Павел Чиков: «Я с гордостью говорю, что генеральный прокурор пожаловался Владимиру Путину на «Агору». Он так и сказал: в России есть две самые плохие организации — «Голос» и «Агора»»

«УФА И КРАСНОДАР «ЗАБИТЕЕ» КАЗАНИ»

— Павел Владимирович, для начала оцените профессиональным взглядом, как выглядит Татарстан с точки зрения прав человека в контексте других регионов? Понимаем, что субстанция тонкая, но можете хотя бы на уровне того, чтобы замерить температуру?

— По разным темам по-разному. Например, тема радикального ислама актуальна далеко не во всех регионах. Традиционно острой в Татарстане была тема давления полиции, но сейчас острота ослабла. Могу сказать, что по многим направлениям наша республика — в числе благополучных. Например, в феврале мы опубликовали итоги мониторинга регионов по доступности интернета, и Татарстан в этом смысле на хорошем счету. Причем у нас в 2013 году даже стало лучше, чем в предыдущем. То есть положительная динамика есть.

— Как выглядит Татарстан с точки зрения произвола чиновников и правоохранительных органов на фоне других регионов России? (Макс)

— Надо сказать, что российские регионы очень сильно отличаются друг от друга по набору проблем. Считаю, нужно оценивать по двум основным критериям: первый — наличие классических системных проблем, второй — степень развитости гражданского общества. Начну со второго. Есть регионы, где множество активных общественных организаций, там есть гражданская жизнь. Например, в Питере к нам на семинары приходили 100 человек, в Перми — 60 - 70 человек. А вот в Казани собрать семинар из 20 человек — это реальная задача! У нас мало активно работающих общественных организаций.

— Как вы считаете, почему так?

— Отношение к общественным организациям в Татарстане хорошее — претензий ни к республиканским властям, ни к министерству юстиции нет. Но возникает вопрос: почему так мало общественных организаций? Думаю, во многом и потому, что власти мало обращают на них внимания.

В какой-то части это связано и с медийной составляющей. Давайте перечислим, какие СМИ не зависят от власти и не финансируются из бюджета. Было бы в Татарстане много разных независимых СМИ, проходил бы здесь какой-нибудь политический процесс, проходили бы реальные выборы... В Самаре, например, до сих пор во время выборов идут такие «битвы»! Там до сих пор не гарантирован результат тех или иных выборов. Это же все между собой связано, все это говорит о состоянии гражданского общества.

— Хорошо, тогда назовите, какие регионы наиболее активны с точки зрения гражданского общества?

— Москва, Петербург, Нижний Новгород, Пермь, Екатеринбург, Новосибирск гораздо активнее Казани. А вот Уфа и Краснодар «забитее» Казани, потому что там режим более жесткий, давление на НКО больше.

Чтобы в Татарстане общественная жизнь стала активнее, нужна стимуляция. Например, республиканские власти довольно активно финансируют организации, работающие с наркоманами. Даже действует республиканская программа противодействия наркотикам, которая есть далеко не в каждом регионе. Мало того, во многих регионах темы наркомании, ВИЧ-инфицированных до сих пор находятся под запретом! А у нас организации, работающие в этом направлении, довольно активны. Где есть внимание власти, есть финансирование, там возникает активная общественная жизнь.

— Кстати, вы входите в совет по правам человека при президенте РФ, то есть вы еще один человек из Татарстана (один из двух!) который время от времени встречается с президентом России в узком кругу. Казанский Кремль не проявлял к вам, скажем так, интерес по этому поводу?

— Казанский Кремль вообще не проявляет большого внимания к общественно-политической жизни в республике. У нас экономика, инновации и спорт представляют гораздо больший интерес...

«БОЛЕЕ-МЕНЕЕ СПРАВИЛИСЬ С ТЕМОЙ НАСИЛИЯ В ПОЛИЦИИ»

— Второй критерий оценки регионов — наличие проблем, связанных с правами человека?

— Да, наличие таких проблем. В Татарстане мы более-менее справились с темой насилия в полиции. За три года интенсивной работы общественно-наблюдательной комиссии в Татарстане практически не стало серьезных проблем, связанных с исправительной системой. У нас нет системного давления на блогеров.

