«Вроде чудики-страшилки, но в то же время несчастные – того и гляди их съедят»

Ирина Дрозд: «Ничего не придумываю, все беру из природы. А мне говорят: у вас особое зрение, ведь мы такого не видим. Но это да, зрение художника, наверное»

«Я часто говорю себе: «Ира, зритель не дурак. Он всегда почувствует фальшь»

— Ирина, в какой момент пришло понимание, что вы хотите стать именно художницей современного искусства? Насколько на вас повлияла учебная поездка в Берлин в середине нулевых?

— Собственно, с нее все и началось. Даже не столько желание стать художницей современного искусства — нет, такого понимания еще не было. Произошла другая история. Я поехала учиться в Берлин, и, помимо академической школы, которую я привыкла видеть в Санкт-Петербурге, увидела нечто совершенно иное, абсолютно разностороннее искусство. В Kunst Hochschule, где я училась, например, было отделение по перформансу. Это было в диковинку даже для моей Мухинской академии (ныне академия имени Штиглица), не говоря уже о Репинской. Тогда я стала ходить по выставкам современного искусства, помимо музеев, и поняла, что нужно вырабатывать свое видение мира, искать собственную фишку, нельзя быть просто ремесленником. Конечно, учиться ремеслу — это замечательно, важно овладеть техникой, но затем нужно отыскать тот смысл, который хочешь донести людям, выработать свою идеологию, личную тему.

— После Берлина вы возвращаетесь в Санкт-Петербург и начинаете эти внутренние поиски. Насколько сильно в те годы вам помогло появление арт-сообщества «Непокоренные 17»?

— Мы как раз решили создать арт-сообщество «Непокоренные», потому что Иван Плющ, мой будущий супруг, приехал ко мне в Берлин. В то же время Илья Гапонов, второй организатор студии, проходил практику в Париже, он уже начал заниматься современным искусством. И Настя Шавлохова, которая на тот момент стала нашим директором, тоже сильно этим увлеклась. В Петербурге по большому счету тогда было лишь арт-пространство «Пушкинская, 10». Там работали художники возрастом старше нас.

«Для меня всегда был важен момент особой чувственности на этапе перехода из состояния детства во взрослую жизнь»

— На фоне того, что вы увидели в Европе, поиски личного художественного мира проходили тяжело?

— Настоящий художник все время что-то пробует. И у меня было много экспериментов, прежде чем я нашла свою тему. Для меня всегда был важен момент особой чувственности на этапе перехода из состояния детства во взрослую жизнь. В какой-то момент подумала, что могу через мимику, жесты, скульптуры, видео — обычно, когда я делаю выставку, у меня много всего сочленено в одном пространстве, — передать ощущения, которые испытываю. И когда поняла, что это отзывается в людях — взрослые начинают вспоминать себя детьми, возвращаются к испытанным переживаниям, чувствуют это сладкое ощущение детства, которое уже потеряно во взрослом, циничном мире, заточенном на деньгах, — окончательно убедилась, что да, это как раз моя тема.

Потом я пыталась перейти на другие, но все-таки то, что художник чувствует ближе всего, это и трогает зрителя. Я часто говорю себе: «Ира, зритель не дурак». Он всегда почувствует фальшь. Поэтому, когда хотела сделать нечто иное — то, что не касалось темы хрупкости юношества, получалось не то.

Один из первых важных выставочных проектов на эту тему был показан в галерее FINEART. Была еще жива Ира Филатова, культовая личность в сфере современного искусства России. Выставка называлась «Конкурс красоты». Серия работ была посвящена девочкам, которых мамаши насильно отдают в эту индустрию. Через эти работы я хотела показать, что не стоит свои амбиции, которые не состоялись, пытаться реализовать насильно в собственных детях. Затем был проект «Я знаю, что вы делали в 13 лет» в галерее Anna Nova. Он был посвящен сложным подросткам, которые вступают в бой с обществом, не хотят подчиняться правилам взрослого мира. Наверное, у всех у нас был этот протест против социума.

