежие достижения в развитии как в технологическом, так и в институциональном плане.

— Что вы имеете в виду?          

— В ходе пандемии по всему миру форсированно продвинулась цифровая трансформация. И Россия, надо сказать, эту форсированную фазу цифровой трансформации прошла очень хорошо. Мы оказались на фронтире. Начнем с того, что цифровые экосистемы есть только в трех странах: США, Китае и России. У Европы ее нет. Они актом цифрового регулирования пытаются прописать, как будут вести себя иностранные цифровые системы (прежде всего американские) на европейском поле. А у нас есть «Яндекс», Сбер, возможно, вырастут еще. Мобильный банкинг «Тинькоффа» и Сбера — это самая передовая вещь, которая была сделана, за которой тянулись другие страны. Идем дальше. У нас высокая доля каршеринга. Москва на первом месте в мире среди мегаполисов по этому показателю. Мы прекрасно вошли в фазу цифровой трансформации и создали, заметьте, не только технологии. Да, нужна была поисковая машина, чтобы все это выстраивать. Это появилось в прошлые годы и дало основание «Яндексу» конкурировать с Google. Но это же новые институты! Это новые системы правил, где на основе искусственного интеллекта агрегаторы, рейтинги выходят на определяющие позиции.

Мы на экономическом факультете в Институте национальных проектов с моими молодыми коллегами в 2020 году посчитали, что в Европе (а потом мы посмотрели, что в России тоже) имеет место эффект вытеснения. Старые государственные институты сопровождения транзакций вытесняются новыми — цифровыми агрегаторами, шеринговыми платформами. Фактически они теснят государство даже (не поверите где!) в функциях суда и полиции. Когда агрегатор запускает рейтинг, который определяет ваш уровень и уровень того, кто вам оказывает услуги, то он фактически делит рынок между участниками платформы. С платформы кто-то удаляется по тем или иным причинам, а это все равно что полиция в заключение отправляет человека. Правительства сильно озаботились ростом платформ. И это ростки новой экономики. Нам надо как-то зацепиться за горизонт, хотя он от нас все дальше и дальше, потому что упрощение экономики, технологическая отсталость, экономический спад — это прибавление количества лет той работы, которая нам предстоит.

— Что теперь будет со стратегическим планированием? Стремительно меняющейся экономике понадобится новая стратегия или ей станут руководить в ручном или директивном режиме, что называется, по ходу развития событий и в зависимости от обстоятельств?

— Надо ли делать новую стратегию? Обязательно! Почему? Потому что произошли такие штормовые перемены в ситуации, ландшафте, возможностях, которые обесценивают прежние стратегические документы. По прежним картам плыть в этом море, в котором нас развернуло на 180 градусов, невозможно. Но как, когда и кем будет организована разработка нового стратегического документа или ряда таких документов, не знаю.

С 2012 по 2018 год существовал такой орган, как экономический совет при президенте РФ. Разумеется, все стратегические разработки так или иначе попадали туда. Но его больше нет. Поэтому единого органа, который занимался бы экономическими стратегиями, в стране не существует.           

— В конце апреля я беседовал с научным руководителем Института экономики РАН Русланом Гринбергом. Он считает, что в той невиданной ситуации, в которую нас загоняют, Россию ждет возвращение в поздний СССР. И действительно, «Москвич» уже решили реанимировать. Что будем реанимировать дальше? Госплан, карточную систему распределения?

— Мы не будем возвращаться, а уже вернулись, и не в поздний Советский Союз, а, как я уже сказал, в НЭП 2.0. Рыночная система как основание экономики сохранится, другое дело, что она все активнее будет достраиваться госкапитализмом. Но позвольте напомнить, что в начале и конце 1990-х именно малый и средний бизнес спасали страну в ситуации кризиса. Я думаю, что ставка на либерализацию делается именно потому, что так быстро и многообразно это может сделать только рыночный малый и средний бизнес. Хотя, конечно, это будут не слишком эффективные решения, потому что есть санкции, устранение иностранной конкуренции и так далее. Нельзя сказать, что в этой ситуации мы что-то лучшее в мире создадим. Нет. Это будет суррогатное снабжение, производство. Но я думаю, что оно будет сделано.