После использования антиэкстремистского законодательства в этом направлении стало хуже, а раньше было лучше. Все-таки уголовное преследование — это неадекватный способ реагирования в подобных случаях. У нас остаются вопросы, связанные с так называемым нетрадиционным исламом, и эта тема замалчивается. Ее боятся касаться и журналисты, и активисты, и власти. Но эта тема существует, о ней надо говорить. Заметьте, все правоохранительные органы на итоговых заседаниях своих коллегий говорили, что у нас самая большая проблема — это радикальный ислам. Так расскажите нам об этом поподробнее! Где, кто и что конкретно делает? Только не надо нам показывать «неопознанный летающий объект», который пролетел над Нижнекамском! Потому что это не убеждает.

«За все время, которое я работаю, из спецслужб ко мне «подкатывали» только сотрудники ФСБ»

— Какова сейчас ситуация по делу о пытках в отношении подозреваемых о поджогах церквей в Татарстане? Каковы результаты работы Европейского комитета по предупреждению пыток в этом отношении? (Искандер Исхаков)

— При всем аккуратном отношении к салафитам и «Хизб ут-Тахрир», которые, безусловно, являются радикальными, вопрос пыток в Чистополе все-таки остается. Представителям власти кажется, что вопрос снят, а на самом деле он не снят. В карте вызова скорой медицинской помощи написано про разрыв мочевого пузыря и другие телесные повреждения. Но никто не выступил с вразумительными объяснениями. И вызывает ухмылку под копирку написанный пресс-релиз МВД и следственного комитета по всей этой ситуации. Про острые проблемы надо говорить, иначе что-то где-то обязательно произойдет!

В ноябре, сразу после поджогов церквей, в Казанский правозащитный центр обратились родственники нескольких задержанных мусульман и их адвокаты. Жаловались на применение насилия со стороны силовиков и на отказ в допуске адвокатов. Юристы изучили документы, руководитель центра Игорь Шолохов обратился с заявлением о преступлении в следственный комитет. Направили жалобу на недопуск адвокатов, в итоге этот факт был признан незаконным. В декабре мы даже организовали выезд группы юристов под эгидой совета по правам человека в Чистополь и Нижнекамск. Отчет о поездке с выявленными признаками пыток и иных нарушений закона советник президента Михаил Федотов направил на имя главы СКР Александра Бастрыкина.

Однако позже следователи заявили, что обвиняемые от своих жалоб отказались, признались в поджогах и просят рассмотреть их дела в особом порядке. Более того, кое-кто даже признал вину за заведомо ложный донос на полицейских. Не исключаю, что на них оказывалось давление, но таких фактов на руках нет. История мутная, но невозможно действовать в защиту человека, если он от нее отказывается.

НА ЮРФАК КГУ ПРОРВАЛСЯ «С БОЯМИ»...

— Что явилось «поворотным моментом» в вашей жизни, когда вы решили стать правозащитником? (Альберт Нуруллин)

— Мой отец — профессор, доктор биологических наук, мама и тетя — кандидаты биологических наук, а я решил поступать на юридический факультет КГУ. Это было в 1995 году, и я просто «с боями» прорывался на юрфак. Я окончил школу номер 39 с медалью, но в КГУ поступал через три вступительных экзамена и три апелляции к вступительным экзаменам. Мои первые правозащитные «бои» у меня произошли в 1995 году...

Правозащитной деятельностью я занимаюсь с 1999 года, когда начал работать юристом в комитете по защите прав человека в РТ, который тогда возглавлял Дмитрий Вохмянин. Буквально в первые месяцы я возглавил общественную приемную комитета, где ежедневно к юристу была очередь из 15 - 20 посетителей. Причем обращались по абсолютно разным вопросам. За год работы там через меня прошли несколько сотен людей. Это была такая же интенсивная практика, как у врача-интерна на скорой помощи.

— Кстати, комитет по защите прав человека РТ существовал на гранты?

— Думаю, да, хотя я в то время не вникал в финансовые вопросы. В комитете я научился проектному мышлению, потому что любая подобная общественная организация — это проект, под который кто-то дает деньги. Неправильно говорить, что организация живет на гранты, потому что это проектная работа. А у проекта есть начало и цель, есть критерии оценки, ожидаемые результаты, есть методология, завершение. И есть бюджет к этому проекту.