«Фантастический мир я тоже очень долго нащупывала. И пришло это опять из юношеского возраста, о котором пою, — там еще существует фантазийный мир с вымышленными друзьями, персонажами из других вселенных»

— А на вас оказывали давление в подростковом периоде, когда решили заниматься изобразительным искусством, например? Будущим звездам арт-рынка родители часто говорят в эти годы, что нужно выбрать более надежную профессию.

— Конечно! Я была отличницей в школе, окончила ее с серебряной медалью, участвовала в олимпиадах по геометрии, алгебре, даже по биологии, ходила в лыжную секцию, на волейбол. Недавно перечитала свои дневники, когда мне было 14–15 лет. Естественно, все учителя говорили: «Ира, ты должна выбрать нормальную профессию. Что такое художник?» Нужно еще понимать, что я из маленького города Ржева, в 200 километрах от Москвы, в котором художник в 90-е годы был тем человеком, который рисует стандартные плакаты для местного ДК. Мне мама говорила: «Чем ты собираешься зарабатывать на жизнь? Будешь плакаты рисовать в подсобке и пьянствовать?» А я уже тогда чувствовала, что нет. Еще школьницей я ездила смотреть искусство в Москву и Санкт-Петербург и понимала, какая это мощь.

Однажды возвращалась из школы домой и проходила мимо офисного здания. Заглянула в окна и увидела советские желтые дээспэшные столы с бумагами, старые компьютеры. И я подумала: нет, это кошмарный сон. Никогда! Я не хочу работать на дядю, не буду сидеть за офисным столом. И мне тут же приходит мысль: надо идти в художники.

«Часто мои монстрики олицетворяют представителей, скажем так, взрослого мира. Через них я показываю человеческие пороки»

— Но если говорить о теме тинейджерства, с которой вы работаете напрямую, что мы можем раскрыть для себя уже во взрослом состоянии, обращаясь к образам юных?

— В каждом из нас сидит и ребенок, и тинейджер. Взрослому человеку важно не забывать то, каким он был, какие ошибки совершал, — все опыт. Это мой взгляд, но, наверное, я его почерпнула из классической русской литературы — нельзя быть по-настоящему эмпатичным, если ты не испытал всю палитру чувств. Замечала, что у тех людей, которые были взращены под колпаком, не сталкиваясь с проблемами, меньше эмпатии. Почему ребенок плачет, а взрослый давит в себе это? Я считаю, что нужно плакать. Даже опыт несчастной любви благодарно сказывается именно на душе. Может, я сейчас в какой-то степени выступаю в духе русского православия, говоря, что через страдания приходит душа, но на самом деле это факт.

Мое искусство о том, как ребенок постепенно входит во взрослый мир, который бывает крайне жесток. Я сама пережила буллинг в школе, например. Это было не как в фильме «Чучело», но опыт крайне травмирующий. В таком возрасте действительно испытываешь колоссальную палитру чувств. Будучи художником, я стараюсь передать ее через жесты, атмосферу, ощущение нового мира.

— Ваш художественный мир близок к магическому реализму, он максимально сказочный, нездешний. Это сделано сознательно?

— Фантастический мир я тоже очень долго нащупывала. И пришло это опять из юношеского возраста, о котором пою — там еще существует фантазийный мир с вымышленными друзьями, персонажами из других вселенных. Часто мои монстрики олицетворяют представителей, скажем так, взрослого мира. Через них я показываю человеческие пороки.

«Вот эта уязвимость, которая присутствует у детей, присуща и малышам-монстрам. Они вроде такие чудики-страшилки, но в то же время несчастные, часто находятся на блюдах, того и гляди их съедят»

— Но ваши монстры иногда выглядят очень уязвимо, вызывают не чувство отвращения или страха, а умиление…

— Да, может быть, я это делаю не специально, но у меня так получается. Естественно, вот эта уязвимость, которая присутствует у детей, присуща и малышам-монстрам. Они вроде такие чудики-страшилки, но в то же время несчастные, часто находятся на блюдах, того и гляди их съедят.

