Лев Данилкин
Лев Данилкин

«ПРОХАНОВ ФАКТИЧЕСКИ ДИРИЖИРУЕТ КРЕМЛЕМ»

— Лев, в Казани вы читали лекцию о современной литературе. Как вы считаете, почему после Сорокина, Пелевина, Прилепина и Лимонова в России не появилось по-настоящему громких имен в литературе?

— На самом деле так называемый первый ряд, то есть список имен, относительно статуса которых в обществе достигнут относительный консенсус, их согласны признать живыми классиками, гораздо длиннее, там, конечно, есть еще и Людмила Улицкая, и Леонид Юзефович, и Алексей Иванов, и Михаил Шишкин, и это далеко не конец. Ну и в целом можно сказать, что в русской литературе много сильнейших стариков, в диапазоне от Мамлеева до Войновича, но есть и здоровый молодой «подлесок».

И что значит «не появилось»? Просто издатели, критика, жюри премий не смогли пока что объяснить так называемой широкой публике, что Евгений Чижов, Олег Курылев, Вячеслав Рыбаков, Олег Постнов (и так далее, это просто первые имена, которые в голову пришли) — очень значительные писатели. Это проблема не писателей, а литературного процесса, да, он плохо структурирован.

— Что, по-вашему, происходит с современной русской литературой? Возможен ли какой-то новый резкий или постепенный скачок до уровня начала нулевых? Что для этого нужно?

— На протяжении почти полутора десятилетий писатели в той или иной форме жаловались на то, что «ничего не происходит», что им скучно жить в эпоху «душного процветания» — состояния, которое Пелевин описывал как «консумерки души». Только что эта спокойная эпоха явным образом закончилась, и, наверное, когда земля начинает гореть под ногами, это хорошая новость для писателей в том смысле, что у них появляется много нового материала и новый опыт.

— Должен ли писатель как-то реагировать на общественно-политические процессы? Как вам представляется идеальный диалог писателя и власти?

— Есть писатели, от природы обладающие неким общественным темпераментом, способностью и склонностью не просто искать вечные истины, а реагировать на происходящее здесь и сейчас, искать метафору современности, кодировать национальную идеологию, пытаться проектировать образ будущего. Они будут реагировать, что бы мы по этому поводу ни думали, должны или не должны. И даже тюрюки и байбаки, которые сочиняют, завернувшись в пуховое одеяло, и не выходят из обитых пробкой комнат, все равно по косвенным признакам поймут, что эпоха сменилась, и не смогут писать как прежде.

Я знаю только то, что писатели в целом выиграют от того, что власть начнет обращать на них больше внимания, а она начнет, потому что, совершив несколько сильных ходов, она все же не в состоянии выработать национальную идеологию, а писатели могут. И эти две силы найдут друг друга, попав в кризисную ситуацию, можно не сомневаться.

Посмотрите, писатели, которые раньше считались маргиналами, заняли самые центральные позиции: Лимонов пишет передовицы в «Известиях», Проханов фактически дирижирует Кремлем, по Иванову снимается фильм-блокбастер, по Сорокину ставят спектакли в Большом и Александринском театрах, Улицкая стала кем-то вроде совести нации, и даже Пелевин сохраняет статус гуру, несмотря на то, что его поздние вещи вызывают все меньше энтузиазма.

«НЕ ВСЕ ПЛОХИЕ КНИГИ МОЖНО ОПОЗНАТЬ ПО ПЕРВОМУ АБЗАЦУ»

— Как происходит процесс легитимации очередного нового писательского имени? Выполняют ли эту функцию толстые журналы, литературные премии и литературные критики?

— Самый эффективный механизм, который мне известен из сегодняшних, — это литературные премии. «Большая книга», «Национальный бестселлер», «Букер», «Ясная Поляна» — худо-бедно, но они работают, по лонг-листам их можно понять, что происходит в современной отечественной литературе. Разумеется, есть исключения: невезучие авторы, вечные участники шорт-листов, никогда не занимавшие собственно первое место: Крусанов, Сенчин, Слаповский, Гиголашвили, Чижов. Но первое-второе-третье места — это как раз лотерея, тараканьи бега, главное, что они, в принципе, засветились. Пелевину и Сорокину вон тоже много лет не давали никаких премий — и ничего, как-то они жили себе.

— Зачем в современном литературном процессе нужна критика? Для того, чтобы читатель ориентировался в правильных книгах, или она уже мутировала скорее в отдельный художественный жанр?

— Мы оказались в мире бесконечного «длинного хвоста», невиданного изобилия книг, и на каждой написано «я самая лучшая, если вы не купите меня, то жизнь ваша прошла даром». Разумеется, в 99 процентах случаев это обман, но чтобы раскусить его, человеку приходится купить книжку и потратить на ее чтение сколько-то часов, не все плохие книжки можно опознать по первому абзацу. Именно поэтому общество делегирует эту функцию отбора критику, который, сообразно своим представлениям о литературном каноне и своему вкусу, предлагает свой выбор, на который, теоретически, можно ориентироваться.