И мы тоже сегодня пишем проекты и оцениваем стоимость его реализации. Перед теми, кто готов финансировать наш проект, мы потом отчитаемся. И неважно, какая организация профинансировала этот проект — российская или зарубежная, коммерческая или нет. Такой подход. И с этим проектным подходом я познакомился в конце 90-х годов.

В 2000 году, по окончании юрфака, по обменной программе сотрудников общественных организаций я уехал учиться в США — в университет Северной Дакоты. Как говорят сами американцы, это очень далеко — «посередине ничего». Там за два семестра я окончил магистерскую программу по управлению в государственном секторе или в некоммерческой организации.

— Польза от этой учебы была?

— Я до сих пор этим живу. К сожалению, сейчас таких программ нет. MBA — это для бизнеса, где вас учат зарабатывать деньги. Нас же учили другому. Например, ставили такие задачки: вы мэр города, и у вас эпидемия гриппа; имея определенные ресурсы, что вы будете делать. Причем не было «правильного» ответа, а правильным ответом было ваше обоснование, почему именно такую стратегию вы приняли. А вот для того, чтобы обосновать, нужны знания. Это было очень полезно. И у меня получилось, что два образования — юридическое и управленческое — нашли применение в правозащитной деятельности.

«В 2001 ГОДУ ЗАРЕГИСТРИРОВАЛИ КАЗАНСКИЙ ПРАВОЗАЩИТНЫЙ ЦЕНТР»

— Во время учебы в США ЦРУ проявляло к вам интерес?

— За все время, которое я работаю, из спецслужб ко мне «подкатывали» только сотрудники ФСБ.

— С какой целью?

— Интересовались, ведь я встречался со многими зарубежными дипломатами, посещал посольства других стран.

— ФСБ гранты не предлагала?

— Было и такое, но очень давно. Когда в комитете по защите прав человека РТ что-то не заладилось, в 2001 году мы с друзьями зарегистрировали Казанский правозащитный центр, который я возглавлял до 2004 года, а сегодня им руководит Игорь Шолохов.

— Правда, что среди соучредителей Казанского правозащитного центра была дочь бывшего прокурора РТ Кафиля Амирова?

— Моя однокурсница Диляра Амирова первоначально среди 8 соучредителей была, но никогда в правозащитном центре не работала и в его штате не состояла.

— В чем был смысл этой организации?

— Юридическая защита прав и свобод человека. Почти год у нашей организации не было вообще никакого финансирования. Прием населения мы вели в помещении, которое нам выделил отец моего зама. Со временем у нас образовался костяк постоянных сотрудников, и мы начали зарабатывать.

«МНОГО СДЕЛАЛИ ДЛЯ ТОГО, ЧТОБЫ БЫЛА ЗАПУЩЕНА РЕФОРМА МВД»

— А для чего создали ассоциацию правозащитных организаций «Агора»?

— Это был следующий этап. В 2003 году мы стали известными не только в Татарстане, но и за его пределами. Может быть, только две организации в России — комитет против пыток и наш правозащитный центр — занимались защитой граждан от произвола правоохранительных органов, конкретно — от милиции.

В 2004 году — первые дела, первые приговоры. Мы, представляя интересы потерпевших, первыми в России добились обвинительных приговоров. Мы первые, кто подал в интересах потерпевших иски к казне о компенсации морального вреда и получил эти деньги. В то время было мало подобной судебной практики, мы ощущали информационную изоляцию. Это сейчас написать об избиении в полиции — норма, а тогда было просто невозможно пробить информационную блокаду.

«Мы довольно щепетильно относимся к выбору источника финансирования»

— Надо еще учесть, что не было интернета...

— Безусловно, с интернетом все стало проще, но у нас к этому времени был уже очень подготовленный подход. С приходом в нашу организацию Дмитрия Колбасина, который защищал дипломную работу на тему «Произвол правоохранительных органов в средствах массовой информации», мы очень много сделали для того, чтобы эта тема стала активно освещаться и обсуждаться в СМИ. И это имело один из самых отрезвляющих и санирующих эффектов. Считаю, мы много сделали для того, чтобы в перспективе была запущена реформа МВД. Как бы к ней ни относиться сейчас, но на старте был большой консенсус в обществе.