Обмануть камеру телефона, отобедать с монстрами и увидеть картины, покорившие Венецианскую биеннале

— А как ищете сюжеты для картин?

— Часто так бывает, что увижу: о, красиво! Затем додумываю, делаю фотосессию. Иногда персонажи повторяются, потому что я прошу попозировать детей своих друзей, племянников, сына. Монстрики — отдельная тема… Я могу сидеть на веранде у себя на даче, прилетит какая-нибудь бабочка страшненькая, сразу бегу ее фотографировать. Когда мне задают подобные вопросы, всегда отвечаю, что ничего не придумываю, все беру из природы. А мне говорят: у вас особое зрение, ведь мы такого не видим. Но это да, зрение художника, наверное.

— Многие зрители выставки спрашивают, из чего сделаны монстры? Можем коротко рассказать, что это за материал такой и насколько технически сложно создавать подобные скульптуры?

— Расскажу, но не все. Мне очень часто задают такой вопрос коллеги в соцсетях, например. Не хочу открывать технических секретов, потому что это действительно техника, которая была выработана путем долгих проб и ошибок. Это синтетическая керамика, которая запекается, затем разукрашивается, покрывается специальным лаком. Она не хрупкая. Это бельгийский и американский материалы, весьма крепкие, хотя кажется, что скульптуры очень хрупкие. Мне удалось также добиться уникального прозрачного эффекта, но, если потрогать, становится ясно — скульптура плотная.

«Это синтетическая керамика, которая запекается, затем разукрашивается, покрывается специальным лаком. Она не хрупкая. Мне удалось добиться уникального прозрачного эффекта, но, если потрогать, становится ясно — скульптура плотная»

— Да, но трогать на выставке их нельзя.

— Конечно, очень хочется, но нельзя. (Смеется.)

— Мне кажется, вам также нравится антиквариат. Вот именно это сочетание новых материалов, абсолютного ноу-хау, и необычных артефактов из прошлого.

— Да, конечно, я люблю эклектику. У меня даже дома могут быть какие-нибудь ящики а-ля IKEA, при этом рядом будут антикварные стулья. Таким образом я создаю атмосферу. А еще в спальне сделала себе инсталляцию — у меня там висят рога, маленькие монстры, на выкрашенной стене висят, стоит антикварный шкаф, в который помещены чертенята. Один раз я даже сделала мини-дубликат своей комнаты на ярмарке Art Market Budapest вместе с Мариной Альвитер. Я туда вывезла ящики из своего дома и воссоздала эту магическую атмосферу. Наш стенд выгодно отличался от всех остальных, нас постоянно крутили по местному телевидению, было очень приятно. И кстати, антиквариат там тоже присутствовал.

«Художники выставляются вместе не потому, что их свел случай, а потому, что у них похож взгляд на мир, визуальный язык. Как у нас с Ольгой Тобрелутс, например, на выставке в «БИЗONе». Точки соприкосновения найти порой сложно, но это счастье, когда получается»

«Я всегда была российским художником и всегда им буду»

— Когда вы с Иваном Плющом перебрались в Венгрию, не было переживаний о том, что творческую карьеру придется начинать с чистого листа?

— Я в Венгрию по большому счету не переезжала. Понимаете, я всегда была российским художником и всегда им буду. Из-за санкций многие европейские музеи не могут брать художников с российским паспортом, но мы вполне можем выставляться в галереях. Проблемы в этом я не вижу. Недавно у нас вышло большое интервью в венгерской газете, которая называется «Мадьяр Немзет». Журналисты приезжали к нам и сделали огромный репортаж, прямо так и написали: «Русские художники, которые поселились в Венгрии». За эти годы у нас было очень много русско-венгерских и международных проектов. В 15 лет я впервые поехала за границу, в Финляндию, потом училась в тверском училище, затем в Академии имени Штиглица, в Берлине была, в арт-резиденциях Франции и Голландии…

— То есть для вас как для художника границ фактически не существует?