«Я бы привел аналогию с 1973 годом, когда шла октябрьская война в Израиле. Тогда Израиль был полем боя между исламским и западным миром, как сейчас Украина между русским миром и коллективным Западом» Фото: wikimedia.org, Общественное достояние

«Культура отмены, когда «отменяют» Россию, родилась не для нас и не против нас»

— Нас отлучают не только от мировой экономики, но и от любого научного и культурного обмена. Сейчас в странах коллективного Запада и даже в некоторых государствах, ищущих его расположения, в отношении всего российского активно вводится культура отмены. В частности, чтобы вас обслужили в кафе, надо сказать, что вы осуждаете политику России, что вы против специальной военной операции, повиниться и так далее. В общем, творится бред, которого никогда нигде и ни с кем не было.

— Мы имеем межцивилизационную войну. Такое бывает. Я бы привел аналогию с 1973 годом, когда шла октябрьская война в Израиле. Тогда Израиль был полем боя между исламским и западным миром, как сейчас Украина между русским миром и коллективным Западом. Тогда инструментом войны стало нефтяное эмбарго, которое вызвало довольно тяжелый экономический кризис в мире в 1973–1974 годах. Это неудачный, как мне кажется, для исламского мира момент воспоминаний, поскольку нельзя сказать, что после данного конфликта относительное положение этой цивилизации изменилось к лучшему. Конфуцианский мир и цивилизация нашли гораздо более эффективные пути продвижения. И Япония, и Южная Корея, и Китай продвигались экономическими методами, при этом опираясь на специфику своих культурных институтов, ценностных и поведенческих установок.

Теперь мы находимся в состоянии межцивилизационной войны. Эта культура отмены, когда «отменяют» Россию, родилась не для нас и не против нас. Хочу напомнить, что культура отмены родилась несколько лет назад в США и была направлена на уничтожение памятников отцам-основателям, известным американским рабовладельцам, таким как генерал Роберт Эдвард Ли, и это довольно опасное явление. Оно, в частности, ударило по известным актерам, потому что, как любая революционная культура, это явление вычеркивает все прошлое. Так было во времена Великой французской революции, во время наших революций 1917 года. Примененная против нас в Европе и Америке культура отмены означает, что мы столкнулись не только с правительствами, но и с нациями – представителями другой цивилизации.

Я бы привел еще одну аналогию. Это Крымская война середины XIX века, когда объединенная Европа вместе с Турцией действовала против Российской империи. Почему я как экономист об этом говорю? Потому что это важный длительный фон. Такие вещи быстро не проходят. Это будет влиять на экономику, личные взаимоотношения, позиции правительств, научный, культурный и всякий иной обмен. Но, с другой стороны, такое уже бывало в истории. Цивилизационные войны тоже заканчиваются.              

— Министр иностранных дел Сергей Лавров сказал, что России нужно создать финансовые механизмы, защищенные от давления Запада. Что это за механизмы? Как их создать? Реально ли это сделать и в какие сроки?

— Здесь есть как простое решение, так и довольно сложные в достижении решения. Простое состоит в том, что мы хотим уйти от доллара и евро не только потому, что у нас их много или мало. А я хотел бы напомнить, что до спецоперации у нас в стране было 80 миллиардов долларов в кеше. Похоже, что это самая большая масса долларовой наличности, которая где-либо присутствует вообще. Я напоминаю, что рубль у нас тяжелеет и тяжелеет, инфляция сменяется дефляцией, потому что у нас импорт встал, а экспорт все-таки идет. Дело не только в количестве долларов и евро. Но хочется уйти от зависимости от эмитентов. Если страны, которые находятся в гибридной войне с Россией, в это время эмитируют и управляют такими денежными единицами, прежде всего долларом, то, конечно, это может быть использовано против нас: России, ее экономических властей и интересов. Значит, нужно уйти на какой-то другой вариант.

Сложный вариант — это договариваться с какими-то другими странами и делать нечто вроде корзины валют. Был ЭКЮ — предшественник евро, который был сделан из разных европейских валют. Это сложно и требует довольно высокой степени интеграции Евразийского союза, Шанхайской организации сотрудничества и прочего. Я бы оценил вероятность такого варианта не выше 20 процентов, потому что быстро пройти этот путь интеграции, да еще под угрозой вторичных санкций, будет всем очень непросто. Потому в успешности подобного варианта я не уверен.