В 2003 году меня взял на работу... Михаил Борисович Ходорковский в проект «Открытая Россия». За полтора месяца до его ареста я был у него на заключительном собеседовании в Москве. В то время они замыслили правозащитный проект от незаконных действий правоохранительных органов. И они искали людей, которые имели бы опыт такой деятельности. В 2004 году этот проект был назван «Фонд «Общественный вердикт». К работе я приступил уже в 2003 году и был главным юристом в этом проекте. Не думайте, что там были какие-то сумасшедшие деньги! Это была некоммерческая организация.

«ХОДОРКОВСКИЙ ОСТАВИЛ О СЕБЕ ОЧЕНЬ ПРИЯТНОЕ ВПЕЧАТЛЕНИЕ»

— Какая цель ставилась перед вами?

— Во время собеседований мне сказали, что хотят создать по всей стране 100 таких правозащитных центров, как у нас в Казани.

В то время Михаил Борисович был председателем правления проекта «Открытая Россия», а она была одной из самых известных и крупных общественных организаций в России, которая вела огромное количество различных просветительских программ. Она первая в России начала подключать учебные заведения, библиотеки к интернету. Государство вернулось к этой программе только лет 7 спустя.

По всей видимости, на каком-то этапе они доросли до правозащитной деятельности. Но плюс — у них начались проблемы с правоохранительными органами. Платон Лебедев уже был под стражей, но Ходорковский был абсолютно уверен, что он сможет этот вопрос урегулировать. Я уверен, что он до самого своего задержания и даже после него не предполагал, что все будет именно так, как это вышло на самом деле.

— Какие впечатления у вас остались о Ходорковском?

— Я с ним общался минут 40, и было ощущение, что он за это время взял у меня всю информацию, которой я владел. У него подход был такой: «Понял, говори дальше...» То есть это человек, который ценил каждую минуту. Мне тогда было 25 лет, и Ходорковский оставил о себе очень приятное впечатление. На всю жизнь.

— Свою роль, наверное, сыграло и то, что один из богатейших людей страны разговаривает с вами, молодым человеком...

— И это тоже. Помню, я спросил у людей из его команды: мой возраст вас не смущает? Мне ответили: нет, потому что нам было еще меньше, когда мы начинали.

В «Общественном вердикте» я проработал до 2006 года и вернулся из Москвы в Казань. В 2005 году мы уже учредили ассоциацию «Агора», а с 2006-го начали активно работать.

«СИСТЕМНО ВЛИЯТЬ НА СИТУАЦИЮ С ПРАВАМИ ЧЕЛОВЕКА В СТРАНЕ»

— В чем был ваш замысел при создании «Агоры»?

— Замысел «Агоры» заключался в том, что мы объединили три работающие «на земле» правозащитные организации — Казанский правозащитный центр, Читинский правозащитный центр и чувашскую организацию «Щит и меч». До нас такого формата в России не было. Все правозащитные организации находятся в Москве и реализуют проекты на территории всей страны. Мы решили создать ассоциацию, условно говоря, нового типа, когда происходит объединение уже работающих организаций.

— Каким образом в ассоциацию попала организация аж из Читы?

— Еще в 2004 году в Москве я познакомился с читинским журналистом, который захотел заниматься правозащитной деятельностью. Он неплохой журналист — получил премию Артема Боровика, имеет юридическое образование и опыт работы в милиции, был даже главным редактором тюремной газеты Читинской области. Мы рассказали ему, как работают правозащитники в регионах, и он учредил свою правозащитную организацию. А потом мы объединились.

— Что означает это название — «Агора»?

— У названия два объяснения. Первое — это аббревиатура: ассоциация групп общественных расследований. Второе — это древнегреческое слово, которое обозначает главную площадь в полисе, на которой собирается демос для решения важных задач, а государственные учреждения находятся по периметру агоры. То есть символизирует собой центральное положение общества и ценности демократии. Второе объяснение мне нравится больше, потому что оно имеет смысловое значение.

— Кроме того, что вы создавали для себя рабочее место, какую еще сверхзадачу ставили перед собой, перед организацией?

— Мы хотели и продолжаем эту задачу ставить — системно влиять юридическими методами на ситуацию с правами человека в стране. Есть проблемы, которые можно решить только на федеральном уровне, например, вопросы с тюрьмами, полицией, медициной, армией. А для этого нужно быть заметным игроком в этом пространстве.