— Хотелось бы так думать.

«Ужасно притягательно и ошеломительно прекрасно»: эмоции зрителей на новой выставке «БИЗONа»

— Раз уж мы Венгрию упомянули, спрошу о вашей коллеге Ольге Тобрелутс, которая также принимает участие в выставочном проекте «БИЗONа». Как давно вы знакомы? Насколько я знаю, сейчас вы практически соседи.

— Я давно слышала об Ольге, потому что она легендарная художница, ходила часто на ее выставки. А плотно познакомились мы с ней, наверное, в 2016 году. Как раз Ольга рассказала, что они с мужем купили дом на юге Балатона. Так удивительно: почему в Венгрии? Мы никогда там не были, а она говорит нам: «А приезжайте в гости». И мы с Иваном Плющом подумали: «Почему бы нет? Съездим, посмотрим». Приехали и просто влюбились! Я почувствовала там, словно это была моя деревня, которая из детства, — деревня Дубровка, 18 километров от Ржева, когда деревья были большие, когда все было такое прекрасное. Я увидела это, только в лучшем варианте. Подумала: здесь и найду то самое возвращение к детству.

Я когда-то пыталась вернуться в Дубровку, но там все выехали, в итоге осталось два жилых дома, остальное все было в разрухе, смотреть больно. Как говорится, не возвращайтесь в те места, где вы были счастливы. И тут в Венгрии я увидела вот это постсоветское пространство… Причем это качественные европейские дома, крутые коттеджи, но я обнаружила в них что-то из моего прошлого. Мы приезжали туда каждый год на лето.

«Я считаю, что художник, как и писатель, музыкант, иногда должен не творить. Ему нужно просто думать, гулять, смотреть хорошее кино, читать книги»

— У вас там, по-моему, целое творческое сообщество образовалось.

— Да, настоящее творческое объединение. В итоге туда приехал Дмитрий Шорин с семьей, потом Олег Маслов, Илья Гапонов живет в соседней деревне. Вместе мы делали выставки в музеях, домах культуры, по галереям…

— У вас общая с Иваном Плющом мастерская?

— К сожалению, сейчас да. И в Будапеште, где мы живем, у нас тоже одна самая большая комната из трех выделена под мастерскую. Фантастического ничего в мастерской нет, но в остальном доме я сделала много интересного — витражи, например, рисовала. И люди, которые приходят к нам в дом, говорят: «Ничего себе, словно в сказку попадаешь». На кухне мне нужны часы с кукушкой обязательно, потому что это из моего детства. Тут же у меня висит какой-то страшный паук, лохматый, которого я купила где-то на «блошке». Стоят свечи, висит череп с рогами…

— Некое арт-пространство, получается?

— Да, можно и так сказать. Для меня важно жить в этой атмосфере.

— Вы задаете себе строгий творческий план?

— Если только поджимает выставка — тогда уже надо плотно работать, и ты понимаешь, что дни рассчитаны. А так нет, никогда. Более того, я считаю, что художник, как и писатель, музыкант, иногда должен не творить. Ему нужно просто думать, гулять, смотреть хорошее кино, читать книги. Иногда в погоне за установкой «я должен рисовать каждый день» рисуешь откровенную фигню, которую впоследствии режешь и выкидываешь. Какой в этом смысл?

«Были такие годы, как-то все слабо двигалось, все смотрели на Запад. А сейчас для российского арт-рынка, может быть, даже хорошие времена в том плане, что российские покупатели и коллекционеры ориентированы на отечественных художников»

— Куда обычно вы уходите думать?

— Обычно это кровать. (Смеется.)

— То есть не прогулка, не сад? У вас есть сад?

— Да, у нас замечательный сад: там яблони, груши, персики, абрикосы, ежевика, слива, грецкий орех и вишни.

— Но думается все равно лучше в кровати?