Простой вариант состоит в том, что мы не только эмитируем рубль, но еще и производим довольно много золота. Это то, что напоминает реформу Григория Сокольникова столетней давности (денежная реформа в СССР в 1922–1924 годах — прим. ред.) — мы близки к золотой конвертируемости рубля. Ровно на таком стандарте 100 лет тому назад поднималась экономика советской России. Возможно сейчас использование золота в качестве такого независимого эквивалента? Возможно. Но золото — товар довольно волатильный. Будут ли и в какие периоды другие страны доброжелательно относиться к такому эквиваленту? Сложный вопрос. Были периоды в истории мира, когда золота оказывалось резко недостаточно. Я имею в виду прежде всего, конечно, конец Бреттон-Вудской системы в 1971 году, когда золота оказалось недостаточно, чтобы удержать золотую конвертируемость хотя бы для доллара.

— МИД РФ направил в Госдуму список международных соглашений для рассмотрения на предмет их денонсации. По словам вице-спикера Петра Толстого, России, в частности, предстоит выход из ВТО, где «пренебрегли своими обязательствами» в отношении Москвы. Как вы считаете, нужно ли нам выходить из этой организации?

— Глобализация — это волнообразный процесс. Сейчас мы живем в эпоху отлива глобализации, причем это относится не только к нам, имея в виду новый военный период нашей истории и трагические события на Украине. Это относится ко всему миру, потому что Англия осуществила brexit, имеет место напряжение между Китаем и всеми его соседями, мы видим стремление Каталонии покинуть Испанию, а Северной Ирландии — Соединенное Королевство. Идет своеобразный период разбегания галактик. Но я думаю, что скоро начнется период сбегания и новый виток подъема глобализации. Хочу ли я, чтобы наша страна приняла участие в этом витке глобализации? Конечно, потому что жизнь в условиях международного разделения труда гораздо результативнее. Мы можем заниматься тем, что мы умеем делать. Например, мы умеем создавать опытные разработки, нестандартные вещи, а сейчас будем вынуждены клепать что-то, пытаясь соблюдать стандарт, что мы делаем хуже, чем китайцы, японцы или немцы. Поэтому да, я бы хотел, чтобы возвращение произошло, а ВТО — это не что иное, как правила глобальности в мировой торговле и мировых экономических взаимоотношениях. Все, что можно было бы не потерять на отливе глобализации и при этом санкционном шторме, хотелось бы не потерять.

«Хороша ли Болонская система для обучения экономике? Да, хороша» Фото: «БИЗНЕС Online»

«Я очень надеюсь, что история делает повороты не только в ту сторону, куда она сворачивает в проклятом 2022 году»

— Мы собираемся выйти из Болонской системы образования. Как это отразится на подготовке студентов-экономистов? По каким «Экономиксам» их теперь будут учить? К какой экономике и что они будут строить?

— Для начала я бы не торопился с выводами, потому что академические системы, как правило, меняются довольно медленно, если только революционный порыв не заставляет их разрушать. Как нормальная академическая система меняется? Примерно раз в четыре года вы можете поменять образовательные планы, рабочие программы и так далее. У нас, как в сельском хозяйстве, есть свой вегетативный цикл. Поэтому щелчком ничего не произойдет. Заметьте, что мы заходили в Болонскую систему довольно долго и окончательно это произошло только в 2003 году, хотя разговор об этом начался в начале 1990-х. Хороша ли Болонская система для обучения экономике? Да, хороша. Я вам скажу почему. Образовательные процессы разные. Я знаю, как жалуются, например, медики, астрономы, что им не подходит система 4+2 (бакалавриат плюс магистратура). И не надо. Они уже в этих условиях получили исключение, и у них есть специалитет, что правильно.

Но нас-то почему надо реформировать? Для нас система 4+2 хороша, потому что может быть реализован самый главный тренд нынешних образовательных систем — междисциплинарность. У нас она реализуется хорошо. Половина людей на экономическом факультете МГУ, которые поступают в магистратуру, по образованию не экономисты, а физики, химики, историки, социологи, которые хотят получить для себя дополнительное экономическое образование с определенной профессиональной начинкой. Наши выпускники, которые окончили либо экономику, либо менеджмент, часто идут «наперекрест». То есть экономисты идут учиться менеджменту или финансам, а менеджеры, например, экономике. Я говорю не только об экономическом факультете МГУ. Я знаю, что так же дело обстоит на экономических факультетах в лидирующих университетах. Туда в магистратуру приходят люди из других профессий. Потому нас этот формат устраивает.