В Татарстане Казанский правозащитный центр известен гораздо лучше, чем «Агора». В этом и есть замысел: люди, которые сталкиваются с проблемами и нуждаются в помощи, идут в Казанский правозащитный центр, а мы стараемся работать либо в тех регионах, где нет правозащитных организаций, либо на федеральном уровне. «Агора» подключается тогда, когда местные коллеги не справляются. Так было в истории с отделом полиции «Дальний», когда потребовалась мобилизация всех наших людских ресурсов, чтобы отработать хлынувший поток обращений потерпевших от полиции. Причем многие из них пострадали именно в этом отделении.

«ЩЕПЕТИЛЬНО ОТНОСИМСЯ К ВЫБОРУ ИСТОЧНИКА ФИНАНСИРОВАНИЯ»

— Сколько средств получили из Госдепартамента США? (Сергей)

— Из Госдепартамента мы не получили ничего.

— Но Госдеп может финансировать через различные созданные им организации и фонды...

— Да, есть агентство по международному развитию, которое работает по всему миру. Но от него мы тоже денег не получали. И его деятельность была запрещена в России в 2012 году.

— Кто финансирует деятельность «Агоры»? (Марат)

— Мы довольно щепетильно относимся к выбору источника финансирования. Стараемся не получать правительственных денег, хотя недавно получили два президентских гранта. С другой стороны, у нас есть финансирование от американских благотворительных организаций, структур Евросоюза, было несколько проектов, поддержанных ООН.

В прошлом году довольно успешно реализовали проект сбора пожертвований от граждан — за месяц активного продвижения собрали через свой сайт порядка 300 тысяч рублей. Есть средства, которые поступают от рекламы на сайте нашего информационного агентства — порядка 250 - 300 тысяч рублей в год.

— Сколько человек у вас работает?

— Очень хороший вопрос, потому что ответ на него частично объясняет вопрос финансирования. В «Агоре» всего 6 штатных сотрудников, из которых только четверо являются основными. Причем среди них нет ни одного практикующего юриста, потому что юристы работают с нами по договорам. Каждый из них и ведет какие-то свои коммерческие дела, и сотрудничает с нами. По сути, у нас есть только один адвокат, который большую часть своего дохода получает именно от «Агоры», — это Рамиль Ахметгалиев, основной наш аналитик и «движок».

А все остальные получают основную часть дохода не от «Агоры», мы их нанимаем только под конкретное дело, на защиту конкретного человека. Таких у нас в общей сложности 30 человек. Но мы планируем расширяться.

Кстати, и здание у нас свое, поэтому мы не платим за аренду, а только за коммунальные услуги. Казанский правозащитный центр купил это здание на международную премию, которую получил в 2008 году.

— По линии НКО тоже распределяются немалые федеральные средства. Вы участвовали в этих программах?

— Казанский правозащитный центр много раз писал заявки, но так ничего и не получил. А «Агора» старается не особо лезть в дела в Татарстане, поскольку здесь базируемся. Оставляем это поле деятельности Казанскому правозащитному центру.

«Кстати, и здание у нас свое, поэтому мы не платим за аренду, а только за коммунальные услуги. Казанский правозащитный центр купил это здание на международную премию, которую получил в 2008 году»

«БЮДЖЕТНЫЕ ДЕНЬГИ БРАТЬ ОПАСНЕЕ, ЧЕМ ЛЮБЫЕ ДРУГИЕ»

— Под какие проекты «Агора» получила гранты президента России?

— Один грант в размере 2,4 миллиона рублей мы получили под правовую школу. Второй грант в объеме 1,8 миллиона рублей — на юридическую защиту пострадавших от насилия в полиции, в тюрьме, от неоказания медицинской помощи, от суицида и дедовщины в армии.

— Получается, идет замещение иностранных денег на деятельность НКО?

— В определенных умах это так. В умах тех, кто решил выделить несколько сотен миллионов рублей на правозащитные проекты.

— Разве это плохо, что в России начали давать бюджетные деньги на правозащитную деятельность?

— Пока рано давать этому оценку. В конце прошлого года президент РФ своим указом выделил 200 миллионов рублей на поддержку правозащитных проектов, потом он создал отдельного оператора бюджетных средств в виде организации «Гражданское достоинство», которую ранее возглавляла Элла Памфилова. И с этого года эта организация будет распределять полмиллиарда бюджетных средств на правозащитные проекты. Все это выглядит очень красиво. Более того, победили проекты реально существующих правозащитных организаций, имеющих репутацию, а не специально созданных, аффилированных с властями, чтобы получить «кусочек» бюджета.