— Мне, наверное, надо даже не лечь, а просто пофланировать из одной комнаты в другую, отправиться на озеро. Потому что в городе это невозможно сделать — там часто важная мысль теряется. Поэтому иногда я уезжаю из дома на два-три дня. Например, у меня семья остается в Будапеште, а я уезжаю в Пачу и просто думаю, ничего не делаю, смотрю старые фильмы, например с Олегом Янковским, или Андрея Тарковского, Стэнли Кубрика… В общем, палитра у меня широкая в этом плане.

— Кстати, о Кубрике. Он же любит, особенно в «Космической одиссее», эти холодные цвета, которые вам свойственны.

— Да, «Космическая одиссея» — один из моих любимых фильмов.

— Почему вам откликаются именно холодные цвета?

— Это просто какая-то внутренняя тяга. Кстати, я иногда читаю научную литературу о космосе. Не знаю, чем меня это завораживает. Когда хочу себе нервы успокоить, ложусь и начинаю думать о черных дырах, смотреть документальные фильмы о том, как время может преломляться вместе со светом. Не знаю, каким образом это коррелирует с моим искусством, но взаимосвязь определенно есть.

«Все художники, которые попадают к нам в студию, раскручиваются, находят свои галереи и становятся известными»

«Искусство не подешевеет. Это абсолютно рентабельная вещь»

— А как сейчас работает арт-студия «Непокоренные 17»?

— Арт-студия «Непокоренные» продолжает работать. У нас там прекрасный администратор Наталья Спечинская, которая недавно делала выставку в «БИЗОNe». Приезжайте, она вам покажет все мастерские. И вот, кстати, любопытно, что все художники, которые попадают к нам в студию, раскручиваются, находят свои галереи и становятся известными. То есть, например, Сергей Колосов, который к нам пришел никому не известным автором, сейчас звезда Cosmoscow…

— А кто сегодня осуществляет отбор новых резидентов?

— По-прежнему Иван Плющ, Илья Гапонов и Наталья Спечинская.

— В одном из интервью 2015 года вы дали весьма низкую оценку уровню динамики арт-рынка в России. Сейчас, по вашим ощущениям, есть прогресс?

— Я думаю, что да. А потом, это же такие вещи — сегодня статично, а завтра динамично. Действительно, тогда были такие годы, когда и галеристы тоже многие об этом говорили, как-то все слабо двигалось, все смотрели на Запад. А сейчас для российского арт-рынка, может быть, даже хорошие времена в том плане, что российские покупатели и коллекционеры ориентированы на отечественных художников.

«Вот ты купил, вышел из салона, автомобиль уже подешевел чуть ли не в полцены, на одну треть точно, как только ты его вывез из салона. А искусство не подешевеет. Это абсолютно рентабельная вещь!»

— Почему так произошло, как вы считаете?

— Это произошло по многим причинам, в том числе по политическим и экономическим. То, что можно было раньше спокойно выехать и купить на Западе, теперь невозможно сделать. Также большое количество русских художников, которые уже десятилетиями работают на рынке, доказали свою валидность — теперь всем ясно, что в них нужно вкладываться, их надо покупать. Китайские бизнесмены, например, давно поддерживают национальное современное искусство. У нас же все время как было? Вот на Западе хорошо, и все побежали там покупать. А когда говорили: «Ребята, на Западе свои западные коллекционеры, немцы покупают немцев, британцы покупают британцев. Ну а русские-то зачем бегут их покупать? Ну поддержите тоже российское искусство»… От этого призыва раньше отмахивались. И сейчас есть эта позитивная тенденция. Причем она появилась, мне кажется, в 2018 году. Нужно больше смелости российским коллекционерам, олигархам. Ну, например, что такое автомобиль? Вот ты купил, вышел из салона, автомобиль уже подешевел чуть ли не в полцены, на одну треть точно, как только ты его вывез из салона. А искусство не подешевеет. Ты деньги отдал, но оно валидно, ты точно так же потом сможешь его продать. Если не покупаешь, конечно, какую-то бросовую фигню, а смотришь CV художника, понимаешь, что он много лет работает, сотрудничает с топовыми кураторами, его работы находятся в коллекциях музеев и так далее. Это абсолютно рентабельная вещь!