Но нужно ли менять российскую образовательную систему? Ведь министр Валерий Фальков говорил именно об этом, а все о Болонской системе продолжают спорить! Да, нужно менять российскую образовательную систему. Она работает по принципу «вверх по лестнице, ведущей вниз». В начальной школе мы в первой пятерке мирового рейтинга, в средней школе уже на 32–38-м месте, а в высшей школе, откровенно сказать, в первых двух сотнях университетов мирового рейтинга только мой родной МГУ. Это, мягко говоря, не очень хороший результат. А спрос на таланты у нас в стране, по-моему, 68-е место из 130. Таким образом, образовательная система у нас ведет к ухудшению положения. Конечно, не в каждом отдельном вузе, а в среднем.

Что в ней, как мне кажется, надо менять? В начале 1990-х годов (это прямо не связано с Болонской системой) пошли на такую организацию образования, как будто это рынок услуг. И рассчитывали, что рынок сам все сделает. Но когда есть монопсония в виде государственного бюджета – покупателя этих услуг, когда есть олигополия в виде спецшкол и элитных вузов, когда дети и родители не понимают, чему их будут учить, рынок приходит в плохое равновесие. Да, он обеспечивает равновесие, но такое, которое мы наблюдаем с этой лестницей, ведущей вниз. Потому да, надо менять систему. С моей точки зрения, нужно реформировать институциональные, экономические основания системы образования, потому что это не система услуг, а инвестиции в человеческий капитал. И результаты они дают не в виде наукометрии в этом семестре или году, а в виде траектории выпускника через 5, 7, 10 лет после того, как его начали учить. Это не простая вещь — сменить систему, но я полагаю, что это вполне возможно. Хочу напомнить, что был грант «Соросовский учитель», который давали тем учителям, на которых как на лучших указывали лучшие выпускники не школ, а университетов. Когда все ниточки оценок сходились, такому человеку без всякого конкурса приносили грант и говорили: «У вас получается с детьми работать. Работайте — на три года мы вас обеспечим». Это стимулирование вложений в человеческий капитал. Мои усилия и усилия моих коллег надо оценивать не по тому, что счастливые выпускники скажут на выпускном вечере, а по тому, что они скажут, поработав три-четыре года.

— В начале нашего разговора вы очень подробно рассказали о том, какая экономика нас ждет в ближайшие годы. А те выпускники-экономисты, которые учились по западным рыночным «Экономиксам», найдут себе в ней достойное место? Смогут приносить пользу со своими знаниями?

— По упрощенным «Экономиксам» мы учили, наверное, в первой половине 1990-х годов. Сейчас мы разному учим. Мы учим и методам оптимальных решений, и нейромаркетингу, и тому, что экономические системы могут быть разными. Если бы этого не делали, то мы бы не могли похвастаться тем, что выпускники нашего факультета (конечно, не последнего десятилетия, а предыдущих) представляют разные направления и взгляды. Это и глава Центробанка Эльвира Набиуллина, и критик Банка России Сергей Глазьев. Это и либералы Сергей Алексашенко и Евгений Ясин, с одной стороны, и неомарксист Александр Бузгалин — с другой. В общем, наши выпускники — очень разные люди. Мы, к примеру, очень гордимся тем, что в этом году наш выпускник Олег Ицхоки получил медаль Джона Бейтса Кларка, которую вручает Американская экономическая ассоциация. Это последняя ступенька перед номинированием на Нобелевскою премию. Мы разных людей для разных обстоятельств умели готовить. Мы в университете учим людей исходя из того, что история меняется и будет меняться. Я очень надеюсь, что история делает повороты не только в ту сторону, куда она сворачивает в проклятом 2022 году, но и в другую, до которой надо дожить, работая, и потом, когда новый поворот произойдет, принять его как вызов и шанс для того, чтобы что-то сделать и в стране, и в мире.