Но критерием истины является практика. Поэтому мы посмотрим в конце этого года, как примут отчеты о расходовании этих денег, к кому придут с проверкой, какие претензии предъявят. А не будет ли это так, что бюджетные деньги брать очень опасно, гораздо опаснее, чем любые другие? Думаю, многие с этим согласятся. И даже не потому, что контроль выше, а потому что вероятность претензий кратно выше. Причем формалистских претензий, высосанных из пальца. Потому что легче возбудить уголовное дело в отношении руководителя НКО, получившей бюджетные деньги. И это пройдет под видом кампании борьбы с коррупцией. УБЭП с удовольствием начнет оперативную разработку, потом следственное управление возбудит уголовное дело о нецелевом расходовании бюджетных средств, о хищении...

«ПРОЦЕДУРУ ПРОВЕРОК НАДО ПРОЧУВСТВОВАТЬ САМИМ»

— Тем не менее вы не побоялись взять деньги под два своих проекта...

— Причин этому две. Во-первых, мы защищаем некоммерческие организации и предполагаем, что такая широкая раздача бюджетных денег приведет в последующем к новой волне претензий к НКО в связи с расходованием этих средств. Это будет обязательно! И нам придется их защищать, потому что мы специализируемся на юридической защите некоммерческих организаций. И для того чтобы понимать, как работает вся эта процедура проверок, ее надо прочувствовать самим. Мы попросили немного: 1,8 миллиона рублей на год работы по юридической защите на всю Россию — это очень мало. И мы сейчас стараемся оба этих проекта вести очень тщательно и деликатно, чтобы максимально исключить претензии.

Вторая причина заключается в том, что не хотелось давать кому-то в руки аргумент по поводу того, что вот предложили денег, а «Агора» даже не попросила. Нет, мы попросили и получили, мы благодарны, равно как и благодарны наши юристы и все те, кому они помогают. Например, мы представляем интересы родителей застрелившегося в Махачкале солдата, в Екатеринбурге — пострадавшего водителя, которого избили сотрудники ГИБДД, в элитной части МЧС в Подмосковье — солдата-срочника, которого избил офицер. И таких примеров много по всей России.

«ВСЯ РАБОТА НАШИХ ЮРИСТОВ ДЛЯ ЛЮДЕЙ БЕСПЛАТНА»

— «Агора» занимается сопровождением исков в международных судах. По их решениям гражданам России выплачивают компенсации. Получаете ли вы гонорары с этих сумм? Оказывают ли подобные решения влияние на законотворчество и правоприменение в России? Есть ли примеры, когда из-за конкретного решения международного суда смягчались российские законы? (Аноним)

— Нет, никакие проценты мы не получаем. Вся работа наших юристов для людей бесплатна. Но кто-то юристам за работу должен платить, и платим мы, потому что у нас есть на это целевое финансирование. Но это не гранты, а целевые пожертвования.

«Мы очень редко проигрываем в судах. Не только потому, что мы хорошие юристы. Хитрость заключается в том, что как только кто-то начинает защищаться, ситуация меняется»

— Кто сегодня в России способен сделать пожертвование?

— Кто угодно! Например, есть проект «РосУзник», который за два года получил 6 - 7 миллионов рублей за счет частных пожертвований.

— Интересно, что движет людьми в этом случае?

— Чувство солидарности. Потому что они чувствуют единение с теми людьми, которые вышли на протест, и это частично те люди, которые сами выходили на протест.

— Этот проект связан с событиями на Болотной площади?

— Нет, проект начался за несколько месяцев до событий на Болотной. Сергей Власов, который являлся инициатором и основной движущей силой проекта «РосУзник», работает финансистом в какой-то фирме. Он вышел на протест на Чистые пруды 5 декабря 2011 года, его арестовали вместе с остальными участниками на несколько суток. Он сидел в одной камере с Яшиным, с Навальным, и у него возникла идея запустить проект юридической помощи задержанным на публичных мероприятиях. И этот проект до сих пор является образцово-показательным, который действует за счет народных средств.

