Денис Хуснияров: «Сейчас самое время для «Ревизора». Особенно в провинции»

Денис Хуснияров

«СГОВОР НА УРОВНЕ ЗНАКОМСТВА»

— Денис, как вы познакомились с директором театра «Мастеровые» Армандо Диаманте?

— Я поехал из Питера в Москву ставить спектакль. Вдруг — звонок. Номер незнакомый. Я беру трубку, а там человек, который представился Армандо Диаманте. Мы с ним тогда проговорили полтора часа. Он в Питере сходил на мою премьеру Гауптмана «Одинокие». Видимо, ему понравилось, и он предложил поставить спектакль в Челнах. А я раньше никогда тут не был. Конечно, про Челны слышал, потому что сам из Перми, а это довольно близко. После нашего разговора зашел на сайт, посмотрел труппу. И сейчас у нас скорее сговор на уровне знакомства. Я приехал посмотреть труппу, пообщаться с актерами, посмотреть «Вассу» и понять внутреннюю атмосферу, потому что это очень важно — почувствовать, в какой тональности существует театр, артисты, какой тут климат.

— Какие-то конкретные задачи уже поставил перед вами директор «Мастеровых»?

— Нет, Армандо — либеральный человек, достаточно демократичный. Он ничего не диктует. Я свои позиции излагаю как художник и как человек, который здесь будет выстраивать процесс постановки спектакля. Он понимает, что это моя территория. Если уж говорить о каких-то организаторских целях, то он озвучил свое пожелание, чтобы в спектакле было задействовано как можно большее число артистов. К сожалению, это сделать удается не всегда. Труппе не угодишь. Еще нужно воспринимать как данность тот факт, что во многих провинциальных театрах ставят один-два спектакля в год. Поэтому я понимаю, что при мизерном финансировании надо умудриться деньги распределить, режиссера позвать не самого плохого и в то же время не самого дорогого.

— А своего предшественника — режиссера Георгия Цнобиладзе — вы знаете?

— Да, мы учились с ним на параллельных курсах.

— Вам приходилось совместно работать?

— Нет. Мы просто пересекались в коридорах СПбГАТИ. Как-то совместно пару раз съездили на режиссерские лаборатории. Я видел его работы. Но как режиссер оценивать их не буду — это непрофессионально. Даже если бы они мне очень нравились или, например, совсем не нравились, я не стал бы ничего говорить. Гоша — профессиональный режиссер. Он учился у одного из лучших мастеров-режиссеров России, а может, и мира. А близки мне его спектакли или нет — это другой вопрос, и он вообще никому не должен быть интересен.

Спектакль «Одинокие»

ОДИН СПЕКТАКЛЬ ДВУМЯ СОСТАВАМИ

— У вас уже состоялась встреча с труппой «Мастеровых», как приняли артисты?

— Встреча режиссера и труппы — это всегда стресс для всех. Сейчас я более спокойно к этому отношусь, а поначалу было, конечно, волнительно. От первого раза многое зависит: поверят — не поверят, пойдут — не пойдут, почувствуют — не почувствуют. И ты всегда думаешь, как же себя вести на первой встрече. А потом мандраж проходит с опытом постановок. У меня остались после нашей встречи хорошие впечатления, ребята в большинстве своем живые, разговорчивые, инициативные, включающиеся. В творческом плане я их чуть-чуть потрогал. Но даже в этом «чуть-чуть» есть уже хорошие заявки. Вот еще «Вассу» посмотрю. Как они меня восприняли? Не знаю. По ощущениям сначала была настороженность, внутренний скептицизм, артисты всегда очень любят провокации. Это они так тебя проверяют, кто ты есть. Но расставались мы уже дружелюбно, контакт какой-то, на мой взгляд, нашли.

— А как осуществлялось «прощупывание»?