Он может указать на существование «скрытых центров» — великих писателей, о которых почти никто не знает, которых не хотят и не умеют издавать, но которые тем не менее титаны. Самый хороший пример литературной фигуры такого рода — Владимир Борисович Микушевич, автор романа «Воскресение в Третьем Риме». Однако в последнее время у критика возникает и другая роль, критик — это не то же самое, что профессиональный читатель-отборщик. Чем дальше, тем больше мы видим, что литература воспринимается как социальная практика, от писателей ждут, что они не просто развлекут нас лучше, чем кино, а сообщат нечто такое, чего ни по каким другим источникам понять невозможно, такую правду, которая не может быть добыта иначе, чем через вымысел, фикшн, художественное произведение. Соответственно, у критика появляется еще одна функция: он должен объяснить читателю, почему прилепинская «Обитель», исторический роман про давно закончившуюся эпоху, для общества важнее, чем новый роман Оксаны Робски, в котором описывается жизнь наших современников. Каким образом Прилепину удалось найти метафору и сюжет для описания психической травмы, терзающей наших соотечественников и выливающейся в бесконечные споры о смысле исторического опыта, связанного с «советской» эпохой.

— На что лично вы ориентируетесь при выборе книг, читаете ли какие-то рецензии или ограничиваетесь аннотациями?

— Что касается русских, отечественных книг, то нет, мне не нужны никакие чужие мнения, чтобы составить собственное, в литературе нет никакого камертона, с которым следовало бы сверяться. Наоборот, иногда нужно показать пальцем на нечто очевидно безвкусное и сказать «вот это и есть настоящая литература», это риск, но тем критик и отличается от литературоведа: один рискует репутацией, другой исследует уже устоявшееся, получившее статус и признание.

— Как, на ваш взгляд, выглядит литературная карта России? Есть ли в ней литературный мегаполисы?

— Мне кажется, сейчас абсолютно несущественно, где именно физически находится писатель. Олег Курылев живет в Братске, Михаил Гиголашвили — в Саарбрюкене, Павел Крусанов — в Петербурге, а Пелевин — вообще непонятно где. Ну и что, правда ли, что такого рода «прописка» позволит нам как-то точнее квалифицировать их тексты как более или менее талантливые. Литература всегда была и будет делом одиночек, а где находится их стая или стадо — дело десятое. Так что нет никакой карты.

«Я ВЫИСКИВАЛ СЛЕДЫ ТОГО, КАК МИР ИЗМЕНИЛСЯ ПОСЛЕ ЛЕНИНА»

— Сейчас вы решили заняться биографией Ленина. Но у Ленина биографий выходило, наверное, больше, чем у всех остальных исторических фигур вместе взятых.

— Потому что я вот уже много лет ищу людей живых и мертвых, которые дают ключ к картине мира, чьи мнения, идеи и поступки помогают объяснить то, что происходит здесь и сейчас. Проханов, Гагарин, математик Фоменко, Ленин — пока мой ряд выглядит таким образом, благодаря знакомству с ними или их идеями картина мира, которая была у меня в голове, изменилась очень значительно. Повторы неизбежны, что ж теперь, никогда не писать больше книжек про Ленина?

Мне любопытен Ленин прежде всего не как человек, который был «Моцартом политики», который в Шушенском каждую неделю съедал по барану, который лишился однажды банки черной икры, потому что его финская квартирная хозяйка приняла ее за гуталин, и так далее, не набор курьезных черт и происшествий. Мне любопытен Ленин как «что», как историческая сила, которая в начале ХХ века радикально и очень быстро трансформировала мир. Я думаю, что «Ленин» — производное от географии и истории. Под воздействием внешних факторов — экономических, военных — народы, жившие в Центральной и Восточной Европе и Азии, оказались под давлением, и, чтобы выжить, им нужно было измениться, модернизироваться. Так пространство породило Ленина — человека, который всю жизнь сидел по библиотекам и к 46 годам придумал, как перевернуть континент с ног на голову, потому что только так его можно было уберечь от гораздо большей катастрофы. Это больше чем человек, это физическая величина.

— Чем ваша биография Ленина будет отличаться от уже имеющихся?

— Мне не хотелось делать очередную компиляцию, поэтому я решил выстроить свою книгу в жанре травелога. Это будет биография, написанная из сегодняшнего дня про места и артефакты, связанные с фигурой Ленина, про «оценку ущерба» или, наоборот, благоприятного эффекта от его поступков. Я проехал практически по всем местам, где был Ленин, от Лондона до Шушенского и от Кокушкино до Капри, я пытался смотреть на эти места так, как он, читал его тексты, написанные в этих местах, и выискивал следы того, как мир изменился, после и благодаря Ленину.