«АГОРУ» ЗНАЮТ КАК ЗАЩИТНИКА АКТИВИСТОВ В РОССИИ»

— Какие приоритеты в работе «Агоры»?

— Первый приоритет — защита от произвола представителей власти, в том числе правоохранительных органов. Например, в феврале мы провели акцию по медицинским услугам. Я был поражен тем, что за две недели поступило три-четыре десятка жалоб, причем в каждом третьем случае пациент умер. Следственный комитет попросил у Казанского правозащитного центра материалы, чтобы возбудить по ним уголовные дела. Ситуация с оказанием медицинской помощи очень плохая везде!

Второй приоритет — юридическая защита активистов, журналистов, блогеров, неправительственных организаций, средств массовой информации от разного рода давления в связи с их профессиональной деятельностью. «Агору» знают как защитника активистов в России. Этой деятельностью мы занимаемся уже 10 лет, а началась она с того, как в 2004 году МВД наехало на Казанский правозащитный центр, и пришлось защищаться. Из этой борьбы выросло понимание того, что себя надо защищать, и есть много уязвимостей, которых нельзя допускать.

В мае 2004 года Путин в послании Федеральному Собранию произнес ту самую фразу о неправительственных организациях, которые не могут укусить руку дающую. Через год после этого началась кампания жесткого наезда на НКО. У нас было порядка полусотни судебных процессов по всей стране, когда мы защищали некоммерческие организации. Это была кампания более жесткая, чем недавний наезд на «иностранных агентов», потому что тогда кампания продолжалась два года, через суды ликвидировались многие НКО.

«С ТЕМ, КТО ГОТОВ ЗАЩИЩАТЬСЯ, СВЯЗЫВАТЬСЯ НЕ ХОТЯТ»

— Вам тогда удалось защитить какие-то организации?

— Мы очень редко проигрываем в судах. Не только потому, что мы хорошие юристы. Хитрость заключается в том, что как только кто-то начинает защищаться, ситуация меняется. То есть как только ты начинаешь защищаться, оказывается, что ты можешь победить. И вся система работает таким образом, что ей легче «скушать» того, кто не защищается. С тем, кто готов защищаться, хотя бы встать «в стойку», связываться не хотят, потому что это уже сложно. Ведь все работают для того, чтобы отчитаться перед начальством.

Поэтому когда в прошлом году началась кампания наезда на НКО, мы были во всеоружии, потому что через это уже проходили. И тут же развернули систему правовой помощи некоммерческим организациям. Подход был такой: сначала минимизировать последствия в ходе прокурорских проверок, а там, где этого не удалось, пошли в суды. Даже если мы выиграем в двух случаях из 20, это все равно будет общая победа, потому что это означает, что прокуратура не всегда права. В итоге оказалось, что из 15 судебных процессов, которые мы инициировали, мы не выиграли только в трех: это два «Голоса» в Москве и Костромской фонд. Но руководители этих организаций обратились в Конституционный суд, и 6 марта в Петербурге прошло заседание Конституционного суда, на котором рассматривалась их жалоба на то, что их назвали «иностранными агентами».

— А что вы доказываете в судах сегодня: что закон неправильный или что конкретная НКО не является «иностранным агентом»?

— В Конституционном суде мы доказываем, что закон об «иностранных агентах» плохой.

— Получается доказать это?

— Постановление суда будет опубликовано, я думаю, в начале апреля, но я уверен, что все будет хорошо. А в обычных судах мы доказываем, что прокуратура нарушила закон. Например, не имела права проверять, не имела права проверять так, или выводы прокурорской проверки не соответствуют закону.

Приведу конкретный пример. Защита журавлей в Муравьевском парке Амурской области. Этот парк оформлен как «некоммерческая организация», возглавляемая биологами-экологами. Они много лет занимаются охраной журавлей, в свое время получили пожертвование из Всемирного фонда защиты журавлей. Приходит прокуратура с проверкой как к «иностранному агенту» и выясняет, что организация собирала подписи под обращением к губернатору о запрете весенней охоты. Вывод прокуратуры: организация занимается политической деятельностью, имеет иностранное финансирование, значит, это «иностранный агент». Это вменяемо? Нет!