— Я давно еще посылал несколько пьес Армандо, которые мне было бы интересно поставить, хотя я даже не видел труппу. Одну из таких пьес дали артистам, все ее почитали, всем объявили, что у нас будет знакомство — разговор — проба каких-то кусков из этой пьесы. Актеры какие-то свои мысли на этот счет принесли. А потом мы прорепетировали отдельные сцены. Мне интересно было их первое восприятие. Я услышал, что это кардинально расходится с моими идеями. Я выложил им свою задумку. Так что будем думать, будет эта пьеса или нет. Но что-то, видимо, все равно будет.

— Что же вы задумали поставить в Челнах?

— Есть такая повесть немецкого писателя-пацифиста Франка Леонгарда «Карл и Анна». Сюжет для пьесы он почерпнул из реальной газетной заметки. Там четыре действующих лица. Это история о последствиях, которые нанесла Первая мировая война. Действие происходит в Германии. Женщина Анна живет одна. И вдруг приходит человек и говорит, что он ее давно пропавший без вести муж Рихард. Она не верит ему, а он ей доказывает, что это он. В итоге она начинает с ним жить, беременеет от него. И тут приходит настоящий Рихард. Выясняется, что человек, назвавший себя Рихардом, воевал вместе с мужем Анны. Они попали в плен, где два года рыли в поле траншеи. Раз в месяц им привозили провизию. Но они эти два года видели только друг друга. И настолько изучили друг друга, что Карл знал об Анне все до мельчайших подробностей. Они и выжили благодаря тому, что у них была Анна. Карлу удалось бежать из плена. И он решается найти Анну и выдать себя за Рихарда. Вот такая история — страшная, тяжелая, но очень человечная, настоящая.

Русский драматический театр «Мастеровые»

— Вы уже увидели среди актеров Карла, Анну, Рихарда?

— Я всех увидел. Даже увидел два спектакля: с молодыми актерами и со взрослыми исполнителями. Вот на такой эксперимент хотим пойти. Один состав — молодежь, а второй — артисты старшего поколения. Это будут два разных спектакля. Я, конечно, сейчас рассказываю идею. Получится ли она, еще неизвестно. Думаю, к осени мы сделаем эту премьеру.

— Вы сказали, что привезли с собой целый список пьес. А уже определили для себя, какие пьесы из этого списка можно было бы поставить на сцене «Мастеровых»?

— Да. Я для этого театра подобрал четыре-пять пьес, и они все возможны здесь. Но другой вопрос — надо выбрать, какая точно. Есть современная драматургия, есть легкие комедийные варианты, есть глубокие, тяжелые тексты — почти трагедии. На любой вкус. Но я почувствовал по разговору с артистами, что труппа хочет глубокого материала, серьезного. Все драматические артисты хотят играть драмы и тяжелые философские вещи.

Могу сказать, что на следующий год тоже есть некий план. Армандо предложил поставить на сцене «Мастеровых» самую известную классическую пьесу в России. Думаю, можно будет взяться и за нее.

— Неужели «Ревизор»?

— В точку попали. Когда мы общались с труппой, я увидел и Городничего, и Хлестакова, и Бобчинского с Добчинским. Вот прямо они сидят все передо мной. Там такое решение пришло потрясающее. Когда вы узнаете, кто будет играть городничего, вы просто... Ну ладно, не буду забегать вперед.

Мне кажется, сейчас самое оно для «Ревизора» — в наше морально-безнравственное время. А в провинции это все еще больше процветает. И если все получится, то в следующем сентябре мы откроем сезон «Ревизором». Этот материал — для всех поколений. Конечно, там надо искать ходы. Традиционный нафталинный театр сейчас не особо кому-то интересен. Нам, художникам, в первую очередь.

Армандо Диаманте

«Я СЧИТАЮ СЕБЯ ХУЖЕ АВТОРА»

— Но, судя по вашим спектаклям, вас можно назвать приверженцем старой доброй классики — ставили Лермонтова, Некрасова, Гоголя, Мольера, Островского...