— У вас насыщенный выставочный график. Какими проектами будете заниматься после Казани?

— У меня планируется выставка с Дмитрием Шориным в фонде «Екатерина». Но она состоится, скорее всего, в конце года или начале следующего. Мы очень плотно над этим работаем, потому что будет музейный уровень, много залов, хотим сделать несколько инсталляций. Дмитрий покажет большие скульптуры. Времени осталось мало, поэтому придется серьезно поработать. Затем у меня должна быть персональная выставка в Барселоне.

— Насколько сложно создавать выставку, единый идеологический концепт, вместе с другим художником?

— Художники выставляются вместе не потому, что их свел случай, а потому, что у них похож взгляд на мир, визуальный язык. Как у нас с Ольгой Тобрелутс, например, на выставке в «БИЗONе». Точки соприкосновения найти порой сложно, но это счастье, когда получается.

— А с Иваном Плющом у вас есть точки соприкосновения?

— Да, конечно, как же может не быть? (Смеется.) Потому что мы с Иваном провели не одну совместную выставку, и у нас даже есть совместные инсталляции, которые, например, находятся в ММС, другая — в коллекции музея Москвы. Мы много чего вместе придумывали, но я же не могу всю жизнь выставляться с Иваном Плющом. Поэтому я очень рада, что у меня появились такие друзья, как Ольга и Дмитрий. Мы можем делать какие-то совместные групповые выставки. В прошлом году такая открылась в парижской галерее, например.

«У меня планируется выставка с Дмитрием Шориным в фонде «Екатерина». Затем у меня должна быть персональная выставка в Барселоне»

— На Венецианской биеннале в этом году удалось побывать?

— Пока не успела, но была на предыдущей.

— Какие тренды на глобальном уровне выделили?

— Возвращение к живописи. Наблюдала в Европе примерно 10–12 лет назад иной тренд — вышивка, разные поделки из стекла, видеоинсталляции — сейчас это в Россию пришло. И уже на прошлой биеннале я обратила внимание на колоссальное количество разноплановой живописи. То же самое произошло на топовых европейских ярмарках.

— Это прямо возвращение к каким-то классическим традиционным образцам…

— Думаю, это неспроста происходит — очень много всего было на Западе. Они настолько пресытились, что сейчас требуют в основном только живопись и бронзовую скульптуру. Впрочем, все эти произведения выполнены в contemporary art.

— Если говорить не о западном, а о восточном рынке, присматриваетесь ли вы к нему?

— Я не была ни в Сингапуре на ярмарке, ни в Китае. Знаю российский рынок и западный. Но, с другой стороны, диктует все равно Запад.

— Пока так все-таки?

— Пока Америка, безусловно. Самый большой рынок там, а Китай не может их догнать. Но, мне кажется, в Китае сейчас много живописи.

— Вы не в первый раз приехали в Казань, но давно здесь не были. До этого побывали в 2005-м…

— Да, я была студенткой, и это случилось буквально за год до того, как я стала заниматься contemporary art. Мы поехали сюда с бригадой монументалистов на роспись православного храма. И я была в таком восторге, нам сказали: «Ребята, поехали в Казань. Мы вас поселим. Суточные даем, будете жить в хорошей квартире и каждый день выходить в храм на росписи». Но маляры позже начали работать, чем должны были. Штукатурка не сохла, а мы должны были идти за малярами и даже думали выходить по ночам. Но в итоге лишь 2 раза вышли на объект, потому что работать было невозможно, условий не было. И целую неделю мы просто гуляли, кайфовали. У меня остались только приятные воспоминания о Казани. Спустя 20 лет город поменялся полностью, вообще не узнать! Мне очень нравится.

— Спасибо за ваш визит и замечательную выставку!

— Спасибо вам, что пригласили.