Прокуратура вынесла представление, НКО обжаловала его в суде, а суд сказал: прокуратура права. После обжалования в апелляции решение осталось в силе. И только после того, как организация обратилась в Конституционный суд, там «проснулись» и предложили обратиться с надзорной жалобой на решение суда. Обратились, и буквально за 10 дней до рассмотрения в Конституционном суде президиум Амурского областного суда, рассмотрев надзорную жалобу, признал решение районного суда не соответствующим закону. Вот в чем заключается наша работа. А работали там как раз юристы нашей читинской организации.

«Даже представители минюста РФ говорят, что с нами приятно работать в суде, хотя мы выступаем по разные стороны. Для меня это признание определенного профессионального уровня»

«ЗАКОН ОБ «ИНОСТРАННЫХ АГЕНТАХ» УНИЖАЕТ ДОСТОИНСТВО»

— А саму «Агору» не называли «иностранным агентом»?

— В прошлом году наш проект юридической защиты блогеров выиграл грант международной организации Internews. Грант был небольшой — 1,5 миллиона рублей. В нашей заявке было записано: отслеживать государственную политику в области интернета. Прокуроры зацепились за слово «политика» и сказали, что это политическая деятельность, и прислали нам такое же представление, которое получили десятки НКО — о необходимости регистрации в качестве «иностранного агента».

Мы решили, что лучше расторгнуть договор по реализации нашего проекта и написать об этом прокурору. Также мы написали, почему мы не согласны с тем, что мы «иностранные агенты». Прокурор был удовлетворен нашими действиями и публично заявил, что к «Агоре» претензий больше нет. Мы пошли таким мирным путем, без судилищ, потому что было понятно, что это инициатива не прокуратуры РТ, а им спустили не только задание из Генеральной прокуратуры, но и список организаций, которые нужно обязательно проверить. И «Агора» была в этом списке.

— Кто сегодня числится «иностранным агентом»?

— Одна единственная организация, причем она «подметная» организация федеральной антимонопольной службы, которая была искусственно создана для того, чтобы хотя бы кто-то был «иностранным агентом». Но ни одна организация — ни правозащитная, ни экологическая, ни какая-то другая — в реестр «иностранных агентов» не вошла, потому что реестр плох, он унижает достоинство. Я, например, не хочу называться «иностранным агентом».

Мы подвергаем сомнению сам закон об «иностранных агентах», и я почти уверен, что Конституционный суд с нами согласится. Закон говорит: если получаете иностранное финансирование и занимаетесь политической деятельностью, то вы «иностранный агент». Но никто из общественных организаций не занимается политической деятельностью. Разве «Агора» занимается политической деятельностью? Никогда, ничего, нигде!

«ГЕНЕРАЛЬНЫЙ ПРОКУРОР ПОЖАЛОВАЛСЯ ПУТИНУ НА «АГОРУ»

— А некоммерческая организация «Голос», которая следит за чистотой выборов?

— Прокуратура считает, что «Голос» политической деятельностью занимается, а я считаю, что нет. Потому что «Голос» только мониторит избирательный процесс, выявляет нарушения. Им все равно, кто нарушил — «Единая Россия», «Справедливая Россия» или кто-то еще другой. Просто по факту получается, что большинство нарушений совершает «Единая Россия». И это выглядит как наезд на эту партию. Считаю, нельзя называть политической деятельностью любое наблюдение за политическим процессом.

— Все-таки чего вы добиваетесь в Конституционном суде?

— Есть две задачи — минимум и максимум. Задача минимум, которую мы уже на 99 процентов реализовали, — это торпедировать закон, чтобы он не применялся. Или сузить сферу его применения до такого состояния, что он фактически применяться не будет. А задача максимум состоит в том, чтобы Конституционный суд признал закон об «иностранных агентах» противоречащим Конституции Российской Федерации.

В любом случае мы уже выиграли, потому что мы очень мощно выступили против Генеральной прокуратуры. Я с гордостью говорю, что генеральный прокурор пожаловался Владимиру Путину на «Агору». Он так и сказал: в России есть две самые плохие организации — «Голос» и «Агора»...

Наша основная «фишка» как раз заключается в том, что мы вступаем в конфликт в абсолютно правовом пространстве. Даже представители минюста РФ говорят, что с нами приятно работать в суде, хотя мы выступаем по разные стороны. Для меня это признание определенного профессионального уровня.

Окончание следует.