— Я беру классические тексты, которые проверены временем. Конечно же, стараюсь рассказывать их сегодняшним языком. Мы понимаем, кто такие Белль, Островский, Гауптман, Ибсен... Тут ничего не надо никому объяснять. И в случае неудачи провалишься только ты. Автор не провалится — текст гениальный как данность. А вот современная драматургия — тут есть опасность. Она, если можно так выразиться, менее глубока. А с классикой все иначе. Когда я запутываюсь и не могу найти выход, когда не могу принять решение в процессе репетиций, когда у меня все раздваивается-растраивается, когда все рассыпается и я думаю, как же это все собрать, — это верный признак того, что материал сильнее тебя. Вот здесь ты и становишься тем человеком, который учится и приобретает режиссерский опыт. Этот материал тебя взращивает. А когда все понятно... Вот я сейчас в Москве сделал спектакль по пьесе эстонского автора Михкеля Рауда «Американская обезьяна».

— Ее называют авангардной, экспериментальной.

— Да. Это современная драматургия. Это история обличения, где выворачивается наизнанку жизнь шоу-бизнеса. Парень приходит на вокальный кастинг, начинает петь, но ему говорят: «Спасибо. Свободен». А он достает оружие, и вот тут начинается триллер в лучших традициях американского психологического кино. Парень переходит все границы, заставляет каждого из жюри выходить и петь самому: «Вы считаете, что у вас право вето, и вы решаете, кто лучше или хуже, а вы у меня сейчас сами пройдете этот кастинг». А на это еще наслаивается история, что главный член жюри — отец этого парня, который бросил их с матерью, когда сын был маленький. И вот именно эта психологическая драма, человеческая история меня зацепила, потому что дрязги шоу-бизнеса мне совсем не интересны. Я понял, как это можно сделать. Мы спектакль поставили за 20 дней. Потому что он не особенно глубокий и сложный в построении. Но я предпочитаю работать иначе. Когда материал тебя поглощает и ты плаваешь в нем, как в океане.

— Есть два типа режиссеров: одни хотят поставить спектакль, чтобы донести до зрителя мысль, заложенную в пьесе драматургом, другие используют пьесу, меняют ее до неузнаваемости, чтобы донести до зрителя свою мысль. К какому типу вы себя относите?

— Я всегда иду за автором. Я считаю себя хуже автора, поэтому авторская мысль — это первоочередно. А зачем менять? Тогда можно просто свою пьесу написать. Конечно, нужно над пьесой работать. Ты можешь ее чуть-чуть интерпретировать, редактировать, что-то менять местами, даже текст усовершенствовать для сегодняшнего дня. Ведь, почитав того же Гауптмана, вы там столько найдете словечек, фраз, оборотов, которые настолько стары, что сегодня будут нафталином. Ты меняешь эти фразы, но смысл не меняется, ты делаешь его просто более современным. Вот я за это. Я такое практикую, пытаюсь осовременивать, но кардинально не менять. Нагородить-то можно всего в театре. Я могу, конечно, поставить «Ревизора» в скафандрах, но зачем...

Я в Омске делал спектакль по Лермонтову. Началось все с «Героя нашего времени», а в итоге использовались почти все произведения Лермонтова. Но это был только Лермонтов и больше ничего. Там женщины играли мужские роли, мужчины играли автора и одновременно персонажей. Но авторскую структуру я не менял. Создалось скорее наше ощущение от Лермонтова. Спектакль назвали «Лермонтов. Предчувствие». Предчувствие смерти, которое преследовало писателя все его творчество. И мы сделали такую вот вольную композицию. Но есть люди, которые встают посреди спектакля и уходят, оскорбившись. Ведь они шли на Лермонтова, а это что такое? Хотя недавно жюри престижной омской театральной премии дало исполнителю главной роли премию за лучшую мужскую роль в этом спектакле. Значит, работа была проделана не зря.

«ВСЕ СПЕКТАКЛИ КАК ДЕТИ»

— А ваши родители как-то были связаны с театром?

— Нет. Совершенно никак не связаны с творчеством. Бабушка только прекрасно поет. Поэтому, когда я вдруг решил идти в актеры, у всех родственников были большие глаза: «Что это за люди? Они вообще зарплату получают?» Вот такое в семье было восприятие актерской профессии. Тем не менее я пошел пробоваться на актерский курс, правда, не поступил, поступил на режиссуру, учился в трех заведениях — в Пермском областном колледже искусств и культуры, потом в Пермском государственном институте искусств и культуры, а потом в Питере. В 29 лет я закончил СПбГАТИ, и вот уже 6 лет практикую.

— Сколько спектаклей в вашей творческой копилке уже имеется и какую из своих работ вы любите больше всего?

— Я особо не считал. Где-то между 15 - 20. Все спектакли как дети, родные и дорогие, потому что ты тратишь на них целый период своей жизни и рассказываешь о чем-то сокровенном. Другой вопрос — получился ли спектакль или нет, какой больше любят, какой больше наград завоевал. Это уже меркантильный вопрос, к творчеству менее относящийся. Но последние мои работы стали получаться более глубокими и зрелыми, что меня очень радует. Я начинаю затевать какой-то философский разговор со зрителем, с автором и сам с собой. Например, «Глазами клоуна» по роману Белля, который я ставил в Питере. Я очень люблю этот спектакль. После него свалился с пневмонией на два месяца. Потому что эта работа из меня высосала все. Или вот два месяца назад была премьера «Одинокие» Гауптмана. Это тоже один из самых любимых моих спектаклей. И это великая драматургия, где ты копаешь до самой последней минуты до премьеры и никак не можешь остановиться. Это величие автора — это бесценный опыт. Такие авторы тебя учат, ты на них растешь.

«Я НЕНАВИЖУ АКТЕРОВ-ИСПОЛНИТЕЛЕЙ»

— Чем вы руководствуетесь, когда выбираете пьесу для постановки?

— Внутренними ощущениями. Когда читаю, у меня сразу складывается некое видение, как в тумане, очень приблизительное: запах, ощущения, атмосфера, настроение. Иногда всплывают и решения: сценографические, пространственные. Ну и конечно, тема, которая тебя трогает. Вот читаешь пьесу, и не трогает тема — интересно, здорово, но не мое. Тебе тут либо уже нечего сказать, либо еще нечего. А если внутренний отклик найден, в воображении возникли решение, форма, то я себе говорю, что надо попробовать.

Вот, например, как я понял, что хочу ставить «Бесприданницу» Островского у себя в театре на Васильевском. Я посмотрел на одного артиста, и вдруг во мне что-то щелкнуло, что это Карандышев. И мне было все остальное уже неважно: ни пространственное решение, ни кто будет остальные роли играть. Понял, что надо делать спектакль про Карандышева. И все, кто потом видел спектакль, говорили: «Так это спектакль не про Ларису. У тебя спектакль про Карандышева». А я так и хотел.

— А вы пытаетесь переделывать артиста под себя или, если что-то не получается, проще отказаться от идеи?

— Нет. Я от идеи стараюсь не отказываться. Тут такой сложный момент. У каждого свой метод репетиций. Все свои спектакли репетирую в соавторстве с артистами. Не считаю, что артист — это пластилин, который режиссер должен лепить и реализовывать таким образом свою творческую идею, амбициозную режиссерскую задумку. Мне интересно сочинять вместе. Я принес замысел артистам, задал тон, рассказал условия игры, а артисты — это художники. Себя с артистом ставлю на одну полку, на один уровень. В этом способе работы они всегда свободны, не зажаты границами. Для меня это самый лучший способ репетиции. Артисты не в агонии, не в страхе, не в истерике. Я ненавижу актеров-исполнителей. Когда они говорят: «А что я здесь делаю? Мне сюда встать или туда? А как мне здесь повернуться?» Ты вышел на сцену, тебе произносить текст этого персонажа! Ты хотя бы чуть-чуть погрузись в материал! Люблю артистов-художников, которые спорят, доказывают свою идею. Я всегда откажусь от своей идеи, если увижу, что их идея точнее, лучше. У меня этих амбиций нет, я не держусь за свои придумки.

В театре на Васильевском у нас нашелся контакт со всеми: с руководством, с артистами. И от спектакля к спектаклю работается все легче и проще. Приезжая в другой город, я сталкиваюсь с тем, что надо людей заново настроить на свою интонацию, установить какую-то свою стилистику, попытаться всех вовлечь в условия, по которым всем комфортно работать. Это тонкая психологическая работа, когда ты должен учесть все нюансы нового коллектива. Профессия режиссера — жуткая профессия. Ты должен быть психологом, в людях разбираться, к каждому должен найти дорогу. А это тяжкий труд. Режиссеры и дирижеры стоят по смертности на втором месте после летчиков-испытателей.

— Вы подробно рассказали о тандеме «худрук — актер». А что вы можете сказать о тандеме «худрук — директор»? Каким он должен быть?

— Это должен быть прекрасный, мягкий, добрый союз. Такое совместное чаепитие за разговорами о будущих планах. Я вообще бесконфликтный человек, ненавижу интриги, их подогревать, в них участвовать. Я ненавижу эти склоки театральные. Хотя каждый театр без исключений купается в этом. Это данность. Если артисты хорошо работают, если все заняты, климат здоровый, есть зрители, продажи, заработок, гастроли, тогда этой грязи меньше. Но если в машине театра есть сбои — не все выходят на площадку, отсутствует художественная идея, маленькие зарплаты, это рождает недовольство, конфликты, злобу. Я стараюсь во всем этом не участвовать, считаю, что в театре надо репетировать и ставить спектакли. А все эти дрязги надо сублимировать в нормальную творческую, пусть страшную и черную, но творческую энергию. Если есть претензии ко мне — пойдем на площадку и будем там их решать. Это же здорово! А весь этот негатив рождается из-за того, что люди не умеют либо им не дают возможности переплавлять его в творческий процесс. Так что театр — это ужас. Никогда не связывайтесь с людьми, которые имеют отношение к театру: ни с директорами, ни с актерами, ни с режиссерами, ни с художниками. Это я просто поздно понял (смеется).

Экс-главный режиссер челнинского театра «Мастеровые» Георгий Цнобиладзе

РЕПЕРТУАР В МАЛЕНЬКОМ ГОРОДЕ ДОЛЖЕН БЫТЬ БОЛЕЕ ПОДВИЖНЫМ

— Цнобиладзе говорил, что у него было желание, чтобы театр играл не 3 спектакля в год, а 6 - 10. Как вы оцениваете возможности «Мастеровых» в этом плане?

— 4 - 5 спектаклей в год, то есть в квартал по спектаклю — это возможно. Это нормальный творческий процесс, когда в течение трех месяцев гармонично подготавливается одна премьера. Но всегда встает вопрос финансов, ведь город не спонсирует, министерство тоже не очень помогает, театр вынужден за свой счет все делать. И мы становимся заложниками этой ситуации.

Если бы я был худруком, я бы старался до 4 - 5 премьер в год доводить. Две премьеры — это мало для театра такого уровня. Город все-таки небольшой, каждый новый спектакль быстро просматривается людьми, поэтому репертуар должен быть более подвижным. Театральных людей мало — ну 10 процентов от общей массы. Остальные же не ходят в театр и не пойдут никогда. Вот это тоже важный момент. Нужно провоцировать всех ходить в театр. Конечно, 6 - 10 — это перебор. На это никаких творческих сил не хватит. Ну и опять же где взять те пресловутые финансы?!

Хотя современные режиссеры все больше и больше прибегают к таким вариантам бедного театра, который не требует ни затрат, ни сценографии. Играют в своих костюмах. Если Гоша говорил о таких вещах, то два-три спектакля в репертуаре должны быть именно такие, направленные только на молодежь. Когда, например, приходят подростки и с ними затевается разговор о их становлении в наше непонятное время. Поэтому надо этих ребят, которые сейчас учатся в 9-м классе, сюда приводить чуть ли не за руку. Надо создавать социальные проекты. В БДТ в Питере есть Борис Павлович — молодой режиссер. Он придумал социальный проект — читает в школах лекции для старшеклассников о том, как смотреть современные спектакли. Подросткам рассказывают, как нужно приходить в театр, как смотреть, что вычленять. Особенно сложно с современной драматургией. Никто этому не учит. Нужен человек от театра. И это задача театра — прививать, научать. И в «Мастеровых», мне кажется, о таких вещах тоже нужно думать.

«НАДО ОСТАВАТЬСЯ АДЕКВАТНЫМ ПОСЛЕ ПОЛУЧЕНИЯ ВСЯКИХ ПРЕМИЙ»

— Есть известная фраза героя Евстигнеева: «Насколько лучше бы играла Ермолова, если бы она днем работала у шлифовального станка». В «Мастеровых» есть непрофессиональные актеры. Можно ли, на ваш взгляд, делить актерский талант на профессиональный и непрофессиональный?

— Конечно, можно и нужно делить. Профессиональный актер — это школа, которую надо пройти. Но Кирилл Юрьевич Лавров — народный артист СССР, который много лет был актером, а потом и худруком БДТ и при Товстоногове играл все свои гениальнейшие роли, не имел профессионального образования. Так что есть такие случаи, тут и говорить нечего — все понятно. Да и бог с ним, с образованием. А бывает, что три корочки у человека, а толку мало. Так что вопрос спорный. Что касается этого театра, мне Армандо сказал, у кого есть образование, у кого — нет. Я существенной разницы не увидел в репетиционном процессе. Может, потом это всплывет. Но я не отношусь к этому предвзято и не буду человека записывать в черный список, если у него нет диплома.

— Вы упомянули про «Золотую маску». А вы сами мечтаете получить эту премию?

— Конечно, каждый режиссер — человек амбициозный. Потому что зрительское внимание — это всегда очень приятно. Но есть особый пласт театрального мира — это критики и посвященные в театральную среду люди. Их мнение, конечно, тоже очень важно любому режиссеру. Я не буду лукавить. Когда в 2013 году я получил премию «Прорыв» за спектакль «Платонов. Живя главной жизнью» и был признан лучшим молодым режиссером года, это было более чем приятно. Другой вопрос, что надо оставаться адекватным после получения всяких премий и продолжать работать.

— Интересно было бы услышать вашу оценку национальных театров России, если, конечно, вы знакомились с ними.

— Я был только в национальном театре в Казани — в театре имени Галиаскара Камала. Там проходила творческая лаборатория по приглашению Фарида Бикчантаева и Олега Лоевского. Мы там делали эскизы по пьесам, которые выбрал театр. На мой взгляд, удачно поработали. Я делал эскиз на татарском языке по пьесе Анны Батуриной «Кафе Шарур». И я, и театр, на мой взгляд, остались довольны. Шел даже разговор о постановке, но планы поменялись. Не знаю, по каким причинам, но это и неважно. Главное, что окунулся в национальный театр, в эту среду. Было забавно — я же по крови тоже татарин, и актеры со мной говорили как со своим. А я-то ведь ничего не понимаю! Татарский — колоритный язык, бабушка моя со своими подружками на нем говорит. Мелодика языка для слуха знакомая. Но я знаю буквально два-три слова. И по тексту терялся не раз. Было смешно.

Вообще мне понравилось в казанском театре. Татары вообще очень жизнелюбивые, жизнерадостные, яркие, улыбающиеся, цветущие люди. Спектакль «Однажды летним днем» в Камаловском очень понравился — это такая серьезная европейская работа, сам Фарид ее поставил. Это была номинация на «Золотую маску» того года. Замечательный спектакль! Он сделан вне традиций татарского театра. И Фарид в этом смысле молодец, что он делает театр разным. Спектакли в театре очень веселые, легкие, жизнеутверждающие, танцевально-песенные, яркие костюмы, декорации — все красиво. И я понял, национальный театр Татарстана — это праздник. Я видел, как каждый вечер полный зал собирается, приходят счастливые люди, которые с таким благоговением смотрят на сцену, так искренне смеются, так плачут. Они отдыхают там. А значит, все правильно сделано.